Однажды двадцать лет спустя (джен)

Море встретило его проливным дождём. Зачаровав себя от промокания, Гарри взлетел — и понёсся сквозь ливень, и прибыл на место вполне сухим, хотя и замёрзшим.

Всю дорогу он думал, с кого начинать, и решил сперва отправиться к Эйвери: если ему повезёт (что вряд ли, конечно), то можно будет избежать других неприятных визитов, а если нет — ну… значит, не повезёт.

Узник спал — видимо, так подействовал на него серый день и дождь за окном, потому что сонных чар на нём не было. Гарри с пару секунд его поразглядывал, в сотый раз напоминая себе, что всех их нужно успеть подстричь и побрить накануне суда — и окликнул его:

— Мистер Эйвери!

Тот вздрогнул всем телом и обернулся с испуганным, каким-то затравленным даже выражением.

— Простите, что напугал, — Гарри трансфигурировал себе стул и сел рядом с койкой. — У меня к вам короткий вопрос: посмотрите, пожалуйста, внимательно и скажите, знакомо ли вам это заклятье? Бояться не нужно, ни положительный, ни отрицательный ответы никак вам не навредят. Прошу вас, — он подвесил над койкой яркий шар света, потому что свет в камере был очень тусклым, и протянул узнику пергамент.

Тот взял его, развернул, глянул — и побелел так, что Гарри подумал, что он сейчас упадёт в обморок.

— Вижу, что знаете, — сказал Гарри с некоторым удивлением. — Ещё раз прошу вас успокоиться, всё это никак вам не повредит — но скажите, что это такое и откуда известно вам?

— Это, — хрипло и тихо отозвался тот, — наше фамильное заклятье. Одно из них.

— Ваше? — всё-таки удивился Гарри.

— Откуда… откуда оно у вас? — хрипловатым шёпотом спросил его узник.

— Пока не скажу… да не бойтесь вы так, — сказал Гарри с досадой. — Я поклясться готов, что вам это ничем не повредит. Правда.

— Это заклятье знали всего два человека на свете, — тихо проговорил Эйвери, — я и мой отец. Но я никогда его не использовал. Никогда.

— Ваш отец, — тупо повторил Гарри.

Получался какой-то бред.

— Так… ясно, — он забрал у него пергамент и спрятал в карман. — Собственно, это всё… спасибо.

— Откуда оно у вас? — очень настойчиво повторил Эйвери. — Скажите, пожалуйста!

— Не скажу, — повторил Гарри. — К вам это никакого отношения не имеет.

— Это не может не иметь ко мне отношения, — возразил тот… со страхом.

Да, это совершенно точно был страх. Какой-то животный и совершенно отчаянный.

— С вами ничего не случится, — серьёзно сказал Гарри, наклоняясь к нему и сжимая его плечи — прикоснуться к высохшим, похожим на ветки деревьев рукам он не смог. — Я вам обещаю.

— Вы просто не знаете его… а я знаю. Вы не понимаете…

— Вы забыли, кто я, — улыбнулся Гарри. — Помните? Я в семнадцать лет убил Волдеморта.

— Он не Волдеморт, — серьёзно ответил Эйвери. — Он гораздо страшнее.

— Сомневаюсь, — улыбнулся Гарри.

Что же такое нужно было сотворить, чтобы даже спустя столько лет, пройдя Волдеморта и Азкабан, Эйвери продолжал настолько бояться этого человека?

— Вы не знали его… не знаете. А я знал. Откуда это у вас? — настойчиво повторил узник.

— Вы разве никогда никому его не показывали?

— Нет! — выкрикнул тот.

— Успокойтесь, — попросил Гарри. — Хотите воды?

Он сотворил стакан, наполнил его водою из палочки и поднёс к губам узника.

— Выпейте, — успокаивающе сказал Гарри. Тот кивнул, жадно глотая воду и даже не пытаясь помочь придержать стакан. — Вот и хорошо, — сказал Гарри. — А теперь просто объясните мне, если можете, что вас так напугало.

— Когда оно было наложено?

— Не важно.

— Пожалуйста, скажите мне! — умоляюще сказал Эйвери. — Когда умер этот человек?

— Я просто разыскивал источник этого заклинания, — вздохнул Гарри. — Мы знаем, что оно фамильное… я опрашивал все старые семьи. Вот и до вас дошёл, — улыбнулся он и встал. — До суда осталось три дня. Постарайтесь выспаться и выглядеть там как можно лучше.

— Три дня?! — переспросил почти в панике узник. — И вы приходите ко мне сейчас…

— Я просто был здесь и зашёл спросить, — успокаивающе сказал Гарри. — Не связывайте эти две вещи. И удачи вам на суде.

— Вы мне не лжёте? — спросил Эйвери, вглядываясь в его лицо.

— Нет, конечно. Да и с какой стати? — удивлённо спросил он. — Доброй ночи, мистер Эйвери. Мы с вами увидимся на суде. Очень прошу: успокойтесь и ничего не бойтесь, отвечайте так, как отвечали мне — и всё будет отлично.

Тот кивнул, вроде бы успокаиваясь, и попрощался:

— Доброй ночи, мистер Поттер.

Выйдя из камеры, Гарри взъерошил волосы и задумался.

Ничего не сходилось.

Он готов был допустить, что отец Эйвери всё ещё жив. Готов был допустить, что он не хочет, чтобы его сын вышел из Азкабана. Готов был допустить, что тот желает убить самого Гарри — это-то допущение как раз было самым простым.

Сложным было другое: понять, верны ли все допущения, и если да — то как они связаны, если связаны. А главное — почему старший Эйвери, раз уж он был таким ужасным человеком, не дождётся, пока сын выйдет из тюрьмы и просто его не убьёт? Раз уж убийство для него, судя по всему, не проблема? Это же куда проще, чем убивать Главного Аврора, да ещё и в его собственном кабинете… и кстати — тоже вопрос: почему и зачем именно там?

Раз уж он всё равно оказался здесь, Гарри решил зайти к Лестрейнджам: старшему напомнить о скором слушании, а заодно и задать один вопрос, а младшему… говоря откровенно, ему просто хотелось зайти ещё раз в его камеру.

Родольфус предсказуемо спал. Сняв с него сонные чары, Гарри сказал:

— Мистер Лестрейндж, это Гарри Поттер. Сейчас вечер пятницы. В понедельник — суд.

— Так быстро? — удивился тот.

— К сожалению. Я не хочу лгать вам: у вас очень мало шансов выйти отсюда. Я обещал, что буду защищать вашего брата, если вы здесь останетесь — и я сдержу слово. И отведу его к Малфоям. Но это — всё, что я могу сделать для вас.

— Почему вас так это тревожит? — помолчав, спросил тот.

— Потому что я хочу, чтобы вы вышли отсюда. Но знаю, что шансов на это немного.

— Почему вы хотите этого?

— Не скажу, — устало рассмеялся Гарри. — У меня к вам другой вопрос — вам ответ никак не поможет, но, возможно, поможет мне.

— Задавайте.

— Что вы знаете об Эйвери-старшем?

Лестрейндж, похоже, очень удивился.

— Да почти ничего… я совсем мало его знал — только по детским встречам. Очень неприятный человек. И очень, — он задумался, подыскивая точное слово, — властный, жестокий и хладнокровный. И умный. И хитрый, — он сам слегка улыбнулся этому перечислению. — В общем, представьте себе Лорда, родившегося в богатой известной семье, чистокровной и всеми признанной, и лишённого стремления к бессмертию и политической власти — будет, на мой взгляд, похоже.

— Как вы полагаете, он может быть ещё жив?

— Он? — узник задумался. — Может, почему нет… ему сейчас… дайте сообразить… даже ста ещё нет. Вполне может.

— Скажите, — Гарри всё же решился, — у него может быть причина не желать, чтобы сын вышел из Азкабана?

— Вот даже как? — усмехнулся Родольфус. — Может, конечно. В одном-единственном случае.

— А в каком?

— Если у него есть другой сын. Хотя нет, — он опять улыбнулся, почти весело, — можно ещё рассмотреть вариант сумасшествия. В остальных случаях он должен быть заинтересован в том, чтобы Маркус вышел и всё же продолжил род.

— Если у него есть другой сын, — тихо повторил Гарри.

— Проверьте, — предложил узник.

— Как?

— Есть масса ритуалов выяснить, есть ли у тебя какие-то близкие родственники, тем более, кровные братья. Я сейчас вряд ли вспомню какой-нибудь до конца, но уверен, что найти их будет несложно.

— Спасибо, — искренне сказал Гарри. — Я очень надеюсь, что вы всё-таки выйдете.

— Вряд ли, — спокойно ответил тот. — Но всё равно спасибо. И берегите Рабастана, пожалуйста, — попросил он. — Вы обещали.

— Обещал, — кивнул Гарри, вставая. — Доброй ночи, мистер Лестрейндж.

— Доброй ночи, мистер Поттер.

К Рабастану Лестрейнджу Гарри заглянул совсем ненадолго. Тот спал, свернувшись клубком на своей койке, и Гарри даже не стал его будить — просто постоял у превращённой в море стены, подсветив её Люмосом, потом тихо посмотрел на разложенные на столе рисунки, поглядел на колышащуюся на полу под ногами траву и на тихо качающиеся на другой стене ветви деревьев — и вышел из этого странного зачарованного мира. Что бы там ни было, а Рабастану осталось спать на тюремной койке ещё только две ночи.

Дождь над морем никуда не делся, и обратный путь Гарри уже проделывал почти над самой водой — чтобы в темноте не сбиться с дороги.