Однажды двадцать лет спустя (джен)

— Вот это настоящий суд, — сказал Робардс.

Гарри замялся. На прошлом суде — том, где всех, сидящих сейчас в креслах посреди зала, присудили к вечному Азкабану — тот был главой аврората.

— Гавейн, — вздохнул он, — послушай…

— Я не могу сказать, что чувствую себя виноватым, — отмахнулся тот, — но я определённо поторопился тогда. Надо было суд отложить — посидели бы годик в предвариловке… потом бы все успокоились, и было бы время разобраться. Этот младший Лестрейндж… — Он поморщился.

— Он тогда был другим, — сказала Гермиона. — Не таким, как сейчас.

— Таким-не таким… а дар-то у него был. Ладно, что сожалеть теперь? — он вздохнул и улыбнулся невесело. — Давайте перекусим, а то нам тут ещё сидеть и сидеть.

Гермиона тем временем раскладывала на небольшом столе бутерброды и разливала по чашкам чай — Гарри подумал, что она, наверное, просто нашла способ обойти первое исключение из закона Гэмпа. Ели они в молчании — каждый думал о чём-то своём, а может быть, просто отдыхал.

— Пора, — сказала Гермиона. — Сейчас будет попроще… я надеюсь.

Она спрятала всё обратно в сумку, и они вернулись в зал.

Первым допрашивали Роули — это и вправду оказалось совсем несложно. Тот сам топил себя — то ли по глупости, то ли по несдержанности, то ли ему было просто наплевать на результат — а может, он понимал, что у него нет никаких шансов, или не знал, что будет делать на свободе. Так или нет, а он повторял всё то же — все свои отвратительные угрозы и оскорбления. В зале постепенно поднялся затихший было шум: кто-то возмущался, кто-то, устав, отвлекся и снова достал принесённую из дома еду: по залу поплыл еле уловимый запах тушеного с овощами мяса и аромат выпечки, но Гарри было не до них.

Дальше шёл Селвин. Гордая посадка… о, нет, этот как раз пытался — повторял свою историю, твердил, что боялся, что просто обязан был выжить и сохранить род… а Гарри очень жалел, что все усилия аврората по розыску его пропавших супруги и дочери — а если не их самих, то хотя бы свидетельств о том, что они когда-то существовали — не привели ни к чему. Не нашлось ни надёжных свидетелей, ни документов… ничего. Словно бы их и не было… Одни только слухи. В зале почему-то было на редкость тихо: Селвина слушали очень внимательно, и Гарри в какой-то момент подумал, что… но нет — на лицах членов Визенгамота не было сочувствия, одно только холодное внимание. Допрос длился и длился, Селвин был многословен, и Гарри в какой-то момент почувствовал, что у него начала болеть голова. Наконец, он закончил и сел, потирая затылок. Обвёл взглядом зал — и наткнулся на внимательный взгляд Люциуса Малфоя. Тот коснулся кончиками затянутых в перчатку пальцев своей головы и вопросительно вскинул брови — Гарри едва заметно кивнул. Тот вынул что-то из кармана и сделал жест, словно протягивая — Гарри улыбнулся и притянул себе это невербальным Акцио, надеясь, что никто этого не заметил. Вещь оказалась небольшим флаконом тёмного стекла — Люциус сделал жест, предлагая выпить содержимое, и Гарри послушался. Зелье оказалось горьковатым на вкус, но не слишком противным — зато через несколько минут боль утихла, и он почувствовал прилив сил, решив потом непременно спросить рецепт или адрес, по которому его можно было купить.

Вновь прозвучал гонг, и председатель объявил разбирательство по делу Маркуса Эйвери. Так… сначала формальности. А потом начинаем прямо с момента ареста.

— Мистер Эйвери, — сказал Гарри, — где и когда вы были арестованы?

— У себя дома. 4 мая 1998 года, если я не ошибаюсь.

— Где вы были в ночь с 1 на 2 мая того же года?

— В Малфой-мэноре… вместе с Лестрейнджами. А когда хозяева вернулись, мы разошлись по домам.

— Что вы делали эти два дня до вашего ареста?

— Я приводил в порядок дела. У меня раньше руки не доходили… но нельзя же оставлять после себя такой беспорядок, — он слегка улыбнулся.

— Почему вы даже не попытались покинуть Британские острова?

— А зачем? — удивился тот.

В зале вновь зашумели. Гарри спрятал улыбку и невозмутимо ответил:

— Вы не понимали, что вас арестуют и поместят в Азкабан?

— Понимал, конечно, — кивнул Эйвери.

— Вас это устраивало?

В зале засмеялись, послышались весёлые выкрики: «Ага, чем плохо — кормят, крыша над головой…»

— Да, — вновь кивнул Эйвери.

Гарри удивился — и позволил себе показать это удивление:

— Вы не поясните суду, чем именно и почему?

— Я был виновен, — пожал тот плечами. — Это было справедливо. Это во-первых. А во-вторых — мне хотелось сохранить остатки самоуважения. Бегать и прятаться по углам — это не для меня. Я полагал, что всё быстро закончится, и меня просто поцелует дементор.

В зале молчали…

Гарри спросил:

— Вы были готовы к поцелую дементора?

— Да, конечно. — Он помолчал и добавил вдруг: — Смерть — это совсем не так страшно, как кажется. Я нагляделся на того, кто всю жизнь больше всего боялся её. Это не жизнь… я так не хотел.

В зале вновь зашептались — кто-то недоверчиво, кто-то растроганно, и последних, как показалось Гарри, было больше.

— Сколько вам было лет, когда вы приняли Чёрную Метку?

— Восемнадцать… почти девятнадцать.

— Назовите суду причину, по которой вы это сделали.

— Мне хотелось позлить отца, — улыбнулся Эйвери.

Гарри пристально разглядывал зал. Если тот здесь — он должен был сейчас как-нибудь себя выдать. Но нет… никто не показался ему подозрительным, хотя зрители и даже члены Визенгамота реагировали очень бурно.

— Поясните, — попросил Гарри.

— Нас познакомил с ним мой отец. Но он всегда очень презрительно отзывался о тех, кто носил метки — говорил, что предпочитает сотрудничество на равных, а не служение, и что ему остаётся только сочувствовать, к примеру, Малфою, отпрыск которого оказался таким идиотом.

— Значит, вас привёл к Волдеморту ваш отец?

— Да.

— В каких вы были с ним отношениях?

— Мы не ладили. Он, полагаю, был мною разочарован.

— Как он воспринял известие о том, что вы приняли метку?

— Плохо, — Эйвери неожиданно рассмеялся.

— Можете описать конкретнее?

— Авадой отреагировал, — улыбнулся тот. — Правда, в последний момент передумал и направил её в стену, а не в меня.

В зале повисла потрясённая тишина.

— Ваш отец пытался убить вас? — уточнил Гарри, продолжая контролировать зал, полный сейчас потрясённых и даже растерянных лиц. И ни одно не выделялось достаточно, чтобы заподозрить в нём старшего Эйвери. Хотя, может, он просто его не видел…

— Нет, как видите. Если бы он пытался — меня бы сейчас не было здесь. Я не помню ни одной неудачной попытки подобного рода.

«Ну, вот и всё», — подумал Гарри, глядя на лица членов Визенгамота, не говоря уж о зрительских. Однако добавим ещё немножко…

— На вашей палочке не было обнаружено ни одного непростительного заклятья. Вы не владеете ими?

— Нет… я никогда не участвовал в боевых операциях. Я был…

— Я спросил, владеете ли вы непростительными заклятьями, — перебил его Гарри. Раскаяние — вещь хорошая, но всего нужно в меру. — Ответьте, пожалуйста.

В зале слегка зароптали на эту его грубость — вот и отлично. Так и надо: вот они уже и сочувствуют допрашиваемому.

— Нет. Не владею.

Ну, вот и всё. Считайте, закончили… Окончание допроса прошло под сочувственные взгляды из зала, и даже председатель, отбивая очередной удар гонга, смотрел на Эйвери с откровенной симпатией.

Теперь Яксли — и всё.

Этот, последний, допрос затянулся.

Яксли отвечал весьма многословно, делал и очевидные, и не слишком комплименты и Гарри, и членам Визенгамота, и бывшим своим коллегам — и, в результате, явно переборщил: настроенный поначалу довольно нейтрально, а после допроса Эйвери — даже доброжелательно зал сначала замер в ледяном молчании — а потом зашуршал бумагами, защёлкал крышками от коробок с едой, пошёл неприязненным шепотком, и в конце концов председатель даже сделал замечание Яксли, попросив того говорить немного короче.

Наконец, всё закончилось.

Оставалось ещё только одно — а потом, наконец, голосование. Гермиона встала и, получив у председателя разрешения продемонстрировать суду результат усилий Рабастана Лестрейнджа, подошла к тому. Заглянула на холст, изумлённо вскинула брови, обернулась на Гарри, поглядела на него странно — и, наконец, развернула картину к залу.

С холста на них смотрел Альбус Дамблдор, и глаза его были наполнены лукавством и добротой.

На нём была судейская шапочка и форменная судейская мантия с вышитой серебром буквой «В» на груди слева, он улыбался и, оглядев членов суда, подмигнул председателю и погрозил кому-то своим длинным указательным пальцем — Тиберий МакЛагген сдавленно кашлянул и, кажется, уронил что-то. Борода Дамблдора была заплетена очень хитро: если приглядеться, в узоре плетения можно было различить силуэт феникса.

Зал замер — а потом взорвался аплодисментами и криками восторга и изумления. Рабастан улыбался, потом сказал что-то, но за всем этим шумом его не было слышно — и, может быть, к лучшему.

— Это совершенно удивительно! — воскликнул председатель. — Невероятно… мистер Лестрейндж, вы умеете писать живые портреты по воспоминаниям? — он ударил по гонгу, восстанавливая тишину.

— Да, умею, — ответил с улыбкой Рабастан. — Он ещё не готов, — добавил он, — это только набросок: он живой, но поговорить с ним пока что нельзя. Я могу его забрать, чтобы закончить? Если хотите, я потом вам его отдам.

— О, это будет прекрасно! — кивнул председатель. — Замечательно, мистер Лестрейндж — вы закончите этот портрет для Визенгамота, считайте это своим первым заказом.

Тот, по счастью, просто молча кивнул — Гарри облегчённо выдохнул. Конечно, Рабастана в любом случае отпустили бы, но одно дело передать его под надзор, как нарушившего закон, но не подлежащего заключению — и совсем другое опека по недееспособности. Мунго ему вряд ли грозило — но всё же…

— Здорово я придумала? — шепнула ему Гермиона.

— Гениально, — искренне сказал Гарри. — Ничего лучше и придумать нельзя!

— Ну вот. Теперь только голосование… надеюсь, у нас получится.

Председатель объявил пятнадцатиминутную паузу.

На сей раз ни Гарри, ни Гермиона, ни Робардс никуда не пошли. Гарри сидел и рассматривал зал, переводя взгляд с членов Визенгамота на зрителей, а с тех — на прикованных к креслам. На тех наложили Силенцио, но и без него те сидели очень тихо — кажется, даже Алекто понимала важность момента и вела себя прилично. Зрители в зале тоже притихли и, если и переговаривались — то шёпотом. Никто больше не ел, не вставал, и даже журналисты притихли. Гарри чувствовал тугой комок внутри — он сжал и разжал несколько раз кулаки и сделал несколько глубоких вдохов и выдохов, пытаясь успокоиться, но безуспешно. Он посмотрел на Малфоев — те тоже замерли, взявшись за руки, и, кажется, смотрели прямо перед собой. Молли и Артур тоже держались за руки, Флер обнимала Анджелину, а её — Билл. Невилл и Ханна глядели то на Августу, то на Родольфуса…

Гонг прозвучал почему-то неожиданно.

— Дамы и господа, члены Визенгамота, прошу вас начать голосование, — сказал председатель. — Итак, кто за то, чтобы признать психическое состояние Алекто Кэрроу слишком тяжёлым для дальнейшего пребывания в Азкабане и поместить её на постоянное лечение в клинику святого Мунго под строгий надзор аврората — прошу поднять руки! Кто против? Воздержался? Итого, — председатель взял паузу, — сорок два голоса «за», восемь — против, воздержавшихся нет: подсудимая передаётся под надзор аврората для дальнейшего содержания в клинике святого Мунго.

Ну, это было вполне ожидаемо. Дальше!

— Мистер Амикус Кэрроу! — объявил председатель. — Кто за то, чтобы признать отбытый мистером Кэрроу срок достаточным …

Гарри взял Гермиону за руку и стиснул её — она ответила таким же пожатием и шепнула:

— Всё хорошо будет… я уверена, у нас всё получилось.

— Четыре голоса «за», сорок три голоса — «против», три человека воздержались от голосования: подсудимый будет отправлен обратно в Азкабан для отбытия пожизненного заключения.

Ну… начали. Первый.

— Мистер Рабастан Лестрейндж! — сказал председатель. — Прошу членов Визенгамота проголосовать: кто за то, чтобы признать у мистера Лестрейнджа наличие уникального дара и освободить его, передав под надзор аврората с возможностью снятия надзора по прошествии пятилетнего срока? Кто за — прошу поднять руки! Кто против? Воздержался? Итого: единогласным голосованием мистер Рабастан Лестрейндж признаётся помещённым под арест незаконно и освобождается на условиях надзора аврората и будет освобождён сразу после окончания оглашения приговора. Поздравляю вас, мистер Лестрейндж!

Единогласно! Гарри счастливо улыбнулся и крепко сжал за руку такую же радостную Гермиону. Это не имело, конечно, особенного значения — хватило бы и простого большинства — но было приятно и казалось очень правильным и справедливым.

— Мистер Родольфус Лестрейндж! — объявил, тем временем, председатель. — Кто за то, чтобы признать отбытый мистером Лестрейнджем срок достаточным, в связи с вновь открывшимися обстоятельствами — прошу поднять руки! Кто против? Воздержался? Итого… — Председатель взял привычную паузу. Гарри сжал кулаки.

— Шестнадцать голосов «за», семнадцать — «против», шестнадцать человек воздержались от голосования: подсудимый будет отправлен обратно в Азкабан для отбытия пожизненного заключения.

Гарри, стиснув зубы, не шевелясь, смотрел на заключённых. Родольфус не шелохнулся, только губы еле заметно дрогнули. Рабастан, только что такой радостный, сидел побледневший и совершенно ошеломлённый, он пытался что-то сказать, но наложенное во время вынесения приговора Силенцио этого не позволяло — Гарри подумал, что, пожалуй, и к счастью. Руквуду было всё равно — так же, как и обоим Кэрроу, Роули и Селвин явно злорадствовали, Яксли казался испуганным — видимо, прикидывая свои шансы, МакНейр выглядел раздосадованным и опечаленным, а Эйвери просто очень расстроенным. На Малфоев Гарри посмотреть не решился…

Они проиграли. Он проиграл. Гарри не сомневался, что и МакНейра, и Эйвери оправдают — но самую сложную свою битву сегодня он проиграл.

Да, в самом деле — МакНейр… он прислушался:

— Тридцать восемь голосов «за», семь — «против», пятеро воздержались от голосования: подсудимый будет освобождён сразу после окончания оглашения приговора. Поздравляю вас, мистер МакНейр!

Тот скупо кивнул, не отрывая взгляда от старшего из Лестрейнджей, который, услышав этот приговор, улыбнулся и тоже кивнул, если не с радостью, то с облегчением.

Кто дальше? Роули.

— Шесть «за», тридцать пять — «против», девять человек воздержались…

Ну, это ожидаемо. Но от этого не легче.

Теперь Руквуд.

Гарри, хотя и знал заранее, что так будет, и всё же не веря своим ушам, слушал:

— В связи с ходатайством Отдела Тайн… передать мистера Руквуда им, как ценного специалиста… уникальность и польза дара для общества которого засвидетельствована следующими… в связи с применением вышеозначенного закона голосование не проводится… мистер Руквуд, вы отданы под контроль и опеку Отдела Тайн, который сегодня представляет здесь мистер Сол Крокер… будете переданы сразу после оглашения приговора…

Как Рабастан пока что — ему, Гарри. Аврорату вообще — и Поттеру, как его представителю.

Боже, как же всё это… мерзко. Если уж кому и место в тюрьме — то Руквуду… почему?!

В зале даже нет возмущённого шума…

Селвин.

— Семнадцать голосов «за», двадцать восемь — «против», пять человек воздержались…

Семнадцать «за»! Семнадцать! На одного больше, чем за Лестрейнджа… почему? Они с братом точно такие же чистокровные… Родольфусу не хватило всего одного голоса! Вот этого одного голоса ему и не хватило…

Эйвери.

— Тридцать четыре «за», восемь «против», восемь человек воздержались… будете освобождены сразу… поздравляю вас, мистер Эйвери!

Ну, хоть так… ожидаемо. Тут никаких сюрпризов… палочка есть, на ней — ни одного непростительного… да и вообще. Ожидаемо, да…

Эйвери смотрел почему-то… испуганно? Да нет, показалось. Просто очень виновато… он глядел на Родольфуса Лестрейнджа — а тот опять радостно улыбнулся и кивнул. Ему.

Яксли.

— Ноль «за»…

Ноль?!!

Нет, Гарри понимал, конечно, что Яксли не любят. Но ноль?!

— Сорок пять — «против», пять человек воздержались…

Ну надо же.

Вот и всё…

Победа. Почти…

Он хотел выпустить четверых — вот они, четверо. И даже больше — если считать отправленную навечно в Мунго Алекто.

А он проиграл…

Гарри всё смотрел на старшего Лестрейнджа — тот сидел молча, с совершенно невозмутимым лицом, а Рабастан беззвучно и горько плакал…