Мозаика (гет)

— Ну, это было познавательно, — неловко сказала Гермиона.

— Серьезно, Грейнджер, из всех слов мира ты выбрала бледное «познавательно», — Малфой уже оправился от эмоционального урона, нанесенного ему в начале игры, и теперь фонтанировал иронией как никогда.

Гермиона подозревала, что это настроение было очень и очень показным, а за стеной сарказма Малфой все еще отчаянно розовел от собственного признания. По крайней мере, ей очень хотелось думать, что она не одна чувствует себя неловко.

После того, как она вынырнула из своих воспоминаний, они не стали развивать тему его детской влюбленности в нее. Дальше Драко спросил ее о любимом цвете — конечно, красный! — она захотела узнать о его любимом животном — ястреб — и посыпались прочие безобидные вопросы. Это продолжалось примерно полчаса, за которые они узнали друг о друге кучу мелких подробностей. Если честно, в сыворотке правды больше не было необходимости — настолько поверхностными были вопросы. Казалось, и Гермиона, и Драко боялись затронуть что-нибудь еще настолько же неловкое.

Так продолжалось, пока Малфой вдруг не спросил:

— Твое самое счастливое и самое ужасное воспоминание?

— Это два вопроса, не жульничай, — привычно не попалась в ловушку Гермиона.

— Тогда выбери сама.

— Мое самое счастливое воспоминание, — она задумчиво прикрыла глаза. — Оно менялось, я думаю. То есть в пятнадцать лет, когда я выбирала что-то хорошее для Патронуса, было одно, а сейчас другое. Сейчас я думаю о том моменте, когда сняла с родителей заклинание забвения. Я помню, как под каким-то дурацким предлогом попала к ним в дом, а потом начала снимать чары. Мерлин, я так сильно боялась ошибиться. Ведь это чары, затрагивающие душу, в конце концов. Наверное, из-за того, что страх был так силен, счастье было просто всепоглощающим. Я думала, я или упаду в обморок, или взлечу, или еще что-нибудь.

Гермиона прикусила губу. Она как будто заново переживала тот момент. Бежевый ковер на полу, веселые желтые занавески с птичками, стол и диван. На диване — плед, который она связала на четвертом курсе и подарила родителям на Рождество. Правда, Моника и Венделл Уилкис не знали об этом. Почему-то именно увидев этот глупый, криво связанный ярко-красный плед, Гермиона смогла проглотить ком в горле и начать творить заклинание.

— Ты знаешь, это такое огромное счастье: увидеть в глазах мамы и папы узнавание. Когда я закончила, я сразу поняла, что все получилось. Потому что в их глазах была любовь. А потом мама сказала: «Доченька!», и я просто…

Голос Гермионы сорвался. Она не смотрела на Драко, потому что боялась, что не выдержит и заплачет. Она не соврала, это действительно было ее самым счастливым воспоминанием, но думать об этом, переживать все заново было выше ее сил. Поэтому она очень старалась восстановить нейтральное выражение лица и не показывать своей неожиданной боли. Гермиона глубоко вздохнула, готовясь поднять голову, но тут ее дыхание перехватило снова, потому что на ее переплетенные в узел пальцы легла теплая рука.

— Прости, что заставил вспоминать, — негромкий голос Драко заполнил расстояние между ними, и Гермиона почувствовала, что ей становится легче. Возможно, из-за его мягких интонаций, которые говорили о том, что он понял, как она себя чувствует, и не осуждает ее за слабость.

— Это ничего, — прошептала она, смело вскинула голову и встретилась с ним взглядом.

Драко смотрел на нее мягко, внимательно, но в его серых глазах не было жалости. Гермиона часто видела это проклятое выражение во взглядах, направленных на нее, когда она говорила о войне. И она просто ненавидела его. Она не раненое животное, чтобы так на нее смотреть!

Поэтому сейчас Гермиона была благодарна за то, что он пытается ее приободрить, но при этом не смотрит на нее, как на тяжелобольную.

— Мое самое счастливое воспоминание тоже про родителей. Точнее, про маму, — он невесело усмехнулся. Гермиона смотрела на него во все глаза и видела человека без маски. Лицо было таким же, спокойным и сосредоточенным, но глаза изменились. Вместо стальной стены, этакого «железного занавеса», который отгораживал его от окружающего мира, теперь было грозовое небо. В нем сверкали молнии, а иногда проглядывало и солнце. Гермиона не могла отвести взгляд от этих удивительных глаз. А Драко продолжал говорить:

— Я помню, как она страдала, когда война закончилась. Ее оправдали одной из первых, но вместо того, чтобы радоваться, мама заперлась в своей комнате и никого не впускала, кроме домовиков. Я не знал, что с этим делать, потому что моя мать — самая сильная женщина из всех, кого я знаю. И она, казалось, сдалась, потеряла волю к жизни. Так вот, в один из вечеров у нее случилась истерика — после того, как она увидела статью Скитер о контрабанде драконьих яиц из Румынии. Ты, наверное, не помнишь, но эта сволочь пыталась повесить все на мать.

По лицу Драко пробежала злая усмешка. Гермионе на мгновение даже стало страшно от того, что этот человек мог сделать в гневе.

— Именно тогда я решил, что создам альтернативное издание и заставлю «Пророк» считаться со мной. Мама сразу как-то приободрилась, и я подумал, что на верном пути. А потом она вдруг решила устроить Рождественский прием для всех знакомых, совсем как раньше, понимаешь? И тогда я увидел, как она спускается по лестнице, такая же радостная и сияющая, как и всегда. Мерлин, я был так счастлив, что она смогла преодолеть свою боль.

Повисла пауза. Теперь уже Гермиона сжала его пальцы, показывая, что поддерживает его. Вдруг он неожиданно продолжил:

— А мое самое ужасное воспоминание — как Беллатриса пытала тебя в мэноре. Я был просто раздавлен своей беспомощностью. Тогда я понял, что ничего не стою, что я бесполезен, потому что не могу помешать этому. Ты даже не представляешь, насколько эта ситуация переворачивает всю мою душу. Прости меня, Гермиона. Прости.

Лицо Малфоя исказилось от боли. Гермиона чувствовала, как все краски схлынули с ее лица. Ее до сих пор мучили кошмары про ту жуткую ночь, но с течением времени безумные черные глаза Беллатрисы все реже смотрели на нее из мира сновидений. Напоминание о ней в реальности заставило ее вздрогнуть, но она понимала, что ему нужно было это сказать. Да, они пару раз касались темы войны в разговорах, но это всегда было довольно поверхностно. Извинения там были бы неуместными.

— Ты не должен просить прощения. Мы все понимаем, что ты не мог ничего сделать, более того, ты не должен был. Это бы навредило всем в конечном итоге. Но спасибо тебе за то, что ты говоришь это.

Гермиона слабо улыбнулась. Драко резко вскинул голову и внимательно посмотрел на нее, как будто пытаясь удостовериться, действительно ли она так думает. Улыбка Гермионы стала чуть шире. Плечи Драко немного расслабились.

— Подумать только, этот хлыщ заставил нас пройти через такое, — ворчливо заметил он.

— Стервозный Сноб на это и рассчитывал, я уверена.

— СС? Поздравляю, Грейнджер, твой талант к плохим аббревиатурам вернулся.

Гермиона хихикнула. Атмосфера разрядилась. Теперь они знали друг о друге что-то безумно важное. Дело было даже не в том, что конкретно они услышали. Дело было в возникшем ощущении доверия. Черт бы побрал Валентина с его методами!

Они вышли из комнаты. Гермиона весело сказала:

— Очень мило знать, что твое самое ужасное воспоминание обо мне.

— Грейнджер, не передергивай, — фыркнул Малфой. — Я же не сказал, что самое страшное, что случалось со мной в жизни — это видеть, как ты выпендриваешься своими знаниями на уроках.

Гермиона возмущенно приоткрыла рот и выпалила:

— Я не выпендривалась!

— Конечно.

— Малфой, это правда!

— Естественно.

— Малфой!!!

Валентин, наблюдавший за тем, как они удалялись по коридору, довольно усмехнулся. Он и не такие крепкие орешки раскалывал. Хотя что-то ему подсказывало, что эта пара может стать одной из лучших его работ.

* * *

Трейси наслаждалась атмосферой Лондона. Что ни говори, а она все же соскучилась по родной Англии. Да, Брюссель был куда более солнечным и дружелюбным, но Лондон… Это же Лондон!

К тому же, направляясь в Косой Переулок, она втайне надеялась встретить кого-нибудь из знакомых. И она встретила, причем кого! Панси была самой близкой подругой из тех, что появились у нее в школе, поэтому было исключительно приятно снова видеть ее веселые глаза, резкие движения и широкую озорную улыбку. Панси была самой энергией, силой и при этом грацией.

Она всегда немножко завидовала тому, насколько яркой была Паркинсон. Сама Трейси считала себя обычной. Обычные волосы — светлые, как будто выгоревшие. Обычные глаза — непримечательного серого оттенка. Трейси всегда хотелось иметь карие или голубые, тогда она была бы хотя бы немного более заметной. А так — обычное лицо и обычный характер.

Как же она ненавидела это в себе. Родители, кажется, и хотели вырастить ее такой. То есть нет, не так. Они хотели, чтобы она добилась невиданных успехов и стала лучшей в своей обычности.

Мать часто говорила, что она недостаточно времени проводит за учебниками и что другие дети занимаются дополнительно, в отличие от нее. Трейси просила прощения — за что и зачем? Сам Мерлин не знал — и целыми днями не вылезала из-за книг во время каникул.

Мать поджимала губы и заявляла, что она недостаточно хороша в трансфигурации и что Трейси должна отрабатывать все заклинания в ее присутствии. Трейси вздыхала и выполняла, что велено.

Мать утверждала, что в ее возрасте она не думала ни о чем, кроме учебы и будущей карьеры. Трейси не слишком-то верила, но соглашалась.

Мать убеждала, что лучшая карьера — карьера в банке и что ей просто необходимо туда попасть. Трейси в душе думала о свободном полете, о большом и ярком мире за пределами их дома, но молчала и кивала.

Мать строила грандиозные планы о том, как она поступит в лучший экономический университет Бельгии, а потом станет главой Брюссельского Магического Банка. Трейси плакала в подушку, но изо всех сил старалась поступить, куда сказано.

Мать недовольно цокала языком и упрекала ее за лень и немотивированность, а Трейси стискивала зубы, но упорно шла вперед.

Пару раз Трейси пыталась пожаловаться отцу. Но он сам находился в похожей ситуации и ничем не мог ей помочь. Его моральных сил хватило только на то, чтобы перевезти их обратно в Англию после того, как Трейси прошла ускоренный курс в Брюссельской Экономической Школе.

В общем, если говорить коротко — Трейси не хватало свободы. Поэтому встреча с Панси, легкий разговор и предстоящий поход в аврорский центр не могли ее не радовать. А когда Паркинсон упомянула, что она тренируется с Гарри Поттером, Трейси не смогла сдержать своего восхищения. Вот кто был ее кумиром! И не потому, что ему хватило сил, чтобы победить самого темного волшебника всех времен, а потому что Гарри Поттер сам строил свою судьбу. Она бы тоже так хотела…

— Трейси! Трейси, ты слушаешь?! — требовательно спросила Панси, строго глядя на нее. Трейси виновато улыбнулась и кивнула.

— Да, конечно. Так что ты говоришь, мы идем?

— Да, уже пора.

Панси уверенным движением подняла свою пустую чашку над проходом между столиками и разжала пальцы. Трейси невольно ахнула, ожидая услышать звук бьющейся посуды, но ничего такого не произошло. Чашка Панси поднялась высоко в воздух и полетела куда-то в сторону кассы.

— Можешь уже открыть глаза, трусливый мышонок. Что, в Брюсселе такого нет? — поддразнила ее Паркинсон.

Трейси почувствовала, как разливается тепло в груди от того, что рядом есть люди, которые ее любят. Поэтому она облегченно рассмеялась и проделала такие же манипуляции со своим стаканом.

Дзынь!

Стакан разбился. Трейси обиженно посмотрела на осколки на полу, а потом на веселящуюся Паркинсон.

— Нужно было сказать «сервис», глупышка, — Панси ослепительно улыбнулась.

— Но ты не говорила… — начала Трейси, но была тут же прервана.

— А вот и говорила, просто у меня уже вошло в привычку проговаривать это шепотом. Репаро! Сервис!

Несчастный стакан поднялся в воздух уже в целом виде, и Трейси перевела дух. Ей было бы безмерно стыдно, если бы стакан нельзя было починить. Впрочем, ей даже так было стыдно, но все же не безмерно.

Девушки вышли на оживленную улицу. Панси озабоченно нахмурилась и доверительно сказала:

— Когда мы прибудем на место, там будет один идиот, который считает всех слизеринцев исчадиями ада. Что бы он тебе ни говорил, не слушай его — он на то и идиот.

— Да? А я его знаю?

— К сожалению. Это Рон Уизли, — выплюнула Панси, скривившись.

— Странно. Он всегда выглядел дружелюбным. Может, он так относится только к тебе, — Трейси лукаво приподняла бровь.

— Ну что ты! Я же само очарование, — Панси вздернула нос к небу.

— Конечно, подруга, — ласково подтвердила Трейси, мягко улыбаясь.

Панси подозрительно посмотрела на нее, а потом легко рассмеялась.

— Ладно, пошли.

И девушки, взявшись за руки, аппарировали.

* * *

У Рона было отвратительное настроение. Сегодняшняя тренировка выдалась мучительно тяжелой, даже по меркам Хейдибера. В итоге юные авроры превратились в ходячие синяки — и ни единого дюйма кожи без повреждений. Гарри при этом был, напротив, в приподнятом настроении, и Рон почему-то догадывался, что это не из-за разбитой губы и огромной шишки на лбу.

Дело наверняка было в том, что сегодня должна была прийти проклятущая Паркинсон. А если это так, то друг был в беде. Он очевидным образом попался ей на крючок, а он, Рон, не мог ничего с этим сделать. Как только разговор заходил о Панси, Гарри делался глух и слеп ко всем предупреждениям, мягко переводя тему на что-нибудь более безопасное.

Сегодняшний день не стал исключением — в ответ на длинную и прочувствованную тираду Рона о том, как паршивые слизеринки пытаются всех надуть, Гарри красноречиво ушел в душ, не сказав ни слова. Рон разочарованно нахмурился, но намек понял и речь свою продолжать не стал.

Дверь тренировочного зала открылась, и на пороге предстала Паркинсон во всей своей красе. Правда, в этот раз с ней был кто-то еще. Рон напряг зрение и увидел…

— Паркинсон, ты издеваешься? Какого Мерлина ты притащила сюда подружку?

— Не твоего ума дело. Тронешь Трейси, и я перестану играть с тобой в перемирие.

— Вы это называете перемирием?! — простонал Гарри. — Привет, Панси. Кто с тобой пришел?

— Это Трейси Дэвис, возможно, ты помнишь ее с Хогвартса.

Гарри виновато покачал головой, а Панси закатила глаза. Ну почему гриффиндорцы настолько прямолинейные? Неужели ему сложно было просто кивнуть? А ведь теперь из-за этого Трейси выглядела слегка расстроенной. Панси вздохнула. Нет, она изо всех сил старалась не радоваться тому, что ее-то Гарри всегда помнил — ведь забыть ее кошмарные поступки было действительно трудно. Радоваться нечему. Ну, разве что чуть-чуть.

— И что еще одна девчонка здесь делает? — тем временем допытывался Рон. — Без обид, но она не выглядит боеспособной даже на твоем уровне, Паркинсон, а это показатель.

— Так, может, ты ей поможешь, мистер-самый-боеспособный-во-всей-чертовой-Англии? Хотя нет, я тебе ее в жизни не доверю.

— Почему ты говоришь о ней, как о вещи?

— Она не вещь, а моя подруга. А ты говоришь сейчас в третьем лице, что неуважительно для незнакомых людей.

— А ты прямо-таки знаток этикета?

— Да, в отличие от тебя.

— Ну, я хотя бы не прикапываюсь к другим людям.

— Да что ты говоришь?

— То и говорю. Или, может, тебе нужен слуховой аппарат? Ты же старше нас на полгода.

— И откуда такие познания, Уизли?

— Нужно знать своего врага в лицо!

— И его день рождения, чтобы знать, когда дарить подарок? Я тронута.

— Не льсти себе.

— Мне трудно льстить, потому что у меня целое море положительных качеств.

— Да тебе еще и очки нужны.

— Чтобы разглядеть твои недостатки? Да их видно невооруженным глазом.

Трейси мотала головой, глядя то на Панси, то на Рона, которые со злыми лицами переругивались через половину зала. Она подошла к Гарри, присев на краешек скамьи рядом с ним, и шепотом спросила:

— И они так все время?

— Да, — закатил глаза он. — Никакой управы на них нет, я уже все перепробовал.

Трейси покачала головой. Справа послышался яростный выкрик:

— … Да кто угодно милее тебя! Вон твоя подружка успела увести у тебя Гарри, хотя знакома с ним меньше пяти минут!

— Рон! — вмешался Гарри.

— Наглый осел! — в то же мгновение выдохнула Панси, вытаскивая палочку. — Я тебя предупреждала: не трогай Трейси!

Паркинсон быстро взглянула в сторону сидящих на лавочке. На секунду на ее лице промелькнуло непонятно-тоскливое выражение, а потом она снова повернулась к Рону, пылая еще большей яростью, чем раньше.

Гарри тяжело вздохнул и подошел к ним, прежде чем они успели встать в спарринговую позицию.

— Ну уж нет, драться друг с другом вы больше не будете, — категорично заявил он. — В прошлый раз это закончилось плохо, не так ли?

Панси и Рон возмущенно воззрились на него так, как будто он отнял у них любимую игрушку, а потом оторвал ей голову и сжег прямо на их глазах, заливаясь демоническим хохотом.

— Сегодня будем работать над Патронусом. Это довольно сложная магия, но полезная, — строго сказал Гарри, внимательно наблюдая за друзьями. У него было стойкое подозрение, что они вполне могут пойти врукопашную, если за ними не присматривать. — Стейси, ты когда-нибудь пробовала вызывать Патронуса?

— Я Трейси, — поправила его та, стараясь скрыть огорчение. Мало того, что Гарри не запомнил ее в школе, так он умудрился забыть ее имя еще и сейчас, хотя они познакомились действительно меньше пяти минут назад.

— Поттер, ты безнадежен, — протянула Панси. — Как ты мог не запомнить?

— Прости, — он виновато развел руками.

— Гарри не виноват, просто здесь стало слишком много народу, — вклинился Рон, бросая на девушек неодобрительный взгляд.

— Я могу уйти, — тихо сказала Трейси, чувствуя, как щеки заливает предательский румянец.

— Нет, ты не можешь, — отрезала Панси, гневно глядя на Рона. — Гарри, ты не против, если она останется?

— Конечно, нет. Рон, не злись, нет ничего дурного в том, что Трейси, — он улыбнулся, — присоединилась к нам.

— Я знаю. Это все она, — буркнул Рон. — Прости.

— Ничего страшного, — ласково сказала Трейси. — Панси тоже не виновата, просто я слишком неожиданно сюда заявилась.

Рон удивленно воззрился на нее и не нашел, что ответить. Эта девчонка была слишком мягкой. Для слизеринки, по крайней мере. И для подруги невыносимой Паркинсон.

Следующий час прошел легко и незаметно. Панси уже удавалось создавать плотную серебристую дымку, но вот вызывать телесного Патронуса — пока нет.

Вдруг раздался восхищенный возглас, и Рон, словно в замедленной съемке, увидел, как из палочки Трейси появляется маленький серебристый котенок. Он радостно оббежал вокруг хозяйки и ласково потерся о ее руку. Глаза Трейси отражали серебряное сияние и казались огромными и глубокими, как сама Вселенная.

Рон быстро перевел взгляд на Паркинсон и увидел быструю тень разочарования, проскользнувшую по ее лицу. Ему даже на мгновение стало ее жалко — она абсолютно точно расстроилась, что не смогла первой порадовать Гарри. Рон тряхнул головой: ну вот, приехали, из-за этой Трейси он теперь еще и на сторону Паркинсон вставать будет. Вот еще!

— Панси, ты молодец! Я думаю, еще немного, и ты сможешь призвать телесного Патронуса, — послышался бодрый голос Гарри. — Трейси, если честно, я восхищен. На моей памяти никто еще не учился этим чарам так быстро!

— Спасибо! Я привыкла прилежно тренироваться, — ответила она, улыбаясь, но Рону показалось, что в ее словах проскользнула горечь. — К тому же, ты здорово объясняешь.

Рон закатил глаза. Да что не так с этой девчонкой, что она не видит, как ранит подругу? Нет, он все ещё хотел спасти Гарри от напасти по фамилии Паркинсон, но заменять ее на другую слизеринку было бы смешно.

— Гарри, я думаю, ты мог бы объяснить все еще раз Панси, — начал Рон, видя, как Паркинсон резко поворачивается и смотрит на него широко распахнутыми глазами. — А я позанимаюсь с Трейси чем-нибудь еще.

— Правда? — недоверчиво переспросил Гарри. Он явно почувствовал, что что-то не так: Рон никогда и ни за что не назвал бы Панси по имени просто так.

— Конечно, — Рон постарался улыбнуться как можно натуральнее.

— Хорошо, — сцепив руки в замок, Гарри смотрел, как Трейси грациозно идет к другу. Потом он повернулся к Панси, которая тоже ошеломленно сверлила Рона взглядом. Тот встретился с ней глазами и подмигнул. Паркинсон поперхнулась.

Рон ухмыльнулся и повернулся к Дэвис.

— Ну что, как ты смотришь на пробный спарринг?

* * *

— И что это было?

— Понятия не имею, о чем ты говоришь.

— Да что ты, Ронни.

— Ладно, и что ты хочешь от меня?

— Объяснений!

— А тебя что-то не устроило?

— Нет, но…

— Тогда зачем спрашиваешь?

— Рон Уизли, мы с тобой не ладим с первой встречи, когда нам было по одиннадцать. С чего ты сейчас помогаешь мне?

— Даже весь букет негативных эмоций, что я чувствую по отношению к тебе, не заставит меня делать тебе по-настоящему больно намеренно. Довольна?

— Да. То есть нет! Ты же мог ничего не делать.

— Ну, я сделал доброе дело. К тому же, вытащил эту твою Трейси из переплета. Вряд ли она осознавала, какая кара ее ждет, если она будет продолжать любезничать с Гарри.

— О чем ты? Я бы никогда не стала вредить ей.

— Даже если и так. В любом случае, ты злилась.

— Подумать только, Рон Уизли — знаток моей психологии.

— Да тут и знатоком быть не надо.

— Все вокруг знатоки моей психологии? Не нарывайся, болван.

— Эй, я помог тебе! И спас Трейси, а она удивительно хорошая для твоей подруги.

— Ах вот в чем дело! У тебя виды на Трейси.

— Нет, дело не в этом!

— В этом!

— Ты невыносима!

— Зато теперь не только мои действия очевидны. И не думай, что я так просто отпущу ее в логово дракона. Или, лучше сказать, облезлого медведя?

— Это не тебе решать! И определись уже: дракон, осел или медведь? Кажется, был еще пес.

— Ты меня так просто не заставишь сменить тему разговора, даже не надейся.То есть ты все-таки положил на нее глаз?

— Паркинсон! Я этого не говорил!

— Неужели? Кстати, а куда делась Панси?

— Поверить не могу, что помог тебе!

— Если бы не помог, то с Трейси у тебя бы шансов не было.

— Да как ты смеешь! Ты что, пытаешься меня шантажировать?!

— Много чести. Просто это о-о-очень забавно.

— Эй, не думай, что ты что-то поняла!

Ответом Рону был только громкий смех в конце коридора.