Венец принцессы Тьмы (джен)

Перед тем, как отправиться в казармы, Ланга зашла к Дональду. Он уже лежал на кровати, но при виде Ланги попытался сесть.

— Лежи, — сурово остановила его Ланга. Вокруг замерли Маира, Эттир и Аларм, который помогал Маире пристроить рядом с кроватью оружие Дональда. Ланга окинула всю компанию холодным взглядом и снова обратилась к Дональду: — Перевернись.

Дональд покорно перевернулся на живот. Ланга села рядом на кровать и, помедлив, нажала ему на больное плечо, послав разряд магии. Дональд сдавленно охнул.

— Извини, лечить по-другому не умею, — резковато сказала Ланга. Тёмная магия, даже целительская, никогда не тянет силы из мага. А целительская тёмная магия — и вовсе использует силы самого пациента. После неё и в обморок упасть можно. Зато восстановление потом идёт быстро. С каменным лицом Ланга провела рукой по спине Дональда. Бездна, сейчас ещё кто-нибудь из присутствующих, а то и сам Дональд подумает, что она к нему нежности какие-нибудь проявляет! Вот чего они все уставились? Ланга мрачно сверкнула глазами исподлобья и подвинулась, чтобы было удобнее лечить ногу. Прикосновение к бедру и колену было выполнено недрогнувшими руками и с ещё более каменным лицом. Снова плечи. Нет, пожалуй, вряд ли при всём желании хоть какое-то из этих жёстких, уверенных, бесстрастных прикосновений можно принять за нежности.

Тем более что после тёмной магии Дональд только и мог, что закатить глаза и судорожно хватать воздух. Ланга поднялась.

— Завтра уже будешь стоять на ногах, — пообещала она сдержанно. — Если сегодня больше никуда не встрянешь. Вот какой крылатый демон вас принёс именно в самый неудобный момент? — раздражённо обратилась она к Аларму. Тот опустил голову, но ответил спокойно:

— Во-первых, мы не могли знать, что тут происходит. Во-вторых, мы всё-таки оказались полезны, разве нет?

— Полезны, полезны, — буркнула Ланга. Рыцари явились и впрямь не в самый лучший момент — когда в казармах царил хаос, уже валялись трупы на полу, и она с Эльгом не могла понять, кто тут против кого и кто зачинщик. Ланга пыталась их обездвижить, но едва успела сконцентрироваться — её чуть с ног не сбили. Эльг, кажется, не стал разбираться и просто зарубил того, кто это сделал — вот тут-то и явились рыцари с сопровождавшими их гвардейцами. И только тогда удалось навести порядок — даже Дональд не стоял в сторонке, тоже меч схватил, хотя применить его и не пришлось — Аларм и вновь прибывший отряд уже всех скрутили. Зато в тюрьму задержанных вместе вели.

Ланга пристально посмотрела на Маиру, потом на сжавшуюся Эттир, стоящую за её спиной. Резко шагнула к девушке и схватила за руку.

— Останешься при нём сиделкой, — мотнула она головой в сторону Дональда. — Если узнаю, что ты хоть на столько ему навредила, — она сложила два пальца в щепоть и поднесла к лицу пленницы, — твоя смерть будет ужасной. Понятно?

— Да, ваше высочество, — пролепетала Эттир. Ланга отпустила её.

— Маира, выдашь ей всё необходимое. Аларм, идём, ты мне поможешь. Где Эльг?

— Сказал, что идёт в казармы, — подала голос Маира.

— Прекрасно. Маира… Лишний раз по дворцу не бегай, — голос Ланги стал мягче. — И Энни тоже пусть не бегает. А то мало ли что.

Энни просидела в покоях Ланги весь день в одиночестве. Заняться там было нечем — не лезть же в Маирино рукоделие без спросу, и уж тем более в Лангины документы, в которых Энни всё равно ничего бы не поняла. Так что от скуки складывала бумажные «самолётики» и запускала летать по комнате или пыталась рисовать. Когда-то у неё это неплохо получалось — вот и вспоминала навыки.

Иногда заглядывала Маира (принесла обед и тут же убежала), иногда Энни сама выглядывала в коридор и спрашивала у стоящего там стражника, всё ли в порядке и не случилось ли чего-нибудь — и получала всякий раз «Всё спокойно, госпожа». Этим приходилось и довольствоваться.

Ланга вернулась вечером — на ней лица не было. Прошла в свою спальню, следом пробежала Маира. Энни скромно сидела на диванчике — на неё даже не обратили внимания. Через полчаса Маира вышла, оставив дверь открытой, и Энни осторожно заглянула.

Ланга лежала на кровати поверх покрывала, в платье, раскинув руки и глядя в потолок. Но видимо, заметила гостью краем глаза, так как сказала:

— Заходи.

Энни осторожно зашла и села на стул у двери.

— Как твои дела? — спросила негромко. Ланга неопределённо мотнула головой и снова уставилась в потолок.

— Я выжата, — сказала она надломленным голосом. Энни вздрогнула. Ей стало ужасно жалко принцессу. Но как ей помочь — она не знала.

— А того преступника, который напал на гвардейцев, поймали?

— Да, разумеется, — равнодушно сказала Ланга. — Сейчас сидит в темнице. Ждёт общего суда, который я когда-нибудь всем устрою.

— А, — несмело произнесла Энни. — Ну… Ну, наверное, и хорошо, — не совсем уверенно сказала она. Ей сложно было понять, что тут «хорошо», а что не очень. Но для Ланги это, скорее всего, неплохо. — А остальные?

— Часть тоже в тюрьме. Часть восстановлены в гвардии. Те, кто сражались за меня.

— Ну… — снова протянула Энни. — Это ж неплохо, — получилось скорее вопросительно. Ланга дёрнула головой.

— Да, неплохо. Могло быть хуже, — голос у неё был совсем бесцветный. — Только это меня и поддерживает. Что есть ещё хоть кто-то, кто на моей стороне. Но всё равно… Кругом безумие. Как будто всё Подземелье тонет, а я не могу его удержать… — голос у неё снова сломался. Энни пересела поближе.

— Ну, не расстраивайся, — постаралась сказать она как можно более утешающим и бодрым тоном. — Всё у тебя получится.

Ланга со слабой улыбкой прикрыла глаза.

— Спасибо.

Вернулась Маира, принеся ужин на троих.

— Господин Дональд весь день спал, сейчас тоже поужинал немного и снова спит, — доложила она. — На самочувствие не жалуется, по-моему, он идёт на поправку. Эттир ведёт себя прилично и послушно, делает всё, что ей говорят. В остальном тоже всё спокойно.

Ланга кивнула, садясь. Маира придвинула небольшой столик, расставила на нём тарелки. Ужинали молча. Ланга ела с отсутствующим видом, как-то механически — словно по привычке. Маира выразительно кивнула Энни — мол, не переживай, с госпожой такое бывает, не повод для волнений. Сама Энни ела медленно — для неё еда Подземелья была слишком уж непривычной. Хотя в Большом мире ей и приходилось есть и мясо, и морскую рыбу, но тут всё имело очень уж специфический вкус.

Покончив с ужином, Ланга снова забралась на постель с ногами и, скомкавшись, обняла коленки.

«Вот бы сейчас её Дональд увидел, — неожиданно подумала Энни. — Сразу бы понял, как надо девушек защищать. Жаль, что он сам болен». Ланга выглядела сейчас нетипично для себя, какой-то беззащитной и маленькой. Глаза, и без того большие на худом бледном лице, сейчас были просто огромными, а две полураспустившиеся серебристо-пепельные косы спускались по бокам, создавая очень трогательный образ. И босые ноги из-под подола простого длинного платья.

«А ещё ей очень нужна мама, — подумала Энни. — Вот такую девочку обнять, утешить и погладить по головке. И не скажешь, что она кого-то казнит». Сама она «погладить Лангу по головке» никогда бы в жизни не решилась. Ланга терпеть не может ничего подобного ни от кого. Пожалуй, только от мамы бы и приняла — потому что это мама.

Странно, что Ланга вообще не скрывает сейчас свою слабость, пусть и временную. Либо она настолько доверяет Энни (с Маирой-то и так понятно), либо просто уже настолько обессилена, что не думает, как «держать лицо». А может быть, и то и другое.

— Я вот думаю, — заговорила Ланга негромко, — откуда всё-таки в разумных существах столько злобы и Тьмы… Когда-то некоторые считали, что это Пакир внушает всякие тёмные мысли. И толкает на злые поступки. Не могу сказать, что это неправда — Пакир действительно о-очень хорошо умел влиять на сознание, — она слабо усмехнулась. — Хотя и не так, как думают иногда. Он не внушал мысли напрямую. Он перевоспитывал. Медленно и верно. Внушал, уговаривал, перекраивал всё твоё мировоззрение. Он отлично это умел… Иногда, конечно, и внушал — хуже всех пришлось Дональду. Вот уж кто испытал влияние Пакира на себе в наибольшей мере. Но всё равно, Пакир больше ценил именно перевоспитание, а не марионеточное подчинение. Но вот Пакира нет. И я не думаю, чтобы он перевоспитывал прямо всех людей и каббаров в Подземелье. Но тем не менее, они стали злобными, дикими, агрессивными. Их никто никуда не толкает. Они сами. Сколько же в обычном, мелком разумном существе может прятаться этой Тьмы? — Ланга покачала головой. — Я была помощницей Пакира. Но даже я не ожидала, что с таким столкнусь…

— А мне вот ещё интересно, — заговорила Энни, когда Ланга умолкла. — Все те, кто убивает, нападает, поджигает и все остальные гадости творит, — они же осознают, что делают зло, или нет? И что хуже — когда осознаёшь, что делаешь зло, или когда думаешь, что это благо?

— Хуже всего не то и не другое, — сказала Ланга. Она сменила позу и больше не выглядела растерянной девочкой, стала серьёзной и деловитой, как обычно. — Хуже всего — когда такие понятия, как добро и зло, вообще исключены из сознания. Знаешь, почему Пакир так ценил Корину? Даже ставил мне её в пример. Потому что она никогда не руководствовалась этими понятиями, не делала их объективными — для неё они были лишь средством для достижения личных целей. И для него это было очень удобно. Беспринципных ему было подчинять проще всего. Даже осознанное злодейство — не то. От осознанного злодейства можно оттолкнуться и шагнуть к осознанному добру. От беспринципности к нему не шагнёшь — для этого надо сначала выбраться из трясины, хоть какие-то объективные понятия заиметь и хоть какие-то принципы выстроить, помимо эгоизма и личной выгоды. Помнишь, ты меня о чёрно-белом мире спрашивала? Вот это к тому же. Самое страшное — когда человек или другое разумное существо начинает отрицать добро и зло. Говорить, что мир в оттенках серого или какой-нибудь разноцветный. Как будто, кроме добра и зла, существуют ещё какие-то стороны, — Ланга села поудобнее, облокотившись на колено. — Чёрное зло, белое добро, а помимо этого — что-то ещё красненькое, синенькое, зелёненькое.

Энни хихикнула, но слушала внимательно. Ланга тоже чуть улыбнулась.

— Вот видишь, тебе это смешно. А Пакир мечтал, чтобы все так мыслили. Потому что это удобно. Для него. И он внушал, что для того, кто так мыслит, это тоже удобно. И это действительно было удобно — всегда можно себя оправдать. Я вроде как не тёмное и не светлое дело сделал, а что-то разноцветное.

Энни снова хихикнула, хотя и невесело.

— Во многих наших религиях — ну, в Большом мире — считается, что плохие мысли тоже внушают разные нехорошие… Но не реальные маги, а ду́хи какие-нибудь. Черти, дьяволы.

— Судя по тому, что у нас творится — люди отлично справляются сами, — иронично ответила Ланга. — У нас тут в духов не особо верят, но от этого не легче. Вот как ты думаешь, в этой войне людей и каббаров — кто прав, а кто виноват? Кто добрый и кто злой?

Энни не думала долго.

— По-моему, все неправы.

Ланга кивнула.

— Вот именно. Любая война, где на одной стороне — Добро, а на другой — Зло, будет менее чудовищна, чем такая, где в принципе нет ни того, ни другого. Хотя изначально оно, конечно, было. Условно, разумеется. Условно хорошие, ни в чём не виноватые люди попали в плен к условно плохим, жестоким и злобным каббарам. Но вот, к сожалению, с тех пор всё так изменилось, что даже эти условности давно уже ничего не значат. Все перемешались и все стали одинаковы. А я? Можно ли меня назвать доброй? Нельзя, — опередила она Энни, которая уже раскрыла рот. — Потому что я вынуждена творить такие страшные вещи… Но я хотя бы не получаю от этого удовольствия, — опустила она голову. — По крайней мере, в основном — не получаю. Так что абсолютно злой себя тоже не назову — я иногда злая, но не постоянно. И творю я это всё не потому, что мне оно так нравится. А потому, что тут по-другому не получается. Я оказалась заложницей своего титула. И знаешь, что ещё плохо? Я не могу от него отказаться. Потому, что, если на троне Подземной страны не будет меня — на нём будет кто-то другой, обязательно будет. А каким он будет? Либо для него это будет ещё тяжелее, чем для меня, либо стране при нём будет ещё хуже, чем при мне. Я не могу позволить ни того, ни другого. Вытаскивать Подземную страну из того болота, в котором она упорно тонет — работа грязная и неблагодарная. Но кто-то же должен её выполнить. Выполню я. Если смогу. Не перекладывать же на других.

Энни смотрела на Лангу с уважением.

— Ты сильная, — сказала она. Вспомнилась давняя беседа с Виллиной — тоже о «грязной работе» и «перекладывании на других». Вот Ланга добровольно взвалила на себя самый тяжёлый труд — тяжелейшую ношу во всей Волшебной стране — и тянет, и не бросает. Хотя и просит помощи порой, но это нормально. Энни даже стало неловко — они там, наверху, в Изумрудном городе, жизни радуются, вместо того, чтобы Ланге в таком трудном деле помочь.

А с другой стороны, как тут поможешь? Не могут же они, в самом деле, внушить всему населению Подземной страны принципы добра и зла.

— Слушай, а давай Аларм попросит наверху тебе гвардию выделить из Марранов, — предложила она.

— Вот ещё не хватало мне верхнюю армию в свои разборки втягивать, — поморщилась Ланга. И, видя, что Энни готова возразить, настойчиво заявила: — И не вздумай! Спасибо за предложение, конечно, я буду иметь его в виду. Если станет совсем плохо, обращусь.

— Ну смотри, — кивнула Энни. — Думаю, это будет не так уж сложно.

— Ваших воинов надо будет ещё научить сражаться в местных условиях и летать на звероконях, — объяснила Ланга. — К тому же они у вас всё-таки слишком мирные. Вряд ли смогут сдержать натиск местных озверелых фанатиков, даже если их будет немного.

— Наши воины сражались против воинов Пакира, — слегка обиделась Энни. Ланга успокаивающе подняла руку:

— Да сражались, сражались. Но это было не то. Там ваши воины сражались за свою родину, а здесь за что? Там они точно знали: они — добро, потому что они защищают свою страну, а воины Пакира — зло, потому что они хотят страну уничтожить. А здесь всё куда сложнее.

— Получается, что чёрно-белый мир проще, чем такой вот, где всё запутано? — недоверчиво покрутила рукой в воздухе Энни. Ланга усмехнулась.

— Лишь на первый взгляд. Этого, кстати, и добивался Пакир: чтобы тот, кто об этом задумался, решил «да тут слишком просто!» и ушёл искать какие-нибудь сложности типа «разноцветного мира». Тут, дескать, всё примитивно и предельно понятно, а там всё неоднозначно и многогранно. А ведь на самом деле понимание, что в мире есть добро и зло, и никаких других «разноцветных» сил и граней — только начало пути. Дальше надо ещё расставить по местам все жизненные ценности, все вопросы и понятия — какое из них добро, а какое — зло. Задача на целую жизнь, — как-то просто сказала Ланга. — А разноцветный мир — он как раз в этом смысле предельно лёгок для восприятия. Всё разноцветное — значит, ни о чём думать не надо. Что непонятно — мазнул краской неоднозначности и пошёл дальше. Думать не надо, копать не надо, глубоко вникать не надо. Оно ж разноцветное, и не нужно его ни к добру, ни ко злу определять. А Пакиру того и надо было.

— А у нас в Большом мире есть книжка одна, — сказала Энни, — там один колдун тоже был сначала «Белым», а потом объявил, что он вроде как выше этого, и объявил себя «разноцветным». Правда, на деле это было предательство, потому что он перешёл на сторону врага, ну и там, в общем, всем плохо от этого было*. А «Белым» потом стал другой волшебник, нормальный.

— Интересная, наверное, книжка, — хмыкнула Ланга. — Как-нибудь потом расскажешь. Но кстати, да, «разноцветные» легче всего становятся предателями. Так вот… Знаешь, можно назвать зло добром, и внушить, что ты делаешь добро, в то время как на самом деле это — зло. Но куда проще, когда не надо ничего внушать. Просто — делай вот это, а как оно называется — да какая тебе разница. И вот человек тонет, тонет без почвы под ногами, без твёрдых жизненных ориентиров… И им всё проще и легче управлять. Не только Пакиру — кому угодно, кто может давить хоть немного сильнее. Парадокс в том, что такой вот запутавшийся человек при всей своей безвольности и слабости всё равно слушает злодеев больше, чем тех, кто пытается тянуть его к добру — ведь злодеев слушать и слушаться легче, работать над собой не надо. Главное, что такому человеку первым делом внушается — что взгляды по принципу «разноцветного мира» намного выше и умнее, чем «чёрно-белые», а «чёрно-белые» — это детские сказочки, где всё слишком просто. А на самом деле получается, когда человек отрицает и добро, и зло — это и есть последняя ступень его моральной деградации, — с грустной улыбкой закончила Ланга. — Это я говорю, как человек, который видел методы работы тёмного мага с сознанием людей.

— Он тебя тоже мечтал этому научить? Или перевоспитать? — осторожно спросила Энни. Ланга кивнула:

— И то и другое. Пакир мечтал, чтобы у него был достойный помощник — то есть как раз такой беспринципный, который и своим примером, и своими словами показывал бы всем, что надо жить без всяких объективных понятий добра и зла. Он очень хотел сделать такую помощницу из меня. Но у него не получилось. Именно потому, что я видела его методы изнутри… — Ланга криво усмехнулась. — Корина бы ему подошла больше. Но я слишком уж её возненавидела сразу. Ещё тогда, когда увидела в зеркале, как она превращается в подобие меня. Не слишком похоже получилось, но достаточно, чтобы обмануть маму, — у Ланги даже голос внезапно изменился — стал более низким и гневным, она хлопнула рукой по спинке кровати. — Именно за её бесконечные обманы я её ненавижу до сих пор. Я, воспитанница Пакира, и то не выросла такой лживой и бессовестной. Удержалась, спасибо всем высшим силам. Ну и как тут про внушение говорить? Самый гнусный гад — не тот, кто однозначный, принципиальный злодей. Самый гнусный — тот, кто отрицает все стороны, все принципы, все моральные установки. И прикрывает свою гнусность какой-нибудь паршивой «неоднозначностью» и «разноцветностью», которая лишь красиво звучит, но на самом деле — гниль.

Ланга, утомившись от монолога, устало откинулась на подушку.

— Не знаю, что буду делать завтра, — призналась она глухо. — Я начинаю бояться, что снова случится что-нибудь отвратительное. Раньше не боялась — понимала, что выдержу и преодолею. Теперь начинаю бояться. Знаю, что нельзя. Убивает ведь главным образом — страх. А потом уже всё остальное. Испугался — наполовину побеждён. А мне страшно.

Энни была настолько удивлена такой неожиданной откровенностью, что даже не знала, что сказать. На ум пришли слова песенки, и она неуверенно начала, глядя на Лангу:

— Если плохи дела, и мгла сегодня,

Говорю я «Держись!», и мир светлей… **

— Это что такое? — удивилась Ланга, приподнимая голову. Энни смутилась:

— А, мюзикл у нас в Большом мире есть один. Называется, как это ни забавно, «Энни». Я его очень любила, во-первых, потому, что там песенки милые, во-вторых, главную героиню зовут, как меня. Там рассказывается про девочку-сироту, которая верила, что её родители живы, и хотела их найти. Но у неё не получалось, и она пела эту песенку, чтобы себя поддержать.

Ланга хмыкнула. Энни решила, что можно продолжать:

— Ну, и дальше там:

Восход придёт к нам завтра,

Продержись, пожалуйста, до завтра —

Что нам день!

Ах, завтра, жду завтра,

Ну где же ты, завтра?

Всегда впереди на день. * * *

— Очень милая песенка, — усмехнулась Ланга снисходительно. — Только явно не для меня…

Но Энни показалось, что ей понравилось. Только Ланга, как всегда, решила это скрыть.

________

* Энни вспоминает Сарумана из книги «Властелин Колец» Дж.Толкиена.

** Перевод позаимствован из фильма-мюзикла "Энни" 2014 года. В оригинале:

When I’m stuck with a day that’s gray, and lonely,

I just stick out my chin, and grin, and say…

* * *

Тот же фильм. В оригинале:

The sun’ll come out

Tomorrow

So ya gotta hang on ‘til tomorrow

Come what may.

Tomorrow! Tomorrow!

I love ya Tomorrow!

You’re always a day away!