Ворон (джен)

Свирепствовал шквалистый ветер. Гневливо и сурово шумели свинцовые волны, разбиваясь о гладкую скалу, Бастардов Камень. Германа отчаянно полоскало в морскую пену. А Реддл крепко держал его поперек пояса, понося при этом последними словами и истово проклиная ту ночь, когда явился к чете Поттер по душу одного наглого сопляка. Парная аппарация в сдвоенном виде, да ещё и в анимагической форме. Да ещё и с набитым брюхом. Нет, Гера. Старина Томми прав. Ты — клинический идиот.

Налакавшись воды при помощи палочки и заклятья агуаменти, Герман рухнул пятой точкой на камни и скорбно засипел. Реддл качнулся нерешительно и совершенно неожиданно сел тоже. И привалился своей спиной к спине Геры.

— Ну нельзя же столько жрать перед парной трансгрессией, — голос Реддла звучал устало, — о, Мерлин, я превращаюсь в няньку при великовозрастном недоумке.

— Ночной Дожор приходит внезапно, о мой бледношкурый брат. Он неумолим. Никто не в силах устоять перед его чарами, — совершенно серьезно и несколько задушевно поведал Поттер и качнул головой, — он приходит, как тать в ночи. Он бродит, аки Снейп по Подземельям, ища поживы. Ночной Дожор просыпается, едва засыпает Хогвартс. Что-то гнильем повеяло. И выть тянет. Волком.

— Азкабан близко, — Том откинул голову назад и так стукнулся затылком о черепушку Поттера, что зубы звонко клацнули, а голова заныла.

Герман засмеялся и прокричал, перекрывая вой ветра:

— Эй, а спорим этот камень никогда не слышал гимн Хогвартса.

— Предлагаешь восполнить это досадное упущение? — ухмыльнулся Том.

Согревающие чары саднили кожу, но исправно спасали от ледяных ветров Северного моря. Парни посидели ещё немного, слушая вой ветра и рокот прибоя и вдыхая ледяной, соленый воздух. И зычно, давясь смехом, местами торжественно, но совершенно невпопад затянули :

Хог­вартс, Хог­вартс,

Наш лю­бимый Хог­вартс,

На­учи нас, Хогвартс,

Хоть че­му-ни­будь.

Мо­лодых и ста­рых,

Лы­сых и кос­ма­тых,

Воз­раст ведь не ва­жен,

А важ­на лишь суть.

В на­ших го­ловах

Сей­час гу­ля­ет ве­тер,

В них пус­то и уны­ло,

И ку­чи дох­лых мух,

Но для зна­ний мес­то

В них всег­да най­дет­ся,

Так что на­учи нас

Хоть че­му-ни­будь.

Ес­ли что за­будем,

Ты уж нам на­пом­ни,

А ес­ли же не зна­ем, —

Ты нам объ­яс­ни.

Сде­лай всё, что смо­жешь,

Наш лю­бимый Хог­вартс,

А мы уж пос­та­ра­ем­ся

Те­бя не под­вести.

— Мы воем как две помойные псины, — прокричал Реддл, заглушая вой ветра.

— Ну извини, я не в форме, — Гера, смеясь, кое-как поднялся на ноги, цепляясь за названного брата, — ну что, братец змей? Пора заглянуть к засосанцам-облетанцам в черных балахонах? На назгулов они тянут слабо, но что-то в них есть такое… Этакое. Летим же покорять местный Мордор!

— Некорректное сравнение, — упрямо поджал губы Том, — я предпочел бы сравнить это строение с Башнями Молчания* древних зороастрийцев…

— Тебе впору самому высасывать радость одним своим занудством, — хохотнул Гера, лихо вскидывая палочку, — обернёшься — обвейся вокруг моей тушки, слышишь? Как-нибудь, да долетим.

— Неужели? — иронично приподнял брови Том, — я тяжелый и скользкий, Поттер. Ты уверен, что эльфы не могут нас аппарировать?

— Уверен, — помрачнел Герман, — да и не место им здесь. Чтож, если ты настаиваешь…

— Настаиваю, — холодно улыбнулся Реддл и при помощи заклятья смешался с Поттером в единое целое.

Выглядело это странно — растрепанные черные космы Германа, торчащие во все стороны, как ежиные иглы, тонкие черты Реддла и изумрудной зелени глаза. Существо шумно вздохнуло двумя голосами разом и, спрятав обе палочки, обернулось пернато-чешуйчатой помесью ворона и змеи.

* * *

Невилл прикрыл глаза, стараясь успокоиться и нащупать сердцебиение Тревора. Пару раз заглядывала мадам Помфри с какими-то зельями. Ближе к одиннадцати принесли двух обожженных хаффлпаффцев. Невилл уныло смотрел, как колдомедик бинтует и пичкает зельями хнычущих от страха ребят. Как они засыпают под обезболивающими заклятьями.

Гермиона читала принесенные с собой книги, приняв очередную в прозелень черную порцию оборотного зелья. Невилл страдальчески вздохнул и проглотил ало-золотое оборотное зелье, морщась от резкого полынного привкуса. Сущность Гарри Поттера выглядела красиво. Но вкус имела просто ужасный. Такой горький и полынный, что сводило зубы.

В голове настойчиво звучала та замечательная маггловская песня, переписанная у Гарри Поттера:

Нет, я не плачу и не рыдаю,

На все вопросы я открыто отвечаю,

Что наша жизнь — игра, и кто ж тому виной,

Что я увлёкся этою игрой.

И перед кем же мне извиняться?

Мне уступают, я не смею отказаться,

И разве мой талант, и мой душевный жар

Не заслужили скромный гонорар?

Пусть бесится ветер жестокий

В тумане житейских морей,

Белеет мой парус такой одинокий

На фоне стальных кораблей.

Невилл закрыл глаза, чувствуя, как его магия сплетается с дикой энергии его жабы. Клонило в сон, но отпускать жабье сердце не хотелось совершенно. В бородавчатой шкуре Тревора было… уютно. Невилл заснул, крепко сплетаясь с питомцем. Череда образов сменилась резким пробуждением.

— Смотрите, опять жаба этого тупого Лонгботтома! — оглушительно и как-то глумливо заорал Драко Малфой.

Невилл моргнул и с озадаченным кваком ретировался из-под ног слизеринцев.

— Что тебе ответил отец, Драко? — осторожно спросила Паркинсон, — он же поможет добиться исключения этих мерзких полукровок?

— Отец… был не рад моему письму. Он велел мне сидеть тихо, — Драко стиснул зубы, в глазах его все ещё читались боль, обида и недоверие пополам с досадой, — он обещал поговорить с крестным. Но я ничего не должен делать.

— Правильно, о чем ты думал? Они же змееусты, Драко! Мина Лавберри в спальне говорила, что они, наверное, наследники самого Слизерина! Неудивительно, что теперь все на их стороне! — наставительно подняла палец к потолку Паркинсон, — Поттеры очень опасны. Их нельзя пытаться свалить как обычных грязнокровок. Эти мальчишки странные. Иногда, когда никто не смотрит, они ведут себя как мой папа и его друзья. В смысле, как взрослые.

— Я их уничтожу, — злобно прошипел Малфой, сжимая кулаки, — они ответят за то, что посмели так обращаться со мной…

Невилл моргнул и в несколько прыжков добрался до лестницы. Слушать, что там опять придумал Драко, совсем не хотелось. Что-то зародившееся внутри мальчишки, что-то властное и неукротимое, тянуло Лонгботтома творить. Творить и вытворять. Нахальный, вкрадчивый голос в голове пел, волнуя холодную жабью кровь:

И согласитесь, какая прелесть,

Мгновенно в яблочко попасть, почти не целясь,

Орлиный взор, напор, изящный поворот,

И прямо в руки запретный плод.

О, наслажденье скользить по краю,

Замрите, ангелы, смотрите, я играю,

Моих грехов разбор оставьте до поры,

Вы оцените красоту игры.

Пусть бесится ветер жестокий

В тумане житейских морей,

Белеет мой парус такой одинокий

На фоне стальных кораблей.

Жабье тело двигалось ужасно неуклюже. Но, похоже, никто так до сих пор и не заметил маленькую темную жабку, целенаправленно шлепающую к каменной горгулье, перекрывающей доступ в директорский кабинет. Невилл запоздало удивился, что никто из случайно попавшихся навстречу студентов так и не удосужился обратить внимание на спешащую по коридорам жабу. Крупную буро-зеленую жабу со слишком человеческим выражением золотисто-рыжих глаз.

Невилл прошлепал за горгулью. И затаился в тени, надувая щеки. Мимо изредка пробегали ученики. Пару раз прошествовала, распушив хвост, миссис Норрис. Прогромыхал мимо Филч, сдавленно сквернословя и недобро шаря налитыми кровью глазами по тёмным нишам.

Ждать пришлось недолго. Профессор Макгонагалл не заметила, как впустила в кабинет директора осторожную жабью тушку. В висках Лонгботтома стучало. Это ужасно напоминало все те маггловские детективные истории, которыми Гермиона щедро делилась с мальчишкой. Но одно дело — воображать себя отцом Брауном или месье Пуаро, читая интересную книгу. И совсем другое, — как настоящий сыщик, рыскать по школе, собирая информацию. Невилл издал мелодичную трель, попытавшись рассмеяться. Нет уж, Невилл. Никакой ты не маггл. И не сквиб. То-то вытянется лицо дяди, когда ты покажешь, как ходишь в жабьей шкуре. Такого точно никто не умеет. А пока изучай, Невилл. Слушай. Смотри, Невилл, смотри и запоминай. Это так просто. Куда проще, чем укротить метлу.

Макгонагалл тревожно. Это сквозит во взгляде и в жестах. В сухом изгибе губ. В изящном абрисе шеи и плечей. Декан сухо отчитывается перед директором. Общие, ничего не значащие слова. Забившийся под кресло Невилл во все глаза смотрел на своего декана, слушая, как МакКошка сухо пересказывает директору подробности последнего урока. Директор переспрашивал и качал головой. Макгонагалл, кажется, пыталась донести до Дамблдора, что со студентами явно кто-то занимается. Результаты и радуют, и тревожат. Даже… мистер Лонгботтом сумел обратить щепку в пуговицу. С первого раза. С первого. Но директор только таинственно мерцал очками-половинками и отшучивался. Из нетерпеливых, дерганных жестов и январского холода на дне голубых глаз, Невилл сделал вывод, что господин директор просто-таки жаждет остаться один.

Кажется, это поняла и МакКошка. Она сухо сообщила о ряде факультетских мероприятий, заметила, что Поттеры явно склонны идти по стопам близнецов Уизли, но львиному факультету пока что не вредят. После чего сдержанно раскланялась с Дамблдором и поспешила покинуть кабинет. Шурша мантией и оглушительно гремя каблуками. От бледного шлейфа ее духов веяло резедой, зеленым чаем и мятой. В голове Невилла пел нахальный, предприимчивый голос, так похожий на голос Гарри:

Я не разбойник и не апостол,

И для меня, конечно, тоже всё не просто,

И очень может быть, что от забот моих

Я поседею раньше остальных.

Но я не плачу и не рыдаю,

Хотя не знаю, где найду, где потеряю,

И очень может быть, что на свою беду

Я потеряю больше, чем найду.

Пусть бесится ветер жестокий

В тумане житейских морей,

Белеет мой парус такой одинокий

На фоне стальных кораблей.

Белеет мой парус такой одинокий

На фоне стальных кораблей.

Белеет мой парус такой одинокий

На фоне стальных кораблей.

Едва Макгонагалл покинула кабинет, Дамблдор настежь распахнул дверь, ворвался в свои покои, сорвал рыжее покрывало с огромного резного напольного зеркала.В два прыжка Лонгботтом оказался почти у ног директора и забился под стул. Невилл старательно запоминал деревянное узорочье, перевернутую надпись, гласящую, что зеркало показывает людям их желания. Дамблдор с болью вглядывался в зеркальные дали. Пустынные ледяные дали, отражающие для директора что-то свое. Слишком личное. Слишком болезненное.

Плечи старика поникли. Директор задрожал и порывисто прижался к зеркальной глади, хрипло, сдавленно рыдая. Невилл весь подобрался и смущенно отвел глаза. Он уже жалел, что вообще сунулся в кабинет директора. Было что-то неправильное, ненормальное в том, как старый маг смотрел в свое зеркало. Что-то изломанное. Да-да, пожалуй, именно больное и изломанное, искаженное временем и привычкой. От директора буквально фонило болью, отчаянием и слепым обожанием. И это явно разрушало его. Точило и разъедало, неумолимо и ненавязчиво.

— Геллерт, — сдавленно позвал Альбус Дамблдор, скользя пальцами по стеклу, — не думал же ты, что я позволю этим кретинам запереть тебя в твоей же собственной тюрьме? Мерлин и Моргана. Вы так похожи с Николасом. Кровь — не водица, верно же? Геллерт. Мой бедный, заплутавший ангел. Не смотри так. Да. Меня время не щадит. Но только не тебя. Только не тебя. Все также прекрасен. Все столь же безумен.

Невилл пробрался чуть ближе, вслушиваясь в сбивчивое бормотание директора:

— Нам очень повезло, что магам так и не пришло в голову проверять беднягу Николаса при помощи маггловских генетических экспертиз. Этот снобизм завораживает. Прелестный в своей слепоте снобизм чистокровных.

Невилл подался вперед, весь превратившись в слух.

— Не мне судить об этом, Геллерт, — в голосе директора звучала неприкрытая боль, — зачем… ты мучаешь меня снова и снова? Я запутался, Геллерт. Они… я сделал это ради тебя. Ради нас. Нет, ты только посмотри. Старый дурак обманывает себя жалкой надеждой, что все еще могут быть какие-то «мы»…

Директор закрыл лицо руками и порывисто зашептал, размазывая слёзы по морщинистым щекам:

— Прошу. Не смотри так. Мальчишка что-то заподозрил. Он искал способ проверить, Геллерт. Мне повезло, что бедный мальчик родился и вырос в мире магов. Одной единственной маггловской экспертизы хватило бы, Геллерт, чтобы обнаружить подлог. Чудо, мой ангел. Нас спасло чудо… Жестоко, да. Бесчеловечно. Двое — в Мунго. Трое — в Азкабане. Один — на дне проклятого озера. Для тебя. Геллерт. Все, что я делал, я делал для тебя. Мортимер. Сэт. Регулус. Барти. Фрэнк. Алиса. Больше никто не навредит... не посмеет искать концы этого безумия.

Невилл дернулся как от удара — и проснулся. Долго вглядывался в нависшее над ним лицо Тома Поттера, зачем-то настойчиво призывавшего выпить оборотного зелья. Мучительно соображал, где он и что он. События странного сна сбивали с толку и заставляли глухо саднить где-то в груди. Чем-то ломким, холодным, неправильным дышало все вокруг. Выпив наконец ало-золотой горечи и слабо поблагодарив Гермиону в обличьи Тома, Невилл заглянул в тело Тревора. Чтобы увидеть жабьими глазами Альбуса Дамблдора. Хрипло, страшно рыдающего на коленях перед огромным, старинным зеркалом.

Примечания:

Буду рад озвученному мнению~

* «Башни молчания» обычно имеют высоту около 6 м и сооружаются из кирпича или камня на возвышенностях (в древности некоторые иранские общины, проживавшие в горах, просто отгораживали участок склона сплошной кирпичной стеной). На решётчатых площадках на их вершине выкладываются мёртвые тела, которые затем расклёвывают птицы-падальщики. Освобождённые от плоти кости собираются затем в глубокий колодец в центре башни. В этих колодцах кости продолжают тлеть и разрушаться, пока окончательные продукты распада не будут смыты дождевой водой. Строительство башен молчания связано с положением в зороастризме, согласно которому «нечистое» мёртвое тело не должно предаваться ни земле, ни огню.

Белеет мой парус (Песня Остапа) — из к/ф "12 стульев"