Однажды двадцать лет спустя (джен)

Уйти-то Гарри ушёл, но легче ему не стало. Он даже не знал, куда ему, собственно, сейчас отправляться: говорить с женой у него не было сил, возвращаться на работу было бессмысленно, никаких срочных дел там не имелось, расследование пока застопорилось… Гермиона наверняка уже была дома, и поговорить сейчас с ней наедине не получится — вернее, может быть, и получится, но Рон очень обидится, а на это у Гарри сил не было — оставался, как ни странно, только Азкабан. Можно было ещё, конечно, просто отправиться спать в какую-нибудь маггловскую гостиницу, но это было бы как-то совсем уж глупо. Гарри стало смешно: выбирая между маггловской гостиницей и Азкабаном, он определённо склонялся ко второму. Впрочем, заснуть ему сейчас всё равно вряд ли бы удалось.

Правда, пока он добирался до Азкабана, засомневался в своём выборе: погода стояла отвратительная, дул сильный ветер, лил дождь, и до места Поттер добрался, промокнув и промёрзнув насквозь. Высушиться было недолго, а вот согреться не получилось — немного, правда, помог горячий воздух из палочки, но к делу Гарри всё равно приступил измотанным и замёрзшим.

Он намеревался обойти все камеры и решил начать с нижних — то есть с тех, где содержались бывшие Упивающимися смертью.

Первая камера, в которую он зашёл, принадлежала Эйвери. Гарри, который на сей раз взял с собой лампу, стоял и рассматривал спящего заключённого. Выглядел тот, пожалуй, немного получше Лестрейнджа, но куда хуже МакНейра. Такой же худой, как они, такой же седой, он казался старым, больным, но всё же не умирающим. Волосы у него вились от природы, и сейчас, длинные и разбросанные по подушке, придавали ему сходство с немолодой и довольно симпатичной женщиной, впечатление портила только длинная волнистая борода. Спал он, закутавшись в одеяло, и рук его Гарри не видел: в этой камере тоже было очень сыро — вода, правда, под ногами не хлюпала, но на этом различия с камерой Лестрейнджа и заканчивались. Гарри поднёс лампу поближе к лицу Эйвери, пристально его разглядывая — и свет, видимо, разбудил заключённого: его веки дрогнули, он поморщился, то ли досадуя, что его разбудили, то ли от боли, и открыл глаза. Гарри внутренне вздрогнул в этот момент — но нет, взгляд был нормальным, только испуганным и сонным.

— Простите, что напугал, — сказал Гарри, отодвигая лампу так, чтобы осветить ею себя. — Я Гарри Поттер. Хочу поговорить с вами.

Он сотворил стул и сел недалеко от кровати, поставив между ними лампу. Заключённый молча смотрел на него — Гарри с замиранием сердца ждал, пока тот начнёт двигаться: он мог, конечно, просто приказать ему встать, но ему хотелось поговорить, и подобный приказ казался не лучшим началом для разговора.

— Что вам нужно? — наконец спросил тот, не делая, впрочем, никаких попыток пошевелиться.

«Значит, зрение и слух в порядке», — с облегчением подумал Гарри, и повторил:

— Поговорить. Я могу попросить вас сесть?

— Зачем?

— Мне кажется, так будет удобнее разговаривать на равных.

— На равных? — Эйвери усмехнулся. У него были большие и выразительные глаза, которые сейчас отразили такую бездну презрения, которой, как Гарри подумал, позавидовал бы даже Малфой. — Какое у вас забавное представление о равенстве.

Говорил он тоже отлично и совсем не напоминал человека, промолчавшего двадцать лет.

— Я не стану настаивать, — кивнул Гарри. — Делайте, как вам нравится.

— Как вы нынче любезны… Гарри Поттер, — он сел — движение показалось Гарри замедленным и неуверенным, и он заметил, что узник даже не попытался поправить упавшее одеяло, которое закрывало теперь колени и лежащие на них кисти рук. — Здесь, знаете, скучно. Я вас послушаю.

Настроение у Гарри немного улучшилось. Ему, пожалуй, даже нравилось такое поведение — раздражало, конечно, но отчасти и нравилось: ему хотелось надеяться, что, окажись он в этом месте, сам вёл бы себя так же.

— Хотите выйти отсюда? — спросил он, внимательно наблюдая за узником. Тот удивился, но как-то недостаточно, на взгляд Гарри — вскинул брови, губы дрогнули, но заговорил не сразу:

— Конечно. А что, есть шанс?

— Шанс есть всегда. Так хотите?

— Какова цена?

— Вот так сразу? — подыграл ему Гарри, изображая некоторое удивление.

— А что тянуть? Вы же для чего-то пришли. Да ещё, кажется, ночью? Что случилось у господина Поттера, что он является посреди ночи к старому Упивающемуся смертью?

— Что вы будете делать, когда уйдёте отсюда?

— Читать. Есть. Гулять. Жить, — мгновенно ответил он. — Вы же всё равно наложите какие-то ограничения. Но это не важно. Так что я должен сделать, чтобы выйти?

— А на что вы готовы?

— Да почти что на всё.

— Расскажите о Малфоях, — Гарри стало любопытно, как далеко тот зайдёт в своём столь очевидном желании выйти. «Трус», — вспомнил он характеристику, данную ему двумя его бывшими товарищами, явно по-хорошему к нему настроенными.

— Что рассказать?

— Всё, что помните. Мы собираемся пересмотреть старые дела, — совершенно честно пояснил он. — Так что, если вы нам чем-то поможете, то тем самым вы поможете и себе.

— Спросите лучше о ком-то другом, — попросил Эйвери.

— Спрошу, — кивнул Гарри. — Но начать я хотел бы с них.

— Да нечего говорить… Малфой же половину войны отсидел здесь, а когда вернулся, Лорд у него почти сразу палочку отобрал, — он усмехнулся, — вот он и сидел в своём доме, тот его даже и не выпускал никуда… забавное было зрелище, — он усмехнулся снова. — В доме командовала Беллатрикс… как она ставила его на место — приятно вспомнить!

«Может, и трус, — думал Гарри, слушая всё это, кивая и вставляя время от времени соответствующие реплики, — но не подлец и совсем не дурак…» В рассказе Эйвери — всё более складном и образном — Малфой выступал весьма несимпатичным, но совершенно безвредным и даже, пожалуй, невинным: эдакий проштрафившийся напыщенный болван, который даже не понимает, что потерял всю власть и влияние, и выглядит смешно и жалко, но которому при всём желании совершенно нечего предъявить. Картинка выходила настолько характерной и яркой, что не поверить в неё было практически невозможно.

— Это всё мало помогает, — наконец сказал Гарри. — Спасибо вам за рассказ, но, боюсь, толку от него мало.

— Ну… чем смог, — тот насмешливо улыбнулся. — Память уже не та, знаете… столько лет здесь…

— Я не смогу помочь вам, если вы не поможете мне, — настойчиво повторил Гарри. Но это не сработало:

— Ну, что ж поделать… жаль, — заключённый пожал плечами, и Гарри понял, что тот над ним просто смеётся.

— Вы молодец, — помолчав, серьёзно проговорил Гарри. — Я умею ценить верность. На самом деле, я сказал правду: мы действительно будем пересматривать старые дела. Но новых не будет. Бог с ними с Малфоями, я хотел расспросить вас о вас. Расскажете?

Тот какое-то время молча изучал Гарри, потом слегка пожал плечами и кивнул:

— Спрашивайте. О себе — всё, что угодно.

Гарри вдруг вспомнил слова МакНейра о том, что Эйвери душу продаст за кусок вишнёвого пирога, и пожалел, что ничего не принёс с собой — а раздобыть здесь еду, отличную от обычного рациона, было практически невозможно. Эйвери весьма впечатлил его тем, что, не задумавшись, отказался от шанса выйти на свободу, заплатив за это доносом на своего бывшего товарища, и ему хотелось сделать для него какую-нибудь приятную мелочь. Он поискал у себя в карманах и наткнулся на половину шоколадной плитки — их вечно подсовывала ему Молли, и время от времени Гарри использовал их в качестве ланча, когда было много работы, и не было времени ни на что отвлекаться. Предлагать половину было не очень вежливо — но, с другой стороны, они и не в светской гостиной сейчас сидели.

Гарри вытащил шоколад и протянул его Эйвери:

— Примете в качестве извинения за мою провокацию?

Тот буквально прилип взглядом к плитке — Гарри подумал, что он сейчас облизнётся — и резко кивнул: волосы упали на лицо, но поправлять их он не стал.

— Отлично, — Гарри положил шоколад на постель. Тот продолжал смотреть на него, не отрываясь, и Гарри сообразил, что узник не хочет демонстрировать аврору свою нынешнюю неловкость. Он обругал себя за недогадливость и задумался, что теперь делать: есть шоколад при нём Эйвери явно не будет — но и думать ни о чём другом уже не способен, поэтому разговор вряд ли получится.

— Я к вам скоро вернусь, — сказал он, вставая и делая вид, что вспомнил вдруг что-то срочное. — Надеюсь, вы ещё не успеете снова уснуть, и мне не придётся будить вас второй раз, — он быстро вышел из камеры.

Закрыв дверь, он прислонился к ней спиной — голова коснулась чего-то неровного, он обернулся и увидел мелко зарешеченное окошко, о существовании которого совершенно забыл и которым тут же воспользовался по назначению.

Эйвери уже ел. Медленно, и в то же время очень жадно, почти сладострастно, он держал шоколад в руках, медленно облизывая его, словно боялся, что иначе не выдержит и съест всё разом, слишком быстро потратив это неожиданное угощение. Его наслаждение было настолько явным и сильным, что казалось почти неприличным — но Гарри сейчас занимало совсем не это. Он смотрел на его руки и чувствовал, как у него холодеет внутри, как поднимается к горлу тошнота — вечная его спутница в таких ситуациях. До сих пор он был уверен, что ничего чудовищнее того, что увидел у старшего Лестрейнджа, он уже не встретит, но он ошибся. Эти руки были страшнее: совсем высохшие, они мелко дрожали, ногти на них почти полностью разрушились и представляли собой какие-то тёмные комки. Было видно, что Эйвери управляет руками с огромным трудом — время от времени он промахивался, поднося шоколад к лицу, и по его реакции было похоже, что подобное для него привычно. Предплечья, насколько мог видеть Гарри, были такими же высохшими и покрытыми тёмными пятнами. Ему вдруг вспомнилась чёрная, неживая рука Дамблдора, с которой тот проходил свой последний год жизни — за исключением цвета, было очень похоже…

Гарри отвернулся от окошка и прижался лицом к холодной стене. Сейчас все рассуждения Малфоя о создаваемом судебном прецеденте выглядели несущественными деталями, которые легко отметались вот этими высохшими руками, похожими уже даже не на птичьи лапы, а на обломанные сухие ветки.

Постояв так ещё какое-то время, Гарри вновь заглянул в окошко и увидел, что заключённый вновь уже просто сидит на кровати, спрятав руки под одеяло — значит, пора была возвращаться.

— Ещё раз простите, — сказал он, заходя в камеру. — Итак, я хотел бы, чтобы вы рассказали, как и почему пришли к Волдеморту.

— Отец привёл, — просто ответил тот.

— Ваш отец тоже был Упивающимся?

— Нет, конечно, — он удивился. — Он же не идиот.

Гарри кашлянул, но, кажется, прозвучавший ответ нисколько не смутил самого отвечающего.

— А вы, значит... — не удержался Гарри, и, к его удивлению, тот кивнул:

— А разве не видно?

Гарри рассмеялся.

— Во всяком случае, чувство юмора вы сохранили.

— А что ещё остаётся? — тоже улыбнулся тот. У него было приятное лицо — в обычное время оно должно было быть круглым, но сейчас исхудало и приобрело несвойственную ему, по всей видимости, рельефность. Его не портила даже длинная борода (Гарри снова подумал, что заключённых принципиально не бреют), напротив, придававшая ему солидность и даже какое-то благородство.

— Завтра вас переведут наверх, — пообещал ему Гарри, — и осмотрят целители из Мунго. Вы выглядите истощённым, и мне кажется, что вам потребуется более интенсивное питание.

— Вы меня подкупаете, — Эйвери снова заулыбался. — Я совсем не против, но почему?

— Может быть, вы мне симпатичны, — пошутил Гарри.

— Тогда у вас самый извращённый вкус из всех, кого я знаю, — было похоже, что тот любил шутить и с удовольствием использовал внезапно подвернувшуюся возможность.

— Я вообще уникален, — согласился Гарри. — Так что, отец привёл вас, сам метку не принял, а вас заставил?

— На самом деле, он был в ярости, когда узнал, — Эйвери продолжал улыбаться, но теперь к улыбке примешивался какой-то мстительный оттенок.

— В ярости? Почему?

— Ну, сам-то он этого столько лет избегал, продолжая при этом входить в ближний круг… а его сына Лорд поймал за несколько месяцев. Это было, я думаю, очень обидно.

— Так вы что… назло ему это сделали? — с изумлением спросил Гарри.

— Назло, — кивнул Эйвери и рассмеялся. — Дурак я был совсем, да?

— Да, — честно признался Гарри. — Ну вы даёте… я что угодно предполагал, но такое…

— Ну, мне кажется, я достаточно расплатился за свою глупость? — весело спросил он. У него была хорошая улыбка, отражающаяся в его больших светлых глазах — Гарри не помнил их цвет, а в свете лампы разобрать его было сложно. — Вы даже не представляете, сколько раз я потом об этом пожалел.

Они замолчали.

— Хотите ещё что-то узнать? — спросил наконец Эйвери.

— Пока нет, — Гарри встал. — Я зайду к вам ещё через пару дней. Последний вопрос: вы помните, скольких убили?

Тот моргнул.

— Не знаю… я… я правда не знаю. Я не люблю убивать, — тихо ответил он, и Гарри ему поверил.