Венец принцессы Тьмы (джен)

На Красном озере было не так много народу, как Энни ожидала, и большинство просто бродили по окрестностям, водя экскурсии друг для друга. Немало было здесь участников той битвы — и они рассказывали своим близким, что пережили…

У обломков разрушенной статуи Торна Энни встретилась со Стеллой, Лили и Томом. Том был совершенно не соответствующе случаю весел и бодр, вертел головой и рассказывал ненужные подробности о том, как они тут добывали меч Торна. Причём свою роль в той ситуации, как всегда, преувеличивал. Лили рассеянно делала вид, что слушает. Стелла была серьёзна.

— О, Энни. Здравствуй. Ты вместо сестры?

— Да, мы так решили. Здравствуйте.

— А что здесь планируется? — поинтересовалась Лили. — Рассказ о битве?

— Мы ещё сами не знаем, — вздохнула Энни. — Будет зависеть от того, что от нас захочет услышать народ.

А народ постепенно стекался к обломкам статуи, как к трибунам, и с ожиданием глядел на высоких гостей, которые, словно на сцене, возвышалсь на этих обломках. Энни сжимала и разжимала кулаки — волнение всё-таки накатило. А потом просто села, глядя в землю. Она не услышала, а как будто ощутила кожей внезапно разлившуюся тишину над полем — словно её движение послужило сигналом, началом чего-то, хотя она такого не планировала. Но, кажется, надо что-то сказать… Все ждут, смотрят.

Она подняла голову и взглянула на друзей. Все они сейчас были в тёмных платьях — даже Стелла в тёмно-сером с бордовым, а Том с Лили — в серых с коричневым. Сама Энни тоже надела тёмно-зелёное со скромной чёрной отделкой, и волосы просто перевязала чёрной ленточкой — траур как-никак… Но внезапно сейчас ей показался жутко неуместным этот мрачный наряд. Тёмные платья — да ассоциации скорее с Тьмой Пакира, чем с победой Света!

— Госпожа Стелла, — тихо позвала она. Стелла склонилась к ней:

— Да?

— Вы можете сделать моё платье белым? — попросила Энни почти шёпотом. — Я не хочу быть в тёмном.

Стелла недоумённо моргнула — но затем кивнула, явно поняв причину такого желания. Собравшиеся люди ахнули, когда у Энни внезапно сменился цвет платья на чисто-белый — не все, конечно, кто-то и не заметил. А Энни, не вставая, заговорила, негромко, не думая о риторической выразительности — но Стелла позаботилась о том, чтобы усилить её голос магией, и девочку слышали все собравшиеся. Шорохи снова затихли, установилась тишина, в которой звучал только её голос:

— Я помню эту битву год назад. Здесь было страшно. Я волновалась за сестру, за друзей. Мы были там, на горе. А внизу билось войско. За Свет. За жизнь.

Энни помолчала, переводя дух.

— Я не знаю, что тут нужно говорить, — честно и открыто призналась она. — Здесь нужно просто чувствовать. Такие вещи познаются в тишине. Только в тишине можно всё вспомнить.

Она снова умолкла. Тишина действительно была. Звенящая тишина. Подходило всё больше людей, но все молчали. Никто не шаркал ногами, не шуршал, не шептался. Только птицы щебетали вдалеке, на деревьях.

— Есть такая вещь, как «вина выжившего», — снова заговорила Энни. Она просто позволила себе говорить всё, что сейчас думает — пусть это будет где-то неправильно, пусть она даже что-то ляпнет не то, зато искренне… — Нам, оставшимся в живых, бывает неловко, что мы выжили, а кто-то умер в этой войне. Умер, возможно, именно для того, чтобы мы выжили. Например, железный великан Дром. Он был моим другом с детства. Его сделал мой дядя и мастера Фиолетовой страны, чтобы победить злую великаншу Арахну*. Мы её победили. Потом Дром остался в Изумрудном городе, был большим другом Страшилы. Потом Корина превратила Дрома в малыша. Потом она же расколдовала его обратно — в Подземелье у Пакира, чтобы противостоять ему перед Вратами Тьмы. Пакир боялся железных людей. Дрома он не победил. Правда, и Дром не победил его. Он погиб, расплавился, но закрыл собою врата Тьмы. Благодаря ему Пакир не смог затопить Тьмой всю Волшебную страну. И не смог выпустить много чудовищ, чтобы сокрушить нашу армию. Но когда я вернулась в Волшебную страну — год с лишним назад, ещё до битвы, — я даже не успела с Дромом повидаться. Я узнала о нём только тогда, когда он уже погиб. Погиб для того, чтобы жила Волшебная страна. И мне страшно потому, что… знаете, о таком нельзя забывать. Нельзя забывать о таких жертвах и таких героях. Но иногда это так грызёт, что поневоле хочется никогда об этом не думать… Иначе можно сойти с ума. Если вспоминать все битвы и всех, кто ушёл. Все жертвы этих нескольких битв. Всё плохое, что там было.

Энни ещё немного помолчала, переводя дыхание.

— И всё-таки мы радуемся, — продолжила она, подняв голову и посмотрев на людей. Простые люди — Мигуны и Марраны в основном, немного жителей Зелёной страны. О, а вон там — группа Сказочного народа, какие-то гномы и тролли, приятно видеть их здесь… — Мы радуемся, — повторила Энни ещё бодрее, даже слегка улыбнулась, — потому что, как бы мы ни скорбели по тем, кто погиб, мы прежде всего им очень благодарны. Если бы это было возможно, мы бы, наверное… ну, просто обняли бы их сейчас и от всей души поблагодарили за то, что они для нас сделали, — Энни всплеснула руками. — Знаете, это как если бы близкий человек или друг куда-то уехал, но мы помним, что он был очень хорошим и нам с ним было весело. Да и он не хочет, чтобы мы грустили. Мы радуемся, потому что все мы, вместе, сделали так, что Волшебная страна осталась жива и даже почти невредима. — Энни поднялась на ноги. — Волшебная страна осталась светлой! — воскликнула она. — Светлой, счастливой, мирной! Мы можем благодарить за это всех. Каждый — себя. И всех своих друзей. Знаете, — она провела рукой по своему платью, — цветом траура традиционно считается тёмный. Но сегодня это неправильно. Не только потому, что сегодня мы празднуем годовщину победы над Тьмой. А главным образом потому, что нельзя поминать в тёмном тех, кто ушёл к Свету. Поэтому как бы мы ни грустили, должно быть место благодарности и радости. Сегодня — день Света! — она вскинула руку и непроизвольно отшатнулась в удивлении, когда толпа вскинула руки в ответ. И снова захотелось крикнуть, как тогда, сразу после битвы, и Энни не стала себя сдерживать: — Волшебная страна жива!

И тут толпа тоже вскрикнула — кто-то повторил слова Энни, кто-то просто закричал «Ура!», а кто-то, может быть, вообще что-то своё, этого уже было не разобрать, но Энни и не пыталась. Она просто ещё раз взмахнула руками и отошла от края импровизированной «трибуны» — огромного обломка огромной старинной статуи, — схватила за руки Лили и Тома, и они вскинули руки все вместе. Только сейчас Энни заметила, что друзья тоже успели сменить цвет нарядов на белый. И Стелла — тоже в белом. Здорово!

— Волшебная страна жива! — повторила Стелла, также вскинув руку. — И мы все сделаем так, чтобы Тьма никогда больше сюда не вернулась. А если вернётся… Мы будем искать способ её остановить. И найдём.

Толпа снова взревела радостно, хотя кто-то — и со слезами на глазах. Но это неудивительно…

Энни, Том и Лили спустились на землю с обломков статуи, и к ним начали подходить и говорить… Разное говорили, но всё — с благодарностью. И Энни чувствовала — да, у неё с этими людьми есть то, что их всех объединяет. И это важно. Если она действительно часть этого мира, где не родилась и не выросла, но в котором хочет остаться… Это важно — чувствовать единение и общность с теми, кто тут живёт. Это важно — чувствовать, что все они вместе любят этот мир и эту страну. Что все они готовы в нужный момент её защитить. Что уже и сделали…

В какой-то миг Энни оглянулась на обломки статуи — и замерла, поражённая. В тени, незаметно для большинства, стояла Ланга.

Последний раз они виделись два месяца назад.

Два месяца назад Ланга казнила четырёх зачинщиков и организаторов покушений и преступлений в Подземной стране. Ещё шестеро остались живы, и Ланга до сих пор не знала, как с ними поступить. Пока что они сидели в подземных камерах под Чёрным дворцом — поодиночке, подальше друг от друга, в этих тёмных и мерзких подземельях, откуда невозможно сбежать. Они остались живы не потому, что Ланга их простила.

Они остались живы потому, что Ланга испугалась.

Испугалась не их, конечно.

Испугалась самой себя и за себя. Это был не тот детский страх, когда забиваешься в угол и ждёшь защиты. Это был серьёзный глубокий страх — страх превратиться в монстра. В чудовище, которое легко распоряжается чужими жизнями. От этого никто не защитит — только ты сам способен победить своё внутреннее чудовище, которое, между прочим, так просто не сдастся. Оно слишком прочно и уверенно в тебе поселилось.

Страшнее всего, когда главный враг — ты сам.

Ланга считала, что, если бы не появилась вовремя мама — она бы действительно стала монстром. Который до конца жизни бы грыз сам себя. Или не грыз. Что ещё хуже. Привык бы быть монстром и только довольно урчал и облизывался бы при виде очередной свежей крови. Но Лангу такая участь страшила издавна.

И кажется, она смогла вовремя остановиться.

Тогда она — впервые за много лет — обнаружила, что ещё не разучилась плакать. Она плакала в одиночестве, плакала с горькой иронией над собой, с насмешкой и безысходностью, ей казалось — она казнит сама себя. Девочка плакала, не желая превращаться в монстра. Взрослая девушка плакала, не желая забывать то, как была девочкой. И не желая погибать во Тьме. Плакала от невозможности стать светлой.

Но, кажется, такая возможность ещё не потеряна навсегда.

Ланга не плакала на людях. Она плакала в своей комнате, запершись от всех, но… Почему-то все знали. Никто об этом не говорил. Но все вдруг резко стали относиться к ней иначе, мягче — и первой была мама, которая не отшатнулась и не сбежала от дочери-монстра — Лангу это страшило больше всего! — а обняла и сказала, что всё хорошо. И поздравила с днём рождения. День рождения? Это что, праздник такой? Ах да…

Все тогда сделали вид, будто всё нормально. А может быть, даже искренне так считали. Что всё хорошо, что всё действительно к лучшему. Про казнь, конечно, никто не забыл. Но Лангу… не то чтобы простили — там ведь сложно всё, казнь преступников — не убийство невинных, хотя по-своему страшна. Её просто поняли.

Лангу тогда до вечера колотила дрожь. Да что там до вечера — до следующего утра. Спасибо понимающей и верной Маире, которая, когда надо, была рядом со своей госпожой, а когда надо — тактично чувствовала, что надо её оставить одну. И остальные ориентировались на неё.

А потом всё как-то закончилось. И улетели в верхний мир — и мама с Элли, и Энни, и Аларм. С Лангой остался только Дональд, но и тот вскоре снова отправился на побережье, перебираясь из крепости в крепость. Казнь преступников ещё не была концом смуты, далеко не была, и люди с каббарами всё ещё не понимали и не могли выбрать, как им ужиться — вместе или по отдельности. Ланга и сама этого не понимала, присматривалась, обдумывала, перебирала варианты. После того, как прекратились эти преступления с поджогами кораблей и взрывами в крепостях, стало немного спокойнее, конечно. Но не сильно. Может быть, это было короткое затишье — но Ланга старалась выжать из этого затишья максимум для себя. Снова набрать гвардию, расширить её состав, утвердить договорённости с народом Южного моря. Да, пришлось кого-то держать в страхе — но вскоре обнаружилось, что и такой режим даёт положительные плоды, потому что, с одной стороны, кто-то недоволен «несвободой» (иначе говоря, запретом на разбой), но с другой — кто-то радуется безопасности. Кто-то даже постепенно свыкался с мыслью, что двум народам можно жить и работать рядом мирно. Теперь Ланга активно размышляла над тем, какие весомые плюсы могло бы дать вот такое мирное соседство. Пока ничего глобального не придумывалось, но она не унывала.

Главное — она всё-таки не монстр.

Хотя и умеет казнить. К сожалению.

Когда-то, много лет назад, девочка Ланга ещё не умела даже присутствовать на казнях, не то что убивать самой. Для неё это было слишком страшно. И когда она только училась убивать — Пакир однажды сказал неожиданную и потрясающую вещь:

— Да, это страшно. А что ты хотела? Но не беспокойся, это страшно только поначалу. Потом ты это в себе преодолеешь. Даже начнёшь получать удовольствие. И вот когда ты начнёшь получать от таких деяний удовольствие, — с какой-то непонятной усмешкой, не то ироничной, не то горькой, не то едкой, добавил он, — вот тогда-то это и станет страшным. Но… иди, Ланга! Учись…

Ланга так и не научилась. К счастью.

Хотя иногда это всё так всплывало в памяти…

… — Какая же ты жалкая, Ланга, — презрительно поморщился Пакир. — Даже ненавидеть не умеешь.

Ланга молчала. Молчать было рискованно — иногда Пакир ждал ответа и не терпел заминок, но сейчас она не знала, что сказать.

— Да, ненавидеть тоже надо учиться, — скучающе проговорил Пакир. — Ты же пока слишком мягкотелая. Учись ненавидеть, Ланга.

— Зачем? — Ланга не смогла удержаться от вопроса. Хотя за ним могло последовать наказание. Такие вопросы тоже были рискованны.

— Зачем? — повторил Пакир. Склонил голову набок. — Ненависть — очень сильное чувство. Порой сильнее, чем любовь. Ненависть толкает людей на такие поступки, на которые любовь толкнуть не способна. Можно возвыситься благодаря любви. Но благодаря ненависти можно покорить весь мир. Любовью этого не сделаешь. Ненависть освобождает от привязанностей и уз, тогда как любовь их только создаёт. Ненависть — это свобода. Так что… Давай. Учись ненавидеть всех, кто тебя окружает.

«Но я не хочу», — подумала Ланга и тут же испуганно задавила в себе эту мысль. Она тоже была рискованной. Если бы Пакир её услышал, он бы и за неё не погладил Лангу по головке…

— А почему — всех? — всё-таки спросила она.

— А почему бы и нет? — фыркнул Пакир. — Но это должна быть особая ненависть. Ты не должна концентрироваться на объекте ненависти. Просто излучай её. Неважно, на кого она будет направлена — на этого бедного каббара, который посмел тебе ножку подставить… или даже на меня! — он расхохотался. Ланга вздрогнула. Пакир же, посмотрев на неё, насмешливо добавил: — Да, Ланга! Меня ты уже ненавидишь, разве я не прав? Но это всё равно не та ненависть.

— А какая — та? — деревянно спросила Ланга.

— Та? — усмехнулся Пакир. — О-о, Ланга, ты задаёшь правильные вопросы! Меня ты ненавидишь — и правильно. Ненавидишь и боишься. И это тоже правильно. Но других… — Ланге даже показалось, что он плотоядно облизнулся, — других ты должна быть готова в своей ненависти убить. Вот так равнодушно взять — и… — Пакир с хрипом сделал движение, будто перекручивает кому-то шею. Ланга сглотнула. Главное — не отводить глаза… Это ведь наказуемо. А Пакир смотрел ей в лицо — внимательно так смотрел, и серьёзно говорил: — Впрочем, ты и меня можешь хотеть убить. Почему бы и нет. Я тебе разрешаю.

Ланга изумлённо заморгала.

— Разрешаю хотеть меня убить, — уточнил Пакир всё так же предельно серьёзно. — Потому что знаю — сделать ты этого всё равно никогда не сможешь.

— Потому что я недостаточно злая? — почти шёпотом спросила Ланга с безнадёжностью. Она ещё не решила для себя, сможет ли она когда-нибудь убить Пакира. Убивать, наверное, страшно. Она ещё не пыталась. Но ведь это Пакир… Он же страшный Тёмный Властелин. Источник бед её и мамы, и всех их соседей и друзей. Его убить, наверное, можно. Позволительно.

— Да нет, Ланга, не поэтому, — неожиданно задумчиво и беззлобно — как будто беседовал с ней, как с равной собеседницей, отозвался Пакир. — Не поэтому… Ты ещё не умеешь убивать — это факт. У вас там, наверху, даже животных убивать не принято, потому что они разумны. Один из лозунгов Света — «если не можешь давать жизнь, не спеши обрекать на смерть». Свет убивает с трудом, с трудом договаривается с совестью, устанавливая себе сложные моральные рамки — в каких случаях убивать можно, а в каких — нельзя. Иногда даже получается, что ни в каких нельзя. Тьма не такова. Но ты можешь прийти к Тьме — и научиться убивать без зазрения совести. Кого угодно и когда угодно. Но не меня. И не потому, что я бессмертен. Я не могу умереть от старости, меня сложно достать оружием, отравить ядом, сжечь, утопить, казнить, заморить голодом… Но я смертен. Я, Пакир, смертен. Но бессмертен Тёмный Властелин. Понимаешь, о чём я?

Ланга снова поморгала. Нет, не очень. Пакир не стал сердиться на её недотёпистость. Просто продолжил задумчиво рассказывать:

— Когда-то я вовсе не был Тёмным Властелином. Был обычный рыцарь, наивный мальчишка, который в своей самоуверенности в какой-то момент просто возомнил о себе слишком много. И я решил, что убью Тёмного Мага, с которым мы бились в то время. Убью его — и меня прославят. Я был силён, одарён магически, ловко владел оружием. Я победил. — Губы Пакира скривились в горькой усмешке. — Я его убил. Убил и всех его приспешников. И внезапно понял, что мне мало смертей. Мне нужно больше жертв. Я стал Тёмным магом. Тёмный маг стал мной. И вот так вот, Ланга, становятся Тёмными Властелинами.

Ланга затаила дыхание. Пакир никогда ничего подобного не говорил…

— Когда убиваешь, торжество победы застилает разум, — голос Пакира звучал негромко, завораживающе. — Когда убиваешь Тёмного мага — застилает втройне. И хочется больше, больше, больше. Ещё раз испытать это чувство. Ещё и ещё раз, и ещё тысячу, миллион раз. Упиваться каждой новой жертвой. А с каждым разом вкус чужой крови — нет, Ланга, не надо вздрагивать, не в буквальном смысле — вкус приедается, а в душе растёт пустота. И чтобы её заполнить, и чтобы снова насытиться, убиваешь снова. Хотя она незаполняема…

— Поэтому вы так много казните… — одними губами произнесла Ланга абсолютно беззвучно. Но Пакир понял. Почему-то не разозлился. Просто признал:

— Да, Ланга, именно поэтому. Мне нужны все эти смерти. Иначе я сойду с ума.

Ланга расширила глаза.

— Если я не получаю порцию очередных человеческих мук, — размеренно продолжил Пакир, чуть прикрыв глаза, — я испытываю сам адские муки голода. Не физического, нет. Но каждый чужой крик, стон, вопль, капля упавшей крови — как бальзам на мою исковерканную душу. Это — плата за власть, силу, всемогущество. За бесконечно долгую жизнь. — Он издал едкий смешок: — Своё тело я тоже исковеркал. Никогда не задумывалась, как я выгляжу на самом деле?

Задумывалась. Но получилось только головой дёрнуть.

— Я был прекрасным юношей. Принцем. Таким, как на картинках в девчоночьих сказках. А потом мне стало противно смотреть на себя — такого. Слишком велик был контраст. Слишком велика боль от того, каким я был и каким стал. И я предпочёл становиться каким угодно, но только не тем принцем. Желательно под стать своей душе. Чтобы не вспоминать. Хотя всё равно помню…

Он умолк. Ланга боялась шевельнуться. Пакир снова посмотрел на неё.

— Да, ты можешь выбрать этот путь. Возможно, он тебя даже не испугает. Ведь что такое чужие смерти и даже утрата собственного облика, если на кону — всемогущество и власть? Так что ты можешь убить Пакира. Но не Тёмного Властелина. Убьёшь меня — и станешь Тёмной Владычицей. И не вздрагивай. И не думай «а вдруг не стану». Станешь обязательно. Затянет. Сначала захочешь убить меня, потом — уничтожить моё царство… Это только в первый раз убивать страшно. Но ты всё равно научишься. И когда-нибудь тебя даже перестанет мучить совесть за очередную смерть из твоих рук.

«Я не хочу так», — в смятении подумала Ланга. Пакир эту её мысль уловил. Но ругать почему-то не стал, только покачал головой:

— Хочешь или не хочешь… Не имеет значения. Всё произойдёт помимо твоей воли.

— Разве я не могу управлять своей волей? — даже язык пересох.

— До поры до времени — можешь, — Пакир поднялся с трона. — Но рано или поздно воля Тьмы начнёт управлять тобой. А знаешь, в чём ещё отличие Тьмы от Света? В вопросе об убийствах, — он внимательно смотрел на Лангу, но ответа ждал не от неё — ответил сам: — Пока Свет щепетильно думает, что не в его праве лишать других жизни — мы не спрашиваем, вправе мы или нет. Мы просто присваиваем себе это право. И тем самым поднимаемся над всякими ничтожествами, потому что мы имеем право распоряжаться их жизнями, а они от этого отказываются. И именно поэтому, Ланга, — он усмехнулся с какой-то особой изощрённостью и надменностью, — существуют Тёмные Властелины, но никогда и нигде ты не встретишь Властелина Света. Они ничем не владеют. Тогда как мы, не спрашивая ни у кого, овладеваем сами всем, чем захотим. Усвой это, Ланга. Быть тёмным, конечно, тяжело. Но как пленительно… — он довольно прищурился. — И ты уже ступила на этот путь. И поверь мне — будут моменты, когда ты об этом пожалеешь. Но будут и моменты, когда ты этому возрадуешься. Это будет тёмная, густая радость, как кровь в чаше пирующего, которую он готов испить. Ты почувствуешь это, рано или поздно. Пока что ты не понимаешь.

Ланга помолчала. Она думала. Пакир направился к двери.

— А что чаще — радоваться или сожалеть? — наконец не удержалась она. Хотя вопрос получился неуверенным, скомканным, быстрым.

Пакир ответил только какой-то искажённой, словно от боли, усмешкой. И вышел…

Ланга так и не захотела проверять на собственной шкуре, чего в Тьме больше — этой тёмной радости или изгрызающего изнутри сожаления, которое можно заглушить только новыми тёмными поступками — на время.

Но, кажется, ей хватило других сравнений ещё на подступах к Тьме…

Уже потом она долго удивлялась, что не разучилась плакать — и сначала едва не разъярилась на Дональда, когда он брякнул «Ты плачешь — значит, ты снова становишься человеком», а потом, когда чуть успокоилась и разобралась — подумала, что в этой фразе (оказалось, кстати, что это всего лишь цитата откуда-то**) действительно есть что-то. И решила, что она всё-таки будет «человеком». Шансы ещё есть.

А тут и праздники Изумрудного города подоспели. Лангу не приглашали на праздник Победы — да она и сама не рвалась, прекрасно понимая, что ей, принцессе Тьмы (пусть и почти бывшей), там быть как-то даже неуместно. Народ не поймёт. Хотя отлично поймут Аларм, Элли и иже с ними, которые знают, что и Ланга руку приложила именно к поражению Пакира, сражаясь исподтишка против него, а не за него. Аларм с Элли без колебаний пригласили Лангу на свою свадьбу (впрочем, Ланга до сих пор не решила, стоит ли ей там появляться и надолго задерживаться), а вот на праздник Победы пригласить как-то постеснялись… Но она пришла на Красное озеро. Без приглашения. Почти незаметно. Она и не хотела громкого появления.

Она просто увидела всё это в магическом зеркале — и не удержалась. Очень захотелось туда, где они бродят по бывшему полю боя. И если удастся не слишком привлечь к себе внимание… Ланга отлично понимала, что оно будет скорее негативным. В ней ведь до сих пор простые жители Верхнего мира видят скорее Принцессу Тьмы, чем новую сторонницу Света. Хотя сторонницей Света она и сама себя пока не спешила называть. А кто же она? Стремящаяся к Свету… Наверное.

Можно было бы явиться инкогнито, под чужой личиной. Но Ланга и этого не стала делать. Просто тихонько появилась — и стояла, пока к ней не подошла Энни.

___________

* Для автора Тилли-Вилли из сказок А.Волкова и Дром в Волшебной стране — один персонаж. В свою очередь, Дром в Волшебной стране и тот железный великан, которого видел Аларм в далёком прошлом в Мире Облаков (С.Сухинов, «Рыцари Света и Тьмы») — персонажи разные.

** Цитата из книги Жюля Верна «Таинственный остров».