Ворон (джен)

Призрачное мглисто-голубое пламя металось в каменных чашах и в пустых глазницах окаменевших чудовищ. Вода стекала с резных черных сводов и капала на мокрые плиты с тоскливым, глухим звуком. Мертвая крепость дышала застарелым духом затхлой воды, сырых камней, ржавеющего металла и приторно-липким смрадом гниющей плоти. Подошвы армейских сапог рассеянно чавкали водой и раскисшим в ней бумажным месивом. Венделл Грейнджер, сжимая в руках старый добрый браунинг, пинком распахнул очередную дверь, увернулся от вылетевшего из-за неё ледяного конуса, прижался спиной к стене и с разворота расстрелял показавшегося в дверном проёме инфернала. Звуки выстрелов и рёв колдовского пламени смешались. Сириус с безумным гоготом ворвался в ритуальный зал, поливая серошкурых личей струями рыжего, ярого пламени. Грейнджер ворвался следом, прикрывая спину мага и хладнокровно расстреливая ползущих изо всех углов живых мертвецов. Вздувшиеся, бледные тела инферналов безвольно оседали на каменные плиты Блэкфайра с развороченным гнездом мясных лоскутьев вместо головы. Мистер Грейнджер отметил про себя, что было бы недурно закупить в Лютном ещё этих чудо-патронов и метким выстрелом перебил цепь, удерживающую под потолком тяжелую люстру, гроздь каменных черепов. Со смачным чавканьем люстра встретилась с высоким безглазым гнилым наемником, подминая его под себя. Во все стороны разлетелись брызги какой-то смрадной пакости и ошметки гнилого мяса. Сириус поджёг пытающегося скрыться лича, рассек руку и с не вполне вменяемой улыбкой измарал своей кровью крупный зеленый кристалл, закрепленный в центре украшающего дальнюю стену барельефа с какой-то батальной сценой. Напевая что-то из репертуара рок-групп семидесятых, маг терпеливо дождался, когда кристалл вспыхнет алым. И хищно оскалился.

— Блэкфайр проклят. Я до последнего надеялся, что не буду разбираться с этим дерьмом, Вэндэлл, — Сириус Блэк сплюнул на пол и растер подошвой видавших виды берцов, — угадай, почему большая часть магов предпочитает не ворошить прошлое и не копаться в наследии предков.

Дантист понимающе ухмыльнулся и, разорвав упаковку, наполнил шприц зельем регенерации.

— Жри наследие сотен поколений темнейших магов, Сириус! Жри горстями, мать твою! — захохотал всклокоченный, расхристанный Блэк, потрясая в воздухе руками, и обращаясь к каменным сводам. И добавил тише, — вот это я и называю фестральей задницей, старина Венделл.

Грейнджер молча упёрся ногой в край ближайшего пустого саркофага, закатал пропитавшуюся кровью штанину, всадил себе в ногу заправленный зельем шприц и до скрипа стиснул зубы. Алая жижа с мерзким бульканьем уходила в мышечные ткани. Опаляя их изнутри и распространяя по всей ноге нестерпимый зуд. Наскоро зашитая рана, глубокая и рваная, от паха до колена, прилично опухла и всё ещё выглядела весьма скверно. Венделл влил в себя ещё пару зелий, зарядил пистолет и сдержанно кивнул маящемуся бездельем Сириусу.

Дантист, джентльмен и примерный семьянин Венделл Грейнджер всегда жил со смутным ощущением, что, вот-вот, — и начнётся нечто. Нечто до одури странное и не вполне вменяемое. Оттого он и не удивился вовсе, когда крошка Джин, Джин Грейнджер, младшая сестрёнка с глазами пугливой лани, связалась с каким-то мутным типом. С мутным типом, годящимся ей в отцы. Бурный, странный роман оборвался также внезапно, как и возник. Джин убили. Грязно, изощренно и совершенно бессмысленно. А потом все упоминания о ней, как по волшебству, исчезли из архивов. Никаких документов, ни одной фотографии, ничего. Самым жутким моментом для мистера Грейнджера было обнаружить, что сестрёнку Джин не помнит даже родная мать.

Чудесная кроха со странным именем — всё что осталось от бедной Джин. И чета Грейнджеров, не сомневаясь ни секунды, удочерила ее. Когда же в поликлинике Монике Грейнджер поставили самый неутешительный диагноз в её жизни, Венделл по-настоящему осознал, что кудрявая кроха, хныканьем и плачем заставляющая тлеть занавески, — их спасение.

Кем бы ни был отец Гермионы, обычным он не был. Как и его дочь. Венделл и Моника за все эти годы успели убедиться, что маленькая Гермиона — уникум. Задолго до появления у дочери странных друзей и до знаменательного письма, Грейнджеры свыклись с мыслью, что загадочный избранник Джин Грейнджер, скорее всего, был экстрасенсом. Поэтому, известие о существовании магии, магов и разного рода реликтовых существ Грейнджеры пережили совершенно спокойно и сдержанно. Ведь, знать о существовании явления и не знать ему названия — это не тоже самое, что собирать разлетевшиеся осколки привычной картины мира заново. С нуля. Куда большей неожиданностью было внезапное появление на пороге Грейнджеров небритого, жутко растрепанного, крайне небрежно одетого байкера. Косматый джентльмен представился Сириусом Блэком и возможным родственником Гермионы.

Маг оказался человеком шумным, настойчивым, легко увлекающимся, добродушным, до одури храбрым и решительным. Но несколько душевно нестабильным. Как оказалось позднее, еще и бывшим заключенным какой-то тюрьмы с особенно изуверским режимом. Охоту шутить и дурачиться тюрьма у нового родственника Грейнджеров так и не отбила, так что Венделл неоднократно имел удовольствие насладиться своеобразным чувством юмора мистера Блэка, его ядовитыми, хлёсткими эпитетами и общим флёром бунтарствующего аристократизма.

Стараниями нового знакомого, результаты генетической экспертизы пришли в рекордные сроки. И совершенно бесплатно. Волосы и ресницы дяди Альфарда, застрявшие в «Справочнике артефактора», отданные на растерзание магглам, поведали много интересного. Гермиона, если верить тестам, действительно приходилась Альфарду Блэку родной дочерью. На радостях Сириус заявился к гоблинам, дабы официально признать кузину частью рода, но увяз в бумажной волоките и совершенно невозможной канцелярщине. Так как и Сириус и Альфард были изгнаны из рода Блэков, (пусть и по-разному), Сириус не имел прав ни на наследие Блэков, ни на право вводить кого-то в род. Единственный оставленный Вальбургой сыну шанс больше напоминал глумливую насмешку, чем акт милосердия. Полноправным главой рода Сириус мог стать только сняв проклятье с крепости Блэкфайр — логовища темнейших магов древнего рода Блэк. Бастион буквально кишел нечистью всех мастей, магическими ловушками и мрачными тайнами. Раздираемый чувством вины и отчаянием, Сириус поведал о своей беде Грейнджеру. И, совершенно внезапно, тот откликнулся. Весьма живо, надо сказать. Даже, пожалуй, слишком живо для скромного маггловского дантиста. Всё шло вполне неплохо. Пока джентльмены не пересекли порог Блэкфайра и резные створки главных врат не сомкнулись намертво. Лишая последней надежды на возможное отступление.

— Сириус, — окликнул Венделл, по дуге огибая льдисто сияющую на полу странную печать.

Маг швырнул в центр опасно звенящего рисунка камень. И ввысь взмыл поток отчаянно ледяного нечто. Чтобы с мерзким скрежетом заморозить каменные своды и мирно спящих во мраке летучих мышей. Сама же печать так никуда и не исчезла. Сириус грязно выругался и обошел опасный участок.

В очередном зале, за поворотом темного коридора, в стоялой воде, джентльмены обнаружили толпу сонно копошащихся распухших младенцев. Багрово-синюшные сетки вен на гниющей бледной коже, глупо ощеренные гниющие пасти. Заметно похолодало. Вспыхнули мглисто-алым рунические вирши на стенах — и всё затопил беспросветный мрак. Инферналы шустро поползли на людей, надсадно хрипя и копошась во мраке. Невидимые. Паника захлестнула Сириуса Блэка; он хрипло ревел заклятья, швыряя наугад бомбардами и осыпая всё пространство вокруг себя ошмётками распухшей в воде мертвечины. Венделл нащупал в накрест перехватившем грудь патронташе знакомый круглый флакон, закрыл глаза и влил в себя жгучее, полынно-горькое зелье. И открыл глаза. Во тьме закопошились младенческие алые силуэты, море силуэтов, наползающих изо всех ниш разом. Мистер Грейнджер всучил зелье худой золотой фигуре подле и почти поволок неловко глотающего зелье Сириуса в сторону выхода.

Оказавшись снаружи, Венделл ловко сорвал чеку с гранаты и швырнул в дверной проём. Громыхнуло, в коридор вылетело облако каменной пыли, ошметки гнилого мяса и почерневшая младенческая ступня с глубокой язвой в пятке. Венделл и Сириус ворвались в зал. Звуки пальбы и утробный рёв беснующегося пламени смешались во тьме. Взобравшись по колонне наверх, Сириус рассек себе ладонь и с гоготом кровью вписал в цепь рунических заклятий пару ругательств. Кровавые символы потухли, мрак рассеялся. Руны стекли по стенам черной жижей и, шипя, застыли смолистыми подтеками. Венделл, прорвавшись к дальней стене, вырвал из медных рук статуи какого-то мага витой черный посох, увенчанный лиловым кристаллом-черепом. Прилично замарав посох собственной кровью, Грейнджер поднял его высоко над головой, планируя бросить Сириусу. Но артефакт распорядился иначе. Со свистом впитав в себя кровавое приношение, посох хищно, пронзительно запел на одной дрожащей ноте. Глаза лилового кристалла расцвели ослепительно белым. Толпа гнилых младенцев замерла — и растаяла, обернувшись сиреневым туманом. Туман втянулся в глазницы черепа. И на горле Грейнджера, над воротом клетчатой рубашки, вспарывая плоть и наполняясь кровью, проступило стилизованное изображение черепа с проросшими из глазниц ветвями сирени.

* * *

— Что делаешь? — Нотт подсел к Гермионе, рассеянно листающей книги и выписывающей что-то в длинный, густо исписанный свиток.

— Ищу упоминания всех Тёмных Лордов, так или иначе угрожавших Британии, — пробормотала Гермиона, сосредоточенно изучая оглавление.

— Ого. А зачем? — Тео подсел ещё ближе на воробьиный шаг, с любопытством косясь под стол.

В библиотеке стоял несмолкающий шелест свитков, доносился отовсюду скрип перьев, кто-то шептался, где-то сдвигали столы. Мимо ходили студенты. Между стеллажей было сумрачно и пахло пылью и старыми книгами.

— Я не нашла ни одного труда, объединяющего знания о всех кто угрожал Британии, — хмуро отозвалась Гермиона, — Герберт Пиквери пишет только о магах. Лион Хейнес — только о гоблинских некромантах. Вэйра Лансдэйн — только о вампирах. А был, между прочим, Вождь Звездочётов, тёмный кентавр, умерщвлявший людей, «дабы очистить подлунный мир от двуногих истребителей леса».

— А Нотты там есть? — Тео с любопытством заглянул в оглавление.

— Ну, Вождя Звездочётов победил как-раз Синус Перегрин Нотт. Твой предок. Прозванный Болотником.

— А, этот, — взгляд Нотта потускнел, — его выгнали из Рода и выжгли с гобелена с семейным древом, — осквернитель крови.

— Прости, — смутилась Гермиона, — но он был настоящим героем.

— А Малфои? И Блэки? — Нотт отвел глаза, — что насчет них?

— Вархард Блэк, прозванный Черным Пламенем, — Гермиона зашелестела страницами, — символ — череп и растущая из его глазниц сирень. Мощный маг, алхимик, один из светил гербологии. Вывел сонную сирень. Растение таково, что запах его пыльцы вводит человека в подобие состояния, вызываемого зельем Живой Смерти. Хотел погрузить мир в летаргический сон, наполненный счастливыми снами. Создал ныне утерянный тёмный артефакт, посох Сиреневое Пламя, артефакт, материализующий кошмары.

— Точно. Я слышал о нём, — глаза Нотта заблестели, он даже весь подался вперёд, — чертовски мощный. Говорили, что посох высасывал из носителя магию, а потом и жизнь. Маги умирали и становились рабами посоха. Чтобы управлять процессом и не умереть, полагалось принести посоху в жертву маггла…

— Это отвратительно! — не выдержала Гермиона, — непростительно и просто чудовищно!

— Это артефакторика, — с жаром возразил Нотт, водя пальцами по нацарапанным на столе словам «Клиган мудак», — искусство, живущее в веках. А искусство требует жертв!

* * *

— Ма-а-алфой, — прогнусавил Герман, зависнув над спящим блондином и придерживая руками самодельную маску из папье-маше; пестро размалёванная образина гниющей безглазой старухи беззубо щерилась с лица Германа, — да-ай мне сожрать твои кишо-очки, Ма-а-алфой…

Невесть где найденная пакостным Хорьком и подкинутая в вещи Германа булавка, с провоцирующими недержание чарами на ней, звала мстить и вытворять непотребство. Герман обездвижил спящего Малфоя, надел резиновые перчатки, достал флакон с постоявшим месяц в тепле настоем тёртой редьки и, мысленно похвалив Малфоя за оперативно задернутый полог кровати, поднял окостеневшего Драко и старательно втёр смердящую аммиаком жижу в волосы и брови блондина. Где-то на кромке бессознательного скреблась мысль, что это неправильно, что с детьми так нельзя. Но Гера мрачно показал внутреннему голосу размашистый, неприличный жест. И голос горестно заткнулся.

— Вы нас — колдовством, мы вас — естеством, — прошипел на парселтанге Герман, снял с Малфоя заклятье и зловеще провыл в самое ухо, — я сожру твои кишо-о-очки, Ма-а-алфой…

Драко пробудился и заорал, путаясь в одеялах и уползая от богомерзкой, синюшной гнилой рожи. Вывалившись из кокона одеял и из собственной пижамы и надрывая глотку воем, Драко слепо пополз к выходу. Повсюду недобро зашевелились сонные студенты, Герман обернулся вороном, смылся под кровать и, под сонную ругань, вспышки люмусов, вой и нестерпимую вонь, пешком удалился в гостиную, неторопливо покачивая кормой и хрипло стрекоча по-вороньи от избытка эмоций.

В гостиной Гера наткнулся на читающую книгу тоненькую, чопорную блондинку, Дафну Гринграсс. Прямые сухие белые волосы, негустые и неухоженные, спадали на плечи отдельными острыми прядями. Девушка подняла глаза, холодно разглядывая Германа. С минуту ничего не происходило. Гера нерешительно потоптался, тяжело взлетев, совершил круг над креслами. И приземлился на вычурный белый камин с огромным лепным символом факультета Слизерин.

Дафна склонила голову набок и позвала:

— Дагот. Ты ведь Дагот? Ворон Тома Поттера?

Герман хрипло каркнул и принялся деловито чистить перья. Глаза Дафны заблестели. Подозрительно масляно так. Она порывисто сгребла с колен какой-то конверт и буквально ринулась к Гере. Он отчаянно орал и отбивался, но это ничуть не помешало хихикающей бестии примотать к нему скотчем какой-то пухлый конверт. Оказавшись в коридоре, растрепанный, помятый Герман дошлепал до портрета с Одноглазым Лепреконом, вернул себе человечье лицо, хмуро пропел, что танцует на палубе тонущего корабля. И, частично трансфигурированный и обмотанный скотчем, заковылял в бывшую спальню старост. Разбудив Реддла, выслушал всё, что Тёмный Лорд думает о мыслительных способностях юных недоумков и бездарей, надсадно каркая, претерпел расставание с мотком волшебного скотча и горстью перьев.

В конверте нашлись шоколадка и любовное письмо от Лаванды Браун. Тому Поттеру. Письмом и конвертом накормили сонное каминное пламя. Пахнущую росой, огурцами, озоном и старыми книгами шоколадку Герман уничтожить не дал. Припрятав до лучших времен пропитанный амортенцией шоколад, Гера вместе с пакетом сжег зловонные перчатки. И, здраво рассудив, что на сегодня приключений хватит, отправился спать.

* * *

Снег кружил во внешнем мраке, за окном гриффиндорской гостиной. В алом полумраке, освещаемом только свечами, да рыжим отсветом камина, пахло хвоей, детством и чудом. Алые отсветы бродили по всем полированным поверхностям и дрожали на дне синих до черноты глаз Реддла. Ярко и празднично играли золотым шитьём гобеленов. Пушистая красавица-ель, вся в цветных шарах, гирляндах, флажках и в зачарованных свечках, грозди омелы, (Гера насчитал только в гостиной с десяток таких мест, увешанных омелой, что уж говорить о всём Хогварсе). Шум и возня оставшихся в школе на праздники студентов разных факультетов баюкали и лепились в бесформенный звуковой ком. Кто их всех позвал в львиную гостиную, никто уже не помнил. Да и не хотел помнить. Оставшийся на праздники в школе Невилл, усевшись с ногами на диван, увлеченно сооружал оригами, поглядывая в маггловский журнал и шурша бумагой. Какой-то сонный когтевранец оживлял его бумажных рыб, китов, журавлей, драконов и шарообразных ангелов, заставляя летать по гостиной и мерцать всеми цветами спектра.

Перед глазами всё ещё стояли безобразный скандал, устроенный леди Малфой и отбывающий из школы на праздники Драко. Обритый налысо и обвешанный какими-то амулетами, пахнущими хвоей. На душе было нестерпимо гадко. Стыд за содеянное терзал Геру, обжигая нутро. Но что-то менять было уже поздно.

Герман забрался с ногами в кресло и подмигнул рассеянной Гермионе. Под его пальцами баян пел и звал, музыка кружила по гостиной тучи иллюзорных, серебристых снежинок. Тёплых и мягких. Магия грела материнским теплом, магия обволакивала детей, невесомо укачивая в своих мягких, но мощных объятьях. Герман пел, покачиваясь и глядя, как пляшут и плывут разноцветные огни на еловых лапах, как серебром и золотом сияют ёлочные игрушки, как шумят студенты, играя в какой-то магический аналог маггловской «Монополии»:

Ну что за зима!

Мороз ломит ребра,

Эль в бочке застыл —

До весны не разгрызть.

Обнимемся же,

Насмерть чтоб не замерзнуть,

Хочу я тебе предложить…

…Вальс на костях

Под шелест снежинок

Мы молча танцуем

Вокруг костра.

Вся эта музыка

Звезд зимней ночью

Звучит только лишь для тебя!..

— Как там твой отец? — окликнул Гермиону Невилл, — не писал ещё?

— Нет, — Гермиона села подле, сжимая книгу в побелевших руках, — я когда-нибудь прибью Гарри.

— Но Сириус должен был узнать про тебя, — беспомощно моргая, возразил Невилл, — подумай сама, у него больше никого нет. Он был очень рад найти вас…

— И втянуть отца в авантюру, — раздраженно отозвалась Гермиона, вынимая из учебника и снова перечитывая присланные с совой результаты генетической экспертизы, — я не хочу быть частью семьи Блэк. Они ужасны. Фанатики и изуверы. Мне не нужно их кровавое золото. Если не считать Сириуса, все живые представители этой семейки без исключения, жаждут, чтобы меня не стало. Я не хочу такую родню.

Герман пел, покачиваясь в такт, рядом с ним дремал Том, уронив книгу на колени, уткнувшись лицом в плечо брата и окончательно увязнув в зеленом пледе:

Не стало во фьорде

Людей и животных,

Лишь холод вокруг,

Но мы танцуем в ночи,

Хоть платье твое для людей старомодно

И в дырах мои башмаки…

…Вальс на костях

Под шелест снежинок

Мы молча танцуем

Вокруг костра.

Вся эта музыка

Звезд зимней ночью

Звучит только лишь для тебя!

— А как же Сириус? — робко возразил Невилл.

Гермиона тяжело вздохнула и отвела глаза:

— Ну… да. Он — другой.

— Другой, — тепло улыбнулся Невилл, — и ему очень нужна семья.