Ворон (джен)

За окнами плыла промозглая дождевая хмарь. Свечи коптили куда-то в душный алый полумрак облезлой, пыльной гостиной. Их рыжее пламя металось от простудного дыхания сквозняков. И густо чадило. Герман сидел на полу, обложившись бумагами, и, почти остервенев от напряжения, глотал потоки информации. В ушах всё ещё звучали звуки взрывов, а перед глазами жадный огненный смерч рвал кирпичную кладку, обрушая два этажа и кусок стены в дыму и огне рванувшего бытового газа. В носу свербило от фантомной гари, а горло царапал горький, душный ком.

Реддл разбирал вещи, то и дело искоса поглядывая на названного брата. Вернувшись из своего мира, бывший семинарист развел самую кипучую деятельность. Совершенно дикие споры о земле и водных источниках, какие-то кляузы, кипа взаимных жалоб, коллективное письмо школьников с иллюстрациями, какие-то двусмысленные послания от Верховного Гоблина, отчеты эльфийского аврората, непростая ситуация с средним и начальным образованием Висельтона, списанными под копирку с российского образца, отчеты Совета, постановления заседаний Совета — Герман ворвался во всё это, уже почти захлебывался в бумагах, но продолжал подписывать, перепроверять, мотаться по городу, говорить с людьми. Что угодно, как угодно. Лишь бы не оставаться наедине с собой. Стоило Герману закрыть глаза, — и он видел родной город, морозный, заснеженный и мертвый. Одетый в саван тьмы и смрада. Колючий, душный ком в горле не давал дышать. Глаза горели. Выла от тоски и боли душа, саднила и царапала изнутри чужую плоть. И Гера пытался глушить фантомные боли, как мог. Он лично организовывал работу детского лагеря, разбирал тяжбы, метался по объектам, назначал, упразднял, отвечал на письма. Иногда забывая поесть. Пренебрегая сном и отдыхом. Балансируя на грани полного выгорания. Сцепив зубы, упорно продирался вперед, хватаясь за чужую реальность. Реддл же невозмутимо взирал на происходящее безмолвной тенью. А тощий серый кот-людоед бродил по дому, задумчиво драл обои и временами, с урчаньем и чавканьем, слюнявил спящим пальцы и уши.

Герман стиснул зубы и позвал, вынимая из-за уха шариковую ручку:

— Аламер.

Немолодой эльф явился из полумрака, неторопливо проступая из ничего. И величаво поклонился, кутаясь в алую тогу.

— Город-под-Городом велик, мой король, — большие синие глаза эльфа лучились умом и затаенным лукавством, — тронный зал гоблинов очищен от сора, костей и завалов. Мои люди…

— Позже, — Герман растер пальцами саднящие от напряжения глаза, — займитесь лучше системой отопления жилых ярусов и этим гоблинским трубопроводом. Гражданам нужны централизованное отопление и горячая вода.

— Как будет угодно отцу эльфов, — с легкой полуулыбкой склонил на бок голову эльф и исчез.

— Не понимаю, чем может быть так особенна эта груда меха, — процедил Реддл, вытаскивая из сумки ту самую трофейную медвежью шубу. Ужасно плешивую, огромную шубу, привезенную с войны прадедом Германа, — ты думал о ней, умирая. Не понимаю.

— Ты прихватил её, — тепло улыбаясь, Гера попытался неловко подняться на затекшие ноги, — ты нашел её, Том… это же шуба японского генерала… Спасибо, Том…

— Не трудись, — холодно отозвался Реддл, расправляя шубу и придирчиво осматривая, — Энки!

— Что желает брат Отца Эльфов? — пропищала, явившаяся домовушка.

— Можно ли реанимировать это? — во все стороны из облезлого меха шубы улепетывала насмерть перепуганная моль.

— Энки сошьёт прекрасный королевский плащ, — торжественно ответствовала эльфийка, ткнув кулачком в плоскую грудь, — Энки изгонит паразитов, перекроит, надставит узорным атласом и обошьёт золотой бахромой. И даже нашьёт эполеты…

— Мне уже страшно, — пробормотал Герман, улыбаясь.

— У Отца Эльфов будет прекрасный плащ для церемоний, — заверила его эльфийка, — Энки умеет.

* * *

Монструозные лиловые хомяки лениво шевелили своими черными кожистыми крыльями, копошась в вольерных опилках. Рон с опаской потянулся за поилкой. Загаженная хомячьим помётом вода попахивала затхло и дурно, в поилке плавали разбухшая сосновая стружка. За спиной Выргыргылеле менял опилки диким совам в высокой, во всю стену, клетке и гортанно напевал что-то своё, шаманское.

— Ребята, обед! — в живой уголок заглянула конопатая девчоночья физиономия и, звонко взвизгнув, унеслась в коридор, кого-то преследуя, — Ванька, дурак! Ты мне косу растрепал! Марья Васильевна! А чего меня Ванька Пушкарь за косу дергает?!

— Однако… кушать пора, — Выр выключил воду в раковине и уже задумчиво мял полотенце, — станция юных натуралистов — хорошее место.

— Хорошее, — вздохнул Рон, отмывая руки и косясь в окно. Там трое ребят носились по грядкам одолень-травы. С радостным воем размахивая граблями. Вчера вечером, после ужина, весь лагерь смотрел по видаку фильм про Зорро. И теперь почти все мальчишки и часть девчонок носились друг за другом с палками и рисовали везде букву «Z».

В лагере Рону понравилось. На станции действительно было очень много всякой живности: десять гиппогрифов, целая колония демимасок, два единорога, аквариум с лукотрусами в полстены, застенчивый и совершенно ручной лунный телец Шуня, сонная ишака и её юркие детки-ящерки в пруду утиного вольера, три улья с грюмошмелями за теплицами и зарослями малины. Два книззла, Игрушка и Буся, овчарка Ратибор, огромный лохматый белый пёс в черных пятнах — добродушный Тошка. Орастые цесарки, самки павлинов, красавцы-фазаны трёх видов, совы, дятел, колония пятнистых морских свинок. Крысы, куры, утки, горластый петух, инкубатор с багровыми цыплятами, мыши, хомяки, какие-то рыбки, ежи и унылый зеленовато-черный авгурей в большой клетке. И за всем этим добром полагалось ухаживать, убирать, менять воду. В теплице росли совершенно незнакомые Рону растения. Зеленые обитатели грядок буйно цвели и норовили цапнуть проходящих мимо за ногу. И тоже требовали ухода, прополки и подкормки. Так что, обитатели лагеря каждый день чистили вольеры, мыли кормушки и аквариумы, рыхлили землю, дергали сорняки, собирали гусениц, кормили птиц. А после обеда играли в квиддич и плюй-камни. Водили же в столовую детей строем, по два человека, братствами.

Вообще, станция юных натуралистов, или, как ее звали здесь, юннатка, была местом совершенно ни на что не похожим. Как и летний лагерь при ней. Рона родители записали на оба потока, как и Джинни, как и близнецов. И Рон ни разу не пожалел о родительском выборе. Правда, попали почти все Уизли в разные братства. Да, лагерь делился на братства, каждое братство обитало в своём одноэтажном бревенчатом домике с двумя общими спальнями и комнатами попечителей. Рон долго не мог привыкнуть ко всему этому: к необходимости ходить в столовку строем, горланя песни, к умываниям из колонки на улице, к сложным именам и к труднопроизносимым словам, к общей зарядке спозаранку, к звукам ночного леса, к веселым стартам и к поиску разных штук по карте лагеря.

Всего братств в лагере было семь: ежиное, ужиное, ершовое, бобровое, лисье, рысье и стрижиное. Символика братств определяла тематику внутриколлективных мероприятий. Например, у ершей все игры и викторины, проводимые вечерами внутри братства, обычно посвящались речной фауне и подводному миру, рыбам и их видам. Даже оформлено внутри и снаружи все было в подводной тематике: легкие, живые росписи внутри, снаружи — резные ставни с русалками, зеленое и синее кружево наличников. Собственно, Рон, как и его чукотский товарищ, угодил как-раз таки к ершам. Что и определило все его дальнейшие приключения.

Близнецы оказались в стрижином братстве и очень скоро нашли себе занятие по душе. Джинни же попала к рысям, чем ужасно гордилась.

* * *

— Рон, — свистящий шепот Елисея над ухом одарил это самое ухо сильнейшим зудом, — Ро-о-он… пошли симарглов глядеть… Рон, пошли… Тихоня, Тихон. Пни там рыжего.

— Тебе надо — ты и пни, — сонно отозвался щуплый блондин и натянул одеяло на голову.

Выргыргылеле сонно отлепил от подушки полосатую красную щеку и сокрушенно покачал головой:

— Нехорошо, однако; человек сны смотрит, чего шумишь?

Чернявый, цыганообразный Елисей, сияя щербатой ухмылкой, с радостным шипением: «Подъем, Британия!» засунул Рону за шиворот живую ящерицу. На что получил дикий вопль и удар подушкой в наглую физиономию. Пока младший Уизли сражался с ящерицей и пижамными складками, в окно настойчиво поскреблись. Окно открыли, и в него с любопытством уставились целых три девчоночьих физиономии.

— Джинни, иди спать, — шепотом возмутился Рон, выкидывая отброшенный ящерицей хвост, — Джинни! А ну брысь!

— Ещё чего?! — фыркнула Джиневра и показала брату язык.

— Я всё маме скажу! — возмутился Рон, — эй, Еська! Грабли свои убери. Это моё одеяло!

— Ну пойдемте на реку, там интересно! — заканючил кто-то из девчонок, — мы одни боимся!

— И ничего я не боюсь! — гордо вздернула носик Джинни, — пойдёмте, девочки. Все мальчишки — трусишки.

— Эй! Я с вами, подождите меня, — Елисей махнул в окно с одеялом Рона на голове, — покеда, Роня!

— Эй! Отдай одеяло! — побагровел младший Уизли, вываливаясь следом в окно.

— А ты догони, — щелкнул языком Еська и со скоростью кошки взобрался на забор, сверкая в фонарном свете жирной золотой серьгой и шальной щербатой ухмылкой.

— Ну ты и гад, — Рон подтянул пижамные штаны и помчался следом.

— Друзья помогать должны, — задумчивый Выр аккуратно вылез в окно и, впотьмах нащупав в заборе дыру, просочился между прутьев, — однако, прохладно. С реки сыростью тянет…

Лесная чаща дышала земляной сыростью, прохладой и хвоей. В темных травах мерцали бродячие искры колдовских огней. Где-то рыдала ночная птица, протяжно, красиво и очень жалостливо.

— Вперёд, Британия! — гоготал и ухал где-то впереди Елисей, мотая по кустам казеным одеялом, — а Роня боится пауков! А Роня боится пауков!

— Вообще-то это не смешно, — гневно проорал в ответ Рон и со всей дури впечатался в какого-то косматого, кряжистого старика; на Рона пахнуло мшаной сыростью, из-под темно-зеленых бровей на парня воззрилась пара бледно-желтых глаз.

— Простите, — пискнул Рон, шустро уворачиваясь от поросшей мхом и мухоморами здоровенной пятерни.

— К директору лагеря вас свести надобно, — сурово свёл брови к переносице лесной дед, сцапав огромной узловатой лапищей младшего Уизли за шкирку, — чтоб, значит, ночью по лесу шастать неповадно было…

— Евсей, я волхвёнка тут изловил, — сухощавый безбородый лешак за ухо волок из лесу Елисея, другой рукой бережно прижимая к груди аккуратно сложенное одеяло, — ишь ты, охальник. Казенное имущество по всем кустам измочалил. Не напасешься на вас…

— Деда, отпусти, — заканючил Елисей, извиваясь ужиком, — я больше так не буду, не надо к директору!

— Деда… упаси Род от таких внучат. Деда… кустам-то больно! Кусты бессловесные. Жалятся, плачут, да вы, охальники, разве слышите? Оглоеды… Носятся, рвут, ломают, — заворчал леший и, принюхавшись, всучил одеяло Рону, — чтоб сейчас же спать шли. Не то в болото всех заведу. Пошли, Евсеюшко. Пошли. Чай, поди, уже без нас пьют. Чай, у Марьи-то…

Рон, открыв рот, застыл, провожая глазами удаляющиеся прочь гротескные фигуры, поросшие мхом, осокой и несъядобными грибами.

— Лесной старик плохого не советует, — глубокомысленно изрёк Выр.

— Ой, да ладно вам, — весело отмахнулся Еська, придерживая багровое ухо, — до берега, вон, рукой подать. И девчонки, кстати, уже там.

— Там же Джинни, она может упасть, у берега глубоко! — побелел Рон и почти побежал в просвет между стволов, — Выр!

— Я с тобой!

— Да там всего-то десять воронок от авиабомб вдоль берега! Подумаешь, проблема, — проорал вдогонку Елисей, — я в них во все проваливался. И, ничего, живой.

* * *

Рон прижал к груди одеяло и затаился в густых камышах. С серебристым смехом по берегу кружили босые девушки, безумно красивые и лёгкие как ветер. Их белоснежные рубахи мерцали и казались не тканью, а лунным серебром и туманом. Пышные цветочные венки, разметавшиеся по плечам черные, как смоль, кудри, льняные локоны в искрах речного жемчуга. Ожившие клочья тумана, серсеребристый смех и нездешнее, переливчатое девичье пение очаровывали и пугали одновременно. Босые девушки пели и водили хоровод — и среди них Рон успел заметить смеющуюся Джинни в огромном венке из маков, каких-то незнакомых девчонок и конопатую пухлощёкую внучку поварихи.

— Русалки, — убитым голосом потерянно пробормотал Елисей, повиснув на плече Рона, — я ж говорил им не ходить на старый пляж…

— Это не русалки, — неуверенно отозвался Рон, отводя в сторону камыши, — я видел русалок. Они другие…

— Куда?! — задушенно взвыл Елисей, хватая Рона за ногу, — защекочут насмерть! Это же утопленницы!

— Там моя сестра, — Рон вырвался и упрямо пополз в туман.

— Не пущу! Сдохнешь, дурак! — Елисей повис на спине Рона, вцепившись в Уизли мертвой хваткой, — утопленницы девчонок не тронут. Тем более — таких малявок. А нас поймают — всё. Хана. Защекочут и утащат на дно.

Рон дернулся и затих, буравя кружащихся в хороводе босых красоток недобрым взглядом.

— Мертвыми пахнет, — Выргыргылеле тихо сел подле Рона, набрал в горсть песка и задумчиво просеял её сквозь пальцы, — холодная кожа. Холодный смех. Мертвое сердце. Больное. Обида в нём. Большая обида.

— Нежить они, — свистяще зашипел Елисей Рону в самое ухо, — самоубийцы. Утопленницы не любят дневной свет. С первыми петухами уйдут под воду. Пойдём. Ничё там с ними не сделают. А я тут такое место знаю…

* * *

Дети, тихо переговариваясь, бродили по музею местного аврората. Большой зал, увешанный живыми фотографиями, какими-то флагами и грамотами, пах пылью и нафталином. В углу, под алым знаменем с золотыми кистями, в немом возмущении тянул вперед руку какой-то бронзовый лысый мужик с щуплой и очень сомнительной бородёнкой. Повсюду стояли восковые фигуры, наряженные в аврорские мундиры разных эпох. Рон побродил вокруг воскового опричника, заглянул в витрину со старинными кроваво-красными перьями и с ис­пи­сан­ны­ми рунами кандалами. И поплёлся искать сестру. Джинни нашлась рядом с экскурсоводом. Перед стендом, посвященным народовольческому движению. Молодой аврор, увлеченно жестикулируя, рассказывал попечительнице рысьего братства о взаимодействии аврората и тайной полиции российского императора.

Экскурсия подходила к концу, собрав детей в крохотном актовом зале, юным натуралистам показали советский фильм про работу провинциальных авроров. Главный герой, кудрявый белозубый блондин с есенинской улыбкой, весь фильм упорно ловил банду грабителей. Перестрелки, погони, магическая дуэль в местном театре — Рон впервые видел что-то подобное; фильм снимался явно магами и про магов. Хоть титры и утверждали, что фильм этот — порождение «Ленфильма». Сзади шептались близнецы — в первый же день Фред с Джорджем залезли на чердак травмпункта и теперь рассказывали, что там, хрипя и волоча по полу грабли, бродит безглазая девочка в пионерском галстуке. На экране самый главный бандит, бывший агент Абвера, а по совместительству ещё и школьный приятель главного героя, обездвижил бравого сыщика, поджёг его кабинет адским пламенем и медленно ушел в темноту под трагичные раскаты симфонического оркестра. Справа безмятежно грыз своё яблоко Выргыргелеле, а впереди Джинни играла в «камень, ножницы, бумагу» с каким-то девочками.

— Ты где учишься, Рон? — шепнул Елисей, — я — в Колдовстворце.

— Ну, — Рон вытянул ноги и сполз по стулу ниже, — я — тоже в Колдовстворце. Огненный факультет.

— Я — с земляного, — ухмыльнулся Елисей, ковыряя пальцем старое кресло сидящего впереди парнишки, — а ты, Выр?

— Выргыргылеле любит огненная магия, — Выргыргылеле аккуратно поджёг огрызок и тотчас же его потушил, — Выгыргылеле любит огненную магию в ответ.

— Огневики часто идут в авроры, — покивал головой Елисей, — нет, такая жизнь не по мне. Я в театральное хочу, играть на сцене. У меня есть мечта. Хочу играть в ТЮЗе…

— Чего? — не понял Рон.

— В театре юного зрителя. Театр, Рон. Ну, место, где смотрят спектакли, — Елисей подозрительно сощурил глаза, — да брось?! Никогда не видел театр?

— Это как фильм, но не по телевизору, — зашептал на ухо какой-то мальчишка, — и там актёры живые...

Рон с недоверием покосился на него и фыркнул:

— А в фильме инферналы чтоли?

Видя, что Рон так ничего и не понял, Елисей пустился в длинные, пространные объяснения.

Но понятнее от этого Рону не стало. Елисей еще долго вслух мечтал о карьере заслуженного артиста России. На экране отважный аврор сражался с мрачным отзвуком отгремевшей войны, а у бокового входа молодой аврор-экскурсовод о чём-то тревожно переговаривался с коллегами. Поставив для себя галочку, что стоит подробнее во всём разобраться, Рон подпер щеку кулаком и снова воззрился на экран.