Фрагменты (гет)

У Риты загар по коже распылен мягкой бронзой, простое сдержанно-черное платье расходится разрезом у бедра, а на запястьях осадком — еще не выветрившийся парфюм: соленая свежесть легкого бриза и весенняя нежность прохладного ландыша. Он знает эти нотки наизусть — сам выбрал как-то простой элегантный флакон среди вычурных бутылочек, расхваленных неумолчно тарахтевшей продавщицей, — почему-то решил, что именно такой тонкий и строгий аромат Рите подойдет идеально. А потом, за редкие ласковые светлые ночи, изучил этот запах, вдыхая с бархата ее кожи в секунды остывающего безумия.

Она упрямо называла это скоротечным безумием, а он также упрямо доказывал ей раз за разом, что для него это нечто большее — и ей все-таки пришлось признать поражение. И ничуть об этом не пожалеть.

— Устала?

Кот смотрит на нее изучающе-мягко, ловит усталую грацию плавных движений — и не может отвести взгляда.

— Есть немного, — утомленно выдыхает Багира, откидываясь в кресле и блаженно вытягивая горящие от неудобной обуви ноги.

Кот опускается перед креслом, стягивает с нее надоевшие шпильки. Неторопливо скользит ладонью вверх — почти невесомо от лодыжки к прикрытому черным шелком колену; замирает, обводя указательным едва заметную выбоинку на бронзово-гладкой коже. Еще одна отметина — чуть выше, прикрытая складками тонкой ткани — но Коту не надо и видеть, он безжалостно-четко помнит каждый шрам — так же четко, как то, когда тот был получен.

Один, самый давний — в истории с бомбой, когда Багира оказалась в заложниках у бандитов, а потом рыдала у него на плече после взрыва, оплакивая Булатова.

Другой — в затопленных пещерах, когда он снова перепугался за нее так, что сам поразился этой буре эмоций по отношению к своей просто-подруге.

И третий, самый свежий — оставленный гребаным Кнауфом, который тогда бросил ее раненую с гранатой в руках — и только вовремя вмешавшийся Батя удержал потом Кота от расправы над этим уродом…

Он помнит все — каждый раз, когда мог ее потерять.

— Вась, мы на задании! — Рита резко перехватывает его ладонь, но голос предательски сбивается на легкую хрипотцу.

Кот лукаво улыбается, сплетая их пальцы.

— Так мы ж его выполнили. Можно расслабиться.

Встает и уверенно тянет ее за собой — в прохладный полумрак наглухо зашторенной спальни.

— -

Платье легко стекает вниз, застывая на паркете лужицей жидкого шелка.

Кот обнимает Риту сзади, неторопливо ведет ладонями по выступам ребер. Решительно. Требовательно. Выше.

Багира сглатывает судорожно, поспешно разворачиваясь к нему лицом. А он даже в сумраке безошибочно угадывает, как горят ее щеки.

Чуть отстраняется и смотрит на нее пристально-жадно — бронзовую, идеальную, гибкую, затянутую лишь в колючее черное кружево. Вспоминает, как каких-то сорок минут назад на нее таращился их «объект» — лощеный иностранец с масляно блестящими глазками. Как норовил придержать ее за локоть или коснуться колена, сокращая дистанцию.

Невольно сжимает зубы.

— Не представляешь, как сильно мне хотелось оторвать руки этому долбаному Генри, — цедит яростно.

Рита мягко улыбается, очерчивая его скулу кончиками пальцев.

— Не сердись. Это просто работа.

Вулкан закипевшей было злости гаснет, так и не разгоревшись. Рита всегда умела унять шторм его бурных эмоций — хоть в служебном, хоть в личном.

Багира — не Мура, с удовольствием купающаяся в мужском восхищении, способная заиграться и перейти черту. Багира твердо держит границы. Багире он доверяет безоговорочно.

— Я знаю.

Бережно целует ее пальцы — и волнам тихой нежности в груди становится отчаянно тесно.

С Ритой все по-другому. Без непонятных мучительных игр на струнах измученных нервов; без иссушающей ревности; без сомнений, недоверия, ярости.

Спокойно. Трепетно. Правильно.

Так, как бывает только с настоящими.

— -

На ее губах — розовое вино и смазанная помада. Поцелуи — требовательно-жаркие, но вовсе не торопливые.

Они не хотят спешить. Они хотят остаться в этих мгновениях как можно дольше — изучая, впитывая, наслаждаясь. Между ними сейчас — не бурная страсть, прошибающая мозги как опьяняюще-крепкий ром, это легкая терпкая нежность, как у выдержанного вина — и здесь ценен каждый глоток. Каждый вздох, каждый стон, каждое прикосновение, растянувшееся на их личную бесконечность.

Ее руки неспешно-ласково по его окаменевшим плечам. Его губы почти невесомо по ее шее. Рита запрокидывает голову, подставляясь его поцелуям — а он чуть прихватывает кожу, оставляя едва различимое красноватое пятно над ключицей. Он хочет сейчас немного побыть наглым собственником — немного, совсем чуть-чуть. Оставить на этой разгоряченной бронзе маленькую печать — знак того, что эта роскошная женщина безраздельно его, даже несмотря на все те взгляды, которых этим вечером на нее бросали ничуть не меньше, чем на Мурашову в ее порнографически-красном.

Эта женщина — его. И по-другому уже не будет.

Рита сдавленно выдыхает, когда его губы на миг замирают у самой кромки белья. Осторожнее. Ниже. Бретелька с загорелого плеча спадает стремительно, а его губы все ниже и все настойчивей. Рваное дыхание сбивается горячечным полустоном — и Кот уже сам на грани.

Чувства девятым валом — вот-вот захлестнет с головой.

Великолепно ориентируясь в полутьме, по-прежнему не разрывая объятий — в два шага к просторной кровати.

А дальше — лишь сладостно-слепящие вспышки.

Его поцелуи рваным пунктиром. Ее горячечно-тяжелое дыхание в его растрепанных волосах. Его настойчиво-бесстыдные пальцы. Ее ладони, скользящие по его спине. Его лихорадочно-ласковый шепот. Ее ноги, обхватывающие его поясницу. Идеально отточенный ритм движений. Восхитительно-бешеная волна взаимного жара, выбрасывающая в иную реальность — в ту реальность, где нет ничего, кроме них.

Между ними сейчас — ничего. Ни расстояния, ни времени, ни пространства.

Между ними только — жадная нежность, способная довести до сумасшедшего взрыва.

Нежность, разделенная на двоих — и потому бесконечная.