Фрагменты (гет)

Эта мучительная осень целиком состоит из отчаянной горечи.

Едко-горький лекарственный запах валокордина, накапанного прячущим встревоженные взгляды Шумовым.

Густая горечь крепкого кофе без сахара и остающийся на языке песчаной пылью жгучий осадок.

Полынно-горький парфюм Бати и его такие же горькие слова, когда обнимал ее на прощание:

— Я не имею права больше здесь быть. Это ведь я их не уберег.

Ну да, Булатов же человек чести и совести. А как она будет выживать здесь одна — он не задумывается даже.

— -

— Я не брошу тебя. Я не брошу тебя никогда, слышишь?

От запыленного, заляпанного кровью камуфляжа Кота веет пронзительной горечью остывающей осени. А еще дымом, порохом и холодным дождем — и от этого еще более странно, почему у него такие лихорадочно-теплые руки.

Он прижимает ее к себе крепко и жадно, гладит по волосам, по спине, и даже не знает, чего хочет больше всего: закрыть ее собой от этой нестерпимо-выстужающей боли или набить рожу Булатову, который попросту ее бросил, сбежав. Хоть и звучит это на словах куда благороднее: «Ушел в отставку».

— Меня только одно удерживает — что Умы с Бизоном там не было. Это чудовищно, да?

У Риты голос устало-хриплый, подрагивающий от застывающих слез, и руки, вцепившиеся в него, тоже постыдно дрожат. А Кот думает с запоздалым ужасом, что если бы еще и они не выжили — не выжила бы и она. И это даже страшнее, чем смерть.

— Хочешь, я уйду из отряда? Буду сидеть рядом с тобой перед мониторами, хочешь? — исступленно шепчет Ионов, не выпуская ее из железных объятий.

Он не может допустить, чтобы она потеряла еще и его. Он не может допустить, чтобы она сломалась.

— Не говори ерунды, — Рита только сильнее жмется к нему потерянной кошкой. — Ты — и в КТЦ?

— С тобой хоть на краю света, — незыблемо-твердо.

Он готов оставаться с ней где угодно. Он готов идти за ней хоть в адское пекло — даже если не позовет.

Он готов выживать ради нее даже тогда, когда кажется, что выжить уже невозможно.

Им бы только переболеть эту горькую осень.