Строя воздушные замки на камне (гет)

Позже ночью Лили открыла глаза и обнаружила, что рядом с ней никого нет. Она засыпала в объятиях Сева — точь-в-точь как тогда, зимой, два года назад; привыкнуть к тому, что он снова рядом, оказалось легко — куда проще, чем когда-то к пустой постели.

Рядом с кроватью обнаружился патронус, озаряющий комнату серебристым светом. Знакомый патронус — ее лань. С бешено колотящимся сердцем, Лили рывком села, испугавшись, что ее счастью снова пришел конец, и...

Лань заговорила мягким голосом Сева:

— Лили, Дамблдор научил меня вызывать патронус.

— Но это моя лань, — сказала она, цепляясь за одеяло.

— Я люблю тебя, — произнесла лань — и Лили вспомнила, как Джордж Лэнгли начал встречаться с Матильдой Локхарт, и ее патронус превратился в орла.

Сердце в груди встрепенулось и замерло от щемящей нежности.

— Я внизу, на берегу, — продолжала лань. — Мне не спалось — не хотел тебя тревожить.

— А мне не спится без тебя, — заявила Лили.

— Чушь какая, — но в его голосе звучали нотки веселого изумления.

Она поднялась с кровати и оделась — натянула джинсы, свитер, куртку и ботинки.

— Ты не обязана...

Гарриет разразилась громким воплем.

— В чем дело? Что-то случилось? Ее кто-то оби...

— Ты ее разбудил. А, неважно — зато теперь я могу взять ее с собой.

И она склонилась над колыбелькой, подхватила Гарриет и прижала к груди. Та тут же угомонилась — агукнула и ткнула пальчиком в сторону патронуса Сева.

— Видишь? — сказала Лили. — Она хочет к папочке.

Лань каким-то образом умудрилась нахмуриться — а затем растаяла, рассыпавшись белыми искрами. Лили рассмеялась.

Она одела Гарриет и завернула в теплое одеяльце; на улице было холодно, и в воздухе чувствовался морозец. Спустилась по тропинке к морю и увидела Сева — на берегу рядом с дюнами, далеко от кромки воды. Он расстелил на песке плащ — сидел на нем, подтянув колени к груди, словно сотканный из лунного света.

— Тебе не нужно было сюда приходить, — сказал он, поворачиваясь к ним лицом. — О Боже... и уж тем более брать ее с собой. А если она подхватит воспаление легких?

— Так боишься воспаления легких? Ты волшебник или кто? — Лили пристроилась рядом на расстеленный плащ. Гарриет тут же потянулась к отцу — ухватила за волосы, стиснула прядку в крошечном кулачке. Северус склонил к ней голову и больше не шевелился. Только сказал:

— Чудо, что она еще здорова, если ты так запросто таскаешь ее по морозу.

Лили высвободила его волосы из хватки Гарриет и поцеловала в щеку.

— Ты слишком над ней трясешься.

Сев нахмурился. До чего же Лили соскучилась по его кислой гримасе — она только сейчас это поняла, когда увидела это выражение у него на лице, не на колдографии и не на мордочке призрачной лани... Положив Гарриет между ними на землю, Лили потянулась к нему, припала к его губам. Он запустил пальцы ей в волосы и ответил на поцелуй — без раздумий и колебаний.

Когда они отстранились друг от друга, Лили положила голову ему на плечо. Гарриет что-то лепетала, дергая за край своего одеяльца. Волны накатывали на песок.

— Как дела в Хогвартсе? — спросила Лили.

— Чудовищно. Студенты то и дело от меня чего-то требуют, а уровень их умственного развития в лучшем случае дотягивает до среднего, — Господи, неужели Лили скучала даже по его бесконечному брюзжанию? Похоже, что да... — А их родители еще хуже, и станут совершенно невыносимыми, когда начнутся занятия. Родители слизеринцев, я имею в виду. Они ежедневно заваливают меня письмами о своих солнышках и лапушках — я едва борюсь с искушением растопить их цидульками камин.

Лили рассмеялась и придвинулась к нему ближе.

— Мне придется там остаться, — сказал он. — В Хогвартсе.

У Лили дрогнуло сердце. О нет — ты мог бы стать известным ученым... создавать новые зелья, и мы бы жили втроем в твоем домике в Паучьем тупике, и научили Гарриет колдовать еще до школы, и...

— Чтобы не попасть в Азкабан, — ровным голосом закончил Северус.

— О, — Лили нахмурилась, уставившись в морскую даль. Слово "Азкабан" эхом отдавалось у нее в голове. — То есть тебе придется скрываться, и...

— Нет, — мягко ответил он. — Конечно же нет. Но я должен работать в Хогвартсе — тогда Дамблдор сможет меня защитить. Разумеется, мне не обязательно оставаться там на лето. И на зимние каникулы тоже, если я об этом попрошу. А я попрошу, — он повернул голову, прижался щекой к ее макушке. — Попрошу...

Лили стиснула его ладонь:

— Все не так уж плохо. Мы с Гарриет можем жить в Хогсмиде, и ты будешь тайком выбираться из замка по ночам — как раньше, когда мы были студентами.

Северус засмеялся, поцеловал ее. Она знала — он не хочет об этом говорить. Об их совместной жизни, которую они проведут порознь.

Она положила голову обратно ему на плечо, и они долго сидели так и молчали. Гарриет снова уснула — прямо там, на песке; ее грудь вздымалась и опадала — Лили чувствовала это бедром, к которому она прижималась.

— Сев, — наконец тихо заговорила Лили, — можно задать тебе один вопрос?

— Ну, заклинание молчания на тебя не наложено.

— Алиса Лонгботтом, — сказала она — и ощутила, как напряглось плечо под ее щекой. — Я слышала, она пожертвовала собой ради сына. Потому он и выжил.

— И где ты об этом услышала?

Она не ответила. От Дамблдора, по правде говоря; белоснежная сова принесла ей короткое письмо, зачарованное так, что его могла распечатать только она. "Тогда, в Годриковой лощине, нас спасла Темная магия". И Лили сразу поняла, что это Сев. Каким-то образом он это подстроил.

— Когда я об этом услышала, — продолжала она, — мне вспомнились две вещи, которым ты меня научил.

Он устремил взгляд на море.

— Что Темные искусства основаны на жертвоприношении. И что любовь — единственный способ их победить.

— Один из немногих способов, — поправил он.

— Самопожертвование ради любви должно обладать огромной силой, — продолжала она, тщательно подбирая слова. — Как ты думаешь?

Сев ответил не сразу — долго молчал, и Лили вместе с ним. Слушала голос ветра и волн.

— Я бы умер за Гарриет, — промолвил он. — И за тебя.

Лили пробрала дрожь — но вовсе не от мороза; на нее словно дохнуло нездешним холодом. Могильным холодом, как выразились бы магглы. Из ее собственной могилы.

— И я тоже, — пробормотала она. — И я тоже.