Ворон (джен)

— Гермиона, Гермиона! Гер…

— Да, Альбус? — обернулась девчонка и чуть не была сбита с ног подскользнувшимся Дамблдором. Альбус прижимал к груди целую охапку огненно-алых маков, цветы частично высыпались на пол, но рыжий Дамблдор этого не замечал. Он давил ногами, не глядя, рассыпанные цветы, размазывая молочно-белый сок, маки пахли густо и обморочно знойно. Гермиона замерла, не веря своим глазам. В голубых глазах бывшего директора, за очками-половинками, плавилось и искрилось неподдельное восхищение.

— Гермиона, — таинственно выдохнул Альбус, улыбаясь, решительно поймав Грейнджер за руку и сцепив свои пальцы с её, — давай встречаться.

— Альбус, — смущенно возразила Гермиона, пытаясь расцепить пальцы.

— Ты — замечательная девушка: умная, великодушная, отважная, — тихо сияя от переполняющих его чувств, перечислял Альбус, — и очень светлая, добрая. Правильная. Ты не боишься идти против течения. Знаешь, когда ты разогнала нас с Геллертом у теплиц, я осознал две вещи. Что по уши влюблен в тебя. И, что не стоит у тебя на глазах подшучивать над первокурсниками…

— Я не могу, Альбус, — Гермиона подняла выше сцепленные в замок руки и добавила чуть тише, — правда, Альбус. Я помолвлена.

Разглядев наконец практически ушедшее Гермионе под кожу кольцо Гонтов, Дамблдор как-то весь осунулся и посерел. Цветы потеряли свой цвет и осыпались на пол тончайшей серой пылью. Альбус Дамблдор, не веря своим глазам, поднес руку Гермионы к своему лицу, разглядывая венчающий кольцо черный камень. И в глазах его отразились боль и неприкрытая тоска.

— Он превратит тебя в бледную тень. Ты потеряешься в его кошмарах, — Альбус порывисто прижал её дрожащую ладонь к своей щеке, с отчаянием вглядываясь в лицо Гермионы, — он — бесчувственный подонок, моя девочка. В него прочно въелись душок Лютного и грязь трущоб. Он никогда не изменится. Не начнет ценить тебя как равную. Для него ты — вещь. Трофей. Украденный у недруга дракон из цветного стекла, безделица из трюмо пожилой барышни.

— И что с того? — вспыхнула Гермиона, — я не дура, Ал. Ты же всё помнишь, просто очень помолодел телом. Зачем почтенному старцу, запертому в теле ребенка, вдруг понадобилась тринадцатилетняя девочка? Тебе не кажется это странным?

— Но мне тоже тринадцать, — растерянно возразил Дамблдор, прижимая её руку к своей груди, — и, если ты о моральной стороне вопроса, я никогда не позволил бы себе ничего предосудительного. О, Мерлин! Гермиона! Я родился в конце девятнадцатого века. У меня и в мыслях не было…

— Что здесь, чёрт возьми, происходит? — взбешенно поинтересовался Реддл, растолкав собравшихся вокруг зевак и на ходу вынимая палочку, — Грейнджер. Отойди от него.

— А вот насчет Тома я бы не был так уверен, — печально заметил Дамблдор, всё ещё одной рукой прижимая к своей груди ладошку Гермионы, а другой — беспалочково обращая рассыпанную по полу серую пыль в стайку золотистых ос, — к тому же, он совершенно не способен любить.

— Это не важно, Ал. Правда. Мы с Томом помолвлены, — Гермиона освободила руку и попятилась. И, ткнувшись спиной в грудь Реддла, добавила тише, — прости. Мне очень жаль. Правда.

— Любить — это срываться с простынь, бессонницей рваных, ревнуя к Копернику, — возразил Герман, объявившись за спиной Дамблдора и сложив ему на плечо протезную руку, — его, а не мужа Марьи Ивановны, считая своим соперником.* Ты-то сам уверен, что любишь? Кстати. Твои осы, наверное, неплохо горят.

— Русские стихи. Как мило, — почти нежно выдохнул Гриндевальд в самое ухо Германа, прижав к его шее остриё палочки, — без глупостей, маленький юден. Я тоже обожаю поэзию. Немецкую. И она умеет калечить.

— Нападать со спины, да исподтишка — это что, такая немецкая традиция? — хмыкнул Гера, косясь назад и нехорошо, плотоядно оскалившись, — всё думал, чем это от тебя так несёт. А оказалось — дымом Саласпилса.**

— Храбрый юден, — невесомо рассмеялся Геллерт, медленно рисуя остриём палочки на шее Германа звезду Давида. Гера зашипел от острой боли. Казалось, будто кожу вживую вспарывают лезвием. Из рисунка, по коже, зазмеились капли крови, — глупый юден.

— Гарри! — потрясенно закричала Гермиона, выхватывая палочку, — отпусти его! Немедленно.

— Геллерт… — с болью в голосе позвал Дамблдор, потрясенно стаскивая с себя очки, — Геллерт, остановись…

— Позволь мне убить его, Поттер, — процедил на парселтанге Реддл, с ненавистью разглядывая Гриндевальда.

— Геллерт, отпусти его, — очень тихо попросил Дамблдор, — он ничего мне не стал бы делать…

— Опустите палочку, фройлен. И ты, маленькая змейка, — проворковал с придыханием Гриндевальд, — мы же не хотим причинять вашему раздражающе болтливому другу лишние неудобства?

Реддл глухо зарычал и резко рассек воздух палочкой, полосуя пространство жгучей алой плетью. Гриндевальд нехотя отбил атаку и сделал незаметное движение кистью. Том упал на колени, посинел и схватился за горло, задыхаясь.

— Прекратите! — Дамблдор метнулся к Тому, но был сбит с ног мощным стихийным выбросом. Реддл с глухим рыком запустил в Гриндевальда еще каким-то проклятьем, но и оно было отбито.

Всем существом Германа овладела безграничная, ледяная ярость. Покачиваясь от разрывающего его гнева, он сжал протезные пальцы в кулак и, отчаянно силясь нащупать таящуюся в бывшей Бузинной Палочке мощь, негромко запел. Его голос дрожал и стлался по коридору туманом, рождая ответный отклик. Герман не вполне понимал как, но, следуя его неистовому желанию, протез явно что-то сделал со слушателями, по лицам людей Гера видел, что они понимают каждое слово. Парень кожей ощущал, как их магия тянется навстречу, в ответном отклике:

Полем, вдоль берега крутого,

Мимо хат,

В серой шинели рядового

Шел солдат.

Шёл солдат,

Преград не зная.

Шёл солдат,

Друзей теряя.

Часто, бывало,

Шел без привала,

Шёл

Вперёд

Солдат.

Осы Альбуса обернулись палыми листьями и сонно закружились по коридору. Гриндевальд отшатнулся, озираясь. Каждый в коридоре ощущал это кожей: сама магия пришла в движение. Казалось, что пению патлатого очкастого мальчишки вторит незримый хор голосов. Мужских, женских, детских. На миг Гермионе почудилось даже, что она слышит далекий отзвук военного оркестра. И, кстати, не только Гермионе. Студенты заозирались, смятенно перешептываясь.

Герман размазал по шее собственную кровь и медленно зашагал к изумленно отступающему Гриндевальду:

Шёл он ночами грозовыми,

В дождь и в град.

Песню с друзьями фронтовыми

Пел солдат.

Пел солдат,

Глотая слёзы.

Пел про

Русские берёзы

Про кари очи,

Про дом свой отчий

Пел

В пути

Солдат.

По коридору заструились туман и тьма. Густая, ветренная, по-осеннему промозглая, пахнущая мокрыми орудиями, давно нестиранными солдатскими гимнастёрками, окопной жижей и смертью. На лице Гриндевальда отразилось изумление.

Голос Герман уже почти тонул в многотысячном хоре. И пресловутый военный оркестр незримо гремел всё ближе и ближе:

Словно прирос к плечу солдата

Автомат.

Всюду врагов своих заклятых

Бил солдат.

Бил солдат

Их под Смоленском,

Бил солдат

В посёлке Энском.

Глаз не смыкая,

Пуль не считая,

Бил

Врагов

Солдат.

Магия взбесилась и, оглушая, хлынула в заполненный студентами коридор. Кто-то заорал от неожиданности: прямо из тумана ткались белые, неясные человеческие фигуры. Магия душила, заполняя легкие, магия делала тело безвольно ватным, гасила сознание до мутного мерцания, магия невыносимо медленно вжимала в пол и тянула жилы. Магия удушала и рыдала в унисон незримому хору.

— Гарри, — опомнился первым Реддл, — Поттер! Прекрати это.

— Я не причастен ко всему этому, мальчик. Я не нацист. Да. Согласно учебникам истории, я сотрудничал с Гитлером. Но я никогда не разделял его идеологию. Признаю, сейчас я несколько увлекся, — аккуратно отступая, Геллерт медленно поднял палочку.

— Я тоже, — тихо согласился Герман, продолжая наступать, — поганый фашист.

Геллерт закатил глаза и пробормотал что-то по-немецки, тоскливо вздыхая.

— Гарри, не надо, — тревожно позвала Гермиона, — он не стоит этого, Гарри.

Герман молча выхватил палочку. Гриндевальд заметно помрачнел, спрятал собственное оружие под мантию и, шагнув навстречу, широко раскинул руки:

— Право слово, эта оперетта затянулась. Запусти в меня чем-нибудь максимально травматичным и ограничимся этим. Признаю. Я вёл себя как свинья.

Герман медленно опустил палочку, стиснул зубы и отвернулся. Порывистый, открытый жест Гриндевальда всерьез отрезвил Геру. Ярость истаяла, оставляя после себя ломоту в напряженных мышцах и душное бессилие. Нахлынули тоска, одиночество и какая-то вялая апатия. Туман нехотя редел. Тьма отступала. Незримый хор и звуки музыки таяли вместе с белыми фигурами. Альбус поравнялся с Германом и потрясенно коснулся его плеча.

— Боже правый. Я должен был догадаться. Ржев? Сталинград? Может, Брест? Откуда тебя вырвало эльфийской магией? — поспешно зашептал Альбус, жадно вглядываясь в потемневшее лицо Германа, в его остекленевшие глаза и ссутуленную фигуру, — клянусь, я не ждал такой развязки. Геллерта иногда несёт. Если бы я только знал… но он меняется. Клянусь, он стал куда лучше…

Герман тяжело вздохнул и закрыл глаза, пытаясь успокоиться.

Подошедшие ближе Гермиона и Том одинаково мрачно уставились на Дамблдора. И, не сводя с Альбуса недоброго взгляда, Гермиона Грейнджер медленно и очень торжественно коснулась губами щеки изумленного Реддла.

* * *

Августа Лонгботтом одновременно узнавала и не узнавала своего сына. Тяжелый недуг причудливо исказил личность Фрэнка, но в основном он остался прежним: смелым, решительным и честным человеком. Наблюдая за читающим сыном, пожилая волшебница с гордостью отметила про себя, что статью и манерой держаться её сын наконец-то уподобился своему почтенному отцу. Мальчишка-аврор, — о, чудо! — вырос и всё-таки вспомнил, что он — Лонгботтом и потомок старинного дворянского рода, одного из священных двадцати восьми. Имя — это долг. Имя — это величайшая ответственность. И царственно улыбающаяся сыну леди Лонгботтом прямо сейчас испытывала нескрываемую гордость за тот факт, что даже годы жуткого недуга не сумели сломить величайшую силу Лонгботтомов. Долг, Честь и Отвагу, алым зельем струящиеся в жилах каждого Лонгботтома. Что сын в кои-то веки научился говорить как лорд, мыслить как лорд. И действовать как лорд.

— Чем ты намерен заниматься после Мунго, сын? — пожилая леди с любовью смотрела, как ее дорогое дитя характерным рассеянным жестом закрывает книгу, зажимая страницы средним пальцем, — не полагаешь же ты, что будешь вечно тянуть ярмо рядового аврора?

— Мой долг — служить моему народу, — внимательные, умные глаза сына потемнели и в них забрезжила мрачная решимость, — это не должно печалить мою леди-мать. Аврорское служение не может уронить честь Дома Лонгботтомов. До тех пор, пока официальный курс Министерства не терпит изменений. Но ты права. Мир слишком изменчив. И это дурно.

— Ты вовремя вернулся, сын. Грозные бури творят историю стран и людей. И сейчас как раз разразилась такая буря, — леди Лонгботтом поправила одеяло мирно спящей Алисы и опустилась обратно, на белый больничный стул, в ее голосе забрезжила неприкрытая гордость, — твой сын сражался за Хогвартс. Со слепыми монстрами, пришедшими из тайных темниц школы.

Фрэнк Лонгботтом отложил книгу и негромко переспросил:

— Монстры?

— Очень мощная серокожая слепая нежить. Невилл вышел против них и убил троих. Это удивительно, ведь мы многие годы считали его почти сквибом. Но Невилл совершенно внезапно обнаружил склонность к лесной магии… если бы сиды не ушли из нашего мира и их холмы не стали бы добычей дикого зверья, я бы подумала, что твой сын связался с каким-то диким лесным кланом.

— Дети Леса, — как эхо повторил Фрэнк, в глазах его полыхнули понимание и настороженная надежда, — даже если так, я не вижу беды в союзе Лонгботтомов и лесного народа.

— Так-то оно — так. Да игры с дикой магией крайне опасны. Только безумцы и невежды без оглядки бросаются в объятия седой старины. Древние обычаи отличались неслыханной жестокостью, сын. Мы многое забыли о своём прошлом, это верно. Но надо понимать, что маги дохристианской Британии зачастую практиковали вещи бесчеловечные и крайне разрушительные, — сумрачно возразила леди Лонгботтом, — глупо касаться их тайн в слепой надежде обрести могущество. Я боюсь за Невилла.

— Короли Зимы не ведали жалости, — как эхо отозвался Фрэнк, глядя, как снаружи кружит влажные, редкие снежные хлопья, обращающиеся каплями воды едва касаясь карниза, — они правили костями и вьюжным мраком…

— Невилл клянётся, что рогатый король добр и справедлив, что он явился, чтобы защитить школу, — леди Лонгботтом недоверчиво поджала губы, — но, посуди сам, что может знать маленький мальчик о мотивах древнего существа, переполненного яростью от осознания самого факта, что маги каким-то образом поработили одну часть его народа, а другую — вынудили бежать?

Фрэнк не ответил. На газетном развороте неведомый монарх в резной маске и в венце из оленьих рогов сжигал мощной струёй пламени безумно хохочущего мага, облаченного только в закатанные до колен штаны. Газетный заголовок гласил: «Специальное расследование Риты Скитер. Крестовый поход короля Оберона. Мощь эльфийского отчаяния, пробудившая вождя Дикой Охоты или тайный план юного Гриндевальда? Читайте продолжение в новых выпусках». Фрэнк Лонгботтом поднял газету и медленно провёл пальцами по рогатому венцу неведомого короля, по взметнувшимся ввысь непослушным иссиня-черным цветущим прядям. И на лице его промелькнуло очень странное, болезненное выражение.

— Олень в асшайской маске, — пробормотал Фрэнк и мельком взглянул на спящую жену, — я должен увидеть сына.

* * *

— Рыцари имели форму призраков? Или же больше походили на нежить?

— Они выглядели именно как рыцари. Рыцари с начисто обглоданными звериными черепами вместо лиц. В остальном, это были вполне живые и здоровые существа, — Герман рассеянно взлохматил волосы, — я не знаю, что ещё добавить, сэр.

— А их король? Был ли он хоть чем-то похож на живой труп? — Ньют Скамандер окинул Германа долгим, внимательным взглядом.

— Нет, вроде бы, — удивленно поднял глаза Герман, — просто странно одетый рогатый парень.

— Парень, — уточнил Ньют улыбаясь и склонив голову на бок, — парень с живой цветущей шевелюрой в несколько футов длинной.

— Э, да, — Герман уставился себе в чашку и нехотя добавил, — он колдовал без палочки.

— Изумительно. Просто изумительно, — рассеянно пробормотал Скамандер, щелкая пальцами по корешку ближайшей книги, — скорее всего — это последствия какого-то мощного и редкого проклятия крови. Просто невероятно.

Друзья нечитаемо переглянулись.

— Ты можешь описать его, Том? — в огромных честных глазах пожилого магозоолога искрился совершенно мальчишеский восторг.

Том Реддл вежливо улыбнулся и аккуратно сложил руки на коленях:

— Не думаю, что мои слова послужат более красноречивой иллюстрацией, чем стопка колдографий, выполненных Колином Криви, господин директор.

Герман переглянулся с Гермионой и вытянул ноющие ноги. Надо сказать, что кабинет директора преобразился самым невероятным образом. Исчезли громоздкие шкафы и вычурные шумные штуковины, которые так любил Альбус Дамблдор. Повсюду цвели и колосились неведомые растения в пузатых кадках, а в их кронах сновали немыслимые, неоново мерцающие существа. Прямо из стены, журча, бежал по горке из необработанных камней весёлый, живой водопад и с шумом разбивался о дно неглубокой каменной чаши крохотного водоёма. На глади озерца покачивались празднично-желтые, какие-то невероятно мелкие кубышки. В его водах лениво дремала небольшая кистопёрая хлористо-жёлтая змея с черными полосами и гребнем во всю спину. Герман шумно втянул воздух — чуть склонив на бок голову и покачивая хвостом, своими огромными умными светлыми глазами его снизу вверх разглядывало похожее на обезьяну косматое серебристое существо. Существо подошло чуть ближе и очень осторожно коснулось его протезной руки. Дощатый пол и стены, свежее, золотистое сено и целая армада размещенных по стенам, на полках, баночек и коробок, наводили на ассоциации с добротным фермерским бытом, простоватой сноровкой хитроумного британского крестьянства, с солнечным золотом пшеничных полей и с несмолкающим зовом сонной, влажной земли, одетой шалями туманов и зеленью вересков. Нагайна сонно обвила шею Гермионы и забралась ей под шарф, под рассыпанные по плечам густые кудри, что-то шепча про теплые шкуры двуногого детеныша, в которых так сладко дремать, вдоволь поохотившись на темничных крыс.

— Вы неверно меня поняли, Том, — взволнованно возразил мистер Скамандер, во все глаза разглядывая дующего на чай Германа, изумленно озирающуюся Гермиону, безмятежно улыбающуюся Полумну и завороженно взирающего на растения Невилла, — как он держал себя? Как звучал его голос?

— Молодо? — пожал плечами Том, — человек в маске никак не назвал себя. Он просто… сражался.

— А эти существа, вышедшие из темниц? — Скамандер сложил руки на стол, внимательно наблюдая, как змея, ревниво сипя, выглядывает из-под слизеринского шарфа Гермионы, рассеянно греящей руки о чашу.

— Они очень ослабели, когда человек в маске сжёг принесённого в жертву старейшину, — личико Полумны озарила бледная улыбка, — мертвые мозгошмыги залетали вокруг них так, будто ослепли и потерялись.

— Мозгошмыги, — озадаченно повторил Ньют Скамандер.

— Полумна называет этим словом частицы магии, источаемые людьми и мощными артефактами, — вмешалась Гермиона, — она их видит.

— Невероятно, — директор порывисто сложил руки в замок и подался всем телом вперёд, потрясенно разглядывая безмятежно напевающую что-то своё Полумну, — я слышал про последний эксперимент твоей матери. Ты была там? Когда всё…

— Да, — тепло улыбнулась пространству над головой Скамандера Полумна, — это было ужасно.

— Мозгошмыги. Ты впервые увидела их после этого? — поспешно спросил Скамандер.

— Да. Наутро, — голос Лавгуд звучал невесомо, серебристо и очень печально, — они не злые. Просто своенравные и очень невежливые. С ними надо быть строже.

— Они кажутся тебе разумными, не так ли? — улыбнулся магозоолог.

— Не разумнее стайки корнуэльских пикси, — рассеянно улыбаясь, отозвалась Полумна, нежно разглаживая вычурный рельеф лежащего у неё на коленях Ваббаджека. Посох же Шеогората в ответ лишь равнодушно безмолвствовал и отсвечивал ближним боком, — они похожи на слепней или мух, но их можно приручить.

— Очень интересно, — Ньют Скамандер откинулся на спинку кресла, с интересом разглядывая Полумну, — впервые слышу такую версию. Но магия, как колония полуразумных паразитов — это очень, очень интересная мысль. И, кстати, не лишенная логики. Как здоровье Ксенофилиуса? Он, кажется, собирался куда-то очень далеко?

— Папа с экспедицией на перевале Дятлова, — мечтательно отозвалась Полумна, — возможно, местные жители видели целый табун морщерогих кизляков.

Гермиона и Том переглянулись, деликатно кашляя и отводя глаза в сторону.

* * *

Рон, зевая, плелся в общую гостиную, скрипя стертыми деревянными ступенями и равнодушно глазея на резное узорочье лестничных столбиков. Не добравшись толком до конца он так и замер с разинутым ртом: на большом диване с ногами, обнявшись сидели четверо девчонок и тихонько пели что-то про кукушку и «солнце моё, взгляни на меня, моя ладонь превратилась в кулак». Приглядевшись, Рон непонимающе провел пятернёй по затылку — девчонок оказалось не четверо, а пятеро; просто все четверо обнимали пятую и пели, тихо и тягуче. Почти осоловев от общей беды. А пятая — некрасивая, рябая девчонка, широкая в кости, невысокая блондинка, — беззвучно рыдала, крепко зажмурив глаза, уткнувшись в кого-то красным лбом и широко открыв искаженный нечеловеческой мукой рот. Рон смутился и зашагал к поющим, но был ловко перехвачен каким-то старшекурсником.

— Не трогай, пусть, сейчас затихнет, — высокий парень в растянутом свитере отвел Рона в сторону, — ты на факультатив записался? Бери резьбу по дереву или иди к поделочникам. Копаться в машинах не советую, там контингент так себе.

— А что с этой девочкой? — тихо спросил Рон, оглядываясь.

— Семью убили, — хмуро бросил парень, — так куда тебя записывать?

— Как… убили? — ошалело прошептал Рон.

— Утюгом, Рон. Утюгом. И другими плохими вещами, — мрачно отозвался старшекурсник, доставая список и щелкая шариковой ручкой, — ты мне не юли, факультатив — вещь обязательная.

— Ее родных убили… маги? — потерянно спросил Рон и ещё раз оглянулся.

— Магглы. Бандиты, — старшекурсник зашуршал ручкой по бумаге, упираясь тетрадью о колено, — короче, ты ходишь к поделочникам. Зачарованные картины камнями, ракушками, стеклом, песком и говном мамонта. Не благодари. Сегодня в пять. И так — два раза в неделю. В среду и субботу.

Рон моргнул и снова обернулся — девчонка больше не ревела. Просто тихо-тихо пела-скулила в унисон остальным про звезду по имени Солнце.

Рон вернулся в общую спальню второкурсников, переоделся и, отыскав у окна читающего что-то Выргыргелеле, нехотя потащился на завтрак. Овсянка и приторный чай в граненых стаканах особенного воодушевления не вызывали, но Рон истребил всё предложенное и после завтрака вместе со всеми потащился на историю искусств.

Занятия проходили в пыльной, сумрачной аудитории, увешанной зачарованными копиями маггловских картин, заставленной лепными бюстами, шкафами и цветочными горшками. Вяло слушая, как интеллигентная пожилая ведьма вещает о месопотамских керамиках и особенностях манеры изображения людей и животных, Рон смотрел из окна, как по двору, гремя цепью, бродит нахохленная двухэтажная бревенчатая изба, роет снег мощными куриными лапами, а её пестрые рыжие перьевые панталоны метут снег и смешно топорщатся в разные стороны. Какой-то шутник намалевал углем на её боку «Генка лох», в остальном школьный транспорт выглядел прилично и опрятно.

По рядам пустили маггловскую книгу с красивыми, очень яркими иллюстрациями. Рон с минуту потаращился на двухстраничный разворот с расписными вазами и фигурками божков и передал дальше.

* * *

После памятных баталий в одном из коридоров Хогвартса, особо ничего не изменилось. Гриндевальду и Дамблдору ничего по поводу слепых упырей так и не предъявили. Приглашенные из Мунго специалисты официально констатировали частичную потерю памяти. Дело Гриндевальда пересмотрели международным порядком, (игнорируя все возмущенные протесты российской стороны), и официально признали его не способным нести ответственность за грехи прошлого. Дело усугубилось ещё и тем, что какой-то юродивый дегенерат из МАКУСа заявил, что это Советский Союз напал на Германию. И что во Второй Мировой победила Америка.

Занятия шли своим чередом, а литературный кружок благополучно жил своей жизнью. Часть захожан давно перегорела и отсеялась, нашлись и такие, кому тренировки Реддла показались слишком зверскими, а собственные результаты — выдающимися. Как бы там ни было, Тайный Факультет обмелел на две трети. И к концу января уже тренировался узким кругом. Тренировки более-менее устаканились и теперь были несколько четче расписаны: манипуляции с собственной магией, (замедление, остановка, запуск, накопление в разных частях тела), короткие спарринги с использованием трансфигурации, боевых, бытовых и медицинских чар. И попытки овладеть голым колдунством далёкого и манящего Нирна. Многочисленные заклятия сиродильских магов совершенно не годились для работы с палочкой и с непривычки от них гудело в ушах и ломило виски. Вообще, беспалочковая магия очень напоминала попытки рисовать пятернёй. Слабосильной и кривопалой. Легко дело шло только у отдельных граждан с богатой фантазией и пламенной верой. Такие люди особых проблем не испытывали. Разве что мучились с нехваткой магии, не успевающей восполнять саму себя в угоду буйному воображению мага. Немного подумав, Герман проверил стихийной печатью кто к какой стихии тяготеет, Тайный Факультет условно разделился на три группы и занялся совместным освоением простейших стихийных колдунств из трёх фолиантов, тех самых, принадлежащих Невиллу, Тому и Гермионе.

Загадочник бесследно исчез, а с ним исчезли и деньги Мюриэль Уизли. Впрочем, их след аврорату удалось отследить — на немаленькие сбережения почтенной супруги Эдвард Нигма организовал приют для детей-волшебников. И туда же перенаправил проценты с предприятий, долю в которых некогда имела Мюриэль. Причем, перенаправил совершенно законно. Куда делся сам Нигма не знал никто. Но болтали, будто в Фонарном переулке, в самом тупике, обосновался очень крутой частный детектив, занимающийся делами любой сложности. К слову, Фонарный переулок был знаменит тремя вещами: невероятно дешевым съемным жильём, непередаваемым смрадом нечистот и полным отсутствием фонарей. Если в Лютном Лютный вел бизнес и кутил на вырученные кнаты, то в Фонарном Лютный отсыпался. Чем бы ни руководствовался Нигма изначально, после всего пережитого он, похоже, пересмотрел свои взгляды.

Бедняга-Филч вернулся из Мунго еще более нелюдимым и склочным чем раньше. Кроваво-красный знак с его лица так и не смогли убрать. Знак Даров Смерти оплавил плоть Филча до кости, повредив часть нервов и атрофировав сразу несколько групп лицевых мышц. Сам Филч, пытаясь как-то скрыть изуродовавший его лоб рисунок-шрам, начал носить банданы: кусок пятнистой зеленой камуфляжной ткани — по праздникам и простую бурую тряпицу — каждый день.

Что касается портала в Сиродил — он закрылся. Как и почему никто знать не знал. Но Геллерт и Альбус как-то очень подозрительно и скоропостижно разжились где-то морровиндскими заклятиями. И теперь вовсю бесили Филча и старост сверхвысокими прыжками, телекинезом, как бы случайным призывом разных странных тварей и другими замечательными вещами. Также Герман случайно видел как двое друзей-товарищей пытаются прикрепить к коридорной статуе Гриффиндора бледно светящийся голубым велкиндский камень. Что немного намекало на то, что развеселый дуэт как минимум ограбил парочку айлейдских руин.

Явившийся в школу мистер Малфой, обнаружив, что его сын увлеченно косплеит какого-то Геральта из Ривии, пришел в ужас. И, волевым жестом лишив сына возможности таскать деньги с семейного счёта, отобрал у Драко всю опасную и зловредную литературу. После чего пригрозил сыну, что выжжет его с семейного гобелена и ретировался прочь. Драко вразумлением не вразумился. И, выбравшись исчезательным шкафом в Лондон, раздобыл библиотечный абонемент. И начал пожирать печатное слово абсолютно легально. По ночам, в общей спальне, при свете люмуса. К бурному недовольству окружающей публики.

Альбус Дамблдор так и не оставил своих попыток волочиться за Гермионой, таскал ей цветы и ненавязчиво занимал беседами. Что, конечно же, дико бесило Реддла. Он, кажется, совершенно рехнулся с этой своей контуженной ревностью. И теперь Нагайна, (по его личному приказу, не иначе), всюду, просто, всюду, была с Гермионой. Забиралась к ней в сумку и под мантию. Дремала на ее книгах. Тихо шипя, заползала дремать на колени, пока девчонка писала домашнее задание. И даже приползала к ней в постель, спать. Где-то через неделю убедить змею, что так делать не надо, не смог бы уже, наверное, и сам Том. Потому что змее понравилось, что её всюду таскает на себе, гладит, подкармливает и укладывает спать пахнущая книгами маленькая двуногая самочка.

Флинт же, после того как увидел, что вытворяет Дамблдор на метле, на тренировках гриффиндорской команды, как взбесился. Он люто гонял свою команду на тренировках, орал, грозил разогнать всех к чертовой матери и, кажется, был всерьёз напуган. И Герман очень даже разделял его мрачный настрой. Действительно, Дамблдор, кроме всего прочего, был чертовски хорош как ловец. И всячески это демонстрировал. К неописуемому восторгу Минервы Макгонагалл.

— Братец-ворон, — Том уселся рядом, поглядывая искоса на пишущего эссе брата, — меня давно мучает один вопрос.

— Ммм? — отозвался Герман, штурмуя учебник и мрачно поглядывая на насмешливо созерцающего его Гриндевальда. Немец занял кресло в углу и уже где-то с час с усмешкой наблюдал за Германом.

— В каком году ты умер? — Том отобрал у Германа учебник и всучил ему собственную книгу, заложенную страницей из маггловского отрывного календаря.

— В феврале две тысячи четырнадцатого, — Гера вцепился в книгу и мрачно показал невозмутимо-насмешливому немцу средний палец, — этот фаш начинает меня всерьёз раздражать.

— Мы обязаны ему бомбежками магического Лондона. Я до сих пор удивлен, что его дело пересмотрели. Почему эти остолопы из Мунго не видят очевидного? Специалисты… где они здесь разглядели лишенных памяти? Эти скоты как-то умудрились обдурить и Визенгамот и мастодонтов криминалистической менталистики, — Реддл неприязненно дернул уголком рта, — не смотри. Просто не смотри туда.

— Бесит, — скрипнул зубами Герман и тихо взвыл, зарываясь обляпанными в чернилах пальцами себе в волосы, — как же этот гад меня бесит. Вот, скажи, ты когда-нибудь хотел вцепиться кому-нибудь зубами в глотку?

— Разве это одобрил бы твой распятый бог? — как бы между прочим поинтересовался Реддл, похрустев шеей и лениво уставившись на победно ухмыляющегося Гриндевальда.

— Твоя правда, — тихо отозвался Герман, вздыхая, — но он меня всё ещё бесит.

— Поттер, дай списать трансфигурацию, — без обиняков начал Драко, ввалившись в общую гостиную.

Герман присвистнул и с многозначительным хмыканьем пихнул в бок Тома. Тот в ответ только холодно улыбнулся и сделал вид, что очень заинтересован свитком брата. Драко оскорбленно поджал губы и отправился на поиски Грейнджер. Мысленно уныло оплакивая свой шикарный седой хвост, отстриженный отцом в воспитательных целях.