Ворон (джен)

Где-то справа звенели гитарные струны. Герман никак не мог разглядеть гитариста за людским потоком. Судя по цветовым пятнам, мелькающим в просветы между людьми, там, под статуей Парацельса, сидели гриффиндорские старшекурсники. Зарокотали, запели струны и тихий юношеский голос запел, запел внезапно по-русски, чисто и отчаянно, изумляя и выворачивая душу наизнанку:

Свыше восьми бесконечность, ты, слышишь, брат,

Солнце — и лишь оно.

Утро в четыре часа, а идти с утра —

Правильное окно.

Два кислородных баллона, один рюкзак

Фотокарточка Рут.

Там, наверху, прикрывай руками глаза —

Ибо ангелы их сотрут.

— Твои упаднические настроения беспочвенны, — Том шагал рядом, прижав к груди стопку книг. На свисающую с его плеча сумку то и дело налетали какие-то младшекурсники, — у тебя есть все шансы не издохнуть раньше времени. Мировые магические сообщества не имеют собственных армий. У тебя же — армия есть. В Тёмную Эру Технологий…

— Это только разговоры, Том, — Герман шагал в толпе студентов, оглядываясь, нехотя поправляя ворот рубашки и одёргивая манжеты, из головы не шёл странный выпускник, поющий по-русски, — что могут сделать два болтуна, один из которых случайно усыновил толпу сломанных существ с нестабильной психикой? Нас сметут.

— Не сметут, — в голосе Реддла зазвенела сталь, — я написал Фенриру.

— Том. Боже ж ты мой, да что за день… Том. Не трогай оборотней.

— Поздно, Поттер. Я уже намекнул Фенриру, что в Британию вернулся Лесной Царь. Как в самых древних песнях.

— Эдди Джонсон переводится в Колдовстворец.

— А, да. Я слышала. Так странно.

— Том. Остановись. Фенрир не из тех, кто способен ждать. Он из тех клинков, которые своим адским жаром плавят ножны, — зрачки Германа дрогнули и сжались до точек, — это безумие. Я не хочу войны прямо сейчас. Война — это всегда грязь, кровь и изуродованные судьбы…

— Поттер, — Том прижал к груди книги и со свистом втянул воздух сквозь зубы, — она будет. Мне не нравится этот римлянин. Он — мощный противник. Он опасен. Император…

— Он один из Двеннадцати Царей. Я не пойду против него, — медленно качнул головой Герман, а в голосе его забрезжило изумление, — в своих не стреляют.

Голос неизвестного гриффиндорца отчаянно звенел уже где-то позади:

Свыше восьми уже нет ни спокойных дней,

Ни насиженных мест.

Это гора, и ты лишь знаешь о ней,

Что имя ей — Эверест.

Падая вниз, обними этот снег, любя

Каждый камень под ним.

Пусть три четверти века спустя тебя

Лучше найдут таким.

— В своих, говоришь… А тебя не смущает тот факт, что он единственный из вас уцелел к тридцать затертому тысячелетию? — совершенно по-волчьи оскалился Реддл.

— Том, была война…

— Уничтожил все религии…

— Хотел прекратить войны, Том.

Неизвестный гитарист пел, излучая тоску и боль, и голос его плыл над толпой:

Я тоже когда-то думал, мол, высота

Там, впереди, горит.

Моя Аннапурна смотрела на скатерть так,

Что я не мог говорить.

И всё б ничего, но проходит за годом год —

По-прежнему ни шиша.

Теперь у меня закончился кислород,

И стало нечем дышать.

— Прекратить? А может уничтожал конкурентов? Тебе нужны оборотни. Соберись и прекрати искать всем оправдание. Я больше скажу, братец ворон. Мир магов слишком узок, нас же — чудовищно мало. Ни у одного Министерства нет армии, нет спецтехники. Только авроры. Как это называется, Поттер?

Герман остановился и медленно снял очки. И сосредоточенно уткнулся взглядом себе под ноги, рассеянно жуя губы. А ведь действительно, Гера. Как это называется? Неведомый певец уже практически рыдал где-то вдалеке, в унисон своей гитаре:

Горе не в том, что никто меня не читал,

Никто не слышал меня.

Это такая, по сути, феличита,

Или, проще сказать, фигня.

Горе не в том, что играл я чужую роль

И пуст был зрительный зал,

А в том, что каждую ночь я, как Жак Майоль,

Падаю в абиссаль.

— Никто не спасет нас кроме нас самих, — Реддл шумно перевел дыхание, проводил взглядом спешащих сквозь толпу Гриндевальда и Дамблдора, склонился к уху Германа и поспешно зашептал, — подумай о них, Поттер. Как думаешь, что ждет их потомков, когда однажды магглы действительно найдут всех нас? Магглов больше. Они развивают технологии, которые нам и не снились. Они были в космосе. В космосе, Поттер.

— Я правильно понял тебя? — голос Германа похолодел, — ты хочешь уничтожить магглов?

— Смешать с нашей кровью, — скрипнул зубами Том, — наша кровь сильнее. Собирать лучших. Самых талантливых. Самых надежных. Самых. Лучших из лучших.

— Люди — не животные, Том, — начал тихо Герман.

— Не сомневаюсь, — отрезал Том, раздраженно перехватив поудобнее учебники, — порой они тупее леммингов.

— Похищения людей ради улучшения генофонда не доведут до добра, — тихо возразил Герман, — это аморально и низко.

— Мне плевать как, но нас должно стать больше, если мы хотим выжить. Как это будет происходить — лабораторным путем или естественным — мне плевать. Магов должно стать больше. Больше и качественнее. Как же я был слеп… о, как я был слеп. Загнивающие чистокровки, элита. Они сгноят нас и уничтожат. Так жить дальше нельзя.

— Знаешь… ты не перестаёшь меня удивлять, — изумленно пробормотал Герман, шагая медленно в толпе и опуская взгляд себе под ноги.

Неведомый гитарист пел всё тише и проникновеннее, а его голос невесомо волновал саму магию замка, и Герман кожей ощущал это мягкое волнообразное движение энергий:

Спустится вниз любой идущий наверх,

Свяжет свои слова.

А я статист, то есть просто один из тех,

Кто там и не побывал.

Два кислородных баллона, один рюкзак,

Взгляды из-за плеча.

Там, наверху, не забудь приоткрыть глаза,

Чтобы было о чём молчать.

— Я способен учиться, братец ворон, — криво усмехнулся Реддл, рассеянно разглядывая студентов, — грязнокровки — слабые волшебники не оттого что произошли от магглов. Дело в генетике. В дурной наследственности. Посредственность рождает посредственность. Всё в нашей крови, Поттер. Очень сложно выбираться из грязи, когда за твоими плечами — поколения доносчиков, ханжей, трусов, не имеющих своего мнения ротозеев, палачей и напыщенных ослов. Всё дело в крови. В ней остаются наследственные признаки. Мы — слепок с наших предков. Мы невольно повторяем их ошибки. Они в нашей крови. Мы. Каждый. Род Реддлов отрекся от меня, но их поганая кровь говорит во мне во весь голос, Поттер. Даже если бы меня воспитали твои отец и мать, даже если бы я рос в твоей России, учился бы не в Хогвартсе, а в твоей семинарии, без магии, без тайн… да, я бы рос другим. Возможно, верил бы и тянулся за всеми, но проклятые голоса поколений палачей и клятвопреступников говорили бы из меня.

— Том, — Герман остановился, поймал брата за руку и очень серьезно попросил, — пожалуйста. Не говори так, Том. Я уверен, не все Реддлы были подонками.

— Я проклят.

— Нет…

— Да. Проклят. И не Амортенцией, подлитой папаше…

— Том. Послушай.

— Нет, ты послушай, Поттер…

— Если бы твой род был бы действительно так плох, в нём не рождались бы мальчики, — медленно и очень тихо возразил Герман, пытливо вглядываясь в лицо Тома, — с этим утверждением, конечно же, можно спорить. Всегда найдутся люди, которые на это скажут, что я дурак, верун, наркоман, невежда, потому и несу какой-то антинаучный бред. На каждый роток не накинешь платок, это нормально. Но правда в том, что, сгнивая окончательно, род обрывается на подонке.

— Я и есть подонок, — почти выплюнул Реддл.

— Нет. Ты можешь измениться, — отчаянно замотал головой Герман, — иначе, всё произошло бы совсем не так, как произошло. Это мои наблюдения: пока в роду рождаются мужчины, у него еще есть шанс. Заметь, род Певереллов прервался и продолжался только по женской линии. Если в древней фамилии ещё теплится человечность, но не настолько, чтобы уцелеть, род имеет продолжение только по женской ветви. Это нормально. Ничто не вечно под луной. Всё когда-то деградирует. Но не Реддлы. Да, они были гниловаты, но сыновья-то у них рождались. И вообще. Я не думаю, что все Реддлы были такими гнилыми, Том. Вспомни Загадочника. Да, ему не повезло с отцом, да, он просто пучок детских травм, его можно назвать не очень-то удачным примером, но он всё-таки гений. И, в общем-то, неплохой человек.

— Это так, — прикрыл глаза Реддл, — он имеет ряд несомненно положительных качеств. Хотя, он-то Реддл только по матери.

— Да. Пример так себе, признаю… Но, знаешь, Том… ты ведь не только Реддл. Ты — Гонт. Среди Гонтов было много замечательных волшебников и неплохих людей, род, по сути, убили предрассудки и кровосмешение. А они смертельны для любого общества. А если уж по чесноку, Том, я же тебя вернул. Твоё тело воссоздано из моей руки. А значит в тебе струится в том числе и кровь Поттеров.

— Я очень устал, — бесцветный голос Реддла дрогнул, — я хотел бы родиться русским евреем в российском городе со странным названием. Не иметь магии. Ходить в музыкальную школу с придурком-братом. Я бы играл на пианино.

— Скорее, был бы народником, — улыбнулся Реддлу Гера, — ты тонкий и хрупкий. Баян ты бы точно не удержал. Думаю, тебя бы отдали в струнно-клавишный класс. И играл бы ты на домре и пианино. Пальцы как раз длинные, в самый раз для клавиш и ладов на грифе. Знаешь. Родных не выбирают. Они — часть тебя. Ты — часть их. И, пусть они и забыли, что надо оставаться людьми и что родная кровь — это родная кровь, что родных надо любить, но ты-то всё ещё способен оставаться человеком.

— Человеком, — Реддл тяжело закрыл глаза и глубоко вдохнул, пытаясь успокоить дрожь в руках, — Я. Человеком. Гриндевальд прав. Я — всего лишь жалкий нищий сирота, который так боялся темноты, что сам стал подкроватным монстром.

— Ты не монстр, Том, — светло улыбнулся Герман, заглядывая в тусклые темно-синие глаза, — ты видишь, что делал чудовищные вещи, а значит у тебя ещё есть шанс сбросить старую шкуру и отрастить новую, слепящую чешую. Ты можешь. Я верю в тебя.

Реддл зажмурился, странно качнулся вперед всем телом и до белизны в суставах вцепился в свои книги.

— Том, — осторожно позвал Герман с тревогой и аккуратно встряхнул за плечи, — ты чего, Том?

Реддл свистяще втянул воздух, его лицо исказила дрожь какой-то странной гримасы, губы его подозрительно задолжали, и он резко сорвался с места и понесся прочь. Герман с недоумение поморгал и изумленно пробормотал:

— Да что я такое сказал-то?

— Гарри, подожди, не уходи — шурша подолом и позвякивая цепочками на туфлях, Гермиона нагнала Германа, — Невилл!

— Я здесь, — почти рухнул под ноги Гере запыхавшийся Невилл и, хватая ртом воздух, уперся в колонну лбом и руками, — Га… Гарри. Мы тебя потеряли. Тут… Тут такое!

— Странное… — скептически заломила бровь Гермиона.

— Эдди, сыграй ещё.

— Джонсон, где это ты так научился шпарить по-русски? — мимо проплыла группа старшекурсников, — кстати, вон твой Поттер. Так-то их два, но со шрамом только этот.

Какой-то ухмыляющийся лохматый гриффиндорец выбрался из толпы, размахивая гитарой и весело уставился на Германа.

— Вот. Это. Патлы, — полупропел полупрочеканил, ухмыляясь, выпускник и отмахнулся от тянущего его за плечо здоровяка, — ой, и-иди, Фрэнк. Дай хоть поглядеть. Реально глазища как Авада.

— Джонсон… — предостерегающе позвал здоровяк и вцепился в локоть друга.

— А чё это ты слизеринец? — гитарист окинул Германа быстрым взглядом, — Фрэнк, он тут чё, слизеринец?!

— Да. С добрым утром, Эдди, — тяжело вздохнул здоровяк, страдальчески взирая на друга, — Гарри Поттер, ловец Слизерина. Теперь ты видел головную боль нашего капитана. Пойдем, мы же не хотим выглядеть идиотами, не так ли?

— Слизеринец, — подняв гитару, таинственн поведал скептически поджавшему губы другу веселый Эдди Джонсон, — я понял! Я просто проснулся не там.

— Ну-ну, хорошая отмазка, Джонсон, — хмыкнула какая-то старшекурсница и потащила озирающегося на Геру Джонсона прочь, — ещё ни одно из твоих пророчеств не сбылось! Так что можешь даже не оправдываться. Всё, что ты нам с Фрэнком вчера наговорил, про миры, про будущее, ты просто придумал, чтобы отмазаться от свадьбы с моей сестрой.

— Ещё не вечер, ещё не вечер, — ликующе пропел Джонсон, исчезая в толпе, — как там, говоришь, звать его брата?

— Какого брата?

— Брата Гарри Поттера, конечно же!

Невилл торопливо сунул рассеянно глядящему в толпу Герману, почти в самое лицо, свою Книгу Леса и поспешно выпалил:

— Мы с Гермионой нашли заклятье, позволяющее смотреть из глаз птиц-падальщиков. Всех сразу. Я чуть не сломал себе мозг, когда попробовал. Это… Я не представляю, чем надо быть, чтоб не утопиться в этом… Море! Океан информации! Хлещет в твой мозг!

— Надо попробовать, — расчесывая укус на шее, пробормотал Герман, — ну что, Гермиона? Не жалеешь, что не выбрала прорицания?

Гермиона как-то странно дернулась, мутно побелела и кашлянула, отводя глаза:

— Я не хочу знать будущее. Предзнание — проклятье.

— Невероятно, наша маленькая мисс Читаю Всё Подряд не хочет что-то знать, — язвительно улыбнулся Реддл, наспех суша заклинанием мокрое лицо, — ты однажды доконаешь меня, Поттер. Сначала машешь своими клешнями, а потом чудесным образом у меня лицо в саже.

— Но я не махал руками, — рассеянно покосился на него Герман, — у тебя, кстати, глаза красные. Давление, наверное. Тебе б к мадам Помфри, у тебя точно давление.

— У меня не давление, а брат кретин, — поджал губы Реддл, яростно приводя в порядок какими-то чарами подозрительно красное, припухшее лицо, — прекратите так таращиться на меня. Никогда не видели?

— Ты… ээ… — замялась Гермиона, густо покраснев, — я лучше промолчу.

— Мудрое решение, — согласился Реддл с самой ядовитой из своих улыбочек.

— Том, а у тебя правда нет девушки? — на враждебно дернувшемся Реддле повисли какие-то две когтевранки. Совершенно игнорируя заметно помрачневшую Гермиону. Одна с хитрой улыбочкой выудила из пустого декольте шелковой блузки колдографию, помахала ею перед носом сузившего глаза Тома Реддла и кокетливо вздохнула, — в любом случае, ты или идёшь со мной в воскресенье в Хогсмид, или вся школа увидит, как Том Поттер сначала рыдает над раковиной, а потом применяет к себе непростительное…

— Что? Том… — Герман замер и озадаченно перевел взгляд на когтевранок, — что?

— Непростительное? Что?

— Идите к черту. Я люблю Грейнджер, — ровно сообщил Реддл, брезгливо стряхивая с себя девиц.

— Том? Что… — неуверенно начала Гермиона и застыла, хлопая глазами и разглядывая Тома с явным подозрением. С подозрением, что он тронулся. Чуть-чуть так. Слегка.

— Здесь видно как Томми проговаривает два очень нехороших слова. И даже есть вспышка, — обворожительно пропела когтевранка, размахивая в воздухе фотокарточкой, — тебя точно отчислят.

— За всю историю Британии после Авады выжил только один человек. И это не я, — холодно сообщил Реддл и сгреб в охапку изумленно пискнувшую Гермиону, — можешь продать своё фото в Придиру. Оно будет хорошей доказательной базой для теории о том, что мозгошмыги иногда едят Темную Магию.

— Дамы, — учтиво пропел возникший за спинами девиц Альбус Дамблдор, ловко выхватил из румяных пальчиков фотокарточку, скомкал, запихнул под девчачьи вопли её себе в рот и, скроив зверскую рожу, принялся её жевать.

— Нет ничего прекраснее любви, — мягко улыбаясь, Гриндевальд обнял за талию девиц, ринувшихся с кулаками на ликующе жующего бумагу Дамблдора, — прекраснее и разрушительнее. Пробудившись однажды, она не в силах уснуть.

— Аминь, брат мой, — молитвенно сложил руки Дамблдор, не переставая жевать и умиленно взирая на яростно вцепившегося в Гермиону Реддла, на оторопело улыбающегося Невилла и на помрачневшего Германа, — о, великая и непознаваемая в своей сути сила любви. Как раскрывается цветок под первым лучам пробудившейся древней звезды, именуемой солнцем, так раскрывается и душа…

— Он не умер от авады! Он не умер, я видела! Дай! — отчаянно пискнула когтевранка, прыгая, хныча от отчаянья, мотая Дамблдором и пытаясь вытряхнуть из него остатки колдографии. Бывший директор при этом только блаженно улыбался и всем свои видом копировал блаженного Августина, которого он однажды видел на какой-то фреске, ещё в юности, — отда-а-ай, это моё! Отдай!

— Я не могу умереть. Не знаю почему, но не могу, — нехотя сообщил Том Герману и Невиллу, поспешно отбуксировав подальше так толком и не пришедшую в себя Гермиону, развернул её лицом к себе и мрачно заявил ей прямо в широко распахнутые глаза, — да, Гейнджер. Я. Тебя. Люблю. Довольна?

— Ты кошмарен, — пробормотала Гермиона, хлопая ресницами, — Гарри, твой брат кошмарен.

— Какое ещё «люблю»? Ты. Пытался. Самоубиться! Ты идиот?! — заорал Герман и вцепился себе в волосы, взирая на упрямо поджавшего губы брата с ужасом, — идиот. Нам только суицидников не хватало.

— Том, — Невилл смотрел на Реддла с ужасом, — ты правда наколдовал сам на себя аваду?

Реддл скрипнул зубами и отвернулся.

— Что, решил прогулять таким образом Снейпа? — зло сощурился Герман, — в аду он отсидеться решил, вы только посмотрите на него… Я зелье один варить не буду, понял?! Да без тебя меня наш Злодеус Злей с дерьмом сожрет! Я ж в зельях разбираюсь как полтора землекопа в ядерной физике!

— Я урод, — хрипло выдавил из себя Реддл и уставился себе под ноги, резко остановившись и жутковато шевеля желваками и мышцами шеи, — подонок и урод. Пора остановиться.

Гермиона упрямо тряхнула кудрявой гривой и решительно обняла изумленно вздрогнувшего всем телом Реддла. Том порывисто зарылся лицом в густые кудри и молча обнял девчонку.

— Сегодня точно какой-то праздник объятий, — мечтательно заметила Полумна, — привет. Все вокруг обнимаются, это так здорово. Гарри, можно я тебя тоже обниму?

— Эээ, — нечленораздельно и озадаченно отозвался Герман, расчесывая пятернёй затылок.

— На самом деле я хочу обнять Геллерта, — рассеянно улыбнулась Полумна и, напевая что-то себе под нос, уплыла прочь.

— Здравствуйте. Здравствуй, Невилл, — застенчиво улыбнулась, проходя мимо, Ханна Аббот.

— Привет, — Невилл проводил девчонку очарованным взглядом, улыбаясь, не глядя сунул Герману свой фамильный гримуар и спешно зашагал за стайкой хаффлпаффцев, — Ханна! Ханна, постой! Хочешь, покажу единорога? Он совсем ручной и ест с рук…

* * *

Герман бросил сумку в угол гриффиндорской гостиной и рухнул кулем на ближайший диван. Дико клонило в сон, параграфы из русского учебника бесконечно мешались в голове, рождая обморочную муть и тошноту.

— Литературный кружок обязательно будет праздновать Ночь Гая Фокса, — Симус уселся рядом, хлопнув от души Геру по колену, — двигай зад, сейчас Ал придёт. Он и Лерт хотят в наш кружок.

Герман зевнул и закопошился, сдвигаясь.

— Слушай, когда мы уже начнём тренировки? Собрания Тайного Факультета, конечно, уже посещают всего какие-то три с половиной хмыря, но нам нужны эти тренировки, — Симус окинул медленно заполняющуюся людьми гостиную, — Ал не знает про Тайный Факультет. Мы с ребятами поговорили тут, мы не верим Геллерту. Ал — хороший парень, но дружок у него тот ещё гад.

— Я свихнусь если не посплю. Не знаю, — Герман растекся по боковине дивана и громко зевнул, — но собраться надо.

— Мы с парнями тренируемся, — Симус рухнул на спинку дивана и заложил руку за голову, — но этого мало, вообще-то. Я приноровился контролировать силу взрывов. Там… короче, есть у нас один почти выпускник. Эдди Джонсон. Он рассчитал реальную математическую формулу для управляемых магических взрывов, представляешь? Его сегодня в каком-то крутом журнале напечатали. Гений. А на вид и не скажешь. Короче, мне помогли расчеты Джонсона. Там просто. Проще, чем когда ты делаешь это чисто на интуиции.

— Джонсон, — пробормотал Герман, сонно соображая, — Джонсон. Что-то знакомое.

В гостиную Гриффиндора ввалилась толпа старшекурсников. Забренчали струны. Кто-то играл на гитаре. Девчонки суетились и стайками покидали гостиную.

— Так вот же он, — Симус приподнялся на локте, вглядываясь в толпу, — вон тот дылда с гитарой.

Недавний гитарист из коридора устроился на подлокотнике и был вмиг окружен друзьями. Знакомо зазвенели гитарные струны, и сильный, певучий голос рассеянно зазвучал в общей суете и толчее:

Смейся,

смейся,

смейся,

дарлинг,

Сидя на тротуаре.

Если поребрик — вокруг нас Питер,

Если бордюр — Москва.

Смейся, что остаётся ещё, когда этот мир в опале, в ударе,

Когда все качают права,

когда пуста голова

Когда бесконечность давит, как пресс, сгибая нас понемногу,

Ломая пальцы, из глаз выдавливая безупречный цвет,

Молись Эйнштейну, Фейнману, Тесле или любому другому Богу,

Которого нет.

Всё равно Бога нет.

— Он гений, — восхищенно вздохнул Симус и рухнул обратно на диван, — мы показали ему наш схрон с компами. Представляешь, он практически на коленке написал нам антивирусную програму для зачарованной техники! Прямо таки взял и написал.

— Антивирусник? Серьезно? — Герман внимательнее присмотрелся к шумной человеческой массе.

— Жрон Свиридова. Программа — что-то вроде магического хищника, но состоящего из двоичного кода! Представляешь?! Он нереально крут. Его программа питается вирусами как настоящая рептилия, как-то преобразует их остатки и откладывает по всем файлам как яйца. А из яиц растут новые Жроны…

Герман привстал, пытаясь разглядеть поющего. Услышанное звучало почти нереально. Пишущий програмы гриффиндорец, обнаруживший внезапную гениальность. Русские песни из твоего, двадцать первого века. Тоже попаданец? Или хитрая многоходовочка Тзинча? Опасно. Как же опасно. Доверься не тому — и ты влип по уши. Да и неразумно доверять попаданцам. Судя по всему он знает канон и здесь недавно. Недавно. Странный диалог в коридоре не такой уж и странный, если парень таки попытался открыться друзьям, не зная, что реальность уже искажена. Опасно. Пусть он и гений, но он опасен. И может быть враждебен. Вспомни все эти фанфики, Гера, в которых юные дарования нагибают миры и плодят гаремы из женских персонажей, превращая нормальных девчонок в картонных хентайных дурочек, лопочущих про «братика». А теперь представь, что подобный любитель нагибаторства и гаремов таки угодил в нормальный социум и имеет магию. Да он же может быть опаснее бабуина с бензопилой! Нет уж, дружище. Может, ты мне и брат по попаданию, но покой моих эльфов мне дороже.

Патлатый гитарист пробежался по ладам и, хитро подмигнув Герману, запел:

Смейся,

смейся,

смейся,

дарлинг,

Вживую и на экране,

Ломай барьеры, сжигай помосты, цитадели круши —

Что ещё удержит меня на тонкой кромке, на самой грани,

Кроме последней надежды тебя рассмешить.

Что там дальше — прозрачный тумблер, Кентукки-стрейт, кукурузный виски,

И я никогда тебя не услышу — полон эфир помех,

Но даже там, на моей Аннапурне, когда уже будет тепло и близко,

Я вспомню твой смех.

Я вспомню только твой смех.

Я помню твой смех.

— А ещё мы придумали показать сценку про то, как заговорщики выбирали, кто подожжет бочки с порохом под королем и парламентом, — Симус швырнул в кого-то мятой бумажкой и сполз по-ниже, — Флинт согласился сыграть Гая Фокса. Снова. Нам, вообще, повезло, что ваш Флинт — второгодник. Он очень здорово играет. Он просто живёт на сцене.

— Да, Маркус стал бы отличным актером, — рассеянно пробормотал Герман, — учитывая, как мало магов, и как маги, порой, чванливы. Слишком чванливы, чтобы искать работу среди магглов. Да он мог бы ловко пролезть в маггловскую актерскую среду, почти не встретив конкуренции.

— Так он же говорит то же самое, — просиял Финниган, — я чему удивился… Он подаёт документы в какое-то театральное учебное заведение! К магглам! Это же точно скандал. Предки его точно не поймут.

— Молодец Маркус. Вот, вообще. Сильно, — согласно кивнул Гера, — ты лучше скажи мне, где вы костюмы брать собрались.

— А за костюмы и грим у нас отвечают девчонки со старших курсов. А Дин Томас нарисует декорации.

— Чтож, неплохо.

— А ты…

— А что я?

— Ну, это ведь ты начал все эти штуки с театром. Я думал, ты тоже поучаствуешь.

— Сомневаюсь, что меня на все это хватит, я скоро рехнусь от гранитов науки. Я ж заочно учусь ещё и в Колдовстворце…

— Ну ты и монстр, Поттер… как же ты им зельеварение сдаёшь? Они ж там… они ж монстры зельеварения!

— Ну, как-то сдаю. На проходной балл наскрести пока что удаётся.

— Ну ты и монстроид…

— Пф, мне просто брат помогает.

Старшекурсники радостно заголосили медленно разошлись в разные стороны, освобождая место. Какой-то старшекурсник картинно встал в позу хорошего крутого парня из маггловского боевика, достал из кармана мятую бумажку в клеточку. И, бормоча какую-то ересь, поводил над ней палочкой. Из бумажки, гнусно курлыкая голосом Пивза, повалила густая бесформенная пылевая масса. Старшекурсник запустил в хихикающего Эдди Джонсона бумажкой с воплем:

— Мордозавр, я выбираю тебя!

Отчего под гогот студентов из бумажки очень медленно, курлыкая и подвывая, выполз пылевой морок. Вид он принял странный: по гостиной Гриффиндора под смешки и возгласы, призывно покачивая бёдрами и шевеля бородавчатым шнобелем, поплыла неимоверно кривая и страховидная русалка. Обвисшие до пупка груди ее лениво покачивались плоскими тряпочками, а лицом она была точной копией Филча.

Губы Германа дрогнули и растянулись в широченную ухмылку. Да. Это вглядело по-идиотски и криво. Но до чего ж забавно. Весело даже. Шебутные ж вы придурки.

— О, повелитель мордозавров и Мистер Дряблый Бицепс, — пафосно возвысил голос Джонсон, медленно выходя на середину, делая одухотворенно-зверское выражение лица, сгибая в коленях ноги, откидываясь назад всем телом и с безумным хохотом старательно потрясая скрюченными пальцами над головой, — — ты исполнен могущества, но эту ничтожную тёмную тварь, что ты создал, моя гитара обратит на путь истинный!

— Я должен прекратить этот балаган, — сухо выдавил староста гриффиндорцев, поднимая палочку и направляясь к дуэлянтам.

Какой-то большеглазый второкурсник, недолго думая, ткнул в спину старосты палочкой и, ужасаясь собственной отваге, одними белыми губами выдохнул:

— Ступефай!

Староста застыл, закачался и рухнул как подкошенный.

— Ты не оставляешь мне выбора, о Эдвард из клана Джонсонов, что из Ноттингема, — пафосно и трагично загремел неизвестный заклинатель кривых рисунков, подсвечивая себе под подбородком люмосом, — но тебе не завладеть моею душой и не получить Калоши Всевластья!

— Ошибаешься! Смотри же, как я побеждаю тебя, смертный! — загремел Джонсон на всю львиную гостиную, ударил по струнам, наполняя гитару стихийное магией.

И грянул во всю глотку:

В нашей лаборатории

Туфельки-инфузории,

Микробы, бациллы, бактерии

И я — хомячок-мутант!

На мне люди опыты ставят.

И вирусами заражают.

И днём, и ночью инъекции —

Ах, до чего ж хорошо!

Я, я, я — ужасный мутант-хомячок!

Научный сотрудник в белом халате,

А ну-ка, давай ещё!

Пылевое чудище заплясало в такт, радостно скалясь и вихляя бёдрами. Гостиную накрыл шквал буйного хохота, свиста и выкриков с места. Кто-то выбрался к пляшущему чудищу, вихляя задом под музыку. Зрители с хохотом хлопали пляшущим и подначивали их ликующими воплями и шутками.

— Кого-то мне это напоминает, — пробормотал Гера, зевая и растекаясь по дивану, — всё. Майна. Я для всех умер. Меня не кантовать.