Ворон (джен)

Рон лежал и смотрел в черный потолок спальни мальчиков. По круглому своду сновали расписные кометы, живая огненная хохлома, цвели алым золотые папоротники, медленно на черном яркими пятнами гасли нарисованные звезды и сновали стаи чудесных огненных птиц.

Где-то за стенкой, уже минут пятнадцать, простуженно голосил петух. Странный фамильяр принадлежал кому-то из первокурсников и был птицей жутко драчливой и наглой. Огненно-рыжий горластый агрессор частенько забредал в чужие спальни, расхищал пожитки обитателей огненного факультета и всячески портил существование чужим питомцам.

Рон выбрался из-под одеяла и сонно вздохнул. Черные стены всё ещё тускло горели алыми и золотыми узорами живой хохломы. Волшебные звери бродили по потолку, пожирая расцветающие повсюду стилизованные пионы, маки и гроздья каких-то волшебных цветов. Жар-птицы неспешно кружили, чистили узорные перья и клевали стилизованную бруснику и черёмуху. И чем ярче разгоралось утро, тем больше тускнели светоносные узоры. Птицы засыпали, укладывая голову под крыло, невиданные звери мирно паслись в узорном разнотравье. В окна глядело простуженное осеннее солнце. Влажные после ночного дождя золотые и алые уборы высоченных клёнов осыпались в траву. Мокрый грунт дышал прелой листвой, грибами и чернозёмом.

— Эй, гении! Окно закройте! — воскликнул кто-то за спиной.

— Проветрить надо…

— Мозг себе проветри, Чинин простывший. Вы чего творите?

— Да хорошо всё, один леший — нос заложен, мне что есть сквозняк, что его нет…

Однокурсники нехотя засобирались на завтрак. Рон, поглядывая на сонно копошащихся соседей, тоже застелил постель, накрыл типовым стареньким советским покрывалом, похожим на огромное полотенце, немного повоевал с жирной перьевой подушкой, упорно не желающей укладываться треугольничком и, натянув форму, потопал со всеми на завтрак. Нашел в толпе бодро листающего учебник Выргыргелеле. Ребята болтали, девчонки вертелись, хихикали и обсуждали какую-то неинтересную девчоночью муть. Мимо пронеслась всклокоченная очкастая старшекурсница, размахивая палочкой как хлыстом и подгоняя вереницу здоровенных расписных матрешек. Огромные деревянные игрушки корчили возмущенные рожи, прыгали, жутко гремели и сердито надували румяные щёки и пухлые губы. Огромные синие глаза их обиженно хлопали ресницами и метали оскорбленные взгляды. Рон, открыв рот, вытянул шею и даже потащился следом, но был пойман за воротник старостой родного факультета.

— О, Уизли. Тебя-то я и ищу. А иди-ка ты в деканскую. Там социалку привезли.

— Кого?

— Социалку на многодетных, не тупи. Иди, забери. Или братьев можешь припахать. Если найдёшь, конечно.

— Да что ещё за социалка?! — хмуро забурчал Рон, упрямо выворачиваясь из бульдожьей хватки старшекурсника.

— Социальные наборы для многодетных семей. Пергаменты, перья, чернила и клубки цветного мохера. Если успеешь — получишь подержанные учебники на следующий год, — староста сверился со списком, — да, все правильно, Перси Уизли собирал справки… иди, короче. Только смотри, тебе будут впаривать за полцены учебник по американскому английскому, так вот ты его не бери.

— А… почему?

— Деканы всё ещё держат оборону, может всё ещё есть шанс не пустить в школу этих, из МАКУСА. Оборзели скоты. Мало того, что магглов Горбатый с потрохами продал, так теперь и этот алконавт за нас взялся. Я знал, что этот тип с водного факультета однажды подложит всем нам свинью…

— Зачем учить американский английский, если есть обычный английский? — оторопел Рон, хлопая глазами.

— Затем, чтобы заслать сюда своих скотов и пинать тебе под колено, едва попытаешься подняться, — рассеянно пробормотал студент, окидывая Рона беглым взглядом, — а, британские обыватели. Ничего-то ты не знаешь, Рон Уизли.

— Не понимаю, — в замешательстве замотал головой Рон.

— Когда по душу твоих весёлых братьев явится белозубый вербовщик, не забудьте продать свою новую Родину подороже…

— Подожди, — Рон попытался поймал старосту за локоть, но тот увернулся и быстро зашагал прочь, — что я тебе сделал?

— Ничего ты ему не сделал. Оставь его, — на плечо Рона опустилась жилистая широкая ладонь, и свеху вниз ему устало улыбнулся высоченный Гедеминас, — у Бронина беда. Родителей убили.

— Кто? Бандиты? — шокированно открыл рот Рон.

— Можно и так сказать, — уклончиво отозвался Гедеминас, а ясные серо-голубые глаза его потухли, — когда кое-кто сдал иностранным разведкам списки наших резидентов, началась… не охота на лис, хуже. Скажем так, Андрею Бронину больше некого ждать и некуда идти. Он ещё жив-то только потому что Китеж скрыт магией. Из всех детей тех покойных… сотрудников и внештатников, скажем так… уцелели, наверное, только маги. Да и те — школьники. И их, Рон, — половина Колдовстворца. Полукровки и магглорожденные… Чуешь масштабы? Колдовстворец — последнее пристанище для многих. Если впустить агентов МАКУСА и сюда — ребятам конец! С магглами-то иностранцы давно не церемонятся. Теперь за нас взялись. Пустить их к нам — сомнут.

— Авроры? Его родители были аврорами? — Рон заозирался.

— Ээ. Нет. Они были магглами, — криво улыбнулся Гедеминас, — но это не мешало им служить своей стране.

— Я не предатель, — очень тихо пообещал Рон, задрав голову.

— Ой-ли? — усмехнулся Гедеминас, снисходительно разглядывая Рона, — ты англичанин, Рон.

— Наши авроры не воюют с русскими!

— Верно, вашим магам не до нашей большой возни. Чего я бы не сказал о деятелях из МАКУСА…

— Уизли не предатели, — побагровел Рон, — я никогда не…

— Свежо предание, а верится с трудом, — равнодушно кивнул Рону капитан квиддичной сборной земляного факультета и перевел взгляд, — чего смотришь? Иди давай. Социалка. В деканской. Смотри, не перепутай.

* * *

— А когда Бату-хан подошел к стенам Китежа, весь город накрыли мощными защитными чарами, — Выр прочистил горло, завел руки за спину и закрыл глаза, монотонно продолжая, — сильнейшие степные шаманы разожгли свои костры у самой воды озера Светлояр, что у реки Люнда. Бросали пучки трав в огонь, с духами говорили. Да умолкли духи чужой земли, затаился озёрный царевич в подводных травах. И воззвали тогда степные шаманы к богам черным, что кровь младенцев пьют. И хохот черных богов поглотил души шаманов тех. Слыша хохот тот, преклонили колена волхвы Китежа и молвили так: «Возьми, воевода, само дыхание жизни нашей, да выкуй из душ наших шелом крепкий, броню волшебную, чтобы сокрыть город наш от изуверов степных, чтобы жен, да дочерей наших на поругание не дать…»

Выргыргылеле учил свой доклад по истории, ученики болтали, а Еська резался с кем-то в карты, сверкая золотым зубом и очень бурно радуясь каждой своей мелкой победе. Нутро школьной избы на куриных ножках больше всего напоминало музей древнерусского быта. Расшитые петухами белые занавески, огромная печь, ухват, пузатые горшки, крепкий стол, кряжистые лавки и даже черное, закопченное и засиженное мухами зеркало, в углу, под цветастыми рушниками: всё дышало стариной и уютом. Сидящий на печи лохматый домовой в черном армяке, сурово и властно следил за галдящими недорослями. Починяя зажатый промеж колен примус и задумчиво шевеля кустистыми русыми бровями.

Кто придумал то и дело водить всю школу по выходным строем по всяким музеям, Рон не знал, но уже успел к этому привыкнуть. Для учащихся Колдовстворца у Министерства Магии имелась какая-то своя статья расходов, поэтому студенты и преподаватели посещали все эти мероприятия абсолютно бесплатно. Магглорожденные студенты поговаривали, что до развала Союза, ученики Колдовстворца могли не платить не только за всякие музеи и театры Китежа, но и за проезд в общественном транспорте. Что даже будто бы выдавали специальные талоны, чтобы бесплатно ходить в любые маггловские кафе, кинотеатры и даже зоопарки. Правда ли это, Рон не знал, но дома очень удивились бесплатным перьям и учебным принадлежностям.

Со старшим братом же творилось что-то очень странное. Перси каким-то неведомым чудом пробрался в какую-то закрытую маггловскую школу, но не для детей, а для взрослых. Что он там делает и чему учится, дома не знали. Просто однажды в квартире не стало его вещей, а его лицо пропало со всех семейных фотографий. Одновременно, отца направили на курсы по повышению квалификации в какое-то секретное маггловское НИИ и, по результатам обучения, назначили руководителем большого министерского отдела, занимающегося борьбой с незаконным использованием маггловской техники. Близнецы же продолжали изобретать всякую веселую пакость и продавать её всем желающим. Интернациональный состав учащихся играл на руку весёлым рыжим изобретателям — их невероятно доступные по цене канареечные помадки, пришельческие жвачки и съедобные чёрные метки уже активно раскупали не только в России, но и в бывших союзных республиках.

Над головами учеников в потоках света проплыл патронус-лис. Домовой воинственно сдвинул брови, припрятал примус и трансгрессировал.

— Я не слушаю попсу. То ли дело рок. Свердловский рок-клуб… — донеслось до Рона.

— А на День Учителя приедет в школу сам Виктор Цой…

— На Енисее видели каких-то одичавших чучундр в шкурах.

— … И я им говорю: «У меня есть мысль. И я её думаю».

— В девятнадцать сорок по радио будет радиоспектакль «Король Лир», радиостанция Китежа делает нормальные программы…

— Знаю, я бабушке настроила, она только их сейчас и слушает…

— Пацаны, а вы видели фотки…

— … если склеить ободок с перьями, будет классный головной убор индейского вождя…

— А у простецов есть такая штуковина, называется министром внешних сношений…

— Свет, покажи, как ты те штуки сделала.

Тонкая, остриженная под ноль скуластая девочка-альбинос безмолвно кивнула кому-то, вскинула руки, легко взлетела её нога к уху. Девочка, зажмурившись, закружилась на одном пальце вокруг своей оси, совершая каие-то сложные балетные па. Потянуло морозной свежестью. Поношенный спортивный костюм девчонки со скрежетом застыл ледяной коркой. Лаконичный танец маленькой волшебницы всё больше и больше набирал скорость. И чем быстрее двигалась девочка, тем холоднее становилось вокруг. Ученики молча расступились, освобождая место. Танцующая без музыки кроха рассекла воздух взмахом носка. И вокруг нее взревел настоящий контролируемый снежный буран. Он ревел и осыпал снег, направляемый её движениями. Какие-то девчонки шумно окружили её, полностью скрывая из вида. Наверху, на втором этаже, старшие курсы с хохотом запускали что-то скакать по полу, отчего бревенчатые потолки дрожали, а пауки в страхе разбегались по темным углам, побросав свои ловчие сети.

— А дядя говорит, что Китеж — призрак совка и нас надо лечить медикоментозно. Дядя говорит, что мы, маги, отстали от жизни, костные и боимся меняться. Так ругались…

— А отец что?

— Да накрыл квартиру чарами Фиделиуса и всего делов. А дяде память стёр. Мы больше не знакомы.

— Жуть.

— И общаться запретил.

— У кого мои слова? Кто взял мои слова?

— Ты на них сидишь, Дим.

— Куда нас хоть везут? — подергал Рон Выра за рукав.

— В музей аврората, — рассеянно отозвался Выр и в задумчивости стукнул себе по плечу свернутым в трубку докладом.

— Зачем? Мы ж там уже были!

Выр только плечами пожал:

— Ахматовские чтения устроят, про войну расскажут, на форму посмотрим. Интересно будет.

Наверху хлопнула дверь. Рон с сомнением покосился себе за спину. С толпой детей и подростков медленно смешивались авроры. Тревожно-сдержанные и улыбчивые. Очень молодые. Очень собранные и внимательные. И ни праздно шатающимися случайными блюстителями порядка, ни обычными министерскими служаками они уже не казались.

* * *

Каминный Чертог замка Морганы озарял свет сотни каминов. Огромный каменный стол с подробной картой Британии темнел в алом полумраке древней черной громадой и источал живое тепло.

— Господа, — пафосно возгласил Черный Раджа и мазнул масляным взглядом по женской половине Лиги, — дамы. У меня отличная новость…

— У нас появится нормальный бухгалтер с высшим образованием? — с надеждой подняла глаза от книги Алая Дева. Сегодня на ней не было привычного алого фехтовального костюма, напоминающего скорее рыцарскую броню, чем спортивную экипировку. Герман залюбовался тем, как мятежное пламя сотни каминов расцвечивает алыми пятнами её короткие, взъерошенные светлые волосы. Светлые серо-голубые глаза смотрели открыто и ясно.

— Мы начнём патрулировать пабы, — невнятно пробубнил лежащий лицом в стол Агрессор. И, не поднимая лица со стола, воздел закатанную в гипс руку к потолку, — надо вернуться и хорошенько отделать тех грязных ирландцев…

— Мы не будем бить футбольных фанатов, Агрессор, — возмутилась Анна-Мария Макгрегор, Алая Дева. И в сердцах захлопнула книгу, — твои алкогольные похождения — это только твои алкогольные похождения! Мы не будем бить ирландских болельщиков только потому что они поколотили тебя и сломали тебе руку…

Герман вновь перевел взгляд на Алую Деву, на её крепкую, ладную фигуру и жилистые руки, на перекатывающиеся под загорелой кожей мышцы, на румяную от загара грудь, виднеющуюся в вырезе черной майки. Реддл пнул под столом Геру, призывая к адекватному восприятию реальности. И отвернулся, скроив скучающую физиономию.

— И три ребра, — мрачно сообщил Агрессор и обнял столешницу, стараясь устроить поудобнее свой гипс.

— Да хоть четыре! Ты их оскорблял вообще-то, Джим! — в сердцах воскликнула Анна-Мария, звонко хлопнув себе по колену рукой, — ты пел во всю глотку ту дрянную песню оскорбительного свойства и скандировал какую-то ересь!

— Тот тощий на тебя пялился…

— Представь себе, у парня есть глаза…

— Он пялился на мою женщину…

— Я больше никуда и никогда не пойду с тобой, Джим Адамс, — воинственно посулила Анна-Мария, гордо сверкнув жемчужной лазурью своих огромных глаз, возвращаясь к чтению романа, — так и знай. А адрес мой советую забыть. Иначе одной рукой ты точно не отделаешься.

— Какие страсти, — поскрёб небритую щеку Черный Раджа, — смотрю, вам не до новостей…

— Так что у тебя за новости? Ты всё-таки нашел приличную работу? — иронично улыбнулся Бледный Лорд, — или вернулся в цирк?

— Лучше! — прочистив горло, загремел таинственно сощурив подведенные тенями глаза, фокусник, — я нашел нам нового собрата по лиге.

— И… где же он? — приподнял усы-антенны Человек-Таракан и царственно развел руками, — я его не вижу.

— Меня мучает несовершенство этого мира, — по старинному каминному чертогу Морганы пронесся тихий, интеллигентный голос, мягкий и юношеский, — вы не готовы принять мою смертную оболочку. Ваши представления о прекрасном слишком несовершенны и клишированны.

— Дай угадаю, ты — моток тентаклей и задница с зубами? — весело брякнул с места Сириус Блэк и заржал, получив слабый возмущенный шлепок от сидящей у него на коленях Годивы, — Мордред меня дери, я ж угадал. Я ж точно угадал.

Из золотых искр оскорбленно соткался очень странный тип и с вызовом уставился на оглушительно загоготавшего Блэка, сложив руки на груди. Во-первых, странный человекообразный ксенос состоял из золотых кирпичиков. Треугольная голова-пирамида не имела ни ушей, ни волос, ни носа. Единственный льдисто-голубой глаз смотрел мрачно и многообещающе. Треугольноголовый поджал губы, подтянул растянутые на коленах джинсы, одернул свой черно-голубой китель с золотыми эполетами и с долей вежливой снисходительности сообщил:

— Моё имя сложно воспроизвести посредством человеческой речи. Но вы можете называть меня Космическим Прокрастинатором.

— Ок, Красти, — оскалился Блэк, откидываясь спиной на стену и громко скрипя касухой, — как жизнь, Красти?

— Блэк, будь так любезен, заткнись, — брезгливо процедил Снейп из-под пустой белой маски, — добро пожаловать в Лигу, мистер Прокрастинатор. Моё имя Фауст. Вы можете обращаться ко мне, если вам… внезапно понадобятся некие снадобья.

— Это что ещё за хуманизация масонской ложи? — зашептал Герман на ухо Алой Деве.

— Что такое масонская ложа? — также шепотом отозвалась Анна-Мария, с интересом разглядывая необычного гостя.

— Я удивлён, что вы, мистер птица, знаете про мой народ, — изумленно захлопал единственным глазом пирамидоголовый, — мы, ложи, живем в другой галактике и избегаем человеческих существ. Вселенную исцелит огранка, но рядом с земными расами этим заниматься максимально некомфортно.

— Ложи, значит, — Герман оторвал свою тушку от стула, криво усмехаясь, — прости, не хочу показаться невеждой, но не мог бы ты рассказать нам о своём народе?

— Если вы настаиваете, — смутился Прокрастинатор, хрустнул шеей и с металлическим лязгом разъехался в разные стороны, став хаотичной россыпью левитирующих золотых кирпичей, — вы всё равно не поймёте. Каждый из нас суть отдельный коллективный разум составляющих нас частей, именуемых масонами…

— Дичайшая дичь какая-то, — шепнул Реддлу Герман, — масонские ложи — раса золотых разумных пирамидок.

— Миры причудливо отражают друг друга, — криво улыбнулся из-под тонн трагического древнеегипетского грима Реддл, — мог бы уже и привыкнуть, братец ворон.

— Мистер Чумной Доктор, мистер Чумной Доктор, — свистяще зашипел сзади знакомый голос, и кто-то настойчиво вцепился Герману в подол его скрипучего плаща, — Хагрид. Там Хагрид зовет на помощь. Я один не могу, там всё очень плохо.

— Хагрид? — нахмурился Том.

Мальчишка в хэллоуинском костюме мертвого Пьеро сунул почти под самый нос Герману кровоточащее зеркало и торопливо расправил мятое жабо:

— Хагрид в Лютном. Мистер Чумной Доктор…

— Вижу, остаешься здесь, — бросил Герман, собираясь, поправляя маску чумного доктора и краем глаза успевая уловить силуэт увязавшегося следом мальчонки, — Том, пойдешь?

— Я в долгу перед Рубеусом, — глухо отозвался Реддл, и Геру обожгло саднящей унылой болью, — моё участие не обсуждается.

— Но… послушай, Том, — заметил Герман, спешно покидая собрание и сбегая по гулко гудящим щербатым ступеням. Каменная громада дышала холодом, по древним залам гуляло гулкое эхо, — ты же считал его недоумком.

— Самым большим недоумком во всем Хогвартсе был я сам, — Реддл легко махнул в стенной проём и выбрался наружу, нажав на стенной барельеф с драконьим глазом, — держись за меня. Я трансгрессирую.

— С Авалона нельзя трансгрессировать. Придется взять лодку.

— Я с вами! — упрямо заорал бегущий следом мальчишка-Пьеро, на бегу цепляя на плечо колчан с белыми стрелами и размахивая огромным подозрительно знакомым английским луком времен Крестовых Походов, — подождите, я тоже с вами!

— А ну брысь отсюда! — загремел, на бегу оборачиваясь, Герман, — назад, я сказал! Я кому сказал?! И-иди отсюда!

— Вы мне не отец! Что хочу то и делаю! — закричал маленький упрямец и исчез.

— Лодка! — рявкнул Том, — лодка, Поттер!

Герман махнул с поросшего клевером берега через лениво плещущуюся впотьмах воду и взвыл от боли, со всей дури упав животом на борт лодки. Следом из высокой травы белым комком шерсти в неё запрыгнул гибкий, взволнованный хорёк, агрессивно вздыбил шерсть, воинственно выгнул дугой своё крохотное тельце и трескуче зашипел.

— Драко? — очень тихо изумился Герман и мешком картошки заполз в лодку.

— Если Малфой так хочет издохнуть — это его святое право, — холодно оборвал возмущения Германа Том и резко взмахнул палочкой, приводя лодку в движение, — наша первоочередная задача — покинуть воды Авалона и добраться до Лютного. Если Хагриду грозит смертельная опасность, значит свершилось что-то по-настоящему экстраординарное.

* * *

Музей Китежского Аврората поражал всякое воображение. Огромные мозаики с батальными сценами, алые стены и ни одного окна. Стенды с аврорским снаряжением тридцатых годов соседствовали здесь с витринами, полными зачарованных колодок, доспехов и макетов, а стеклянные шкафы-витрины хранили в своих недрах восковых бойцов в полный человеческий рост. Одетые в немецкие платья петровских времен, в доспехи и кожанки, они все смотрели одинаково сурово и решительно. Тускло сияли лампы в круглых белых плафонах, А снаружи жил своей жизнью китежский аврорат, его коридоры, кабинеты и лестничные пролеты.

Старшекурсница вышла на середину, зябко кутаясь в пуховый платок, и прочла чуть нараспев:

Когда погребают эпоху,

Надгробный псалом не звучит.

Крапиве, чертополоху

Украсить ее предстоит.

И только могильщики лихо

Работают, дело не ждет.

И тихо, так, Господи, тихо,

Что слышно, как время идет.

А после она выплывает,

Как труп на весенней реке,

Но матери сын не узнает,

И внук отвернется в тоске.

И клонятся головы ниже.

Как маятник, ходит луна.

Так вот — над погибшим Парижем

Такая теперь тишина.

— Этот стих Анна Ахматова написала в Санкт-Петербурге, осенью 1940 года, в Фонтанном Доме, — старшекурсник кашлянул в кулак и поднял глаза, — нацисты оккупировали Францию и были близки к наступлению на Советский Союз как никогда раньше…

— Роня, — позвал шепотом Елисей и подергал Рона за рукав, — Рон, смотри…

Все стены, полы и потолок музея медленно, но верно загорались хитроумными узорами и совершенно нечитаемыми раннекириллическими письменами серебристо-белого цвета. Как по щелчку пальцев, все восковые фигуры авроров древности зашевелились, защелкали магнитными защелками витрин и ненавязчиво сошли на пол, смешиваясь с учениками. Глаза восковых кукол разгорались ослепительно-белым и медленно затухали, чтоб запылать с новой силой. Снаружи что-то громыхнуло, ропот голосов загремел, дробясь о стены. И всё накрыла ватная тишина. Входная дверь просияла и исчезла. Восковые стрельцы совершенно синхронно, с глухим лязгом, наложили неизвестные Рону чары на свои секиры и окружили детей плотным безмолвным кольцом. И замерли, обратившись лицом к стенам и синхронно приняв боевую стойку.

Недавний домовой в черном армяке деловито устроился рядом с бронзовым Троцким и с сомнением поскрёб пятернёй бороду. Бледный старшекурсник склонил голову на бок и продекламировал усталым надтреснутым голосом:

И в пестрой суете людской

Все изменилось вдруг.

Но это был не городской,

Да и не сельский звук.

На грома дальнего раскат

Он, правда, был похож, как брат,

Но в громе влажность есть

Высоких свежих облаков

И вожделение лугов —

Веселых ливней весть.

А этот был, как пекло, сух,

И не хотел смятенный слух

Поверить — по тому,

Как расширялся он и рос,

Как равнодушно гибель нес

Ребенку моему.

— Этот стих Анна Ахматова написала в 1941 году. И назывался он «Первый дальнобойный в Ленинграде». Стих описывает первый авианалет нацистов на Ленинград. За три года немецкая авиация совершила 272 воздушных налёта (из них 193 ночью). Было сброшено 69 613 зажигательных и 4686 фугасных бомб. Воздушная тревога объявлялась в городе 642 раза, и длилась в общей сложности 702 часа.

— Немецкие самолёты базировались в районе Гатчины и Сиверской, — медленно подняла глаза какая-то девчонка и сложила лист, по которому читала, — а также в районе Любани, Пскова и Тосно. Магглы не знают, но величайшая трагедия советских магов заключалась в том, что на каждый самолет нацистов пособниками Гриндевальда были нанесены специальные рунические печати, позволяющие бомбить в том числе и объекты, защищённые магией.

— За июль и август 1941 года на Ленинград было совершено 17 групповых авианалётов (8 днём и 9 ночью). При этом к городу прорвалось незначительное количество самолётов от общего числа участвовавших в налётах. В сентябре было совершено 23 групповых налёта (из них 11 днём), в октябре — 18. В начале 1942 года авианалёты прекратились. В целом авианалёты носили беспокоящий характер, ни один мост через Неву не был разрушен, равно как не пострадал Смольный и здание НКВД на Литейном.

— Они нас закрыли и навесили какие-то чары, — оживленно зашептал на ухо Елисей, — что происходит-то?

— Снаружи большая магия, — шепнул Выр и качнул головой, — не мирная магия. Сильная. Голоса из Верхней Тундры говорят Выргыргелеле: «Не ходи наружу, там ходят жизнь и смерть. И говорят языком силы». А ещё говорят: «Проданные ловят продавшего и судят судом скорым, огнём и молнией».

— Ленинград был блокирован немецкими войсками, (под командованием фон Лееба), с юга и финскими с севера. Тем не менее, финская авиация не наносила ударов по самому городу в границах тех лет. Лишь в начале 1944 года, а точнее 21 февраля и 10 марта, финские самолёты произвели бомбардировку советских аэродромов в северных предместьях Ленинграда: Горская, Касимово, Левашово, Юкки. Также историки упоминают налёт 4 апреля 1944 года 35 бомбардировщиков из Йоэнсуу, которые натолкнулись на плотный огонь советской ПВО и не смогли прорваться к городу…

— К началу блокады в городе имелось недостаточное для длительной осады количество продуктов и топлива. Единственным путём сообщения с Ленинградом оставался маршрут через Ладожское озеро, находившийся в пределах досягаемости артиллерии и авиации осаждающих, на озере также действовали военно-морские силы противника. Пропускная способность этой транспортной артерии не соответствовала потребностям города. В результате этого начавшийся в Ленинграде массовый голод, усугублённый особенно суровой первой блокадной зимой, проблемами с отоплением и транспортом, привёл к сотням тысяч смертей среди жителей.

Снаружи сухо затрещало. Странному электрическому звуку сопутствовали оглушающая вонь паленого мяса и нечеловеческий вой, тонущий в каких-то ватных помехах.

— Что происходит? — испуганно заозирался Рон.

— Не понимаю, — также шепотом отозвался Елисей, — но воняет жуть как.

— Замолчите, пожалуйста, — жалобно попросили какие-то девочки, — ничего ведь не слышно! А у магглов ни про стихи, ни про вот это всё сейчас не услышишь… там вообще этого всего нету! Только гадость всякая и про бандитов! Дайте послушать!

Гедеминас зашуршал бумагой и его красивый, звучный голос поплыл между стеллажей и витрин:

А вы, мои друзья последнего призыва!

Чтоб вас оплакивать, мне жизнь сохранена.

Над вашей памятью не стыть плакучей ивой,

А крикнуть на весь мир все ваши имена!

Да что там имена!

Ведь все равно — вы с нами!..

Все на колени, все!

Багряный хлынул свет!

И ленинградцы вновь идут сквозь дым

рядами —

Живые с мертвыми: для славы мертвых нет.

Пухлощекая Бойчук смущенно улыбнулась толпе и немного сбивчиво продекламировала:

Ноченька!

В звездном покрывале,

В траурных маках, с бессонной совой.

Доченька!

Как мы тебя укрывали

Свежей садовой землей.

Пусты теперь Дионисовы чаши,

Заплаканы взоры любви…

Это проходят над городом нашим

Страшные сестры твои.

Стены задрожали, осыпая алое крошево. Дети озирались и тревожно шептались. Безмолвные восковые древнерусские витязи с глухим лязгом синхронно преклонили колени. Из глазниц и ртов восковых кукол с тихим шепотом зазмеились капли крови.

— Големы выпускают заключенных в них магов, — испуганно зашептал кто-то, — смотрите!

Снаружи что-то утробно взревело и всё затихло. Просияв белым, сами собой вернулись на свое законное место дверные створки. Восковые витязи нехотя возвращались в свои витрины. Царившая повсюду ватная тишина будто надорвалась, и Рона почти оглушил гуляющий снаружи гул голосов. Белые световые печати затухали, а восковые фигуры медленно занимали свои места, безмолвно подгоняли друг друга и толкались.

Какой-то аврор заглянул в музейный зал и тотчас же закрыл тяжелые створки.

— Это что вообще было? — Рон и Елисей переглянулись.

— Наверное, систему безопасности тестируют, — какой-то чернявый незаметный мальчишка-ботаник поправил очки и осторожно протянул Рону руку, — а я Веня. Веня Вельдман.