Фрагменты (гет)

— Он что, роман завел?

— Ну может и завел. Он же все-таки человек.

Колючее раздражение кипит, бушует, накатывает волнами, разъедает изнутри — становится больно физически.

Черт возьми, Багира, мы же тоже люди, мы тоже чувствуем, мечтаем, желаем.

Все — но, кажется, только не она. У Бати очередной роман с какой-то молоденькой смазливой смежницей; Дана с завидной регулярностью меняет кавалеров; Бизон старательно выстраивает свою личную жизнь; тихой ревностью давится Ума. Они все за стенами КТЦ, за пределами боевых задач — просто люди, со своими эмоциями, слабостями, страстями. И только Багира — такая родная, такая своя — все равно остается неприступной, недосягаемой, будто стальная броня вмонтирована в саму ее способность чувствовать — чувствовать что-то большее, чем дружеские привязанности, страх за своих ребят, почти что семейную сродненность.

Это душит, это разрывает, это медленно его убивает.

Это — почти-ненависть, густо замешанная на запылившейся недодружбе сроком в страшно-вспомнить-сколько лет, на болезненно-остром притяжении и осознании абсолютной невозможности.

Но самое главное — это, кажется, окончательно провально и ничуть не взаимно.

— -

Глухие удары рвут тишину спортзала расстрельными хлопками. Кулаки вминаются в боксерскую грушу словно в пластилин; дышать решительно нечем.

Перед взглядом от запредельного напряжения — слепящие вспышки, прохладные морские глаза и красная пелена удушливого отчаяния.

Больно.

— -

Тесная душевая переполнена плотным горячим паром до самых краев — кажется, вот-вот выйдет из берегов.

В туманной смутности — только тонкий силуэт неясной тенью, всплески гибких рук, дождливый шорох капель из душа.

Влажно, душно, сладковато пахнет лавандой — запах заползает в легкие мягким облаком, распыляется внутри тонкими цветочными нотами.

Жарко.

— -

Это их странная, на самой грани, молчаливая игра: он бесшумно наблюдает за ней, будто веря, что она не заметит; она делает вид, что ни о чем не догадывается.

Наблюдать. Представлять. Фантазировать. Задыхаться от невозможности.

Отчетливо отдает мазохизмом. Хотя, наверное, немое обожание, щедро разбавленное неправильно-диким влечением, уже само по себе мазохизм.

— -

— Рит, ну вот что ты творишь, а?

Смотрит на нее напряженно-больными глазами. Сейчас, в минуту запредельной сокровенности, искренности — никаких позывных, только надломленно-испуганное «Рита»: на подкорке застывшим кадром — захватчик, прикрывающийся Багирой как живым щитом; у самого горла — тусклое лезвие прижатого вплотную ножа.

— Обалдел совсем? Дверь закрой!

Морские глаза затапливает вспыхнувшим возмущением. Кот послушно захлопывает дверь — только не с другой стороны; для верности щелкает задвижкой, отсекая их окончательно от параллельной реальности.

Смотрит на Багиру не отрываясь — без камуфляжных лат, без своей извечной недоступной строгости, в одном лишь пушистом полотенце, с лихорадочно блестящими глазами и с залепленной пластырем царапиной на щеке.

Закипает.

Страх, злость, недопустимость, запретность — волны накатывают одна за другой, размывают границы реальности и рамки дозволенного.

— Рит, ну что тебя понесло к этим бандитам? — Еще из последних сил держится на тонкой грани осмысленности. — Тебя как переговорщика позвали, договориться с ними, и все!

В его морских — неуправляемо-яростный горячечный шторм. В ее — теплая безмятежность полного штиля.

— Капитан-лейтенант Ионов, вы собираетесь отчитывать вышестоящего по званию? — В голосе — не теплый бриз, шквальный арктический ветер. — Да еще и в таком, — ладонь рассекает перегретый воздух раздраженно-резко, — неподходящем месте?

Он пугающе молчит. Движется с хищной неслышимой вкрадчивостью. Руками упирается в холодные кафельные квадраты по обе стороны от ее обнаженных плеч.

— Ну и долго ты надо мной собираешься издеваться? — на грани шепота, разгоряченно-яростно.

Теперь молчит она. Сглатывает судорожно.

— Прекрати. Это уже не смешно, — чеканит привычно-властно, только голос предательски срывается на беззащитную тихость.

Он всегда был ее больной точкой. Он всегда был ее слабостью. Он, только он один способен сделать ее такой уязвимой — и от этого жутко так, что застывает дыхание.

— Ну так останови меня, — почти шипит, ввинчиваясь пальцами в мрамор ее плеча.

По-прежнему молчит. Не двигается. Дышать получается через раз.

А в его взгляде — вспышками отблески недавнего страха. Страха за нее. Того самого, не-товарищеского, испуга — так не боятся за своих приятелей, друзей, командиров.

Яростный шторм выкидывает в безумие мощной волной цунами.

— -

Его поцелуи на светлой коже — красноватыми всполохами; ее пальцы в его плечи врезаются почти что до боли. Приглушенные стоны в его горячей твердой ладони гаснут беззвучностью; а у него в гортани невыносимо-сладостным жаром ее имя закипает до оглушительности — РитаРитаРита…

— Рита… — едва слышной глуховатой охриплостью, горячечным шепотом — имя распадается на тихие отзвуки, жаркие выдохи, крупную дрожь — эта дрожь по позвоночнику проходится разрядами тока, заставляет содрогнуться до самого основания, выбрасывая в раскаленную, ослепительно-темную пучину бессмысленности.

Взрываются.

— -

В морских глазах тонут осколки реальности.