Остров Веры 2 (джен)

Антон проснулся, когда солнце уже поднялось и, ворвавшись в маленькую комнату, осветило царящий в ней хаос. Стопки книг в художественном беспорядке на стуле, на компьютерном столе, на подоконнике. Сброшенная прямо на пол одежда. Посреди этого безумного бардака на старом кресле с выгоревшей зеленой обивкой сидела Вера, забавно подогнув под себя ноги. Солнечные лучи запутались в ее волосах, отчего над головой сиял слепящий ореол. Вера читала, уткнувшись в планшет. Левой рукой она терла подбородок, выставив его чуть вперед. На плечи девушки была накинута рубашка Антона, и это привело его в умиление.

— Ой, ты проснулся? — встрепенулась Вера и тут же испугалась. — Боже, ты давно за мной наблюдаешь?

— Тебе идет моя рубашка, — Антон улыбнулся в ответ.

— Хах! Мне всегда шли чужие вещи, — засмеялась в ответ Вера, обнажив ровные, белые, чуть влажные зубы.

Они пили на кухне терпкий чай, намазывали на печенье смородиновый джем и непринужденно болтали.

— Даже не знал, что ты такая замарашка. — Антон попытался вытереть джем со щеки Веры.

Она уворачивалась, смеялась и сквозь смех отвечала ему:

— Не надо, не надо, я еще запачкаюсь.

За окном холодный ветер обрывал последние листы с деревьев, готовя их к суровым зимним холодам. Ледяное солнце запуталось в голых ветвях. А на маленькой уютной кухне было тепло и радостно.

— Что это ты читала с утра? — спросил Антон.

— Наши контракты, — ответила Вера. — Могу сказать, что Ильин был прав. Это действительно твой шанс сделать отличную карьеру ученого. Ты окончательно принял решение насчет работы в корпорации?

— Знаешь, если бы в «Ана Ката» пригласили меня одного, я бы, наверное, отказался. Без тебя ничего не имеет смысла.

Это прозвучало так неожиданно. Вера резко отвернулась к окну, боясь, что Антон по выражению ее лица может неправильно истолковать ее мысли. Она торжествовала. Да, она чувствовала себя победительницей. Антон готов ради нее отказаться от карьеры, от шанса, который выпадает раз в жизни. Но сказала совсем не то, о чем подумала:

— Какие глупости. Это твой проект и это твое право закончить работу над ним. Это дело всей твоей жизни. Не смей даже думать о том, чтобы отдать кому-то то, что принадлежит тебе. В конце концов, без тебя этот проект вообще может умереть.

— Слава богу, мне не придется делать выбор между карьерой и тобой.

— Кстати, сегодня праздник — Рождество Пресвятой Богородицы. Давай сходим в церковь.

— Ты серьезно? По-моему, в московские старые церкви сейчас ходят только туристы и богомольные старушки.

— Я не богомольная старушка, — засмеялась Вера, — просто чувствую, что мы стоим на пороге изменений в жизни, и я должна внутренне получить какое-то понимание, что мы поступаем правильно. Ну не знаю, как объяснить.

— Хорошо, хорошо. Мне все равно куда идти, если ты рядом. — Антон взял ее руку и прислонил маленькую ладошку с длинными пальцами к своим губам.

На улицу они вышли уже после обеда. День выдался прохладный, но солнечный. До центра города доехали на метро. У храма Христа Спасителя, что на Волхонке, перед шлагбаумом собралась толпа людей, жаждущих войти внутрь. В воздухе разливалось спокойствие и умиротворенность. Солнечные отсветы горели на золоченых маковках храма, на стенах, облицованных белым мрамором. Антон с любопытством рассматривал людей. Женщины в длинных юбках и платках на головах, мужчины, осеняющие себя крестом и глядящие странным просветленным взором куда-то вверх, будто видят там, вверху, нечто приводящее их в состояние счастливого блаженства. Антон непроизвольно вслед за ними поднял глаза. Вера тоже посмотрела вверх, но увидела лишь купола храма на фоне прозрачного голубого неба. Она видела, что ее спутник чувствует себя чужим, инородным телом среди прихожан, но говорить ничего не стала, давая возможность ему самостоятельно проникнуться атмосферой праздника. Сама же Вера органично вписалась в среду прихожан и быстро нашла с ними общий язык.

— Почему не пропускают? — спросила она, и тут же несколько человек откликнулись.

— Народу много внутри.

— Вечерня сейчас начнется.

— Храм, говорили, вмещает аж пять тысяч прихожан.

— Так там и есть пять тысяч внутри.

— Да больше там, больше пяти тысяч, душно от свечей и кадила.

— Не пять тысяч вмещает, а десять. Я точно знаю.

Вера вдохнула прохладный воздух всей грудью. А небо над Москвой чистое, голубое, синь бездонная. В напоенном солнцем воздухе птичий гомон и колокольный звон заливается, возвещая о радостном празднике. На ней прозрачная, почти невесомая шаль, вышитая белыми цветами, которую купила тут же, в церковной лавке. Девушка улыбалась, хотя праздник омрачался тем, что Антон не в состоянии был разделить ее настроение. К толпе возле шлагбаума подходили все новые и новые люди.

— С праздничком всех, а служба идет уже?

— Идет служба, вот и не выходит никто.

— Выходят потихоньку. Не каждый до конца в такой духоте отстоит.

Народ оживился, на столбе загорелся зеленый сигнал, и шлагбаум откинулся в сторону, пропуская всех страждущих в церковный двор.

— Платок, платок надевай.

— Да не толкайтесь вы!

— С праздничком, православные!

Внутри храма, за высокими деревянными резными дверями, девушки в белых одинаковых косынках и майках с надписью на спине «волонтеры» встречали вошедших и направляли ко внутренним решетчатым воротам. Лица у всех девушек приветливые, благостные.

Решетчатые створки ворот, окрашенные золотом, с замысловатым узором и крупной, в две ладони, с витым наконечником ручкой распахнуты настежь. Прямо у ворот уже стояли люди. А дальше за ними плотная толпа, заполнившая огромное помещение. Хоровое песнопение красивыми переливами неслось к самому потолку, где в облаках купались ангелочки с прозрачно-белыми крылышками.

— Красиво, правда? И торжественно сегодня, — прошептала Вера, перехватив взгляд своего спутника. Она взяла его за руку и потащила вглубь толпы. Но даже протиснувшись почти в самую середину зала, им почти ничего не было видно. Лишь иногда вдали, возле престола, над головами проплывал высоко поднятый золоченый крест, обозначая, что там происходит праздничное действо. Ближние к алтарю ряды по невидимой команде начинали кланяться и креститься, а за ними следующие. И так дальше до самых последних рядов, что стояли у входа. Из глубины неслось:

— Днесь неплодная врата отверзаются и дверь девическая Божественная пред грядет… Днесь всемирных радости провозвещение, днесь возвеяша ветре, спасения провозвестницы, естества нашего разрешается неплодство. Днесь неплодная Анна рождает Богоотроковицу.

Вера внимала каждому слову, будто ждала каких-то ответов. Но сосредоточенное ее лицо говорило, что никаких ответов она не слышала.

— Пресвятой, Пречистой, Преблагословенной Славней Владычице нашей Богородице и присно Деве Марии... — запел хор.

И тут же торжественный голос святейшего патриарха, перекрывая хор, громогласно вознесся над головами:

— Господь призвал нас к подвигу деятельной любви, запечатленной в самоотверженном служении ближним, а наипаче тем, кто особенно нуждается в нашей поддержке: страждущим, больным, одиноким, унывающим. Если этот закон жизни, который так ясно был представлен и выражен в земной жизни Самого Спасителя, станет достоянием большинства, то люди будут по-настоящему счастливы. Ведь служа другим, человек обретает несравнимо больше, чем отдает. Сам Господь входит тогда в его сердце, и через приобщение Божественной благодати меняется вся человеческая жизнь. Как без труда нет святости, как без Голгофы нет Воскресения, так и без подвига невозможно подлинное духовно-нравственное преображение личности. Поздравляю с праздником Рождества Пресвятой Богородицы!

— Зачем нужно вести службу на старославянском языке, который не понимает большинство из присутствующих? — шепотом спросил Антон.

Вера не ответила и приложила палец к губам. Она верила, что праздник трогает душу Антона, просто он переживает все по-своему. Разве может такая красота оставить равнодушным? Над алтарем в честь праздника соорудили венок из белых роз. Мерцали золотом развешенные по расписанным стенам хоругви. Песнопение, отблески свечей… Какая же красота! Вера подалась вперед всем телом, внимая каждому звуку.

— Ныне Силы Небесные с нами невидимо служат, — голос прозвучал грозно и повторился уже внутри ее головы, — невидимо слу-у-у-жа-а-ат...

Иконы на стенах вдруг покачнулись, задрожали, словно мираж. Из белых роз вырвались белые голуби с пышными белыми холками и взлетели, кружа спиралью, вверх, к куполу, к розовощеким ангелочкам. И стали биться в стекла окон, пока на белоснежных крыльях не появились красно-кровавые пятна. Они, отчаянно взмахивая окровавленными крыльями, переворачиваясь в воздухе, один за другим падали вниз, забрызгивая прихожан своей кровью. Но те будто не замечали ничего и продолжали кланяться и креститься. Белые цветы медленно пропитывались кровью, пока не стали полностью красными и с них не стали капать кровавые капли вниз, на воспарившего пред золотыми вратами над головами прихожан патриарха. Кровавые капли стекали по его красной мантии, расшитой золотыми крестами. Это последнее, что увидела Вера перед тем, как ее силы покинули ее.

На улице Вера пришла в себя и, схватив обеими руками за куртку Антона, забормотала непослушными губами:

— Там мертвые голуби падали из-под купола. Белые голуби. И на них была кровь. Красное на белом.

Антон обнял ее и притянул к себе.

— Все хорошо. Мы уже ушли оттуда. Теперь все будет хорошо.

Вера резко оттолкнула его и несколько секунд пыталась понять, где она находится.

— Как я тут оказалась? — удивленно оглядываясь, спросила она, сообразив наконец, что сидит на ступеньках возле церкви.

— Ты начала терять сознание… Я так испугался… когда ты с мертвенно-бледным лицом повернулась ко мне и начала медленно оседать на пол. Я подхватил тебя и вывел из толпы. Возле дверей подбежала девушка-волонтер. Она помогла вывести тебя на улицу и усадить на ступени перед храмом. Тебе лучше?

— Да, уже лучше. Наверное, в церкви было слишком душно, — Вера пыталась успокоить саму себя, но это у нее плохо получалось.

— Ты прости, я, наверное, своим видом испортил тебе настроение. Знаешь, не сложилось как-то у меня с церковью, несмотря на то, что по настоянию бабушки в детстве я был крещен. Помню, как сопровождал бабушку за несколько месяцев до ее смерти, уже ослабевшую, с мелко дрожащими морщинистыми руками, в церковь. Священник после прочтения молитвы, раскачивая кадило, вошел в толпу прихожан и направился прямо ко мне. — Антон выдержал паузу и посмотрел на Веру.

— И что было дальше?

— Он грозно посмотрел на меня и закричал: «Руки из карманов вынь, отрок, ты в Господнем храме!» Я поймал на себе укоризненные взгляды окружающих людей. Они даже расступились, отстранились, будто выявили чужака в своей стае. Мои руки действительно были в карманах, вот только как священник мог это увидеть издалека? Я стоял посреди осуждающе-молчаливой толпы, и мне вдруг стало страшно. Страшно и неуютно. Благовонный дым из кадила от воскурения фимиама душил и вызывал головокружение. Я решил, что священник намеренно выбрал меня как жертву для назидания. Даже если бы мои руки были не в карманах, меня все равно бы осудили.

— Это действительно неприятная ситуация.

— Сложно сказать, как бы я поступил, случись такое сейчас. Возможно, послушался бы, вынул руки из карманов и потупил взгляд, изображая покорность, чтобы от меня отстали. Во всяком случае, не придал бы такого значения инциденту. Но тогда внутри меня все вскипело. Я разозлился и демонстративно выбежал из церкви. Дождавшись бабушку на улице, получил нагоняй еще и от нее. На первый взгляд, пустяковая совсем история, которую другой давно бы забыл, осталась в моей памяти на всю жизнь как негативный опыт, который я не хотел бы повторять.

— Теперь понятно, почему ты стал воспринимать церковь как атавизм и рудимент человеческой цивилизации. — Вера попыталась улыбнуться, но глаза ее были печальны.

— Ты можешь идти? Пойдем прогуляемся пешком, — предложил Антон, желая как можно быстрее покинуть церковный двор.

— Пойдем, конечно, — ответила Вера.

Они перешли на другой берег Москвы-реки по Патриаршему мосту. Антон говорил без остановки, стараясь отвлечь Веру от негативных мыслей. Он вспоминал общих друзей, их университетские проделки и смешные студенческие истории. Вера слушала молча, лишь изредка кивая в знак согласия, или отделывалась короткой фразой: «Да, помню». Неожиданно она перебила Антона:

— Послушай, а если ты не согласишься работать на «Ана Ката», то что? Они ведь не собираются вернуть экспериментальный образец «Временатора» и все расчеты и схемы, которые принадлежат тебе и в данный момент находятся в корпорации.

— Но мы же решили принять предложение «Ана Ката», и, думаю, они знали наверняка, что мы согласимся.

— Потому что поняли, что ты находишься в безвыходном положении?

— Я не понимаю твоих вопросов, мне казалось, что мы обо всем договорились и приняли решение. Если бы во время беседы с Ильиным я отказался от сотрудничества, то, наверное, он предложил бы какие-либо новые условия. Хотя, мне кажется, они предусмотрели все.

Антон не стал говорить, что «Ана Ката» предусмотрели даже место работы для Веры, закрыв сразу вопрос насчет их отношений. Это и так было понятно. Вера, подумав, согласилась:

— Конечно, условия контракта фантастические. На твой проект будет работать целый Завод, полное и практически неограниченное финансирование. Вот это меня и настораживает.

— Что именно тебя не устраивает?

— Я не могу объяснить, но внутри неприятное чувство тревоги, когда я начинаю об этом думать. Будто мы совершаем ошибку, которую потом невозможно будет исправить.

— Успокойся, все неприятности позади. Просто жизнь дала резкий разворот, и ты не успела к этому адаптироваться. Мы вместе, и это самое главное. Ты же сама говорила, что внутри каждого из нас есть остров Веры, который дает нам опору и защиту, и позитивные мысли делают этот остров сильнее. Страх неизвестности плохо на тебя действует.

— Ты помнишь все, что я говорила? — хмыкнула Вера, услышав из уст Антона свои собственные слова, некогда сказанные ему.

— Не все, только самое важное. Ну же, улыбнись.

Вера попыталась улыбнуться, но у самой внутри все переворачивалось от ужаса. Грядет нечто нехорошее. Она пришла в церковь, чтобы получить успокоение, но страшное видение во время праздничной службы внесло в ее душу смятение. Необъяснимые сомнения, возникающие по поводу контракта с корпорацией «Ана Ката», стали казаться совсем ненадуманными.

Должно произойти нечто ужасное, но она не могла понять, откуда исходит угроза. Красное на белом. Безумное видение окровавленных белых голубей породило внутри нее фиксированную фразу. Красное на белом. Почему эти слова застряли в мозгу и возникают снова и снова? Что это? Какой-то знак? Обсуждать далее все это с Антоном не имело смысла. Вера постаралась скрыть беспокойство и, прислонившись щекой к плечу своего спутника, сказала:

— Хочу мороженого.