Семейные ценности рода Блэк (гет)

В Шотландии ощутимо холодает с первым днем зимы, и профессор Граббли-Дерг даже переводит свои занятия со свежего воздуха в специально выстроенный павильон. Сонные в утро понедельника гриффы медленно бредут за магозоологом, толкая друг друга рюкзаками и сумками. Флинт, Сольвейг и Вуд завершают процессию, оказываясь в самом ее хвосте, потому что прослушали сообщение преподавателя о смене места проведения урока (Вуд) и потому, что вообще на этом объявлении во время завтрака не присутствовали (Флинт и Сольвейг).

— Мы продолжаем изучение магических зверей, отнесенных Классификацией Министерства магии к Четвертому классу опасности, — объявил Граббли-Дерг, подводя студентов к вольеру. — Пожалуйста, встаньте полукругом, чтобы всем было видно!

— Было бы здорово, профессор, если бы нам на каждом занятии было видно зверей, про которых вы рассказываете! — заметила Джордан, и молодой преподаватель несколько растерялся. Зато Флинт нашелся очень скоро:

— Джордан, если ты так сильно жалеешь, что на твоих глазах так до сих пор никто и не умер, то не переживай, на Т.Р.И.Т.О.Н.е по ЗОТИ кто-нибудь из ваших непременно скончается, и твоя мечта увидеть фестрала наконец-то сбудется.

— Что вы такое говорите, мистер Флинт! — возмутился Граббли-Дерг, когда грифферша вспыхнула всем лицом и замолкла.

— Эй, они и мои одноклассники, — тихо сказал Вуд. — И про фестрала тогда не Джордан говорила, а Рамонас.

Флинт лишь плечами пожал:

— Один хрен, только в другой руке.

Сольвейг хмыкнула.

Магглокровок в Дурмстранге не было, так что услышать в казарме что-то и впрямь крепкое она не могла. Этот пробел в ее словарном запасе с удовольствием восполняла на каникулах Тея, которая заворачивала так, что, она невольно улыбалась этой мысли, Сольвейг казалось, что Тея говорит на каком-то другом языке, не на букмоле. И даже не на нюношке. Как значительно изменилась ее речь, когда у Теи появился Даниэль, ради которого стоило быть лучше, Сольвейг не смогла не заметить. Определенно, Мастер Эрвик положительно влиял на ее подругу.

— Итак, минуточку внимания! — объявил профессор Граббли-Дерг, когда все распределились вокруг него и вольера, из-за которого вдруг вышел смуглый черноволосый мужчина с темными глубоко посаженными большими глазами. Он был одет в кожаный защитный костюм и рабочую мантию, кое-где подремонтированную. — Это мистер Аристидис Дусманис, мой греческой коллега-магозоолог. Сегодня он привез для нашего занятия своего любимого подопечного.

— Это... грифон? — неверяще спросил Данбар, когда зверь в вольере поднялся на лапы и потянулся, как кошка. Ну, он наполовину, в общем-то, и был кошкой. Ну, то есть львом. А на вторую половину — переднюю — он был орлом.

— Совершенно верно, мистер Данбар! Пять баллов Гриффиндору! — похвалил Граббли-Дерг. — Прошу, не стесняйтесь, кто еще что-то знает об этих зверях? Мистер Дусманис поправит, если что-то не так. Смелее, господа!

— Ну, грифоны довольно свирепы, и их нередко используют для защиты каких-то сокровищ, — сказал Флинт, подняв руку. — Поговаривали, что какое-то время грифонов держали в Гринготтсе, но гоблины эти слухи опровергают. Ну, они и драконов, которых веками мучили, опровергают до сих пор...

— Верно подмечено, мистер Флинт! Пять баллов Слизерину. Что-то еще?

— Грифоны питаются сырым мясом. А еще ранее бытовал миф, что крик грифона убивает. Но это только миф, он был развеян греческими магами еще до Нибелунгов, — добавила Сольвейг.

— Верно, мисс Ларсен! Еще?

— Добровольно отданные перья грифона могут быть использованы для сердцевины волшебных палочек, — сказал Вуд, и мистер Дусманис тут же его похвалил:

— Десять баллов вашему факультету. Это очень редкая информация, мистер...

— Вуд.

— ...мистер Вуд. Откуда вам это известно?

— Ну, — смутился парень, — у меня палочка с сердцевиной из пера грифона, сэр.

— Так вот почему ты попал во львятник, гриффер, — шепнул Флинт, и Вуд по-приятельски толкнул его плечом.

— Вы сможете описать нам основные свойства своей палочки, мистер Вуд? — спросил профессор Ухода, и Вуд кивнул:

— Мистер Оливандер, у которого я покупал палочку перед первым курсом, сказал, что ей будет хорошо даваться Магия стихий, особенно Воздуха, с какой бы целью заклинания этой сферы ни были использованы. То есть можно отлевитировать книгу на полку в библиотеке, а можно...

— Вызвать торнадо и разрушить город, — закончила Сольвейг тихо, но услышали все.

— Тебе лишь бы разрушать, — фыркнул Данбар.

— Вообще-то, да, вы правы, мисс...

— Ларсен.

— ...мисс Ларсен, — заметил грек. — Ваш пример довольно показателен. Грифоны ведь тоже...

Ларсен не слушала. Ну, то есть слушала, но вполуха. Она достаточно много знала про грифонов, потому что на одном из занятий по боевке им довелось посмотреть воспоминания одного старого боевого мага, чьего-то учителя учителя учителя, и там фигурировали грифоны, и это было страшно. Огромный зверь, выше человеческого роста вдвое, с пятиметровыми крыльями, мощными птичьими лапами и острым клювом, на которого практически не действовали заклинания не последних в своем поколении магов, выносливых и специально подготовленных, разметал боевой отряд, оставив в живых лишь трех человек, которые потом долго оправлялись от полученных травм, едва совместимых с жизнью. Даже в Думосборе видеть это было жутко, настолько, что даже Драганов над ней в тот раз не стебался, когда услышал, какая у них сейчас тема. Наверно, хорошо помнил, как сам смотрел те воспоминания.

— Ну, может быть, есть какие-то дополнения в конце занятия? — спросил Граббли-Дерг, чем вывел Сольвейг из ступора. — Не знаю, в курсе ли вы, но, скажем, в книге о Великом маге Альбусе Дамблдоре, выпущенной после его смерти в 1997 году, говорится об одном интересном зелье... Есть догадки?

— Utrolig Styrke, — сказала Сольвейг, и все снова на нее уставились. — Зелье невероятной силы, якобы изобретенное Геллертом Гриндельвальдом. Одним из его ингредиентов считается растертый в порошок коготь грифона. Но рецепта этого зелья нет даже в ранних дневниковых записях Гриндельвальда, опубликованных его непрямыми потомками после его смерти. Так что даже в Дурмстранге оно считается авторским мифом. Возможно, Гриндельвальд рассказал об этом зелье кому-то, тому же Альбусу Дамблдору, чтобы похвастаться, но на самом деле такого зелья не существует. По крайней мере ничего, указывающего на обратное, на настоящий момент не обнаружено.

— Вы интересовались мемуарами Гриндельвальда, мисс Ларсен? — удивился Граббли-Дерг.

— А вы бы не интересовались, сэр? — уклонилась Сольвейг от ответа.

Граббли-Дерг только губы поджал.

— Двадцать баллов Слизерину за ответ, мисс Ларсен.

Колокол спас их от неприятного продолжения разговора.

Прогулянную Трансфигурацию Макгонагалл припоминает Сольвейг уже третий раз (вот же мстительная тетка!); сегодня это выражается в требовании побольше отрабатывать превращения, чем читать нежелательную литературу. Вот, значит, как. Граббли-Дерг донес.

— А какие книги вы называете нежелательными, мэм? — интересуется Пьюси, вовремя встревая в разговор. — Разве не запрет на изучение древних фолиантов и их конфискация привели к появлению на политической арене мистера Риддла в шестидесятых?

— У нас не урок Истории магии, мистер Пьюси. Занимайтесь своим заданием.

— Как скажете, директор, — покорно соглашается староста. — Только вы все-таки назовите те книги, которые нам лучше не читать, а то вдруг мы уже попали в список кандидатов в Азкабан?

— Минус десять балов со Слизерина, мистер Пьюси, — Макгонагалл посмотрела на него так, что староста еле поборол желание поежиться. — Птенец себя сам в рыбку не превратит.

— Это несправедливо! — продолжает возмущаться Пьюси за ужином. — И все эти истории с арестованными книгами по-прежнему выглядят, как идиотизм!

— Арестованными книгами? — переспрашивает Сольвейг. — Это как?

— Это, Ларсен, когда приходят к тебе домой и по списку конфискуют книги, чаще всего темные, а потом их увозят в спецхран Азкабана, — объяснил Флинт. — Так было с половиной дедовой библиотеки, к слову.

— А поместье, ну, не защитило библиотеку? — удивился сидящий рядом Уоррингтон.

— Отец сказал, что не успело. Охранные чары давно не обновлялись... К тому же бабушка недавно умерла. В общем, авроры нагрянули, как стервятники на падаль.

— В 81-м?

— Сразу после исчезновения Темного Лорда, — подтвердил Флинт. — Отцу было семь.

Сольвейг слушает молча, доедая свою тарелку салата. В принципе, надо бы, да, поменьше болтать о прочитанных книгах, содержание которых может кого-то напрячь. После того, что заявил Пьюси на уроке, как-то стало даже понятнее разом, отчего к слизеринцам в школе такое отношение. Если многие чистокровные семьи Британии веками учились на этом факультете, если их дети имели доступ к неоднозначным рукописям своих предков, то, вероятно, их неслабо возмутил факт запрета на это родовое знание, являющееся в известной степени семейной реликвией. Как если бы запретили Кровную ритуалистику в Скандинавии, уничтожив книги, принадлежащие старинным Родам. Та бы еще буча поднялась.

Ну, в Британии, собственно, и поднялась.

Сольвейг не знала, что было бы, родись она, скажем, на четверть века раньше в чистокровной семье на островах.

Наверно, тоже мотала бы срок в местной тюрьме и кормила дементоров своими хорошими воспоминаниями. Или погибла бы.

Глупо обо всем этом думать, история не знает сослагательного наклонения.

Она родилась в Норвегии, ее воспитывали сквибы, она училась в Дурмстранге с семи лет, она читала множество книг, доступ к которым никем не ограничен, и отрабатывала такие боевые заклинания, что легко потягается с курсантом Британской Школы Авроров.

Это ее жизнь. И она ею довольна.

Тентакула в теплице декана Гриффиндора ничего не сдохла. Сольвейг поняла это, когда на уроке в среду опять оказалась в паре с Люпином перед кустом этой дорогостоящей ядовитой пакости с заданием аккуратно срезать молодые побеги и выдавить из них в общую на двоих емкость ценный тентакулиный — тентакулий? — сок. Единственной радостью от такого урока была лишь возможность громко ругаться и швыряться Режущими, когда внезапно куст тентакулы решит тебя задушить. Ну — и возможностью под шумок срезать для себя несколько листьев этой (к слову, контрабандной) опасной гадости: опасная гадость использовалась в некоторых интересных зельях (ее нежно любил Мастер Снейп, Сольвейг лишь надеялась, что не в гастрономическом смысле — от нее, говорят, кожа становится фиолетовой, а это даже для Мастера Снейпа было бы довольно эксцентрично) и стоила необоснованно дорого. Хотя, в общем-то, это объяснялось запретом на свободную продажу во многих европейских странах и тем, что лет сорок назад была зафиксирована странная вспышка интереса к тентакуле у наркодилеров. Они как-то по-особенному сушили ее листья, а потом продавали из-под полы самокрутки. Забористая, поговаривали, была дрянь.

— Ларсен, придержи, пожалуйста, — попросил Люпин, пытаясь дотянуться до молодого светло-зеленого отростка. Сольвейг вытащила палочку, обвязала мешающие Люпину стебли невидимыми путами. Куст тентакулы, возмущенный таким отношением к себе, постарался обвить Люпину руку свободными от магической связи отростками, и Люпин резко отскочил от него в сторону, выронив волшебную палочку. Тентакула с радостью схватила ее и — глаза хаффлпаффца резко расширились — сломала.

— О-хре-неть, — прокомментировал Пьюси, работавший с Флинтом напротив них.

— Что случилось, мистер Люпин, мисс Ларсен? — появился за их спинами Лонгботтом, оглядел на три пятых наполненную соком банку. — Неплохо справляетесь, — заметил он.

— Я наложила на левую половину куста Fetters, ну, Путы, профессор, чтобы Люпин смог подцепить вон тот побег, — Сольвейг показала подбородком, и Лонгботтом кивнул.

— Но тентакуле это не слишком понравилось, и она меня за руку цапнула. И я палочку уронил.

— А тентакула подняла и сломала, — закончила Сольвейг.

— Ага, — грустно подтвердил Люпин, демонстрируя три обломка своей теперь уже бывшей волшебной палочки.

— На минуту нельзя отвернуться, — покачал головой герболог. — Я дам знать вашему декану, что вашу палочку необходимо заменить, мистер Люпин. Займитесь пока выдавливанием сока. Мисс Ларсен, теперь отрезать побеги будете вы.

Сольвейг кивнула, глядя на понурившегося желтого, поправляющего защитные перчатки. Ей вдруг стало стыдно, что не предугадала такой реакции растения на не самое приятное заклинание. Она подумала, что в том, что растяпа-Люпин остался без палочки, есть и ее вина тоже.

— Эй, Люпин, — позвала она его, складывая рядом еще три отрезанных побега. — Что было сердцевиной твоей палочки?

— Какая разница? — огрызнулся хаффлпаффец.

— Ну, спрашиваю, значит, есть разница.

— Волос единорога, — нехотя ответил Люпин.

Сольвейг хмыкнула, но никак не стала это комментировать. Так и так палочка его бы скоро перестала слушаться, если еще не.

Она нагнулась, вытащила свою вторую, запасную, палочку из крепления в правом ботинке.

— Попробуй.

— Это что? — тупо уставился на нее Люпин.

— Палочка. Вяз, 10 дюймов.

— А внутри? — покосился на Сольвейг сокурсник.

— Перо гиппогрифа, — Сольвейг с интересом посмотрела на Люпина, не понимая, чего он ждет. — Ну? Взмахни.

— А если я разобью теплицу? — засомневался парень.

— Ну тогда маши аккуратнее, — посоветовала Сольвейг.

— С чего такая... благотворительность? — насторожился вдруг Люпин, взвешивая палочку на ладони.

Сольвейг рассердилась:

— Потому что я мягкосердечная дура. Не нужна тебе палочка — отдай обратно.

— Нужна, — вздохнул Люпин. — Бабушка будет не слишком довольна, что я сломал эту. А крестный ничего не скажет, он сам свою ломал на войне.

— Тогда хорош выделываться. Если она тебе подойдет, забирай.

Люпин хмыкнул и снова потемнел волосами, черты его лица изменились, открывая острые скулы, как у Сольвейг, глаза мгновенно стали синими.

— А без этого было нельзя? — поинтересовалась девушка.

— Это специально, — извиняясь пробормотал Люпин. — Может, так палочка сочтет, что я ей не совсем чужой. Люмос!

Палочка из вяза зажглась на кончике белым светом, какой бывает от светодиодного фонарика.

— Владей. Можешь не благодарить, — сказала Сольвейг, натягивая перчатки обратно. Она купит себе вторую палочку сразу, как только окажется в Румынии — у тамошних цыган есть один потрясающий мастер, который и изготовил ее нынешнюю, основную палочку, с которой Сольвейг никогда не расставалась вот уже девять лет после того, как неловко сломала свою самую первую, купленную перед поступлением в Дурмстранг в магическом квартале Осло. Рада (Сольвейг тогда гостила у Крамов) тогда только покачала головой на неловкость своего сына — в том, что Сольвейг сломала свою палочку была немалая вина Петера, — и аппарировала обоих к стоянке цыганского табора. Тогда Сольвейг и познакомилась с мастером Йонуцом Щербаном — молодым невысоким мужчиной с хитрющими глазами, оказавшимся дальним родственником Рады Крам. Йонуц не слишком церемонясь покрутил голову Сольвейг за подбородок, осмотрел ее ладони — и протянул палочку в холщовом чехле, взяв за нее всего два галеона — по знакомству — и требование обязательно написать ему, если палочка начнет упрямиться.

Сольвейг написала ему, когда вернулась в Дурмстранг, и палочка не дала ни единого сбоя. Написала, что больше не купит палочку ни у кого другого. Мастер Йонуц в ответе упомянул, что каждую зиму их табор возвращается на одно место — и оставил ей координаты аппарации.

Так что на каникулах она непременно навестит его. Интересно, как изменился этот рукастый цыган за девять с половиной лет?

Звон колокола обозначил конец мучительно длинного урока Гербологии, и Сольвейг, запечатав банку с соком тентакулы и подписав фамилии несмываемым маркером, сдала ее, как и другие студенты. Банка была почти полная.

Перед четверговой тренировкой Флинт собирает их на поле, давая установку на игру: в субботу последний матч Слизерина в этом сезоне, и нужно сделать его максимально красивым.

— Ларсен, Крэгги, пожалуйста, без кровавых соплей.

Крэгги кивает. Сольвейг, поигрывая битой, долго смотрит Флинту в глаза, потом все-таки соглашается. Кровавые сопли, так и быть, отменяются.

Они тренируются так интенсивно, что мантии от пота приходится выжимать, но чувство усталости в мышцах — привычное и приятное; в субботу действительно последняя их игра в Кубке Хогвартса по квиддичу, у них неплохие шансы (больше, чем у Гриффиндора) его выиграть, так что, да, Сольвейг тоже хочет, чтобы игра была красивая.

Выручай-комната отозвалась на просьбу предоставить помещение для проведение магического ритуала однозначно: не появилась перед ходящей туда-сюда мимо стены в тупике минут двадцать Сольвейг. Тогда она решила переформулировать просьбу и настойчиво просила сделать так, чтобы комната помогла ей спасти родителей. Та поартачилась еще несколько минут, но дверь в стене все-таки прорезалась. Она была каменная, черная, резко выделялась на фоне светлой стены школы, и Сольвейг поспешила зайти, пока на восьмом этаже никто случайно не появился.

Каморка, на которую расщедрилась для нее Выручай-комната, была полностью из черного камня, Сольвейг не бралась определить, из какого. Она наколдовала свечи, оценила размер помещения — его только-только хватало для того, чтобы правильно начертить пентаграмму и разложить специально подготовленные дощечки с рунами, да расставить ритуальные черные свечи. Сольвейг наколдовала настенную вешалку и сгрузила на нее мешающую сейчас мантию и сумку с необходимым. Достала мел и приступила.

К ритуалистике она относилась с некоторой опаской — в конце концов, опыта в этом деле у нее не было никакого, а теоретическими знаниями сыт не будешь. Хорошо и назубок она знала только ритуал Братания — его изучали на боевке, потому что в некоторых исключительных, экстренных случаях, когда нет других вариантов, опаздывает помощь целителя или колдомедик вообще не справляется со своей работой, и все идет к тому, что отряд потеряет бойца, ценного воина, — вот тогда сильный маг, здраво оценивающий свой магический резерв, может провести обряд, поделившись с товарищем своей кровью и соответственно Магией. После этого они становятся родственниками и появляются друг у друга на родовых гобеленах. Ритуал прост, как пять кнатов; истощает же — на целый галеон. Так что, предупреждали на уроке, ради собственного удовольствия с кем-то побрататься его проводить не стоит. Братание — это не шутки. Магия разгильдяйского к себе отношения никогда не прощала.

Сольвейг никогда не думала, что ее знания Кровной ритуалистики когда-то выйдут за пределы понимания, что ни с кем нельзя брататься ради забавы — даже с Крамом, даже если очень сильно хочется — и готовилась к тому, что завтра обретет свои первые практические навыки в этой сложной области знаний.

Она старалась не думать о Жертве — любой ритуал требует Жертвы, и она отдаст свой собственный резерв сил добровольно, потому что так надо, потому что так правильно. Она делает это ради родителей, ради их благополучия и свободы. Они всю жизнь мирились с тем, какая у них сильная и непокорная дочь, и теперь она должна даже свою непокорность подчинить главному, что испытывает к ним — благодарности.

И она очень хочет, чтобы Хиггс успела поймать снитч за два часа, — это почти мантра, Сольвейг думает об этом каждый вечер в течение шести дней перед игрой, и просыпается субботним утром после довольно сложной и длительной пятничной подготовки к ритуалу с ощущением смутной тревоги в животе.

Да, ладно, они отлично подготовились к матчу. Они команда. У них прекрасный кэп. Они с Крэгги чувствуют друг друга на площадке, охотники играют и сами за себя, и в связках, у них множество наработанных комбинаций, и они все умеют импровизировать, Боул на воротах держится вполне уверенно, а Хиггс просто великолепна.

Они сделают синих.

Перед игрой Малфой заглянул в подтрибунное, чего никогда обычно не делал, и пожелал команде хорошей игры.

— И давайте без травм, — шепнул себе под нос Флинт, и Малфой, заканчивая свою речь, пожелал:

— И давайте без травм!

Как только он ушел, команда захохотала.

— Так, ладно, — Флинт поднял руку, призывая к тишине. — Давайте отыграем, как мы умеем. Чтобы ни одна сучка не тявкнула, что Слизерин зря попал в сборную!

— Да!

Ворота распахнулись, и они вылетели на стадион.

Если на матчах с другими школами эти трибуны будут их освистывать, Сольвейг не знает, за что конкретно их команда тогда играет в квиддич. Лично ей кажется — да, у нее не было шанса это как-то проверить, но тем не менее, — слизеринцы играют красивее грифферов, у которых блистает только Вуд, потому что у него реально талант и — она не сомневается — тысячи часов упорных тренировок; и уж, конечно, красивее барсуков — вспомнить только тот удар битой по затылку. Значит, вся эта толпа болельщиков, вся школа, задери их Фенрир, сейчас свистит от непонятного Сольвейг неудовольствия, когда у них есть волне себе реальный шанс наблюдать один из самых красивых матчей сезона!

Кармайкл и Флинт жмут друг другу руки — ворон делает это с выражением брезгливости на лице, и Флинт от него не отстает — Боул и Фосетт улетают каждый к своим кольцам, Хуч свистит и бросает квоффл вверх.

Игра начинается.

То, что чувствует игрок в квиддич во время матча, нельзя передать словами. Это то, чего Сольвейг никогда не могла объяснить родителям, постоянно заводящими разговоры о том, что квиддич — это очень опасно. Ну, да, соглашалась Сольвейг с ними, это очень опасно для тех, в кого летит бладжер, по которому ударили дубовой, обитой железом битой. А для нее — это в самый раз, потому что бита (ну надо же!) как раз в ее руке. Такие дела.

Она отбила пролетавший мимо бладжер в сторону рэйвенкловского ловца, но тот вовремя уклонился. Ну, ладно, перебросила Сольвейг биту подлетевшему Крэгги, Флинт же просил без особого членовредительства.

Квиддич — это не просто игра, квиддич — это жизнь, это взаимодействие, это понимание, что если ты сейчас не успеешь подставить биту под вышибалу, то кому-то из твоих друзей проломит пару костей.

Тем временем Пьюси размочил счет, и вот охотник синих Поуп несется через поле с зажатым под мышкой квоффлом к их кольцам. Монтегю снизу с силой бьет кулаком по мячу, выбивая его из-под руки Поупа, его подхватывает догоняющий Флинт, и вот уже контратака — и диктор оглашает счет.

20:0, Слизерин впереди.

Один из загонщиков Рэйвенкло, кажется, они вместе ходят на Трансфигурацию, с силой бьет по бладжеру, и тот летит прямо в Хиггс, но Крэгги успевает. Он отбивает мяч в сторону и что-то кричит этому ушлепку. Лора кривится: очевидно, у Крэгги сейчас нет времени и сил фильтровать речь. Она крутит головой, высматривая блеск золотого снитча, но вредный мячик пока что не показывается.

Если когда-нибудь речь зайдет о том, что ей нельзя играть — потому что, ну, там, семья, дети, всякое такое — Сольвейг даже слушать не станет, просто соберет свои вещи и разведется. О, Всемать Фригг, давай не сейчас про то, что когда-то у нее будет муж, ладно?!

Монтегю забивает еще один, Боул в свою очередь чуть-чуть не дотягивается до летящего в нижнее кольцо квоффла, а Крэгги бросает ей биту футов через сорок, потому что ему не успеть за приближающимся к ней бладжеру. Сольвейг размахивается и отбивает тяжелый шар во вратаря синих. Фосетт, неловко взмахивая руками, зацепляется за кольцо, и их ловец Уэлч помогает ему спуститься на поле за своей метлой. Через пару минут воротчик воронов снова в строю, но за это время Флинт и Мон успевают забить ему по банке.

Нет, это она не специально. Это случайно так получилось.

Флинт показывает ей большой палец и улыбается.

Атака на кольца Боула разворачивается быстрее, чем рассчитывают парни, Кэйси несется сквозь клином летящие навстречу зеленые мантии, низко наклонившись над древком, он прижимает квоффл к животу и закрывает голову другой рукой. Это он правильно, потому что встречающий его Флинт резко толкает Кэйси в бок всем корпусом, синий теряет мяч, но его подхватывает страхующий Кармайкл, обходит тоже вернувшегося отрабатывать в защите Монтегю, и бросает. Боул отбивает мяч ногой и победительно щурится.

Флинт с квоффлом уже мчится к синим кольцам.

Второй загонщик Рэйвенкло, кажется, Лэйн, хватает метлу Флинта за помело обеими руками, Хуч свистит.

Трибуны негодующе гудят, но захвост есть захвост, и за него Пьюси бьет штрафной. Фосетт тащит.

Крэгги забирает у Сольвейг биту, отправляя летящий в Боула бладжер в тяжелые, набухшие снегом облака. Сольвейг следит за оставшимся на площадке вышибалой, высчитывая его траекторию.

— Мон, сзади! — орет она, потому что ни Крэгги, ни она сама не успевает, Монтегю оборачивается и вовремя ныряет под летящий ему в голову бладжер.

Боул пропускает еще один квоффл, и Флинт ему громко выговаривает. Кензи только руками разводит, ну, да, мол, пропустил, чего уж теперь, кэп?

Уэлч резко разворачивается на метле и несется в сторону хаффлпаффской трибуны, вытянув руку вперед. Хиггс устремляется в погоню, но тут Крэгги отправляет бладжер в ногу рэйвенкловскому ловцу, тот кувыркается через голову и сбивает Хиггс с курса. Девочка шатко балансирует на метле, но находит равновесие и бросается догонять снитч, но золотой шарик уже снова исчез. Крэгги извиняется за неудачный удар, но Лора только рукой машет с досадой.

А вот, кажется и воронья защита обозлилась за такой поворот; Сольвейг только и успевает отнять у партнера биту, чтобы перехватить летящий в Пьюси бладжер и отправить его подальше от своих; Пьюси пасует Флинту, тот — Монтегю, Мон выходит на ворота Фосетта один в одного — и еще десять очков в их пользу попадают в среднее кольцо.

Флинт бьет Монтегю по раскрытой ладони и летит за Поупом, поймавшим квоффл на той стороне колец.

Квиддич — это адреналин; это азарт, какой бывает еще только в бою, настоящем, всамделишном бою и на тренировке с более сильным противником, Мастер Йелле не раз объединял занятия двух смежных курсов боевки, чтобы всем было интереснее, так что еще год назад Сольвейг дралась с теми парнями, кто сейчас уже служит в Норвежском Аврорате, а значит — самыми лучшими в их стране. Так вот, квиддич — это ее бой, и она бы, да, посмотрела на того, кто попробует ей запретить играть.

Хуч снова свистит: в штрафной синих Пьюси подставил зависшего в ожидании паса Мона; Флинт, подлетая к ним обоим стучит себя кулаком по лбу и указывает пальцем на свои кольца. Подстава — самое тупое нарушение, за которое назначают штрафной удар.

— Боул, битой тебя через колено! Рука! — рычит Флинт. Хуч снова свистит, потащенный с нарушением правил квоффл рэйвенкловцам засчитывают, будто забитый. Ну, да. Нельзя вытягивать квоффл из кольца, если он в него уже залетел.

Пьюси подбирает мяч, пасует Монтегю, обходит по дуге, выжимая из своей метлы последнюю милю в час, врезается плечом в Кармайкла, летящего на Мона, как таран, Флинт ловит отпасованный ему квоффл и забивает еще один; Сольвейг думает, что надо выбить Фосетта, слишком маленький у них разрыв с синими, почти нет задела, поймай сейчас ловец Рэйвенкло снитч, и они в полной заднице, и шансы Слизерина на Кубок стремительно тают.

Крэгги сбивает Поупа с метлы прицельным ударом бладжера в живот, и вороний охотник падает, потешно махая руками в воздухе, отдельно от своей метлы. Сольвейг думает, что такие падения случаются только тогда, когда в квиддич играют отдельные люди — три охотника сами по себе, кипер сам по себе, ловец и загонщики тоже отдельно от них. Потому что у того же Кэйси была возможность поймать Поупа до падения — и они не остались бы вшестером после того, как мадам Помфри, качая головой, отлевитировала носилки с выбывшим рэйвенкловцем (перелом ноги, болевой шок) за пределы стадиона. То ли Уэлч дружит с Фосеттом, что не оставил его висеть на кольце, пока пальцы не разжались, то ли что-то случилось у этих парней за время игры, но ловец своего вратаря не бросил, хотя мельче его и, наверно, ниже на целую голову, а охотник своего товарища не подхватил. Это как-то глупо и не по-командному.

Хиггс вдруг срывается с места, Крэгги с битой наперевес летит отбивать метящий ей в плечо бладжер, а Сольвейг оборачивается на второй шар-вышибалу. Ламперт — она вспомнила фамилию этого семикурсника, с которым виделась на занятиях Макгонагалл, — посылает мяч в затылок Флинту, тот что-то кричит Пьюси, не слышит ее предупреждения, Сольвейг бросается наперерез бладжеру — только бы успеть — она отталкивает ногой метлу Флинта, резко ударяя ее в помело, и Флинт крутится в полете и что-то орет, а потом темнота накатывает на Сольвейг тяжелой волной, как цунами, и слизывает все, что происходит вокруг, своим мокрым языком.

Когда Сольвейг открывает глаза, вокруг все так же темно, но это другая, обычная темнота, такая бывает вечером или ночью. Она делает попытку приподнять голову, весьма неудачную, скашивает глаза на сторону и тут же натыкается взглядом на спящего на стуле для посетителей Малфоя. Этот стул она уже видела раньше, тогда на нем сидел Флинт, а значит, она во владениях мадам Помфри. Декан, решивший заночевать у ее постели, выглядит уставшим, на его лбу заломилась морщинка, он хмурится во сне, и его пальцы на правой руке чуть заметно подрагивают, как будто в своем сновидении он помешивает какое-нибудь зелье, или, например, размешивает сахар в чашке кофе.

Сольвейг не чувствует боли — очевидно, ее накачали Болеутоляющим, только веки тяжелые, и в голове абсолютная пустота, чистый вакуум, открытый космос. Она бросает на себя Диагностирующее заклинание, смотрит, как магическая проекция высвечивает перед ней сотрясение мозга и перелом шеи — вот почему голову поднять не удалось, магический воротник блокирует возможность шевелиться, пока действует Костерост. Очевидно, Костеростом ее тоже напичкали в бессознательном состоянии, потому что болезненного действия этого зелья она не испытывает. А ведь его не рекомендуют сочетать со стандартными Болеутоляющими...

Малфой на стуле вздрагивает и просыпается. Он еще застает золотистую проекцию Сольвейг и разгоняет остатки Диагностических чар руками, а потом подносит к ее губам фиал с зельем — Сольвейг понимает, что это Зелье Сна-без-Сновидений.

— Пей, — приказывает Малфой, и она пьет.

Темнота наступает в этот раз так, как будто на лицо положили подушку.