Семейные ценности рода Блэк (гет)

— Ты туда собираешься, как на войну, — заметил Петер, стоя в дверях комнаты Сольвейг в хижине, которую они сняли на двоих в Ришикеше. За два часа до срабатывания порт-ключа Сольвейг ушла складывать вещи в рюкзак и доставать из него другие, в которых должна была появиться посреди зимы в поместье прадеда. Наконец, Краму надоело обгорать на солнце в одиночестве, и он тоже зашел внутрь.

— Вообще-то это и есть война, — ответила Сольвейг, прикрепляя к поясу ножны с палочкой. Необычно было носить платье в повседневности, как непривычно и ножны носить не на плече и прятать их в складках платья. — И не я ее начала.

— Ларсен, ты невыносима, — покачал головой Крам. — Они же твоя семья.

— Крам, мы поругаемся, если ты не заткнешься. Лорд Ларсен меня шантажирует.

— Может, вы еще договоритесь? — предположил Петер, садясь рядом с рюкзаком Сольвейг на ее топчан.

— По-моему, он весьма доступно объяснил, на каких условиях я нужна его Роду.

— Твоему Роду, — вставил Петер, и Сольвейг одарила его обжигающе холодным взглядом.

— Я не хочу принадлежать этому Роду. Жаль, что меня никто не спрашивал.

Крам покачал головой:

— Ну, ты ведь ничего не можешь с этим поделать. Пока ты не проведешь ритуал, твои родители будут под угрозой.

— Поэтому я и собираюсь туда, как на войну. Мне нужно дожить до пятого января и провести ритуал. А потом хоть трава не расти.

— А если помолвка будет раньше? Четвертого?

— Я не знаю. Наложу на себя проклятье, чтобы оттянуть время?

— И оттянешь силы, а они тебе нужны на ритуал. Ларсен, попробуй поговорить с прадедом по-человечески.

— Петер, почему только я должна говорить с ним по-человечески, когда он распоряжается чужими жизнями, как кукловод? Почему ты вообще его защищаешь, а?

— Я не защищаю его, я представляю альтернативную точку зрения, — возразил Петер. — Потому что ты сейчас уйдешь туда, где друзей у тебя не будет, и ты можешь натворить дел.

— Очень мило, что ты так обо мне переживаешь, — скривилась Сольвейг.

— Я действительно о тебе переживаю, Сольвейг. Иди сюда, — он потянулся обнять ее, и Сольвейг, тяжело выдохнув, упала лбом ему в плечо. На комнатку были наложены Охлаждающие чары, и ей, в зимних сапогах и шерстяном платье, было не жарко. Под индийским солнцем она успела чуть-чуть загореть и просолиться, возвращаться в холод Скандинавии страшно не хотелось.

— Я обещаю тебе, Крам, я буду предельно осторожна.

— Просто постарайся не убиться, — улыбнулся Крам ей в макушку, и Сольвейг вспомнила, как что-то похожее сказал Малфой перед той дуэлью.

Было очень необычно знать, что за нее переживает не только лучший друг, с которым они не разлей вода десять лет, но и декан, которому она совершенно чужая, и Флинт, отношения с которым начались внезапно, как цунами.

Она никогда не гостила в доме Ларсенов: пария в Роду, дочь сквибов, нахалка и выскочка, сейчас она должна будет улыбаться людям, которые с ней никогда не общались, и Сольвейг казалось это таким лицемерием, что она на такой уровень не способна. Ее хватает только, чтобы сохранять лицо в разговоре с Люпином (когда он застревает в одной внешности, то даже не раздражает) и Уизлеттой (ну, не прокляла же она ее ни разу пока что), но делать вид, что ей приятно общаться с кузенами и кузинами, которые в свое время демонстративно воротили от нее нос, категорически не хотелось. Тогда, на первом, втором курсах Дурмстранга, ей очень хотелось пообщаться с ними — симпатичными близняшками Асвейд и Асгерд, холодным красавчиком Асле, весельчаком Конрадом, милашкой Агнес и скромнягой Вирдис, красивая, как куколка Эва так и притягивала ее взгляд, а с Оге они сидели рядом на нескольких парах, пока он не сказал ей, что вообще-то прадед не советовал им общаться с ней. Сольвейг, конечно, проревела полдня в туалете для девочек, а потом подружились с Крамом и тоже перестала обращать внимание на не признающую ее родню, тем более, что на третьем курсе они были разделены на специальности, и у Сольвейг ни с кем из других Ларсенов занятия больше не пересекались. Петер упоминал о них иногда, когда рассказывал о своих практикумах по Артефакторике, но не слишком много. Он прекрасно знал, что Сольвейг старается даже не думать, что в институте действительно очень много людей с такой же, как у нее, фамилией.

Поместье Ларсенов было большой средневековой крепостью со рвом и подъемным мостом через него. Сольвейг хмыкнула, оглядев крепостные стены и ближайшую башню с бойницами, остановилась, заинтересовавшись боевым ходом между ней и остальными.

Конечно, его перестраивали. Наверняка уже не использовался, как веке в XV донжон, лишь остался в качестве безопасного места, куда можно эвакуироваться при осаде... но, помилуй Один, какие могут быть осады в XXI веке побежденного Гриндельвальда?

Когда Сольвейг уже подумывала, не попробовать ли подняться, чтобы посмотреть, какой вид открывается на окрестности со стены, как рядом материализовался домовик и попросил поспешить: у дверей замка ее уже ждали.

Было бы смешно думать, что лорд Ларсен выйдет ее встречать, ну, Сольвейг и не подумала, как и Фолквэр — не вышел. Вместо него была Астри Ларсен, жена среднего сына лорда Ларсена — на правах самой старшей дамы в семействе она взяла шефство над Сольвейг на себя. Единственное, что понравилось Сольвейг в этой даме, весьма неплохо выглядящей для своих семидесяти (на сорок от силы — прикинула Сольвейг), так это ее полное игнорирование того факта, что ранее Род Сольвейг не жаловал. Астри была достаточно тепла и приветлива, проводила Сольвейг в выделенную ей комнату (в гостевом крыле, хмыкнула та), приставила домовика и предупредила, что через час подадут обед, и на него обязательно нужно спуститься в столовую — домовик проводит. А пока Сольвейг могла отдохнуть с дороги и привести себя в порядок.

Сольвейг бросила рюкзак на кровать в комнате, где ее поселили, заглянула в ванную, проверила помещения на все виды Следящих чар, какие знала, отыскала парочку артефактов неизвестного ей происхождения и на всякий случай уничтожила их Бомбардой (Бомбарда вообще была ее самым любимым заклинанием, какое проходили в Хогвартсе и защиту от которого отрабатывали на уроках ЗОТИ), потом все-таки пошла мыться, не забыв прихватить палочку с собой. Было бы очень глупо, подумала Сольвейг, если бы она оставила единственную сейчас палочку под подушкой, к примеру, а после того, как вымоется, уже не обнаружила ее там, куда положила. Какой бы ни была милой эта ее двоюродная бабка, а боевики не расслабляются, когда их гладят вдоль шерстки.

Ей еще обед и ужин в компании Ларсенов терпеть.

Весь Род действительно жил здесь, в поместье: сам лорд, уже вдовый, вдова его старшего сына Фрёйдис, средний сын Фолквэра Сверре с женой — той самой Астри, Арве и Ранвай — отец и мать ее папы, отцовский родной брат Асгайр с женой и тремя сыновьями и кузены Ветле и Ингар с женами и детьми — всего двадцать шесть человек. Себя Сольвейг за обеденным столом не посчитала, потому что она в этом доме не жила. В принципе, она могла нарисовать древо рода Ларсенов по памяти примерно до прадеда, не забыв упомянуть первую жену своего двоюродного дяди Ветле Ларсена, скончавшуюся в возрасте двадцати двух лет от драконьей оспы, но успевшую родить мужу трех дочерей и сына-наследника. Да, если посмотреть на гобелен, наверно, можно запутаться, кто чей наследник. Интересно, подумала Сольвейг, занимая свободное место рядом со своим ровесником Оге, сколько из них мечтает, чтобы лорд Ларсен поскорее откинулся, так же страстно, как этого желает она?

Едва ли не каждый второй.

— Сольвейг, дорогая, ты нам не расскажешь, как тебе учится в новой школе? — светским тоном, совершенно не располагающим к честному ответу, спросила Сольвейг ее бабка Ранвай. — Говорят, в Хогвартсе совсем не такая программа, как в Дурмстранге.

— Да, бабушка, — сказала Сольвейг, выдавив из себя подобие улыбки. — В Хогвартсе нет специализаций. Там студентов распределяет на четыре факультета ментальный артефакт Годрика Гриффиндора — волшебная Шляпа. Она оперирует личностными качествами студентов, а не их желанием или нежеланием учиться в одном из Домов. А программа дается общеобразовательная, потому что в последние тридцать-сорок лет в Британии появляется достаточно много магглорожденных волшебников, у которых нет родовой склонности к изготовлению артефактов или сложной ритуалистике.

— И на каком же факультете учишься ты? — насмешливо уточнил Каштен, самый старший из кузенов Сольвейг. Он сидел напротив нее вместе с Айнаром и Арнольдом, сверлил ее льдисто-голубыми холодными глазами. Все трое, они были старше Сольвейг на два года и уже закончили Дурмстранг — конечно, Артефакторику.

— Дом Салазара Слизерина, — оскалилась Сольвейг. — Факультет, на котором учился Британский Темный лорд Волдеморт, терроризировавший страну в конце прошлого века.

— То есть ничего не изменилось, — резюмировала Агнес, которая была первой, кто язвительно фыркнул на попытку Сольвейг пообщаться на первом курсе, хоть они и сидели на половине занятий почти рядом. Тогда с нее и слетел весь флер милашества, который ввел Сольвейг в заблуждение. — Училась на факультете чокнутых психов и теперь там же.

— Любой с факультета чокнутых психов в Дурмстранге размажет тебя, кузина, как букашку, в бою, — заметила Сольвейг, чуть отпивая из бокала. Воду в нем она наколдовала сама, спровоцировав этим подколку про чью-то паранойю. Но лучше быть параноиком, чем опоенной каким-нибудь специфическим зельем, и превратиться на эти два дня в послушную ничего не соображающую куклу. Лорд Ларсен, как выяснилось, очень любил управлять марионетками.

— А меня? — поинтересовался Арнольд. — Меня тоже размажет?

— Это предложение спарринга? — уточнила Сольвейг, вежливо обращая внимание на двоюродного брата.

— А хотя бы так, — согласился тот. — Завтра в восемь в Фехтовальном зале?

— Идет, — кивнула Сольвейг.

— Приходите посмотреть, — пригласил Арнольд всех, и Конрад хмыкнул, что уж точно такого не пропустит.

— Надеюсь, вы освободитель до десяти, — внимательно посмотрела на них Астри (До десяти я превращу его в фарш, — подумала Сольвейг). — В одиннадцать придет модистка. Сольвейг, нужно подогнать по твоей фигуре помолвочное платье и мантию. Мы с Фрёйдис и Ранвай взяли на себя ответственность заказать их на свой вкус. Надеемся, тебе оно придется по душе.

Не дождетесь, — Сольвейг внимательно посмотрела на двоюродную бабку и кивнула. В общем-то, у нее не было особенного выбора. Надо было вести себя, как приличная девочка.

— Бальную залу уже начали украшать, — заметила Элисе, самая молодая из теток Сольвейг, вторая жена Ветле. — Мы так расстроились, что не удастся провести обручение так же торжественно, как помолвку нашей Хелле! Но, Сольвейг, ты, пожалуйста, не расстраивайся. Раз жених связан рабочим контрактом, то он обязан исполнять его. Так что отметим в узком семейном кругу...

Сольвейг подавила желание фыркнуть. В семейном кругу, надо же! Не для чужих глаз это позорище, неизвестный ей мужик, променявший свою помолвку на работу, и она... Стоп. Торжество отменяется?

— Что вы, тетя, я совсем не расстроилась. Так даже лучше, — через силу улыбнулась Сольвейг. — Когда же состоится помолвка? Я ведь так ее жду!

Это было неправдоподобно, — отвесила себе оплеуху Сольвейг, но было уже поздно, слова вылетели.

— В понедельник в семь вечера, — ответил лорд Ларсен, и Сольвейг бросила на него осторожный взгляд.

— Но мы же уедем в институт завтра! — возмутилась Эва, и ее поддержали остальные студенты.

— Вот и хорошо, — ослепительно улыбнулся девчонке Каштен. — Нечего малявкам делать на...

— Сам ты малявка! — возмутилась шестнадцатилетняя Эва. — Может, я хотела посмотреть...

— Посмотришь, когда обручать будут другую твою сестру, — пожал плечами Асле, выпустившийся из Дурмстранга год назад. — Можно подумать, у тебя их больше нет.

Эва обиженно надулась и промолчала до конца обеда.

В понедельник, — думала Сольвейг. — В понедельник вечером! Она сможет провести ритуал! Неужели Локи смилостивился над ней?

— Милорд, в Хогвартсе тоже начинаются с понедельника занятия, — подошла к Фолквэру Сольвейг, когда все покинули обеденный стол и разошлись по своим делам. — Вы бы не могли написать моему декану, чтобы не ждал меня на учебу пятого января?

Фолквэр обещал написать Малфою, что просит освободить ее до седьмого января по семейным обстоятельствам, и Сольвейг, попутно получив разрешение позаниматься в библиотеке, ушла за взявшимся ее проводить домовиком.

Эльфы ее не слушались, наверняка они подчинялись всем, кроме нее, но Сольвейг было на это плевать. Она поблагодарила своего провожатого и просидела в библиотеке с книгой по руководству к изготовлению порт-ключей до самого вечера. Впрочем, несмотря на понятное объяснение, даже на то, что у нее был опыт в создании таких артефактов, настроить порт-ключ в комнату, где ее поселили, Сольвейг не удалось. Вот бы Крам над ней поржал...

Ровно в восемь утра Сольвейг зашла в Фехтовальный зал, где ее уже ждали кузены и кузины. Арнольд в щегольской дуэльной мантии и с палочкой, рукоять которой были инкрустирована мелкими сапфирами, прислонившись плечом к стене, болтал с Велке. Близнецы смеялись над шуткой Асле, а Конрад показывал самому младшему кузену, десятилетнему Каю, решившему специализироваться на Гербологии и Колдомедицине вопреки желанию отца и с попустительства матери, какие-то фокусы с палочкой.

Сольвейг оглядела зрителей, поздоровалась с ними и сбросила мантию, оставшись в водолазке и плотных брюках, на которые наложила еще перед дуэлью с Хопкинсом дюжину защитных чар. В правом ботинке на месте запасной палочки, которую она в порыве подарила Люпину, устроился боевой стилет, который подарили ей на Йоль мама и папа. Наконец-то они стали дарить ей что-то полезное, подумала Сольвейг, одеваясь утром на спарринг и проверяя амуницию. Сегодняшний тренировочный бой ей казался гораздо важнее ноябрьской дуэли. Она размажет Арнольда по камням тонким слоем, и это доставит ей гораздо больше удовольствия, чем победа над министерским клерком мистером Хопкинсом, не умеющим вовремя приподзакрыть пасть.

Она взяла палочку боевым хватом, не собираясь рисоваться, а только бить, бить на поражение, и склонила голову в вежливом поклоне, как сделал и Арнольд. А дальше — понеслось. Арнольд оказался приличным дуэлянтом, он умело уходил из-под обстрела заклинаний с видимым спектром, блокировал слабые чары, отвечал интересными, но знакомыми Сольвейг связками. Половину его атак она зеркалила Щитовыми, не раз и не два доставала кузена мелкими режущими, хотя в висках билось желание ударить Сектумсемпрой и посмотреть, что получится — исследовательский интерес не покидал ее с того момента, как прочла в книжке Принца это заклинание. Вместо него (а то вдруг еще сильно покалечит кузена?) Сольвейг отправляла ему Жалящие в живот, шею и пах (в них тоже было мало приятного), заставляла его ноги неметь, а пропустив детское проклятье Øresus, после которого у нее одновременно зазвенело в обоих ушах, наложила на Арнольда Силенцио, а на себя Дезиллюминационное и Заглушающее, начала крутиться вокруг него, посылая то Риктусемпру, то Фурункулюс, а не умеющий, очевидно, невербально атаковать брат, пытался только закрыться от них с помощью Щитов, пока кто-то из зрителей не снял с Сольвейг Чары Невидимости, что вообще-то было против правил. Тогда же Арнольду удалось сбросить с себя Заклятие Немоты, и он, нацелив палочку на Сольвейг, произнес:

— Svart død!

Сольвейг рыбкой нырнула под вылетевшие из палочки кузена черные нити темного проклятия, бросаясь Арнольду в колени и сбивая его с ног. Краем глаза она успела увидеть, как Конрад закрывает сестер Щитовыми чарами, а Асле прижимает к себе голову Кая, вполголоса матерясь. Против Черной Смерти нет никаких контрзаклятий; эти чары заставляют жертву долго и болезненно агонизировать, мышцы, наливаясь силой проклятия, начинают давить на кости, разламывая их, как хрусталь, сдавливают внутренние органы, словно бумагу в кулаке, кровеносные сосуды лопаются; последним взрывается сердце. Похоже, ее брат конченный придурок, раз выпустил в нее это проклятье, потому что ненавидеть ему ее просто не за что. Они сцепились с Арнольдом и покатились по полу, Сольвейг пропустила пару болезненных ударов в живот, пока не вывернула кузену руку и не приложила его лицом о каменные плиты, ломая нос — характерный хруст раздался, кажется, надо всем залом. Она месила Арнольдово лицо кулаками, по-маггловски, пока не превратила его в кашу — или пока Каштен не опомнился и не оттащил ее, дрыгающую руками и ногами в попытке вырваться, от лежащего без сознания парня.

Асвейд первой бросилась к тому, обняла лицо ладонями, прошептала Våkne opp, размазала кровь по щекам, но Арнольд не отреагировал на заклинание. Сольвейг, тяжело дыша, стояла в стороне, даже не пытаясь ей помочь. Кай, сбросив с себя руки Асле, подбежал к кузену, упал перед ним на коленки и наложил Диагностирующие чары. Сольвейг посмотрела на труды рук своих со мстительным удовольствием. Никаких более серьезных повреждений, чем перелом переносицы, несколько глубоких царапин и фурункулы по всему телу, у Арнольда не было, хотя все, надо признать, были очень унизительными. Сольвейг подошла к Каю, пытающемуся залечить брату лицо, бросила в Арнольда беспалочковый Энервейт. Тот зашевелился и открыл глаза.

— Ну ты и уёбок, Ларсен, — выплюнула Сольвейг, вытаскивая из-под его ноги свою палочку. Палочка, прямо как переносица Арнольда, треснула посередине, когда в суматохе драки попала ему под каблук. Сольвейг забрала свою мантию и вышла из Фехтовального зала, оставив кузенов и кузин хлопать крыльями над поверженным братом.

Палочка была теперь едва ли пригодна для использования. Хорошо, что ритуал она сможет провести и без нее, трансфигурировав собственный стилет в кинжал беспалочовой магией, да и свечи зажжет обыкновенной механической зажигалкой. Хорошо, что в свое время она озадачилась практикой колдовства без палочки и научилась сама становиться проводником Магии, пропуская ее через ладони и пальцы.

Нет, ну надо же, а, Черная Смерть! А она еще постеснялась в него кинуть Сектумсемпрой! Жалостливая дура!

Сольвейг прибрала палочку в чехол, обещая себе показать ее Йонуцу, когда придет к нему покупать новую палочку — вдруг он возьмется починить эту?

Сольвейг намазала разбитые руки заживляющей ментоловой мазью и пролежала в горячей воде, смывая злость и усталость, почти час — пока домовик не появился прямо в ванной комнате, напомнив, что модистка прибудет уже через пятнадцать минут, и госпожа Астри приглашает ее в свой будуар. Сольвейг, желая, чтобы домовик поскорее исчез, нырнула в воду, показательно пустив пузыри изо рта, и эльф с писком исчез. Наверняка она напугала его до полусмерти. Ну и ладно.

Она надела синюю блузку с ласточками и черные узкие брюки, достала из рюкзака лодочки на низком каблучке, заплела волосы в слабую косу на правую сторону и пошла за вновь показавшимся эльфом-проводником. Он все косился на Сольвейг, явно думая, что разгневал гостью, раз она решила покончить с собой. Домовики вообще странно относились к таким выходкам, даже квиддич считая очень опасным. Иногда ей казалось, что в роду ее мамы есть вот такие эльфийские корни, Грезэ тоже все время кудахтала об опасности.

Все три бабки уже собрались и дожидались только Сольвейг. Сказу после нее появилась и приглашенная портниха. Она выдала Сольвейг круглую коробку с платьем и отправила примерять. Платье оказалось очень красивым, но Сольвейг, разглядывая себя в зеркале, поняла, что ей оно категорически не идет: светло-голубой совсем не подходил к ее черным волосам и темно-синим глазам, а голые руки и плечи вряд ли обрадуют ее наставниц, когда они увидят татуированный рукав и Дары Смерти на лопатке. Хотя наверняка скажут, что их вполне может скрыть укороченная до пояса мантия, больше похожая на накидку. В общем, Сольвейг вышла из гардеробной Астри Ларсен в этом облегающем второй кожей чуде дизайнерской мысли, едва переступая ногами, затянутыми в русалочий хвост. Бабка Фрёйдис скривилась и цокнула языком, попросила Сольвейг повернуться вокруг.

— Ну, нет, это никуда не годится, — сказала она, оборачиваясь к своим ятровкам. — И этот цвет, и этот... хвост!

Сольвейг удивленно посмотрела на Фрёйдис: поддержка пришла, откуда не ждали.

— Цвет нужен другой, насыщеннее, — согласилась Ранвай. — У девочки синие глаза.

— И в этом хвосте она запутывается, — добавила Астри и махнула рукой Сольвейг, чтобы переодевалась в свое, после чего повернулась к модистке: — Эмма, выручайте. Помолвка завтра.

Портниха будто готовилась к такому повороту, тут же достала каталог, который дамы стали листать, тыча пальцами то в одну, то в другую модель, Сольвейг вынесла платье в коробке обратно и поставила его на пуф рядом с Эммой, сама пристроилась на краешке кресла напротив бабушек. То ли они так хотели не ударить в грязь лицом и боялись, что Сольвейг навернется с лестницы в этом йотуновом платье, то ли действительно хотели ей, как лучше, по крайней мере в вопросе моды, но платье в конце концов заказали аккуратное и лаконичное: темно-синий футляр из шелка акромантулов с вырезом-каре и белое болеро с длинным рукавом. От мантии единогласно решили отказаться. Туфли Фрёйдис пообещала Сольвейг найти в своей огромной обувной коллекции.

Охренеть, у человека коллекция туфлей, — только и подумала Сольвейг.

— Не расслабляться, девочка, — скомандовала Ранвай, когда Эмма убыла перешивать платье. — Сейчас будем подбирать для тебя макияж и прическу. Помолвка — это очень ответственный день, твой жених должен влюбиться в тебя раз и навсегда!

Да ему и не придется влюбляться, — подумала Сольвейг, — завтра я проведу ритуал, и никакой помолвки вообще не будет!

Эльфы, которых хозяйки привлекли к превращению Сольвейг во "что-то приличное", как выразилась Астри, колдовали над девушкой, стойко терпевшей все манипуляции, производимые с ее лицом и волосами, но каждый раз бабкам не нравился итоговый результат, так что отпустили они Сольвейг только перед ужином — обед было решено подать прямо сюда, в будуар, потому что нельзя же показывать всем этот промежуточный результат! Они так говорили, как будто пластику лица ей задумали, ужаснулась про себя Сольвейг, но ничего не сказала, в кофейнике углядев свое отражение — вполне себе прежнее, разве что с косметикой, которой она редко пользовалась в повседневности. Волосы ей собирали самыми причудливыми образами, а сама она вспоминала ту дивную косу, которую заплела ей эльфийка в женевском отеле. Она была прекрасной.

Но это все такая... мишура.

Сольвейг вдруг подумала о Флинте. Вся эта суета сегодняшнего дня отвлекла ее, так что она поужинала, мрачно смотря себе в тарелку и почти не обращая внимания на сияющего синяками по лицу Арнольда (интересно, чего ему не дали Заживляющего? Или нос сращивает Костеростом?) и остальную родню. Завтра ритуал, повторяла себе она. Завтра — уже меньше, чем через двернадцать часов, — она проведет ритуал, а потом сбежит отсюда. Она даже специально не снимала с шеи заговоренный Крамом на каникулах медальон — порт-ключ в Румынию с координатами, оставленными ей мастером волшебных палочек. Купит палочки, вернется домой, убедит родителей сменить жилье, чтобы лорд Ларсен действительно не смог их найти больше никогда, а потом вернется в Хогвартс. И все-все расскажет Флинту. Максу.

Жаль, что палочка сломалась. Очень сильно хотелось отправить Флинту Патронус, сказать, что ее не будет в школе до среды. И что он ей очень дорог. И что она соскучилась очень-очень сильно.

Вернувшись в свою комнату, Сольвейг закрыла дверь на несколько заклинаний, повесила Заглушающие и Сигнальные, слабенькие, за ночь могли развеяться, без палочки многое получается не так мощно, потом отлевитировала всю мебель вплотную к стенам, скатала ковер, чтобы освободить пол для пентаграммы. И начала чертить ее, ползая по полу с мелом. Пару раз стирала и перечерчивала половину, добиваясь максимальной аккуратности и четкости линий.

Потом, уже за полночь, прилегла, поставив на полпятого будильник, чтобы успеть переодеться в ритуальную белую рубашку за несколько минут до полнолуния, и уснула сразу же, но спала беспокойно, ворочалась с боку на бок, наконец, подняла себя с кровати задолго до будильника, пошла в ванную и сунула голову под воду, вымылась и даже успела высушить волосы без магии до того, как будильник прозвенел. Когда с приготовлениями было закончено — таблички с рунами разложены по схеме, свечи зажжены, кинжал трансфигурирован, — Сольвейг достала из сумки подарок Петера — маленький пузырек Феликса. Этой дозы должно было хватить на четыре часа. Сольвейг предполагала, что ритуал завершится через два с половиной.

Она бросила взгляд на часы: 4-52. Пора.

Она встала в пентаграмму лицом к Wyrd, руне Одина, полоснула себя вдоль запястий обеих рук и, сморщившись от боли, начала читать катрен за катреном. Она просила полного разрыва с прошлым для мамы и папы, просила для них нового, потому что кровь в них уже течет новая, донорская, теперь оставалось выпросить у Магии, чтобы та перестала считать их Ларсенами, потому что они не имели на практике к этому Роду никакого отношения, она просила Магию защитить их от влияния Фолквэра Ларсена и просила Всеотца Одина даровать им пустоту. Пустота — это конец. Пустота — это начало нового пути. Она читала и читала длинный текст заклинания, чувствуя, как покидают ее силы, как кровь течет по локтям и ладоням и падает на пол, принимая форму меловой линии, будто напитывает ее. Колени подогнулись, и она упала в центр пентаграммы, не прерывая чтения заветной формулы, пятый или шестой раз повторяя катрены. Ее состояние очень напоминало транс, она читала и уже не понимала, какие слова произносит, и не видела ничего вокруг.

И тут дверь распахнулась с громким стуком, в комнату кто-то ворвался и движением ноги стер меловую линию, размазывая кровь по каменному полу комнаты. Сольвейг закричала пронзительно и упала в обморок.

Сознание возвращалось медленно.

— Дура! — прорычал чей-то знакомый голос, и Сольвейг почувствовала, как ее снова похлопали по щекам. — Ну, давай же, Ларсен! — кто-то залепил ей еще одну пощечину, и она открыла глаза. — Ну-ка пей! — приказал... Драганов (?), поднося к ее губам пузырек Кроветворного. Сольвейг открыла рот, и Драганов влил в нее зелье. — И вот это, — дальше были Укрепляющий раствор, а еще очень сильно пахло Экстрактом бадьяна. И было очень больно. Боль она почувствовала не сразу, но когда боль пришла, стало сразу очень плохо. Что хоть вой.

— Что ты... — начала Сольвейг, но Драганов перебил:

— Что я здесь делаю? Приехал с матча, опоздав на собственную помолвку, и шел в комнату, где Ларсены меня поселили в прошлый приезд. И почувствовал всплеск Магии, очень сильный. Открыл дверь и увидел тебя всю в крови. Ты совсем обалдела что ли?

— Ритуал... я не... не...

— Ты не закончила этот ритуал, Ларсен, и радуйся этому, потому что...

— Феликс... не сработал... как...

— ...ты бы сдохла, когда дочитала последний катрен! Ты вообще думала, что ты творишь? Ты как руны выставила вообще? Hagall, Uruz, Othel, Wyrd, Algiz... Ты решила всю Магию свою отдать в Жертву? Говоришь, Феликс Фелицис не сработал? Очень здорово, что ты выпила его перед тем, как встать туда, ясно? Потому что если бы не Феликс, я бы, может, решил отоспаться после матча в палатке, а не перенестись сюда и просто! Не! Успел! — буквально проорал он последние слова. — А эльф через несколько часов нашел бы уже твой остывший труп!

— Не вопи, — попросила Сольвейг, закрывая глаза. Страшно болели руки под бинтами, пропитанными бадьяном, общая слабость, накатившая от потери крови, еле удерживала в сознании.

— Спи давай, идиотка, — Драганов подошел к ней, поправил одеяло и прошептал: — Я приду через несколько часов. Zaspivam.

И Сольвейг уснула.

Ей снилось, что она маленькая, и мама заплетает ей косы перед тем, как отвести в детский садик: мама, хоть и работала дома, могла часами не вставать из-за компьютера, отрисовывая графические элементы дизайна, и не обращать внимания на ребенка, а там она всегда была с другими детьми и присмотрена. Правда, когда у Сольвейг начались магические выбросы, она стала ходить в садик реже, а после вообще перестала. Но как мама расчесывала ей волосы, мягко перебирая тяжелые темные пряди, массировала голову, Сольвейг хорошо помнила до сих пор. Мама во сне улыбалась ей, называла глупенькой девочкой и их лучиком солнышка. Она чувствовала себя маленькой-маленькой, как будто впереди еще вся жизнь, и проснулась совершенно счастливой, в полной уверенности, что прежняя жизнь — и Дурмстранг, и Драганов, и прадед — ей просто приснились.

Драганов, сидящий на стуле рядом с ее постелью, был к этому прямым контраргументом.

— Ты как, Ларсен? Пить хочешь? — Сольвейг кивнула, и он трансфигурировал из какой-то бумажки стакан, наполнил его водой. — Тебе лучше?

— Да. Спасибо.

— Рассказывай, — потребовал Драганов. — Давай. Все в подробностях.

Сольвейг мрачно посмотрела на него, и Драганов, состроив снисходительную рожу, протянул ей руку:

— Магией клянусь, что не использую полученную информацию тебе во вред, — на его ладони вспыхнуло белое пламя. Сольвейг посмотрела на Драганова и, вздохнув, рассказала все, как есть, про прадеда, помолвку, угрозу родителям и этот ритуал. Драганов молчал, но было видно, как сильно он хочет что-то сказать, но боится, что собьет ее, и больше Сольвейг ничего не расскажет.

— Ты не знала, что прадед собирается обручить тебя со мной?

— Нет.

— Вот же... старый ушлепок. Ларсен, честное слово, тогда, в Женеве, я думал, что ты знаешь. Правда.

— Он сказал, что это договорной брак с сыном его делового партнера.

— Так все и было. Отец заставил меня выбрать себе невесту из вашего Рода. Я выбрал.

— Как из семи человек ты выбрал меня, келпи тебя сожри? У меня нет родовой предрасположенности к Артефакторике! — повысила голос Сольвейг.

— Да мне плевать на это! — возмутился Драганов. — Ты своих кузин видела вообще? Из них же только Эва нормальная, а она еще маленькая! К тому же на Боевой магии учат из двух зол выбирать...

— ...знакомое, — закончила Сольвейг за него. — Я знаю.

— И я выбрал тебя, потому что я тебя по крайней мере знаю! Знаю, чего от тебя ожидать, чему тебя учили, как работают у тебя мозги. Ларсен, ты для меня понятнее. Я могу представить, как сложится у меня с тобой. Но связывать свою жизнь, пускай даже в угоду своему Роду, с чужим человеком... Увольте.

— Как ты согласился на это? — спросила Сольвейг, сумев приподняться на локтях. Руки болели уже меньше, но все равно очень болели. — Я бы поклялась тебе Магией, но, кажется, во мне не так много Силы для подобных демонстраций.

— Отец обещал принять в Род своего байстрюка. Бастарда, который родился меньше, чем через полгода после смерти матери. Я не хотел, чтобы имя мамы полоскали все светские клуши. Она умерла во время Кровного ритуала. Принесла себя в жертву, спасая мою сродную сестру Иванку. Почти как ты. Не думай, что я хотел на тебе жениться. Ларсен, учти, я тебя не люблю.

— Я знаю. Я тоже тебя не люблю. И никогда не любила. Я любила другого парня, — сказала Сольвейг, откидываясь обратно на подушку. — У него было твое лицо, и он был добрым. Он был веселым, а не язвительным. Он был сильным и не издевался над слабыми. Он умел радоваться своим победам, а не неудачам соперника. Я придумала его. А тебя я никогда толком не знала. Потому что на тебе маска, Драганов. И ты ее не снимаешь перед чужими. А я была тебе чужой, и осталась чужой.

— Ты, правда, затеяла это из-за родителей? — спросил Драганов, подавая ей еще один стакан воды, когда Сольвейг начала облизывать пересохшие губы.

— Я не хотела замуж за незнакомца. Но я боялась за родителей. А теперь лорд Ларсен все равно выдаст меня за тебя. И маме с папой сможет навредить в любой момент.

Сольвейг отвернулась. По щекам потекли слезы, и она не хотела, чтобы Драганов их видел.

— Обряд для помолвки выбирал я, — сказал вдруг Драганов, беря ее ладонь. — Ее можно будет расторгнуть. Я обещаю, что не женюсь на тебе, если ты этого не захочешь. Но и ты обещай, что не станешь настаивать.

Сольвейг посмотрела на него непонимающе.

— Ларсен, ты совсем не разбираешься в ритуалистике, — вздохнул Драганов. — Есть полные магические обряды, а есть неполные. Есть расторжимые помолвки и браки, а есть нерасторжимые. А еще есть магические брачные контракты, еще хуже, чем у магглов, хотя у них в последнее время они стали жутко популярными. Так вот. Я предлагаю тебе Неполный Обряд Обручения. Мы расторгнем его через полгода или год, или еще позже. Когда захотим.

— Ты поможешь мне спасти родителей? — уточнила Сольвейг.

Драганов кивнул.

— Я согласна, — сказала Сольвейг. — Который час?

— Полтретьего. Скоро за тобой придут эльфы. Постарайся поесть до вечера. А я пойду спать. Я вечером с девушкой обручаюсь, — пошутил на прощание Драганов и ушел из комнаты.

Сольвейг встала с кровати, по стеночке дошла до ванной и залезла под воду, стараясь не намочить бинтов. Своей Магии она почти не чувствовала. Это было хуже, чем тогда, на Самайн, когда она аппарировала через пол-Европы себя и Флинта. Мысль о Флинте больно царапнула внутри, и Сольвейг снова заплакала. То, что она собиралась сделать, не просто походило на предательство, оно им и было, в полной мере. От этого становилось тоскливо и хотелось выть.

Вскоре к ней действительно прибыл эльф, предложив пообедать прямо здесь, как Сольвейг и поступила, через не могу впихивая в себя овощное рагу вилку за вилкой, а потом уже другой эльф начал мастерить из ее волос ту сложную прическу, которую накануне одобрили ее бабки, и рисовать на ее лице лицо другой Сольвейг, той, которую вечером обручат с Димитром Драгановым.

Она сказала ему правду: Сольвейг поняла это, как только произнесла. Она не любила его. Она была влюблена в красивую картинку, в мальчика-спортсмена, которому придумала другой характер. А реальный Димитр Драганов, язва и говнюк, показушник и бретер, ее бесил, и они не раз цапались в институте по малейшим поводам. Сольвейг презирала его за все мальчишеские подлые выходки, какие он позволял себе и своим дружкам, но ее все равно продолжало к нему тянуть, и чем дальше был от нее Драганов, тем сильнее тянуло, и ей казалось, что это на всю жизнь. Но потом, в Патагонии, поняла, что не на всю. Что это закончится, когда она встретит другого человека. И вот она встретила, и все закончилось. Но теперь у нее не скоро появится шанс узнать, как быть с тем, кто нравится по-настоящему, как все может сложиться с ним — с Максом. Потому что вечером она сама разрушит то, что есть — было — у них с Максом Флинтом. Она была уверена, что Флинт не поймет. А у нее не хватит пороху рассказать ему все, как на духу.

Сольвейг выпила двойную дозу Бодрящего перед тем, как спуститься в Бальный зал, где ее уже ожидали все оставшиеся в поместье Ларсены и их гости. Она знала, что к ночи ее настигнет откат, но это будет еще через несколько часов, а пока никто и догадаться не должен, что утром она едва не простилась с жизнью. Сольвейг даже была благодарна тому эльфу, что втирал ей в щеки и под глаза какой-то крем, возвращавший коже румяный здоровый вид. Ноги в туфлях на невысоком каблуке, подобранных бабкой Фрёйдис, передвигались не слишком быстро, спускаясь по лестнице, Сольвейг придерживалась за поручень, но стойко вытерпела все изучающие взгляды, что вперили в нее родственники сразу, как только она появилась в дверях зала. Сольвейг отыскала взглядом Драганова, разговаривающего с ее дедом Арве и незнакомыми мужчинами, наверно, мужьями ее теток или кузин, попросила его подойти.

— Драганов, дай мне палочку, пожалуйста. Я сломала свою вчера утром.

Драганов посмотрел на нее изумленно, но вытащил палочку из кобуры.

— С пером гиппогрифа. Думаю, подойдет.

— Я верну, — пообещала Сольвейг.

— Не перенапрягайся.

— Только один Патронус, — сказала Сольвейг и вышла на балкон, пока никто не засек, вернувшись к своим прерванным разговорам. Фолквэр Ларсен, беседовавший с отцом Димитра Богомилом Драгановым, даже не повернул на нее головы. Ястреб вылетел из чужой палочки и завис над ней, хлопая серебристыми крыльями. — Передай Максу Флинту, когда он будет один: "Jeg elsker deg, Flint, og forstå hvis du aldri har tilgi".

Призрачная птица сорвалась с места и растаяла вдали, и только тогда Сольвейг вернулась в Бальный зал, возвратила Драганову его палочку и заняла место рядом с бабкой Ранвай. Сил на какие-то еще заклинания у нее больше не было.

Во время обряда Драганов велел ей говорить только одно "Согласна" в ответ на длинный текст его заговора. Она плохо понимала по-болгарски, только какие-то простые слова вроде "да", "нет", "здравствуйте" и "пожалуйста", но верила, что Драганов не навредит. Это было иррациональное чувство, но очень крепкое.

И, когда подошло время, она сказала.

Сначала ничего не происходило, а потом вокруг их рук появилось зеленоватое свечение, слилось с другим, темно-синим, и впиталось в руки вокруг запястий. Сольвейг подумала, что останется видимый след вроде ожога, но запястье осталось чистым, только виднелся край татуировки и белый след от пореза, появившийся после бадьяна. Драганов успокаивающе кивнул и поцеловал ее в щеку. Ларсены, отец Димитра и другие родственники зааплодировали и подняли за них бокалы. Димитр сунул ей бокал огневиски под нос и шепотом велел выпить. Сольвейг послушалась, и обжигающий напиток слегка взбодрил ее. Драганов приобнял ее за талию, делая вид, что очень ею увлечен, а на деле просто не давая упасть.

— У нас еще одно дело, помнишь? Твои родители.

— Да, — кивнула Сольвейг.

— Надо найти лорда Ларсена. Пойдем, — он потащил Сольвейг за собой, и, заявив, что им с Фолквэром необходимо обговорить несколько деталей, добился, что старикан привел их в свой кабинет.

— Ну и что за срочность, Димитр? — удивился лорд Ларсен, довольно поглядывая на сжавшую губы Сольвейг, сидящую в кресле для посетителей. Драганов стоял прямо за ней, положив обе руки ей на плечи.

— Вы обманули мою невесту, милорд, — прямо сказал Димитр. — Вы угрожали ей.

— Будет, — махнул рукой Фолквэр. — Девочке, наверное, показалось.

— Браслеты подчинения, которые вы подарили моим родителям, введя их в заблуждение, не были моей галлюцинацией, — твердо сказала Сольвейг, и плечи ее под ладонями Драганова напряглись. — И у меня есть свидетели. Я требую, чтобы вы поклялись, что больше не причините им никакого вреда.

— Я сниму браслеты, так и быть, — согласился старик, по-прежнему улыбаясь, будто думал, что Сольвейг шутит.

— Не стоит утруждаться, я наняла специалиста, который это уже сделал, — Сольвейг глядела на деда с ненавистью. — Им было так больно, что не спасло даже зелье против Круциатуса.

— А могли вообще погибнуть, — философски вздохнул лорд Ларсен, ни капельки не раскаиваясь, и Драганов немедленно выхватил палочку из кобуры.

— Это первый раз за всю мою жизнь выпускника Дурмстранга со специализацией на Боевой магии, когда мне хочется убить человека, и я чувствую, что готов это сделать, — признался он, направляя палочку на мага.

— И чего ты хочешь? — уточнил Фолквэр, опасливо косясь на ярко-зеленый огонек, зажегшийся на кончике палочки — признак готовой сорваться с нее Авады.

— Вы дадите мне Непреложный Обет, — сказала Сольвейг, поднимаясь. — А Димитр засвидетельствует.

Тот кивнул, и лорд Ларсен, глубоко вздохнув, начал расстегивать рукав рубашки.

— Клянешься ли ты, Фолквэр Бриньяр Хальдор лорд Ларсен, никогда не покушаться на жизнь своего внука Андора Арве Ларсена и его жены Грезэ Осхилль Ларсен, урожденную Андерссон, не причинять вред их здоровью, не чинить им препятствий и не вмешиваться прямо или косвенно в их жизнь? — спросил Драганов, и золотые с красным нити опутали правые запястья Сольвейг и ее прадеда горячей петлей.

— Клянусь.

— Пускай Магия будет тебе свидетелем.

Драганов опустил палочку и взял Сольвейг за руку.

— Мы уходим, милорд. Больше нам нечего делать в вашем гостеприимном доме. Через двадцать минут мы его покинем. И не смейте нас задерживать. Я не тупой игрок в квиддич, которому бладжером выбило все мозги. Я боевик. Помните об этом.

Через полчаса Сольвейг уже стояла рядом с Драгановым на полянке недалеко от стоянки цыганского табора за какой-то румынской деревней, куда вынес их порт-ключ, пока Димитр расставлял свою походную палатку. Они решили переночевать здесь, а утром Сольвейг собиралась купить себе волшебные палочки и воспользоваться международным камином в магическом квартале Бухареста, чтобы добраться до "Кабаньей головы", и оттуда дойти до школы. Родителям она собиралась написать, как только окажется в своей спальне в подземельях Слизерина. Видеть их сейчас почему-то совсем не хотелось.

— Знаешь, Ларсен, я ведь теперь тебе по традиции должен подарок на помолвку, — заметил вдруг Драганов, доставая ей постельное белье из комода и провожая во вторую спальню своей палатки. — Ты же моя невеста. Так положено, — добавил он, когда Сольвейг призналась, что ничего ей от него не надо.

Сольвейг положила постельное на кровать, застеленную пушистым пледом, рядом бросила свой рюкзак и обернулась на Драганова.

— Тогда я хочу, чтобы ты достал для меня боггарта.