L+L (гет)

— Папа, — Альнаир остановилась на пороге гостиной, которая служила Леопольду заодно и кабинетом. Ему нравилось работать здесь, слушая разговоры жены и дочери на кухне или наблюдая, как Лорелей читает что-то в кресле у окна или даже дремлет на диване. Ему это не просто не мешало, а, скорее, помогало — так он делал дело и, в то же время, был с ней рядом. С Лорелей. И дело было совсем не в том, что у них просто не было отдельной комнаты под кабинет: во-первых, был ещё чердак, который вполне можно было переоборудовать хоть под него, хоть под детскую, а во-вторых, никто ведь не мешал отделять стеною часть гостиной во время работы. Ему просто не хотелось оставаться в одиночестве, и вообще работалось намного лучше рядом с собственной женой.

— Заходи, — Леопольд оторвался от бумаг и улыбнулся дочери, которой пару месяцев назад исполнилось десять, и она невероятно напоминала ему Лорелей в чуть более позднем возрасте — и, в то же время, была разительно не похожа на неё. В Альнаир не было и следа той пугливости и нервности, что когда-то отличали её мать, зато в избытке были настырность Хиггсов, унаследованная, по словам Мерибет, когда-то самим Леопольдом, и спокойствие, свойственное ей самой. Нет, конечно, Альнаир, как и любой ребёнок, порой любила побегать-пошуметь, но, в целом, девочкой она росла серьёзной и очень — даже слишком, на взгляд Лорелей — вдумчивой.

— Можно мне с тобой поговорить? — спросила Альнаир, подходя поближе и придвигая стул к его столу.

— Серьёзно? — улыбнулся Леопольд.

— Очень, — ответила она, усаживаясь и ставя локти на стол.

— Давай, — он повторил её жест, и несколько секунд отец и дочь смотрели друг на друга, одинаково положив подбородки на сплетённые пальцы.

— Понимаешь, пап, — заговорила Альнаир, — через год я пойду в школу.

— Я надеюсь, — улыбнулся Леопольд.

— В Хогвартс, — Альнаир вздохнула, и Леопольд затрепетал. Неужели у них вышло?

А вслух сказал:

— Полагаю, что всё будет именно так.

— Понимаешь, папа, — Альнаир стиснула пальцы, как обычно делал он сам, когда сильно волновался, — я не хочу в Хогвартс.

Вот оно.

То, чего они все ждали целых шесть лет и на что все эти годы тщательно работали. У них получилось!

— То есть, как не хочешь? — Вейси вскинул брови. — Мне казалось, тебе нравится учиться.

— Нравится, — кивнула Альнаир. — Я же не сказала, что не хочу учиться. Я не хочу учиться в Хогвартсе, — она глубоко-глубоко вдохнула — и выпалила: — Я хочу в Шармбатон.

— Нари, — очень осторожно, боясь хоть чем-то себя выдать, заговорил Леопольд, но его дочь подняла ладонь и попросила:

— Подожди, пожалуйста! Я всё узнала. Я написала директору Шармбатона, и она ответила. Я ей рассказала, что всегда любила Францию и мечтала там учиться, — говорила Альнаир всё вдохновеннее, не замечая, к счастью, изумления отца. — И сказала, что готова выдержать любой экзамен. И что у меня нет палочки, конечно, но я могу выучить всё, что она скажет. И спросила, что мне нужно сделать, чтоб попасть туда. Она мне ответила, что, хотя обычно они не принимают английских студентов, это всё равно возможно! — Альнаир возбуждённо вновь стиснула руки, и крылья её носа затрепетали. — И что главная проблема — это оплата обучения, потому что наше министерство не заплатит за меня. И что самый простой способ — если это сделают мои родители. Она написала, сколько это стоит — но это очень дорого, — добавила она торопливо и совсем уж зачастила: — И я написала ей, что это слишком, и что у моих родителей нет таких денег, и что, может быть, есть ещё какой-то способ, и тогда она прислала мне программу их экзаменов, — она замолчала, переводя дух, и положила перед онемевшим от таких известий Леопольдом длинный пергамент. — Папа, мне нужны учебники! — горячо проговорила Альнаир. — Здесь всё написано — и как они называются, и где их можно заказать. Это в Париже. Мы же можем их купить, да? Если я всё сдам на Выше ожидаемого, они возьмут меня! Совсем бесплатно! А я сдам — только нужно их купить. Сейчас. Можно, папа?! — спросила она, приподнявшись и умоляюще и жадно вглядываясь в его лицо.

А он совершенно растерялся и никак не мог найти слова. Ни ему, ни кому-либо ему известному в десятилетнем возрасте никогда бы не пришло такое в голову — да что в десятилетнем? Ему и сейчас не пришёл в голову подобный способ. А в её года он, даже если бы и придумал что-нибудь такое, ни за что бы не решился написать директору. Потому что дети так не делают!

Или… или, может, это не сама она придумала?

— Ты сама это придумала? — спросил он как можно мягче. — Или тебе кто-то посоветовал?

— Сама! — Альнаир даже кивнула. — Я об этом никому пока не рассказала — тебе первому! А потом маме… Но она не будет против, — добавила она уверенно.

— Почему ты так считаешь? — улыбнулся он, давая себе ещё несколько секунд передышки.

— Мама никогда не против, — тоже улыбнулась Альнаир. — Ничего такого вот… серьёзного. И потом, она мне говорила, что ей в Хогвартсе не нравилось. А ты его любил. Но, папа, я…

— Я совсем не против, — сказал он, и Альнаир, не дослушав, просияла. Её лицо стало таким счастливым, что в горле Леопольда вдруг возник горячий комок, а глаза совершенно неожиданно обожгли слёзы. Альнаир вскочила и, обежав стол, кинулась отцу на шею и расцеловала его, горячо шепча:

— Спасибо-спасибо-спасибо! Папочка, ты лучший, самый лучший! Спасибо! Я люблю тебя — очень-очень! Папа!

— Я тоже люблю тебя, — прошептал он, тоже обнимая её и отчаянно радуясь, что больше не нужно держать лицо.

Потому что ему вдруг стало очень стыдно перед ней — за всё то, что они проделали с того момента, как решили, что она не должна поехать в Хогвартс. Да, ребёнком манипулировать несложно, и хотя они всё это сделали, безусловно, в её интересах — но вот только ли в её? Да, они хотели оградить Альнаир от всей той грязи, которая однажды непременно полилась бы на неё, когда кто-нибудь узнал бы о прежнем занятии Лорелей — но о ком он думал сам? О ней? Или о жене? Которая ещё неизвестно, как бы всё это перенесла? Или вовсе о себе и о том, что он не выдержит, если что-нибудь случится с Лорелей. Потому что одна мысль об этом наполняла его диким ужасом, ледяным и вязким, практически лишающем способности разумно рассуждать.

— А ещё, — торопливо продолжала Альнаир, — если я буду учиться на Выше Ожидаемого и на Превосходно, я всё время буду учиться бесплатно! И первые шесть курсов можно даже иметь одно Удовлетворительно за экзамены. Я смогу! — сияя, заверила она его.

— Я верю, — он прикрыл глаза, прижимая дочь к себе. — Ты сможешь, да. А если нет, я заплачу. Слышишь? — спросил он, беря её лицо в ладони.

— Слышу! — радостно тряхнула головой Альнаир. — Но я всё равно смогу. Раз ты согласился, я маме расскажу, когда она вернётся? — спросила она с радостной улыбкой.

Вечерами вторников Лорелей на три часа уходила на собрания местного литературного клуба. Маггловского, разумеется — но ей там нравилось. Леопольд не возражал — напротив, он каждый раз по возвращении расспрашивал её, что они там сегодня обсуждали, и сам читал с ней её маггловские книги — хотя видит Мерлин, до чего он не хотел отпускать её. Не именно туда, а вообще куда-то. Будь бы это в его власти, он бы предпочёл, чтоб она и вовсе никуда от него не отходила, никогда и ни на шаг. Но такое было невозможно — и он понимал, что не сможет заменить собой весь мир. И потом, это просто было бы нечестно: у него, помимо Лорелей, была его работа, и он помнил, как когда-то мучился без Дела. У неё же дела не было — как не было своих, отдельных от него друзей. А потом вот появились постепенно две подруги-магглы, и появился этот клуб — и Леопольд накрепко запретил себе даже думать о том, что, на самом деле, терпеть не может оставаться в доме без жены. Пусть даже всего на три часа в неделю.

— Расскажи, конечно, — улыбнулся он, отпуская её и придвигая к себе пергамент с выданной Альнаир программой экзаменов со списком учебников в конце. — И крёстной расскажи.

— Можно прямо сейчас? — вскинулась она, переводя нетерпеливый вопросительный взгляд с Леопольда на камин.

— Можно, — Вейси улыбнулся, и Альнаир радостно бросилась к камину и через пару секунд скрылась в зелёном пламени с восклицанием «Малфой-мэнор!».

Леопольд же некоторое время внимательно изучал программу. Потом придвинул к себе чистый лист пергамента и написал письмо в рекомендуемый парижский магазин учебников. Завтра утром он перед работой зайдёт в Гринготтс, возьмёт деньги и отправит во Францию сову. Вероятно, в этом случае послезавтра учебники уже прибудут, и его дочь начнёт готовиться к самому, наверное, серьёзному экзамену в своей пока ещё недолгой жизни.

Он подумал вдруг, что должен был бы, вероятно, ощущать сейчас обиду и разочарование, потому что Альнаир отняла у него то, что он много лет так предвкушал и чем так гордился — возможность самому заплатить за их семейное спокойствие и искусственно придуманную, но теперь вполне реальную её мечту. Однако всё, что он чувствовал сейчас — смущение и гордость. Совершенно иррациональную — потому что в том, какой, как вдруг сегодня оказалось, выросла его дочь, его заслуги не было. Ну, или почти не было. Он не так уж много с ней общался — сказать по правде, куда меньше, чем даже Малфои или его мать, не говоря уже о Лорелей. Он и полюбил её не сразу, он прекрасно помнил это, и до сих пор прекрасно отдавал себе отчёт в том, что, случись ему однажды выбирать между женой и дочерью, не задумался бы над решеньем ни на миг, и оно бы не было в пользу Альнаир.

И всё же он её любил. И, кажется, гордился — и это чувство было новым и чрезвычайно странным. Так же, как и неожиданная, не до конца пока осознанная досада на то, что он так плохо её знает. А ведь через год она уедет — далеко, на много месяцев, и станет бывать дома только на каникулах. Всего три месяца в году: два раза по две недели, может, даже меньше, и летом на два месяца. И часть этого времени она наверняка захочет проводить с Малфоями, и с Мерибет, и со своими французскими друзьями… И он так её и не узнает толком никогда.

Ему стало очень горько, горько и обидно. Кажется, он получил от судьбы подарок — и бездарно отложил его в сторонку и почти забыл о нём. Как же глупо… А ведь он уверен был, что научился ценить вот такие подношения. Оказалось, нет…

— Что случилось?

Голос Лорелей выдернул его из тяжёлых мыслей, и он, прижав к лицу её ладони, прошептал:

— Всё хорошо. Я просто думал.

— Ты совсем несчастный, — она опустилась к нему на колени, и он немедленно уткнулся носом ей в ключицу и счастливо и глубоко вдохнул родной и лучший в мире запах. — Что тебя расстроило?

— Я совсем не знаю Нари, — сказал он, поднимая голову и вглядываясь в любимое лицо.

— Как это не знаешь? — Лорелей заулыбалась удивлённо и погладила его по щеке кончиками пальцев.

— А вот так, — он виновато улыбнулся. — Живу с ней рядом — и не знаю. А она чудесная и удивительная девочка. Ты-то это знаешь.

— Знаю, — она наклонилась почти к самому его лицу и прошептала: — Но раз ты так говоришь, значит, тоже знаешь.

— Нет. Я это только понял, — он прикрыл глаза. — Представляешь? Десять лет прошло — а я понял только сейчас. А ведь через год она уже уедет…

— Сейчас апрель, — сказал Лорелей, тихо-тихо целуя его в лоб. — Ещё почти полтора года. У тебя много времени.

— На что? — раздался от камина звонкий голос Альнаир. — Мама, что я расскажу тебе! — она подлетела к ним и обняла обоих порывисто и крепко, и Леопольд, кажется, впервые в жизни осознал, что их, на самом деле, трое, и они все — одно.

Семья.