Жребий (гет)

Тени в высоких сводах шевелились, будто дышали вместе с ними.

Огонь в камине вспыхивал неровно — словно боялся услышать то, что будет сказано.

— Ты снова играешь с огнём, дитя, — произнёс тихий, усталый голос. Ни угрозы, ни ярости — только тяжёлое дыхание вечности, — Как всегда. Только этот огонь не погаснет никогда. Он пожирает сам себя.

— Я знаю.

Голос ровный, безупречно сдержанный, слишком спокойный, чтобы быть человеческим.

Она стояла прямо, но пальцы едва заметно дрожали — не от страха, от напряжения.

— Когда пламя обращается внутрь… оно становится ловушкой. Оно обманывает само себя.

— Тебе ли объяснять мне, истинное значение этой фразы? — сухая усмешка.

Сквозь неё слышалась боль, старая, как миры.

— Ты говоришь о Нём так, будто он — просто заблудшая тварь. Бешеная собака, которую нужно пристрелить. Но Он — всё. Он — тот, кто породил Бездну. Он — твой создатель, хочешь ты этого или нет.

— Я — не Его. И никогда не была.

Холодные блики коснулись её глаз.

— Он желает сделать меня частью Себя. Значит… Он, как и все, подчинён своим слабостям. Слабость противника — это путь к победе.

Вздох. Долгий, едва слышный.

— Ты понимаешь, что это значит?

— Да.

Пауза.

— Он не может получить то, что хочет, не разрушив того, чем так яростно желает владеть. Я видела это. Я видела Его.

Тишина стала плотной, как камень. Даже огонь замер.

— Принцесса… — голос сорвался, а он никогда не позволял себе этого. — Ты предлагаешь парадокс. Ты предлагаешь стать его ядром. Ты предлагаешь… отдать себя.

Она не отвела взгляда.

— Если это наверняка остановит его — да.

Он резко шагнул ближе. В воздухе что-то хрустнуло — то ли магия, то ли его самообладание.

— Ты глупее, чем я думал, и мудрее одновременно.

— Вы боитесь, — просто, тихо и ровно сказала она.

— Молчи.

В этом приказе дрожало всё, что он прятал веками.

— Я боюсь лишь того, что потеряю тебя. Ты — единственное, чего я не могу вернуть. Ни силой, ни магией, ни временем, ни смертью. Ты и твой сын.

— Вы выше собственных страхов.

Её голос впервые дрогнул.

— Не страхов о тех, кого я люблю. О тех, кому жить дальше. О моей дочери. О мире.

О той, кого я уже потерял.

— О вас тоже… но последнее не должно влиять ни на чьё решение.

— Не смей говорить так, дитя.

Великий и ужасный голос стал низким, слишком человеческим.

— Не смей забывать, что есть те, кто связан с тобой сильнее, чем миры связаны законами.

Она отвела взгляд — впервые.

— Если я не сделаю этого, они все погибнут.

— А если сделаешь — погибнешь ты.

Он подошёл почти вплотную.

— Ты просишь меня смотреть, как ты стираешь себя из Бытия? Ради того, кто хочет владеть тобой, как очередной игрушкой?

— Я прошу вас позволить мне сделать то, что должна. То, что должно быть сделано.

Её голос стал мягче:

— Я прошу не пытаться удержать меня. Не преграждать путь. Не пытаться спасти меня, если цена спасения — гибель всех остальных.

Тень за его спиной метнулась, как зверь, сорвавшийся с цепи.

Он шепнул, не скрывая надлома:

— Я бы собственноручно разрушил Вселенную ради тебя…

— Но нельзя, Мессир, — сказала она тихо, и почти ласково.

— Нельзя разрушить Вселенную, ради спасения одного единственного человека.

— Ты — не человек!, — резко. — Ты — моё дитя. Моя кровь. Моя…

Он оборвал себя.

Ему нельзя было говорить слово, которое давно горело в его сердце.

Она сделала шаг назад — единственный. И это был жест, который мог означать всё что угодно: смирение, благодарность, прощание, любовь, протест и понимание.

— Если парадокс сработает — я вернусь.

— А если нет?

— Значит… я исчезну. Но вы будете жить. Азриэль будет жить. И его отец.

Её голос стал едва слышен.

— И тогда это будет нашей победой. Со мной или без меня.

Он закрыл глаза на мгновение — как будто мир уже рухнул и его приходилось удерживать силой одной мысли.

— Я не позволю тебе раствориться в Его безумии.

— Вы не сможете остановить меня.

Это была не угроза. Не вызов.

Просто факт.

Тишина опустилась тяжёлым саваном.

— Ты упряма, как всегда, — наконец сказал он, ровно, почти жестоко, — но знай: если ты ступишь туда — я пойду следом. Даже если ты воспротивишься.

Она улыбнулась. Чуть-чуть.

— Вот этого я и боюсь больше всего.

Огонь в камине погас.

Комната осталась наполнена только темнотой и их дыханием — тяжёлым, живым, как сама Тьма.

* * *

Рассвет над давно мёртвой, но упрямо продолжающей вопреки всему жить, Землёй всходил неохотно, словно сама Вселенная боялась увидеть, что здесь осталось. Небо рвалось багровыми прорезами, словно кто-то содрал с него кожу, ветер шёл полосами, сухой, горячий и злой, как дыхание огромного умирающего зверя.

И из разорванного портала, прямо в это алое марево, шагнула она.

Сивилла Оршели.

Шагнула медленно, будто выбирала место, куда ступить на границе двух миров —

того, который рухнул, и того, который ещё только зарождается в её крови.

Плащ тянулся позади, как языки черного пламени.

Волосы, рыжие и живые, разгорались на ветру.

Глаза — бесконечно спокойные, бесконечно синие, бесконечно знающие— не отражали страха.

Она была не человек, не демон, не богиня.

Она была исход. Слово, что произносит только судьба.

Пять сотен.

* * *

Площадь меж красноватых скал наполнялась людьми. Наоми и Рут молча стояли во главе процессии и тишина эта оглушала сильнее любого крика.

Сиви шагнула вперёд,

плащ сорвался с её плеч,

как крыло диковинного зверя.

Внешне она не выдавала своего напряжения, но огненная кровь кипела под кожей.

Азазелло стоял позади неё и

и каждый его вдох звенел яростью. Его тень казалась гигантской по сравнению с остальными людьми и самой Сивиллой.

Она развернулась так, чтобы её было видно и слышно всем.

В её глазах горело чистое пламя.

Никто не говорил.

Никто даже не дышал громче, чем дозволено перед священнодействием, но каждый, кто поднимал глаза, понимал:

если кто-либо посмеет дотронуться до неё — его тень исчезнет из мира первой.

Её люди. Её войско. Обречённные. Те, кто однажды доверились ей — пришедшей из ниоткуда и прошедшие с ней бок о бок столько лет и столько битв.

Пять тысяч.

Измученные, несущие на себе несчётное количество старых шрамов, обожжённые — при виде Сивиллы они выпрямились.

Сивилла Оршели не улыбнулась им.

Она была королевой, возвращающейся на поле боя, где все знают цену её молчания.

— Мой народ… Мои сёстры и братья, — произнесла она тихо.

Но её услышали. Все до единого.

Даже те, кто стоял далеко.

Она сделала шаг вперёд.

— Войско. Друзья. Семья. — Голос был не громким, но он прокатился по площади, как гром. — Сегодня я пришла к вам не как воительница. Не как изгнанница. И не как дочь неведомого вам мира.

Она подняла голову чуть выше.

— Я пришла как ваша королева. И я хочу спросить вас, стою ли я до сих пор того, чтобы вы сражались вместе со мной?

Земля загудела. С ней соглашались. Её принимали.

Сивилла снова подняла руку — коротко, резко — и все замерли.

— Слушайте, — потребовала она. — Слушайте те, кому я доверяю жизнь. Я никогда не просила у вас большего, чем отдавала. Никогда не брала то, что вы не могли дать. Я никогда не сражалась ради своей свободы и своих собственных побед. Это была наша общая свобода. И победы всех нас.

Они внимали ей, дрожащие, но гордые.

Сивилла шагнула вперёд, но резкий порыв ветра сорвал её голос, унося слова в сторону.

Азазелло уловил это первым.

Он дернулся — как хищник, заметив угрозу — но не угрозу ей, а угрозу моменту.

И вдруг он подошёл к ней.

— Не время для человеческой слабости, Сиви, — сказал он тихо, так, что слышала только она.

Она едва заметно кивнула.

И тогда он…

…резко, бесцеремонно, но оберегающе, подхватил её за талию—

одним рывком поднял в воздух,

точно она весила меньше клинка на его бедре — и поставил на старое полуразрушенное основание статуи.

Теперь она стояла выше всех.

Выше пепла.

Выше тумана.

Выше страха.

Лучи рассвета рушились на её плечи, как плащ бога войны.

Азазелло стоял у её подножия —

титан, демон, страж, зверь и муж —

и весь её народ видел: он больше не прячет, что принадлежит ей.

Сиви расправила плечи.

— Слушайте меня, все до последнего! — её голос ударил о воздух, как сталь о камень.

— Я выбираю пятьсот. Пятьсот тех, кто пойдёт со мной в Шеол. Не ради спасения. Ради победы!

Толпа дрогнула.

— Остальные… — она провела взглядом по тысячам лиц, — …вы останетесь на этой земле не как жертвы. А как стена. Как вал.

Как та последняя черта, которую Безда, уничтожающая миры, не переступит, пока вы живы.

Некоторые закрыли глаза, будто получили благословение.

Некоторые закричали.

Некоторые промолвили её имя как молитву.

А затем она сделала невообразимое:

Она опустилась на одно колено.

Перед ними.

Перед своим народом.

Перед теми, кто был готов умереть за неё.

Пауза длилась вечность.

Потом она поднялась.

И уже не была человеком.

Тень Азазелло закрывала ей спину, а рассвет обжигал её лицо, и люди перестали различать, где кончается женщина и начинается божество.

— За мной, — сказала она. — В новый мир. В мой родной мир. В Шеол.

И пятьсот человек с Рут и Наоми во главе шагнули вперёд одновременно.

Кровавый рассвет вспыхнул так ярко, что казалось — мир возрождается в огне.

* * *

Он не любил рассветы.

Слишком много цвета крови.

Слишком много обещаний, которые мир никогда не держит.

Слишком много воспоминаний о том, что он не смог сберечь.

Но этот рассвет был особенным.

Этот рассвет принадлежал ей.

Сивилла шагнула из портала первой — и даже проклятая мёртвая земля, давно забывшая, что такое надежда, подалась ей навстречу. Её рыжие волосы загорелись, будто рассвет сам выбрал себе новое солнце.

Азазелло вышел следом — тяжелый, бесшумный, как сама смерть, — и на секунду позволил себе смотреть.

Смотреть на неё, на свою жену и королеву, женщину, которую он потерял однажды и за которую теперь был готов умереть не раз —а тысячу раз, в каждом мире,в каждом цикле вечности.

Она была неподвижна, как статуя богини.

Но он видел — только он! — как дрогнули

её пальцы, как она втянула воздух чуть глубже, чем нужно.

Она боялась, но держалась так, будто ей нечего терять.

И он едва не зарычал от этого — тихо, внутренне, зверино.

Потому что за своих жену и сына он отдаст свою жизнь бесчисленное количество раз.

* * *

Он видел, как её зрачки чуть расширились, когда она произнесла: «Я пришла как ваша королева.»

Он видел, как на одном мгновении она моргнула — быстро, как от боли.

Это был момент, когда ей почти захотелось расплакаться.

Он знал этот взгляд.

Он видел его сотни раз — но только ночью,

когда она засыпала в его руках,

или когда просыпалась от кошмаров,

или когда теряла кого-то из людей, которых защищала, но сейчас она не позволила этому появиться.

Сейчас она была сталью.

Сейчас она была пламенем.

Сейчас она была тем, кого он боялся и боготворил одновременно.

— …остальные останетесь не как жертвы — как моя стена…

Азазелло увидел, как лица людей изменились.

Они распрямились.

В каждом появилась тень огня — её огня.

А потом она сделала то, чего он не ожидал.

Она опустилась на колено.

Перед своим войском.

Азазелло рванулся вперёд на полшага —

так, что даже тишина треснула, —

он почти обжёгся этим движением.

— Не смей… — выдохнул он про себя.

Но она поднялась.

И стала ещё выше.

— В Шеол.

Пятьсот шагнули вперёд — как один организм, как живая стена огня.

Азазелло стоял позади неё и думал только одно:

"Если мир попытается сломать её — я сломаю мир."

И в этот момент,

глядя на неё в багровом свете солнца,

он понял: никогда ещё она не была так похожа на богиню. И никогда — так похожа на ту девочку, которую он однажды учил держать меч.

Это была она.

Вся.

Наконец-то целая.

И он — рядом. Готов умереть. Готов убивать. Готов жить.

Только бы не видеть, как она снова исчезает. И не дать ни единому злому умыслу коснуться Азриэля.

-

* * *

Зал Пантеона сегодня был тише, чем обычно.

Высеченные из мрамора чудовища на колоннах устремили головы вниз.

Факелы горели ровными, аккуратными языками пламени, будто сами боялись дрогнуть.

Демоны высших каст, древние боги, хранители стихий — каждый занял своё место, но их взгляды то и дело вспыхивали тревожными отблесками.

Все знали: Принцесса вернулась. И не одна.

Двустворчатые ворота распахнулись с низким железным гулом.

Вошли они.

Сивилла — как раскалённый осколок солнца, который кто-то умудрился выковать в человеческой форме.

Азазелло — как огненная ночь, подчинённая и поставленная рядом с её пламенем.

Она шла прямо, высоко поднимая голову, едва касаясь пола, будто каждый шаг оставлял след в судьбе мира.

Азазелло шёл на полшага позади, но это было обманом. Он закрывал собой целый мир возможных угроз.

Все видели, как его рука — расслабленная — была готова сделать рывок к оружию в любую секунду.

— Принцесса, — едва слышно произнес кто-то из старших демонов, опустив взгляд, но она не остановилась.

Не поклонилась.

Не сделала даже вид, что слышит.

Она шла к трону.

К нему.

К своему отцу.

К своему старому, всегда скрытому, никогда не произнесённому источнику силы.

Воланд медленно поднялся с трона.

Его лицо — мрамор.

Глаза — тень глубже самых глубоких провалов мира.

Но в левом зрачке промелькнула искра.

Только Азазелло заметил её.

Только он.

И только Сивилла знала, что это значит.

Когда она остановилась в нескольких шагах от него, Велиар, стоящий сбоку, сделал невольный шаг назад.

Пантеон напряжённо застыл.

Она опустила голову.

Совсем чуть-чуть.

Почти незаметно, но в этом жесте был вызов — и покорность — и абсолютная, непоколебимая принадлежность.

Она вздохнула — так, чтобы услышал только он.

А затем подняла взгляд и сказала:

— Мессир… отец.

Слово ударило в зал, как молния в сухую землю.

Оно раскатилось по стенам, впилось в каменные барельефы, загудело в факелах.

Даже бессмертные вздрогнули.

Даже древние боги — поколебались.

Даже сама тень за троном дернулась, будто от боли.

Азазелло замер.

Воланд — нет.

Он выдержал удар дочернего слова так, будто ждал его век.

Но угол его рта едва дрогнул — микроскопически, болезненно, человечно.

Он шагнул навстречу. Медленно.

— Сивилла Оршели, — сказал он тоном, который знали лишь те, кто видел его в самых редких, самых страшных, самых откровенных моментах. — Возвращение твоё сегодня знаменует перемену судеб.

Пантеон всё ещё не дышал.

И тогда Азазелло понял:

мир разделился надвое.

До “отец”. И после.

Сивилла же выпрямилась и произнесла:

— Я привела пять сотен. И прошу… нет, требую… защитить тех, кто следует за мной. Мой выбор сделан. Как и ваш. Я соблюла свою часть договора. Теперь мои люди — это и ваша ответственность, отец.

Она говорила, а зал неслышно трещал изнутри, как старый лёд.

Это была революция. Не политическая.

Не космическая. Личная — а значит, самая разрушительная.

Демоны знали: если она называет его «отцом» при всех — значит власть в Шеоле теперь разделена кровью, не титулом.

И никому не избежать грядущих перемен.

Воланд смотрел на неё, и впервые за тысячелетия его маска треснула:

— Я принимаю твой выбор, дочь моя.

И Азазелло, стоящий рядом, ощутил, как мир под ним слегка сместился,

словно сам Шеол кланялся той, кто наконец-то назвала своего повелителя — отцом.

* * *

Высокие своды тронного зала мерцали огнями, и в каждом пламени отражались лица богов — старые, жестокие, жаждущие уверенности.Они понимали: от того, кто сейчас происходит, зависит будущее Бытия.

Азазелло уловил её жест — едва заметный наклон головы,

который мог прочесть только тот, кто любил её до безумия и боялся за неё больше смерти.

На долю секунды его спина совсем чуть-чуть осела.

Почти незаметно.

Но достаточно, чтобы воздух вокруг него сгустился. Правая рука —слегка, медленно — сжалась в кулак. Не угрожающе. Еще нет.

Не демонстративно.

А так, как сжимают руку перед тем, как перерезать горло миру.

Он не сделал ни шага.

Но каждый демон в зале почувствовал:

если кто-то дернется — один единственный — Азазелло разорвет его без предупреждения.

Его взгляд метнулся по пантеону:

быстро, остро, расчетливо.

Он молча отмечал каждую опасную точку,

каждую руку, дернувшуюся к оружию,

каждый вдох, ставший слишком громким.

Челюсть демона напряглась, заблестела жилка на скуле, и — тишина.

Он стоял, как воплощённая казнь.

Когда она снова двинулась вперёд,

кончиками пальцев она — на миг — коснулась края своего плаща.

Это был жест уязвимости.

Неосознанный. Едва заметный.

Азазелло увидел его и он вздрогнул.

Его зраки расширились.Плечи напряглись.

Он подался вперёд — на миллиметр, но это был боевой рывок.

Он прочел в этом жесте то, что мог прочесть только он:

«Она сейчас тонка, как лед над бездной.

И если кто-то попробует…»

Его взгляд мгновенно нашёл тех, кто мог бы воспользоваться этим моментом.

И этот взгляд убивал.

Без магии.

Без огня.

Одной лишь волей.

Демон, сидящий справа, побледнел.

Тот, что слева, уронил кубок.

Кто-то из младших богов непроизвольно занял оборонительную стойку.

Азазелло стоял молча.

Но весь зал понял: он готов убивать.

Мгновенно.

Без предупреждения.

За неё.

* * *

Не обмолвившись ни словом более, они вернулись в покои. Она дрожала и не пыталась скрыть этого. Адреналин, злость, страх и отчаяние кипели безудержное коктейлем в крови.

— Как ты посмел, — прошипела она. —Как ты посмел, Азазелло, показать им столь явно, что я под твоей защитой!? Что я в ней нуждаюсь? Ты видел их взгляды? Они как акулы — стоило одному почувствовать запах крови — и всё было бы кончено! Они бы перестали во что-либо ставить мою волю.

Он молчал.

Опасно молчал.

— Не смей меня защищать, —

Резко приказала она. — Не смей лишать меня силы. Защита — это слабость.

Демон сделал шаг вперёд.

Заледенело всё пространство между ними.

Сиви ощутила, как воздух стал тяжелее.

Его аура впилась в её кожу, как чужой огонь, заставляя сердце дрогнуть.

Он поднял руку — и не резким жестом, а медленней, чем падает звезда —

положил ладонь ей на горло и прижал к стене.

Не сдавливая.

Не унижая.

Но так, что её тело отозвалось током силы.

Он прижал её к холодной каменной стене.

Не больно — но так, чтобы она и весь

мир понял, кто она и кто он.

— Молчи, — сказал он тихо.

Но этот шепот ударил по ней, как плеть из пламени.

Его власть — не над ней, а над страхами, что грызут её душу.

Она дернулась, ярость рванулась наружу:

— Ты… ты не имеешь права—

Он склонился к ней, так близко, что её дыхание сбилось.

— Я не имею права? — его голос стал стальным, притягательным, таким, что согревал и обжигал одновременно.

— Ты была одна среди богов, которые веками живут интригами и убийствами.

Ты бросила вызов Велиару и им всем.

Ты позволила себе дрогнуть.Ты дала им увидеть… слабость.

Он приблизил лицо ещё сильнее, лбом касаясь её лба.

— И я, Сивилла Оршели,никогда, слышишь? НИ-КО-ГДА не позволю им воспользоваться этим.

Его пальцы на мгновение крепче сомкнулись у её горла — ровно настолько, чтобы она почувствовала его власть, его любовь, его ярость за неё.

Он продолжил шёпотом, в котором звенела древняя первозданная сила:

— Ты — моя. Моя женщина.Моя жена. Мать моего сына.

Мой свет и мой огонь.И если хоть одно из этих древних чудовищ решит, что может дотронуться до тебя — я вырву его сердце из груди. Голыми руками.На твоих глазах.

Сиви вдохнула резко,

и пламя в груди рванулось наружу.

Он видел: она не боится. Она живёт этим огнём.

Она подняла свою руку —и положила её поверх его ладони на своём горле.

Добровольно.

Признавая.

Отвечая.

— Не защищай меня таким способом,

— прошептала она, дрожа от близости его тела ,—Не показывай им, что я твоё слабое место.

Он усмехнулся — низко, хищно, опасно:

— Ты не моё слабое место, Сиви. Ты — моя сила.

Он наклонился, и его губы коснулись её губ лёгким, едва заметным касанием,

которое прожигало сильнее любого поцелуя.

— Я не позволю им думать иначе. Никогда.

И если мне снова придётся взять тебя за горло и прижать к стене, чтобы ты это поняла — я сделаю это.

Её глаза вспыхнули.

— Попробуй, — шепнула она, и в её голосе звенела чистая, яростная любовь.

Он отпустил её, но тут же схватил за талию, прижимая к себе.

— Я не пробую. Я уже сделал это, — рыкнул он, и поцелуй, что он ей подарил, поглотил её полностью и все мысли исчезли из головы. Остался только он.

Азазелло удерживал её за талию,

так плотно, так неотвратимо,

словно мир вокруг них перестал существовать. Сиви прижималась к нему — не покорно, а как буря к буре:

в ней пылало сопротивление,

в нём — тот самый властный огонь,

который миллиарды лет держал армии Вселенной в страхе.

Она рванулась — не для того чтобы вырваться, а чтобы проверить силу его пальцев,почувствовать, что он действительно берёт ответственность за неё так, как она отчаянно ненавидела…

и так, как она отчаянно нуждалась.

— Ты забываешься, — прошипела она ему в губы, грудь ходила от учащённого дыхания.

— Я — богиня войны. Я никому не принадлежу.

Он отвёл её голову назад,

захватив пальцами за линию челюсти,

и в его золотых глазах

вспыхнуло то самое древнее,

животное, неконтролируемое чувство

того, кто тысячи лет не умел любить —

пока не встретил её.

— Ошибаешься, — тихо сказал он.

И это тихо было страшнее рёва. —

Ты принадлежишь мне, жена. Потому что ты сама выбрала принадлежать.

Сивилла вскинула сапфировые глаза —

пронзительное, вызывающе, злое и прекрасное пламя:

— Не смей решать за меня.

Он едва заметно хмыкнул

и ещё сильнее прижал её к стене своим телом, так что воздух вышибло из груди.

Он наклонился —и его голос прошелся по её коже,как раскалённый металл по воде:

— Тогда скажи сама.

Она открыла рот...и… не сказала.

Слова застряли.

Её руки,которые только что упирались в его грудь, дрогнули и скользнули вверх —

к его лицу, к вискам, к волосам.

Противоречие её природы

ломало воздух вокруг: дикой богини и

смертной женщины, которая наконец может позволить себе упасть в надёжные руки.

Азазелло видел это. Он чувствовал каждую нить её напряжения. И с каждым мгновением его ярость превращалась

в нечто гораздо более глубокое

и опасное.

— Ты боишься признать это вслух, — шепнул он ей на ухо.

— Боишься признать, что я твой дом, твоя крепость, твоя последняя истина.

Она резко развернула голову,

их взгляды столкнулись как два клинка.

— Я боюсь только одного, —выдохнула она.— Потерять тебя.

Он замер.

Впервые за долгие годы

что-то пронзило его насквозь — не боль,

а признание. То, чего он сам боялся сильнее любого врага.

Он не стал отвечать словами.

Он взял её за запястья, поднял над её головой и прижал к стене так,

как делают только с теми, кого больше всего любят и больше всего боятся потерять.

— Тогда слушай меня, — медленно проговорил он, касаясь её лба своим:

— Я не позволю тебе погибнуть. Я не позволю тебе исчезнуть.Я не позволю никому и ничему забрать у меня то,

что является моей половиной.

Я твой муж. Твой защитник.Твой демон.

Твой Азазелло. И я больше не отпущу тебя

ни в одном мире.

Она зажмурила глаза —на долю секунды.

И в этой секунде она перестала быть повелительницей, принцессой, королевой.

Она стала всего лишь женщиной, которая любит.

— Азазелло… — её голос сорвался, стал низким, хриплым, настоящим. —

Если ты когда-нибудь предашь меня…

если уйдёшь… я не переживу.

Он накрыл её губы поцелуем — жёстким, притягивающим, разрывающим все маски

и все стены. Это был поцелуй не обладания — а клятвы.

Он прервал его первым,

коснувшись её щеки.

— Я никогда тебя не предам,

— сказал он. — Но и ты…

не смей прятаться от меня.Не смей исчезать в своих тайнах. Я твой муж.

Доверяй мне.

Это было не просьбой.

Она смотрела на него. Глубоко. В упор.

Его рука легла ей на шею снова —

нежно,утверждающе,обещающе. И тогда он рывком подхватил её под колени, поднял, без малейшего усилия разорвал подол кожаной туники и с силой прижал к той же стене. Одна ладонь удерживала ее ягодицы на весу, вторая потянулась к её естеству. Губами демон яростно ласкал соски Сивиллы, вызывая у той лишь короткие, прирывистые стоны. Она вцепилась пальцами в его волосы.

И когда он вошёл в неё — сильно, жёстко — мелькнула одна, последняя мысль.

"Не отпущу."

* * *

Марго не стала стучать — не сегодня.

Она едва слышно вошла в кабинет, прижимая к груди край пеньюара.

Белые жемчужины ожерелья поблёскивали на её шее — тяжело, ощутимо, как кандалы, но прекрасные.

Воланд стоял у окна, спиной к ней.

Он держал руки за спиной.

— Мессир… — тихо сказала Марго. — Супруг.

— Говори, — отозвался он не оборачиваясь.

Маргарита сглотнула. Она не боялась его — она боялась сказать неправильно.

— Я должна спросить — мне необходимо знать… Безопасна ли ваша дочь?

Для Вселенной. Для Азриэля. Для вас самого…

Он медленно повернул голову.

Одного взгляда хватило, чтобы у Марго подогнулись колени.

Но он не был зол. Он был… уставший, как тот, кто несёт на плечах все миры.

— Ты сомневаешься? — спросил он спокойно, без угрозы.

Но в этом спокойствии что-то полыхнуло.

Марго шагнула ближе — осторожно, словно шла по тонкому льду.

— Нет, Мессир. Не в ней.

Я сомневаюсь в том, насколько велика над ней тень. Она слишком сильная.

Слишком страдающая. И слишком готовая… протянуть руки жертве, если это спасёт кого-то, кого она любит.

Тишина упала, как приговор.

Он резко приблизился — так быстро, что сердце Марго сжалось.

Воланд поднял руку —

коснулся её ожерелья.

Бриллианты вспыхнули от его прикосновения.

— Ты боишься, что она выберет абсолютную власть, а не тех, кого любит?

Марго выдохнула:

— Да.

— Ты думаешь, что я это позволю?

— Мессир… — тихо сказала Маргарита. — Она — ваша дочь.Именно поэтому я боюсь. Потому что знаю, насколько она похожа на вас и насколько может быть уже заражена необратимым безумием Создателя.

И как легко вы… могли бы закрыть на это глаза, если такова будет её воля.

Воланд отступил на шаг.

Не от неё — от собственных мыслей.

Тень боли прошла через его лицо.

И впервые за долгие века, Воланд заговорил не как Повелитель Теней —

а как отец.

— Я боюсь только одного, Марго.

Одного. Что в какой-то миг она решит, что мир стоит её жизни.

Глухая пауза.

Маргарита затаила дыхание — она услышала то, чего не ожидала услышать никогда.

Он продолжил:

— И я… не в силах остановить её, если она уже выбрала путь. Она — не созданное мной существо.Она — воля. Она — огонь.

Она — выбор самой Вселенной. И ее Жребий.

Он опустил взгляд —

и в этом движении было то, чего не видел никто и никогда: беспомощность.

Марго сжала пальцами край пеньюара.

— Мессир… я боюсь за неё. За вас. За мальчика. Я смертная. И я вижу то, что вы не всегда замечаете... Сиви… она…

Она идёт к гибели. Она считает свою жизнь разменной монетой, но она слишком многое считает разменной монетой. И... может не остановиться.

Воланд шагнул к ней вплотную.

Он накрыл ладонью её щёку — осторожно, почти ласково.

— Ты думаешь, я не приказывал? Ты думаешь, я не стоял над ней, когда она была между безумием и смертью, и не говорил: живи?

Марго затрясла головой.

— Тогда… почему вы так спокойны?

Он улыбнулся — страшно и печально.

— Потому что я знаю её до самой сущности. Она — больше, чем моя кровь.

Моя сила.Моя тень. И мой свет.

Он провёл большим пальцем по её щеке:

— Потому что она живёт до сих пор не потому, что я ей велю. Она живёт потому, что сама выбрала не умирать. Пока.

И защищает всех нас лучше, чем я способен защитить её.

Он опустил руку с её лица, коснувшись снова ожерелья, словно возвращаясь к реальности.

— А ты, Марго… ты спрашиваешь, безопасна ли она? Для мира? Для моего внука?

Он замолчал, и в его глазах ожили глубины, которых смертным не увидеть.

— Она — единственная, кто способен удержать мир от Небытия.

Она — единственная, на ком держится баланс.Она — единственная, кому я — сам я — доверяю. И почти нственная, кого я не могу потерять.

Марго вдохнула — резко, судорожно:

— Тогда… что вы будете делать, если она решит умереть?

Его ответ был тихим.

Но каждая буква была ударом судьбы.

— Я пойду за ней. В Небытие.

И вытащу обратно, даже если рухнут миры.

Марго прикрыла глаза —

и впервые за всю беседу позволила себе дрожь.

Воланд же стоял совершенно неподвижно.

Словно тень истинного Создателя легла на его плечи.

И только одно он сказал напоследок —

тихо, но дрогнуло пламя свечей:

— Но я верю ей. И буду верить, пока существует хоть один мир. Потому что она — моя дочь. И мой выбор. Единственный верный.

* * *

Марго шла к покоям Принцессы, будто навстречу собственной казни.

Ноги дрожали. Сердце стучало так, что гремело в ушах.

Ожерелье-воротник жгло кожу —

не как кандалы, а как напоминание:

место. статус. предел.

Она ненавидела себя за то, что идёт,

и ненавидела себя, что не может не пойти.

Сивилла была одна.

Сидела на подоконнике, укрывшись плащом Воланда.

Луна резала её лицо серебром:

взрослая женщина,

воительница, и всё ещё — девочка, которая училась жить.

Она подняла глаза — тихие, выжженные, но ясные.

— Королева, — сказала Сивилла ровно.

Но в этом звуке сквозила усталость. И… внимание.

Марго склонила голову — уважительно, как положено.

— Принцесса.

На мгновение тишина шумно развернулась между ними —

как ветер перед бурей.

Сивилла первой нарушила её:

— Ты хочешь поговорить о моём сыне.

Марго дернулась, словно её ударили по самому больному.

— О нашем, — выдохнула она. — О вашем… и… — она сглотнула — …и моём мальчике.

Сивилла медленно сошла с подоконника и подошла ближе.

Не возвышаясь. Не нападая. Но без малейшего страха.

— Ты ревнуешь меня к Азриэлю, — сказала она мягко, без обвинения.— И к Мессиру.

Марго закрыла глаза.

— Я… не имею права… — прошептала она.

— Имеешь, — спокойно ответила Сивилла.

Это слово поразило Маргариту.

Она подняла полный боли взгляд.

— Стоит тебе лишь появиться — и он светится! Он бежит к тебе. Он зовёт тебя

Он… он такой… счастливый. А почти три года он и не знал, что у него есть мать.

Слезы выступили на ресницах Марго, но она не позволила им упасть.

— Я держала его, когда он плакал ночами.

Я пела ему.Я согревала его. Я носила его на руках. Я поила его молоком.

— голос сорвался. — Я молилась, чтобы ты нашлась. Чтобы ты вернулась.

Дыхание — рваное.

Стыд — яростный.

— А теперь он смотрит на тебя так, как никогда не смотрел на меня…

И я… я ненавижу себя за это чувство. Ненавижу. Но я… боюсь. Боюсь тебя.

Боюсь за него. Боюсь, что он… потеряет тебя снова.

Сивилла хрипло вдохнула — так, будто весь воздух из груди вышел

Тон её стал ниже. Глубже.

— Марго… Я знаю, что ты боишься меня.

Дрожь пробежала по плечам Маргариты.

— Я… — начала она.

Сивилла подняла ладонь — мягко, но властно.

— Не отнекивайся. Я вижу в тебе этот страх. И он не безоснователен.

Сивилла приблизилась ещё ближе — расстояние вдоха, но её голос остался тихим:

— Ты думаешь, что я могу навредить Азриэлю?

Маргарита не смогла ответить, но глаза ответили за неё.

И тогда Сивилла сказала то, от чего сердце Марго перестало биться на миг:

— Если так сложится, что я одна могу остановить Творца… я пойду. Я отдам всё.

Себя. Кровь. Суть. Имя. Смерть. Жизнь...

Но я не отдам моего сына в руки Небытия.

Марго всхлипнула — впервые за беседу.

И впервые позволила слезе упасть.

Сивилла коснулась её ладонью за локоть.

Не холодно.Не властно.По-человечески.

— Ты была его матерью, Марго.Всё это время.Ты спасла его.Ты дала ему тепло, которого у меня не было.Твоего места в его сердце я не собираюсь отнимать.

Я никогда не смогу заменить тебя.

И не хочу.

Марго упала на стул — как будто ноги перестали держать.

— Тогда… почему я… чувствую себя… незначительной и слабой рядом с тобой?...

Сивилла присела на корточки —

ниже Маргариты.

Это был жест, который могла позволить себе только истинная владычица.

— Потому что я — огонь, Марго. А ты — дом.Огонь сжигает. Дом хранит.

Она подняла руку — и аккуратно коснулась жемчужного ожерелья.

Маргарита вздрогнула.

Сиви прошептала:

— Он дал тебе это не чтобы сломать.

А чтобы сказать: ты — его сердце. Ты — его женщина.В этом и есть твоя сила.

Она выпрямилась.

— Ты спрашиваешь, опасна ли я. Мой ответ: да. Я — опасна.Для всех.Даже для себя. Особенно — для себя.

Марго задержала дыхание.

— Но для Азриэля, — продолжила Сивилла, — я готова стать безопасной. Ценой… всего.

Маргарита шепнула:

— Ты умрёшь за него?

Сиви посмотрела прямо в глаза — спокойно.

— Да.

Пауза.

Тяжёлая, неизбежная.

— Но если он останется жить,

если ты останешься жить, если мой отец… мой мир… мой муж… выживут…

то моя смерть — это маленькая цена.

И это будет мой выбор, Марго.

Не твой.Не Воланда.

И не Азазелло.

Марго закрыла рот ладонью.

И впервые — кивнула:

— Тогда… я буду рядом с ним.

Если вы падёте, Принцесса — я останусь рядом. С ними тремя.

Сивилла улыбнулась — грустно, но искренне.

— Я знаю.И поэтому снова собираюсь оставить Азриэля тебе.

Она отвернулась к окну.

— И… перестань себя терзать. Я не соперница тебе. Я — та, кто вернётся из Небытия, чтобы убить любого, кто причинит им боль. Даже самого Создателя.

* * *

Сегодня рассвет в Шеоле был жесток к Сивилле: он не рождал свет — он обнажал раны. И сегодня он выжигал каждую трещину на её душе.

Азриэль спал на её груди, тяжёлый, тёплый, полностью доверяющий.

Он не знал, что мать всю ночь сидела, не шелохнувшись, боясь растревожить этот последний мирный сон.

Она медленно, очень бережно, словно боясь, что солнечный луч обожжёт ребёнка, поднялась с ложа.

Азриэль, уткнувшись носом в её шею, сонно вздохнул, маленькая ладошка цепко держала её за воротник ночной сорочки, будто за жизнь.

Сивилла сжала губы.

«Не сейчас. Не плакать. Не дать трещину. Не перед ним.»

Она вышла из покоев, и зеркало молча расступилось, пропуская их.

Маргарита ждала в коридоре, будто знала, будто тоже не спала всю ночь.

На ней всё ещё было то самое ожерелье — знак принадлежности, ставший знаком верности.

Глаза Марго расширились, когда она увидела Сивиллу с ребёнком в руках.

— Сиви…? — шёпот был почти молитвой.

Сивилла подошла ближе . Просто как женщина, как мать и как королева.

Она вложила сонного Азриэля в руки Марго — так же, как однажды, три года назад, в ту ночь агонии, в пламени умирающей Земли, вручила ей маленький свёрток, который стоил Вселенной её будущего.

Маргарита — Королева, спутница Мессира, дрогнула.

— Ты снова уходишь…? Так скоро?

Сивилла едва заметно кивнула.

— Пора.

Марго прижала Азриэля к груди.

Мальчик вздохнул, обнял её за шею и продолжил спать.

И Сивилла внезапно поняла:

из всех существ во всех мирах только Маргарита может позаботиться об Азриэле так, чтобы он был в безопасности.

— Если всё закончится хорошо, — тихо сказала Сивилла, почти неслышно, но сталь в голосе всё равно звенела, —

то мы вернёмся. Все трое. И не будет больше войн, Маргарита.

— А если… — Марго осеклась.

Она не могла произнести "ты погибнешь".

Язык не повернулся.

— Если я погибну, — Сивилла улыбнулась так, что солнце само дрогнуло, —

у Азазелло останется наш сын.

А у Воланда — и Азриэль… и ты. И вы все будете рядом с Азриэлем в новом, безопасном мире.

Марго резко вдохнула.

Переживала ли она за Сивиллу?

Ревновала ли?

Боялась ли?

Желала ли быть на её месте?.

Всё сразу.

Маргарита сильнее прижала к себе ребёнка.

В её глазах впервые за долгое время не было ни ревности, ни страха — только чистая, безмерная боль.

— Почему ты говоришь обо мне… как о спасении для него? — прошептала она.

— Потому что так и есть, — просто ответила Сивилла.

— Ты — его мир. Не я.Ты была его семьёй, когда я была тенью между мирами.

Марго закрыла глаза.

Её трясло.

И тогда Сивилла сделала то, чего Маргарита не ждала никогда.

Она коснулась лба Марго пальцами, как дочь — матери, как королева — королевы,

как богиня — женщине, которая держит её сына.

— Убереги его, Маргарита. Заклинаю.

Марго заплакала — тихо, беззвучно,

только слёзы катились по щекам.

— Я… клянусь… — прошептала она. —

Я сохраню его. Что бы ни было.

Даже если мир рухнет.

Азриэль шевельнулся во сне на руках у Марго и пробормотал:

— Ма..., — и заснуть снова.

У Сиви остановилось на миг сердце, но она не позволила своему дыханию дрогнуть.

Сивилла улыбнулась, сверкнув своим огненно-синим, слишком молодым и слишком древним взглядом.

— Тогда мы можем начинать финальную партию.

Она развернулась.

Тени скользнули за ней, раскрыв путь.

Маргарита осталась стоять с ребёнком на руках, а в коридоре уже слышалось только эхо шагов той,что готовилась выйти на встречу Безумному Богу.

* * *

Шеол жил.

Он дышал.

Он гудел, как огромный организм, предчувствующий разрыв артерий.

Воланд распоряжался, приказывая раз и навсегда.

Азазелло рвался нервами и сталью, готовясь к удару в любой момент.

Сивилла… тихо собирала свою волю, магию и смерть в одно целое.

Великий Бал, объявленный как праздник мира между Светом и Тенью,

на деле был предсмертной маской, черной вуалью на лице Вселенной.

Впервые за тысячелетия силы Света получили приглашение.

Впервые небесные архонты ступали на черные мраморные плиты Шеола не как враги — а как гости.

Все понимали:

вежливость — лишь фарс.

маски — лишь способ скрыть дрожь.

улыбки — лишь последний вдох перед отравленным клинком.

Во дворце началось движение — хищное, красивое, смертельное.

Сотни демонов-слуг, дрожащих под невидимой тяжестью, разворачивали ковры, украшенные символами древних пантеонов, давно покорённых.

Чернокрылые демоницы подвешивали свечи, горящие разными цветами —

от ледяного синего до крови дракона.

По залам струились ароматы вина, явств, ладана и чего-то ещё — магии, прячущейся под кожей мира.

Оркестр из душ умерших композиторов уже репетировал, извлекая из струн и труб музыку, от которой плакали бы и живые, и мёртвые, и бессмертные.

Но главное происходило вдали от чьих либо глаз.

Великий Бал будет не просто великим. Так, или иначе он станет последним для Шеола и всего мира таким, каким его знали раньше.