Жребий (гет)

 Несмотря на нетерпение Сивиллы, ужина пришлось ждать. Гелла сначала запихнула ее в ванную, потом одела в новое черное шелковое платье с золотой вышивкой и, несмотря на яростное сопротивление, заплела буйные волосы в две косы. Она то и дело отлучалась: то на кухню — подогнать поваров, то в залу — подогнать лакеев. На вопрос, почему они ужинают сегодня в Зале, а не как обычно и кто будет к ужину, Гелла не отвечала, ссылаясь на то, что у нее нет времени. Про то, как Сивилла гостила в Обители Света, и про то, что ко дню рождения ей подарят собственного коня, у Геллы тоже не было времени слушать.

      Обиженная таким невниманием, девочка стащила из буфета конфету, когда Гелла выходила, но та вернулась и Сивилла получила нагоняй.

      Теперь умытая, причесанная и надутая подопечная Князя Тьмы сидела в кресле с ногами и играла своим глобусом. Стоило девочке повернуть его, как в стеклянной сфере появлялись разные живые изображения: солдатики с саблями наперевес схлестывались в яростной, но шуточной битве, единороги и маленькие цветочные феи резвились в сказочном саду — и многое другое, что Сивиллу сейчас абсолютно не интересовало.

      Наконец, дверь ее спальни открылась и Гелла позвала ее в Зал. Девочка уже умела перемещаться по Замку в сопровождении кого-то, поэтому Гелла взяла ее за руку, и в одно мгновение они оказались в Зале.

      Зал был Сивилле интересен, но и немного пугал. Он был в самом деле огромным, с такими высоким сводами, что рассмотреть не удавалось. Каждый звук в нем отзывался эхом, и это одновременно пугало и завораживало. Колонны были украшены горгульями, которые шевелились и скалили пасти, и изображениями чертей всевозможных мастей, которые, по крайней мере, уже не так пугали девочку, потому как были давно привычны. Камин в зале был сложен из человеческих черепов и горел зеленым пламенем. На полу у камина светилась пентаграмма. А еще в зале было очень холодно.

      Сивилла, как-то мгновенно оробела в совершенно несвойственной ей манере и жалась к Гелле. Несмотря на то, что на столе стояли самые изысканные яства, у девочки пропал аппетит. Ей почему-то так захотелось обратно в свою комнату, что даже глаза предательски защипало.

      Учитывая всё, что окружало юную Сивиллу, необычным столом её было уже не удивить. Он был не деревянным, как в гостиной, а каменным и очень холодным. Во главе стола стояло на большом возвышении каменное кресло, больше похожее на трон, остальные стулья стояли на отдалении и были намного скромнее.

      Сивилла насчитала всего четыре стула, кроме трона, который, по-видимому, был предназначен Мессиру, а это значило, что…

      — Гелла, — прошептала девочка. — А где здесь все мы уместимся?

      — Сегодня не обычный ужин, Сивилла. Сегодня Мессир принимает великих магов из рода людей и тем самым оказывает им огромную честь. Маги ради этого готовы на долгий и опасный путь, чтобы попасть к нам.

      На самом деле Гелла жалела, что не покормила ребенка до Церемонии. Сейчас Сивилла вела себя настолько испуганно, что, конечно же, и крошки в рот не возьмет. Все же надо попытаться подбодрить ее...

      — Одна из причин, по которым маги прибудут сюда — это Возложение Даров. Мессир делится с ними знаниями, а они преподносят ему плоды своих трудов. Возможно, там будет что-то интересное и для тебя.

      Однако Сивилла не купилась на обещание «чего-то» интересного.

      — А где же будете вы все? Разве вы не должны быть рядом с Мессиром? — «и со мной?» захотелось добавить ей. 

      Гелла взяла обе ладони Сивиллы в свои руки. Обычно у Геллы очень холодные руки, но сейчас девочка так нервничает, что у нее самой они не теплее.

      — Мы все — свита Мессира, и на Церемонии у каждого есть свое особенное положение. Это немного похоже на Бал, только намного скучнее, — пытается объяснить ведьма. — Ты не входишь в свиту — ты еще слишком маленькая. Поэтому ты сядешь вместе с Мессиром и его гостями. Ты — самая красивая девочка во всех мирах, тебе абсолютно нечего бояться, — Гелла наклоняется и целует Сивиллу в лоб. — Я буду прислуживать за столом, а Бегемот разливать вино. Мы все будем рядом. Может быть, тебе даже будет интересно.

      Где-то слышится завывание ветра, и Гелла шепчет: «Пора» — отводя Сивиллу к стене напротив камина.

      Вдруг Сивилла видит, как из мрака возникает Азазелло. Его рыжие волосы убраны в низкий хвост, лицо его необычно бесстрастно, он смотрит прямо перед собой и глаза его похожи на раскаленные угли. Он одет в один из своих доспехов, в тот, что черного цвета, и при полном вооружении. Азазелло проходит какое-то расстояние и останавливается. Вынимает из ножен тяжелый двуручный меч, с легкостью проворачивает эфес в ладони так, что лезвие описывает круг.

      Тут же от стен отделяются знакомые Сивилле Асмодей и Астарот, но и они не обращают на нее никакого внимания. Они обнажены по пояс и вооружены алебардами. Похоже, сегодня все затеяли какой-то маскарад — например, Асмодей весь сделался красного цвета, а рога у Асторота почему-то горят как пламя... И они оба выросли до исполинских размеров.

      В тишине слышно, как где-то исполинские часы бьют полночь. И это тоже странно Сивилле — обычно в такое время она уже давно спит.

      Вдруг, тоже из ниоткуда, появляются Бегемот, Фагот и сам Мессир.

      Фагот в ипостаси рыцаря мрачен и угрюм. Он занимает место у светящейся пентаграммы и тоже обнажает клинок. Бегемот становится у трона по левую руку, Гелла — по правую. Сивилла думает, что будь ей хотя бы два года, она бы уже давно забралась под стол, и поминай как звали. Но она уже взрослая. Придется терпеть до конца что бы ни было. Она тихонько вздыхает и расправляет плечики. Она не заплачет. Она никого не подведет.

      Сам Мессир тоже одет в свои доспехи, сейчас он кажется даже выше, чем обычно... Он на какой-то момент останавливает взгляд на Сивилле, и девочка понимает: он ею доволен. Эта мысль придает сил.

      Гремит двенадцатый удар, и пентаграмма разгорается так ярко, что почти слепит глаза.

      Тишину нарушает Фагот, спрашивая громовым голосом:

      — Кто идет?

      И сама пентаграмма, как кажется, ему отвечает:

      — Царь Иудейский, Соломон. Воздать почтениe Владыке.

      Пентаграмма меняет оттенок и светится уже ярко-красным цветом. И снова рыцарь спрашивает:

      — Кто идет?

      — Доктор Иоганн Вейер. Воздать почтение Владыке.

      И вновь пентаграмма разгорается, на этот раз синим.

      — Кто идет?

      — Мишель де Нострадамус. Воздать почтение Владыке.

      В центре пентаграммы появляются фигуры троих людей. Сначала призрачные, они постепенно становятся все ярче и ярче. Они уже не молоды, а один и вовсе старик в одеждах, похожих на те, что носят Иешуа и Левий Матвей, только у него они намного богаче.

      Все эти трое господ Сивилле на нравятся, но она, конечно же, этого не показывает. Три старика следят взглядом, как Фагот опускает меч, но в ножны его не вкладывает. Они рассматривают Зал, и в глазах у них столько страха, что Сивилла сразу перестает бояться сама.

      Стыдно! Такие большие, старые, а сами дрожат, как птенцы в руке, когда их вынимаешь из гнезда.

      Сивилла начинает сравнивать про себя птенцов, белок, котят и человеческих мудрецов, и ей становится смешно. Она дает этим эмоциям проплыть сквозь себя и в ту же секунду чувствует, как смеяться хочется уже всем. Какие же люди все-таки смешные, право слово! Надо им здесь завести человечка, пускай всех смешит...

      Осмелев, Сивилла смотрит на Бегемота, который тоже хочет засмеяться так, что ему приходится закусывать губы, но никто этого не видит, кроме Сивиллы и Мессира, который видит всегда все... Он какое-то мгновение смотрит на нее, улыбается ровно на долю секунды, грозит ей тихонько пальцем и продолжает бесстрастно взирать на своих гостей.

      Девочке уже совсем не страшно. Она понимает, что все вокруг спектакль, а потом, когда мудрецы отбудут туда, откуда пришли, все опять будет как всегда.

      Ей вдруг стало нравиться и неудобное платье, и даже вышивка, которая недавно так раздражала, царапая руки и грудь. Пентаграмма, меж тем, вспыхивает ярко-белым пламенем и начинает постепенно гаснуть.

      Трое мудрецов держатся с большим достоинством, надо признать. Хотя им и страшно от того, что они видят вокруг себя. Им страшно от вида камина и исполинского стола, от вида Астарота с Асмодеем, от вида потолка в их Зале с шевелящимися чудовищами. Вместе с тем, более всего их пугает Мессир, до такой степени, что все трое боятся поднять на него глаза.

      Их ужас такой навязчивый, что у Сивиллы, несмотря на все ее старания, все-таки пересыхает во рту. То, что люди думают так громко, начинает ее злить. Разве никто никогда не учил их, что думать так громко — это невежливо?

      Мудрецы выходят за пределы пентаграммы и одновременно преклоняют колена перед Мессиром. Он ждет некоторое время, изучая их, а потом делает им знак подняться.

      — Воистину, я лицезрю достойнейших магов в истории. Благодарю вас, господа. Путь, который вы проделали, опасен и не близок.

      Даже голос у него звучит не как обычно, в нем слышаться раскаты грома, и огонь в свечах и камине вспыхивает ярче. Самый старый из гостей, тот, которого зовут Царь Соломон, кланяется снова и говорит:

      — Честь для нас, о Владыка, находиться здесь. За себя могу сказать, что даже если мне не суждено пережить переход снова и вернуться в бренный мир, лицезрение Твоего величия и могущества стоит того, чтобы расстаться с подлунной жизнью.

      Несмотря на почтительный тон и склоненную голову, голос у царя полон достоинства. Сивилла не чувствует лжи, и ей это нравится.

      — Я прекрасно понимаю, сколь много сил вы потратили при подготовке к переходу и самой церемонии. Что ж. Не будем задерживаться. Позвольте пригласить вас, господа, разделить со мной скромную трапезу, — говорит Мессир. — У нас будет вдоволь времени, чтобы обсудить наши общие дела. Я с нетерпением жду рассказов о ваших новых успехах на магическом поприще. Но прежде позвольте вам кое-кого представить.

      Он оборачивается к девочке и говорит ей повелительно:

      — Подойди ко мне, дитя!

      Сивилла идет медленно, а иначе в таком длинном и тяжелом платье просто не получается, и каблучки ее маленьких кожаных туфелек стучат эхом по полу.

      — Разрешите представить вам, господа, мою воспитанницу — Сивиллу Оршели.

      Мессир кладет ей руку в перчатке на плечо, заставляя остановиться, и разворачивает ее лицом к гостям.

      Сивилла видит, как воображение гостей рисует ей хвост, рога и клыки, как у бесов, и их очень удивляет, что у нее ничего этого нет.

      — Этот ребенок находится на моем попечении со дня рождения и имеет все способности, чтобы добиться больших успехов в области вне чувствительного восприятия. Уже сейчас, в возрасте трех весен, ее умения более чем достойны.

      «Мне уже почти четыре!»

      Ее легонько подталкивают по направлению к гостям.

      — Сивилла.

      Девочка делает безупречный книксен, не сводя глаз с людей. Первым ее приветствует царь Соломон.

      — Мое почтение, Светлая Госпожа*, — она протягивает руку точно как ее учили, и старик запечатлевает на ней сухой поцелуй.

      — Доктор Иоганн Вейер к вашим услугам, — еще один поцелуй.

      Последним ее приветствует старик с самыми грустными глазами.

      — Мое почтение, мадемуазель Оршели. Для меня честь быть представленным вам, — он тоже целует ей руку.

      — Мое имя...

      И тут Сивилла понимает, что хотя бы этот господин ей знаком, и она заканчивает фразу за него:

      — Мишель де Нострадамус. Я про вас учила! Вы — французский врач, астролог и алхимик...

      — Сивилла! — почему-то говорит ей Мессир, сжимая ей плечо, но она продолжает.

      — Знаменитый своими пророчествами. Вы родились в тысяча пятьсот третьем году от Рождества Христова во Франции, а умерли двадцать второго июня тысяча пятьсот шестьдесят шестого года, — заканчивает она с улыбкой.

      Но вместо радости от знакомства по лицу Нострадамуса расползается крайнее изумление, смешанное со страхом. Он непонимающе смотрит то на нее, то на своих компаньонов.

      — Сивилла... — ей кажется, или Мессир вздыхает? — Прошу простить наивное дитя, господа. Она еще крайне юна, как вы видите, и понятия времени и пространства ей не ясны.

      Девочка краснеет. Она понимает, что сморозила какую-то глупость, но не может понять, какую именно.

      Нострадамус тем временем овладевает собой, и лицо его даже как-то просветляется. Он отвешивает легкий поклон Мессиру и снова обращается непосредственно к Сивилле, на этот раз с искренней улыбкой:

      — Что ж, я у вас в долгу, мадемуазель. С вашего позволения, я обзавелся по крайне мере единственным верным прорицанием, а информация любезно предоставленная вами о дате моей смерти позволяет мне вернуться домой и устроить свои дела как положено, — он выдавливает из себя смешок. — Ведь у меня в запасе более трех лет — не так уж и мало, если посудить строго.

      Он роется в кармане своего камзола.

      — Сивилла, почтенные господа прибыли к нам каждый из своего времени, поэтому они до сих принадлежат миру живых, — объясняет Сивилле Мессир.

      — Понятно... — рассеяно отвечает девочка, хотя ей почти ничего не понятно.

      Тем временем, Нострадамус извлекает из кармана какой-то кулон на золотой цепочке.

      — С позволения вашего господина, соблаговолите принять мой скромный дар, мадемуазель Оршели, как память о нашей мимолетной, но такой приятной для меня встрече.

      Сивилла вопросительно смотрит на Мессира. «Можно?»

      «Можешь взять. И если захочешь спросить что-либо снова, говори вслух».

      Oн кивает доктору, и тот протягивает ей кулон, инкрустированный сапфирами и бриллиантами.

      — Мадемуазель, это украшение изготовили мне на заказ как талисман на счастье. Этот символ называется...

      — Квадратура круга, — снова перебивает девочка. — Мне он нравится. А ваш — особенно красивый! Благодарю вас, господин Нострадамус, — Сивилла вспоминает о вежливости и снова делает книксен.

* * *

      Более они не задерживаются и идут к столу. Бегемот подсаживает Сивиллу на сиденье стула. В тарелке ее полно еды, но она больше занята новым подарком, поэтому она просто ковыряет мясо своей двузубой вилкой без всякого аппетита. Ничего страшного, в комнате у нее запас конфет, спрятанных от Геллы, а если она совсем проголодается, то всегда можно кликнуть Молоха, и он стащит ей с кухни что-нибудь. А пока ей намного интереснее слушать, о чем говорят за столом.

      Мессир и человеческие мудрецы ведут разговоры о свойствах рун и минералов, о календаре Ацтеков, что за жарким южным морем, о природе новолуния и полнолуния — почти то же самое, что учит сама Сивилла, только, конечно, намного сложнее.

      — Прошу, прощения, Мессир, — задает вопрос Нострадамус. — Если позволите, мадемуазель Оршели, является живым человеком, я не ошибся?

      Сивилла вздрагивает и вскидывает глаза, она готова закричать, что нет, уж она-то к людям никакого отношения не имеет и иметь не может. 

      "Покорнейше благодарим", — как сказал бы Бегемот. Ну ничего, сейчас этого Нострадамуса быстро поставят на место! Она откладывает вилку в сторону, и испытуююще смотрит и на Мессира, и на Фагота, чтобы они сказали уже, наконец, что она ни в коем случае не человек.

      Она не живет на Земле, а в самом лучшем замке, на Земле и нет таких. Нет такого парка, нет такой библиотеки. Ни у кого на Земле нет таких игрушек, как у нее, и таких замечательных друзей дома и в Обители Света. Никто на Земле не умеет летать по воздуху, и уж точно никто из людей никогда не гуляет по Лунной Дороге и не путешествует по разным мирам. Уж конечно, она — не человек. Она... Она... Она — просто Сивилла Оршели!

      Мессир откладывает и свои приборы в сторону и складывает вместе пальцы — это значит, что он скажет что-то очень серьезное.

      — Вы не ошиблись. Сивилла Оршели — смертная, которая была рождена в подлунном мире человеческой женщиной.

      — Неправда! — выпаливает Сивилла, абсолютно забыв обо всем. Сердце колотится. Глаза наполняются слезами. Она умоляюще смотрит на Мессира. «Ну скажите же им!»

      — A ну-ка, перестань дерзить! — слышит она за спиной сердитый шепот Геллы. Девочка сама понимает, что зашла далеко и это грозит ей большими неприятностями. Изумление и крайняя степень поражения вытесняют страх перед возможным наказанием. Тем не менее, Мессир почему-то на нее не сердится, но и успокаивать не спешит. Наоборот, он делает знак Гелле подойти и говорит ей:

      — Оставь сейчас это. Кликни Молоха, чтобы довел Сивиллу до комнаты.

      — Мессир, с вашего позволения, я предпочитаю сама уложить девочку в постель, — шепчет Гелла. — Она очень расстроена и...

      — Не перечь мне, — тон Мессира становится таким, что у самой Сивиллы мурашки бегут по коже от страха, а Гелла вся будто съеживается, но когда он поворачивается к Сивилле в нем нет гнева. — Ступай к себе, дитя, и не думай плохо о своей природе. Она не менее достойная, чем любая другая. Готовься ко сну и жди меня. Я зайду поговорить с тобой.

      — Но я не...

      — Ступай! — сурово велит ей Мессир, и ей не остается выбора, кроме как соскользнуть со стула с помощью Геллы и позволить вести себя ко входу в Зал. Там уже поджидает Молох, вечно взъерошенный, запыхавшийся.

      — Дай мне руку, маленькая госпожа. Да держись крепче, чтоб не утащило тебя в какой портал... Совсем Замок запустили... Им хорошо, они вечно в разъездах, за имением не следят совсем, а нам — знай починять, — сколько Сивилла помнит Молоха, он всегда ворчит, но сегодня она его слушает вполуха. — Уж и мертвых душ не напасешься, то там дыру прорвет, то там, а им все одно — на-у-ка! Библиотека им, видите-ли, важнее кладовых. Эх, не слушался я своей матушки — надо было мне в егеря идти: Лес! Свобода! Ан нет, в замок подался... Да я бы за волами для грешников ходил — так бы не упахивался. Вот зайду я к ним однажды и как есть заявлю: «Bоля ваша, Мессир, а я ухожу на другую должность, да хоть в саму Геенну Огненную». У меня сам Велиар под началом ходить будет! А что? Чай цепью тута не прикован. Да вот только, понимаешь, маленькая госпожа, не могу я совесть не дает. Совесть — эт штука такая, что все. Вот уйдет Молох, а замок как, а? Да разве господа это ж понимают? У них господские дела свои, а как ни крути в житейских вопросах наш Повелитель, что дитя малое... Вот как без Молоха будет, а?

      — Никак, — послушно отвечает Сивилла, прослушав большую часть тирады.

      — Твоя правда, маленькая госпожа. Дело говоришь! — говорит Молох, хотя Сивилла не говорит ничего.

      Маленький демон вдруг останавливается на полном ходу, так что с ним приходится тормозить и Сивилле, заставляя ее споткнуться. Молох с размаху шлепает себя волосатой ладонью по лбу и верещит:

      — Фалернское! Фалернское забыли! Ох, пропала моя головушка. Ну я этих поваров! Ух! — рычит он. — Только вот как мне теперь с тобой за вином идти? На кухню тебе нельзя, а вино задерживать не годится. Мессир у нас ждать не любит, особливо, когда гостей принимают... Решено! Иди, госпожа, за мной на кухню, только упаси тебя, ничего не трогай, а то помним, было дело, ты только ходить тогда научилась. Возьми Гелла, приди с тобой в кухню... Полдня мы потом пожар тушили, а потом столько же еще тебя искали. Думали, сгинуло дитя. В печке нашли. Вся в саже спишь. А ну-ка, печь бы затопили?

      Сивилла эту историю слышит уже много раз и помнит наизусть. Между тем, в голове у нее рождается план...

      — Не надо мне в кухню, Молох. Ты иди, а я тебя тут подожду.

      Бес недоверчиво оглядывает ее.

      — А вдруг заплутаешь? Мессир не позволят тебе одной ходить.

      Девочка снимает свой золотой поясок и демонстративно повязывает один конец к ножке подсвечника, а второй берет в руку.

      — Не заплутаю. Вот прямо тут буду тебя ждать.

      Молох чешет в затылке, и Сивилла понимает, что бой выигран.

      — А в портал не улетишь?

      — Не улечу.

      — Ну, тогда стой тут пока, я мигом.

      Бес испаряется. Сивилла оглядывается по сторонам, убеждается, что никто ее не видит, и тихонько идет к большому зеркалу на стене. Напрягшись, она сдвигает раму в сторону, оглядывается еще раз и спрыгивает в портал.

* * *

      Она не помнила сколько уже брела по бесконечным коридорам. Сивилла еще не знала об этом, но здесь, в самой настоящей Преисподней, не украшенной и не искаженной никакой мишурой, время давно потеряло свое значение. Она проходила сквозь диковинные джунгли и пустые серые комнаты с зеркалами, в которые она боялась взглянуть.

      Несколько раз ей чудилось, что кто-то зовет ее по имени, смеется безумным смехом разными голосами. Два или три раза у ее лица проплывали тени и касались ее призрачными пальцами. Бестелесные голоса шептали: «Дитя человеческое... Свет несущая. Тьму несущая... Солнцем и Луною повенчанная...»

      Eй не было страшно. Обида и разочарование оттесняли страх. Если она человек, рассуждала Сивилла, то что будет с ней потом? Она, наверняка, состарится и умрет, превратится в прах, а из ее черепа сделают отделку для камина? И, если она человек, то как она попала сюда? Как вышло, что она живет здесь, а не на Земле? И не выгонят ли ее от сюда? И почему ей раньше никто ничего не говорил?

      Чем сильнее кипела в ней обида, тем смелее она шагала вперед. Вот какой человек мог бы здесь гулять?

      Внезапно она остановилась у развилки из трех коридоров. От них явственно несло настоящей опасностью и чем-то в самом деле злым. Она оглянулась назад, где остался казавшийся сейчас таким знакомым Зал. Когда позади она не увидела дороги, по которой пришла, ей впервые стало страшно. Постояв какое-то время на развилке, и решив, что выбора нет, Сивилла Оршели сделала шаг в центральный коридор.

      В коридоре было намного холоднее, и в нем дул сквозной ветер. По обеим сторонам от нее стояли двери высотой от пола до потолка. Некоторые из них были закрыты наглухо, из-за некоторых раздавались звуки, похожие на крики и стоны или скрип каких-то машин. Из-под этих дверей пробивалось красноватое марево, заставляя Сивиллу в ужасе отшатываться и ускорять шаг.

      Над одной из приоткрытых дверей она увидела табличку, на которой были высечены буквы "X А Т А Ш А".

      Слово это ей ничего не сказало, и она толкнула дверь. За дверью оказалась исполинских размеров комната. В одном углу лежала огромная, до потолка, груда одежды. Пока она смотрела на эту груду с ее вершины ветром сдуло какой-то красный лоскуток и принесло прямо к ее ногам. 

      Девочка наклонилась к лоскутку и поняла, что это шляпка. Шляпка, которая могла принадлежать кукле или ребенку меньше ее самой.

      Вздрогнув, она посмотрела на вторую кучу, поблескивающею в свете несуществующей луны. Блеск этот принадлежал огромной груде человеческих костей. Чем дольше Сивилла смотрела на эту груду, тем больше она становилась.

      — Наше дитя... Вернись домой... — прошептали кости.

      Девочка в ужасе выбежала из комнаты, захлопывая дверь. Неожиданно она уперлась спиной в другую, которая странно легко поддалась и открылась, впуская Сивиллу.

      Сначала, она рассмотрела только ряд полок с колбами и перегонными аппаратами, потом, когда глаза привыкли к полумраку, она увидела в центре комнаты какую-то исполинскую зеленую ванну. Медленно, словно под гипнозом, она прошла к этой ванне.

      Увиденное не заставило ее закричать от ужаса, не заставило бежать. Страх, неведомый ей ранее, сковал ее тело до такой степени, что она не могла ни вздохнуть и ни моргнуть. В ванной лежали сотни, тысячи людских тел, к которым были подсоединены трубы, а они, в свою очередь, вели к колбам и перегонным аппаратам. Насосы качали кровь, и тела шевелились.

      Глаза у трупов были открыты, рты скалились усмешками или гримасами муки. Она разобрать не могла. Странный хлюпающий звук вывел ее из оцепенения. Мертвецы, завидев ее, стали бить руками по стенкам ванны, стараясь подняться. Она так напряглась, что ладони ее свело судорогой, и вдруг она почувствовала боль в пальцах руки. Раскрыв ладонь, она увидела, что все еще сжимает в ней медальон, подаренный Нострадамусом.

      В этот самый момент Сивилла рванула прочь, не разбирая дороги. Она бежала так, как не бежала еще ни разу в своей короткой жизни. Тяжелое платье хлестало ее по ногам, из груди рвались всхлипы, она хотела позвать на помощь, но не могла проронить не звука — ей не хватало воздуха. В этот момент она впервые осознала свою смертность и познала страх, который был намного больше ее маленького существа. Все ее мысли сосредоточились на беге и перед глазами она видела лишь свой дом. Тот Замок, который она знала.

      Перед ней вдруг оказалась лестница, ведущая вниз и Сивилла бросилась по ней, перепрыгивая через ступеньки. «Домой, мне нужно домой! Если я оглянусь, то со мной будет что-то страшное».

      Сквозь свой ужас и слезы она не заметила, как мир вокруг нее начал меняться, лестница покрылась ковром, красноватое марево исчезло и сменилось мягким светом сотен свечей. Она глянула по сторонам и в этот самый момент споткнулась и последние ступени пролетела, приземляясь на грудь и разбивая губы. Несколько секунд она пролежала, чувствуя металлический привкус во рту и горячие слезы, текущие по щекам.

      И тут все кончилось.

* * *

      Сильные руки оторвали ее от пола, мягко, но настойчиво разжали ее собственные, сведенные судорогой. Она на секунду подняла глаза и, поняв, кто находится рядом с ней, снова разрыдалась в голос от облегчения и стыда, совсем как маленькая девочка, каковой она и была. Она плакала, плакала и плакала, прижимаясь к черному бархату.

      Не говоря ни слова, Мессир поднял ее и понес по направлению к спальне в такой знакомой и такой уютной части замка. Он нечасто брал Сивиллу на руки, но когда это происходило, счастливее ее не было на свете. Сейчас она чувствовала, как уходит страх, как те ужасы, что она увидела, отходят далеко, что ее окатывает и обволакивает чувство полной безопасности.

      — Я... — всхлипнула она, готовясь сказать, что она специально обманула Молоха, что пошла в портал из чистого любопытства, подкрепленного обидой, но договорить ей не дали.

      — Я знаю, — сказал Мессир, и Сивилла почувствовала, как уходит боль из разбитой губы и затягивается рана. — Ты сможешь улечься в постель без помощи Геллы? Она служит проводником и ведет наших гостей обратно в их мир. Я побуду с тобой, как и обещал, пока ты не заснешь.

      Большего счастья Сивилла и представить сейчас себе не могла.

      Она блаженно улыбнулась и спрятала лицо в мягкой ткани. Через несколько мгновений она подняла голову и обеспокоенно попросила:

— Мессир, не наказывайте Молоха, пожалуйста, это я виновата, что обманула его.

      Тот на секунду остановился, приподнял ее еще выше, чтобы хорошо видеть ее лицо.

      — Я ценю твою откровенность и смелость, Сивилла. Молох держал уже ответ передо мной за неисполнение своих обязанностей. Ты знаешь, как я к этому отношусь.

      Сивилла на секунду похолодела, но ход ее мыслей был прерван:

      — Тебе не о чем беспокоиться. Я не сослал его.

      В эту ночь она действительно старалась собраться в постель безупречно быстро. Косы были аккуратно расплетены, а шпильки сложены на месте. Потолок ее спальни уже горел мириадами звезд. Сивиллу стало невыносимо клонить ко сну.

      Мессир смотрел на нее, сидя в кресле у изголовья ее кровати с балдахином. Только она откинула покрывало, все огни в ее комнате погасли, лишь в раскрытое окно светила луна, да сияли звезды на потолке.

      Сивилла положила голову на подушку и выжидательно посмотрела на Мессира.

      — У тебя был очень долгий и тяжелый день, дитя, — проговорил он. — Поэтому сейчас спи. Как я сказал тебе ранее, ты должна принять свою человеческую природу. Это займет время, но если ты не будешь лениться, то научишься этому и многому другому.

      Сивилла согласно кивнула. Уж что-что, а лениться она точно не будет!

      — Слишком многое ты пережила сегодня, слишком рано для тебя, — говорит Мессир и гладит ее по голове. — Но ты перенесла все испытания достойно.

      Сивилла улыбается, но улыбка ее меркнет, когда она смотрит, как становится жестче лицо Мессира.

      — Ты преднамеренно нарушила мой запрет, Сивилла Оршели, хуже того, ты использовала хитрость и ложь для достижения своей цели. Ты знаешь, что я не прощаю этих вещей, — он берет ее за подбородок и запрокидывает голову, чтобы встретиться с ней взглядом.

      Сердце Сивиллы, в который раз за сегодня, пропускает удар. Она уже знает, что ей может быть за подобное, и ни разу не хочет этого...

      — Однако я понимаю, что последствия твоего сегодняшнего проступка были достаточной карой за содеянное. Посему — на этот раз — довольно с тебя... Но если ты совершишь нечто подобное в будущем, то пеняй на себя. Я накажу тебя очень сурово, ясно тебе это, Сивилла Оршели?

      — Ясно, — с готовностью подтверждает она.

      Мессир велит ей засыпать, и ему не нужно повторять дважды. Глаза ее закрываются сами собой, и во сне она скачет на своем собственном коне по небесным просторам.