Семейные ценности рода Блэк (гет)

— Ты волнуешься? — шепотом спросил Майкл Крэгги у Сольвейг, когда они висели в сорока футах над землёй, ожидая начала серии послематчевых штрафных бросков.

— А ты? — усмехнулась она в ответ. Сказать по правде, Сольвейг колотило неистово, она так, кажется, не переживала никогда. Да и вообще: ни Дурмстранг, ни Слизерин ни разу не доводили концовку до такого результата — матч всегда заканчивался за явным преимуществом её команды, даже когда по ходу встречи они не вели в счёте.

— Знаешь, мне до факела, выиграем мы или нет, лишь бы с Лорой все в порядке было, — признался Майкл.

— Это из-за меня она упала.

— Чушь, — фыркнул парень. — Ты не могла предположить, как закрутит метлу Крама, если кто и знал её аэродинамику, так это Лора, ну, и Крам, раз делал ее под себя. Мы не маггловские машины, способные просчитывать линии вероятностей. Бьем, как умеем.

— Я выбрала неподходящий момент. И Хиггс пострадала. А Петер и с одной рабочей рукой поймал снитч.

— Мы бросаем первыми, — подлетел в ним Вуд, и Сольвейг протянула ему руку. За другую ладонь ее уже держал Майкл. Слева от Эдвина так же взявшись за руки остановились Алекс Пьюси и Фред Монтегю. У противоположной трибуны аналогично зависла над землей команда Дурмстранга. Сольвейг хорошо помнила, каково было находиться среди игроков в красной форме, но ни за что не променяла бы сейчас свой черный свитер ни на какой другой.

Она смотрела на парящую в центре поля фигуру их капитана. Флинт, подбрасывая квоффл в правой руке, ждал, когда к кольцам у северной трибуны подлетит Хелльстрём.

Болельщики одинаково шумно поддерживают обе команды; пожалуй, впервые за этот учебный год Сольвейг чувствовала поддержку зрителей, хотя сейчас от нее на самом деле совсем ничего не зависело: это Вуду и охотникам предстояло заработать для них Кубок, если на то будет воля Одина. Потому что штрафные — это всегда лотерея.

Отец вечно спорил с ней, когда речь заходила о квиддиче, говорил, что маггловский спорт гораздо честнее, чем «эти ваши полеты на метле и размахивание не пойми чем»: мол, в футболе тоже бьют пенальти, а в хоккее — буллиты, и это гораздо сложнее для полевых игроков, потому что ворота там гораздо, гораздо меньше, чем квиддичные кольца, и забросить штрафной удар в хоккее — вот это настоящее мастерство. А тут-то что? Огроменные дырки, только дурак в такие-то не попадет.

Если вратарь, конечно, посредственный.

Вуд же был очень талантливым кипером.

Что бы ни говорил отец, и как бы им там с мамой ни было на трибуне рядом с другими родителями игроков, у Хогвартса сейчас были все шансы выиграть. Потому что кольца большие, а Флинт, Пьюси и Монтегю довольно меткие. У вратаря Дурмстранга Георга Хелльстрёма никогда не было особенного, именно вратарского чутья, так казалось Сольвейг, он мог бы играть вообще на любой позиции, так она думала, потому что Георг чаще просчитывал игроков соперника, чем надеялся на свою интуицию.

Флинт не стал пижонить, он летел из центра поля очень быстро и по прямой, лишь за миг до удара перебросил мяч в левую руку и бросил в то кольцо, которое от голкипера было дальним.

Трибуны взревели. Пьюси совсем неприлично выругался, и Флинт пролетел вдоль своей команды, хлопнув каждого по открытой ладони, а затем занял свое место рядом с Монтегю.

Вуд полетел к кольцам, кивнув Хелльстрёму, когда они встретились в воздухе, и завис в районе верхнего. Мартин Сульберг с квоффлом под мышкой полетел на него, как только судья дал свисток.

Вуд, собранный и кажущийся с расстояния, разделяющего его и команду Хогвартса, очень спокойным, угадал, в какой кольцо станет бросать квоффл Сульберг, и мяч даже чиркнул ему по пальцам — и провалился сквозь правое кольцо.

Сольвейг крепко сжала руку Крэгги, когда увидела улыбку бывшего сокомандника, потому что эту ехидную улыбку она бы с удовольствием стерла одним плавным движением биты. И чего она вообще не сломала Сульберга посреди матча? Могла же — с легкостью.

— 10:10, — разнеслось над трибунами. Можно подумать, кто-то здесь не умел считать.

Пьюси с мячом в руках полетел к середине площадки.

Вуд, раздосадованный своей промашкой, вернулся на место слева от Сольвейг, крепко сжав ее ладонь. Сольвейг ответила тем же: еще никому еле заметное прикосновение чужой магии, чужой поддержки, лишним не становилось.

Эдвин погладил ее большим пальцем — шершавым и мозолистым (как и ее собственные, чего тут кокетничать) — почувствовал, зараза. А Сольвейг ведь так старалась отдавать магию потихонечку, чтобы это было так же незаметно, как во время плетения косы или нехитрого массажа.

Алекс бросил на силу в центральное кольцо — а Хелльстрём нырнул к левому, не угадав направление удара.

— Да! — сквозь зубы процедил Флинт, но услышала вся команда, хотя его возглас и потонул в рёве трибун.

Хлопнув направившегося к своей позиции Вуда по открытой ладони, Пьюси вернулся на место.

То, как быстро Эдегор сравнял счет до 20:20, вся команда определенно собиралась пересмотреть в Думосборе, выудив из головы Вуда его воспоминание о броске дурмстранговца, потому что — Сольвейг могла поклясться — они не поняли, как получилось так, что квоффл провалился в правое кольцо, когда Вуд — внезапно! — рванул к левому.

— Да чтоб тебя! — процедила Сольвейг, провожая улетающего к своей команде Оскара ненавидящим взглядом. Честно говоря, она не была готова к тому, что станет способна на такой взгляд по отношению к бывшему товарищу. Любому из них, откровенно говоря.

Это всего лишь игра, — часто говорила мама.

Это целая жизнь, точно знала Сольвейг.

Даже жаль, в самом деле, что бладжеров на послематчевых штрафных уже нет в воздухе.

А то она бы ух как постаралась!..

Сольвейг закрыла глаза, когда Флинт начал движение навстречу Хелльстрёму, — сама не зная, почему.

И только услышав у себя над ухом громкое и полное отчаяния Вудовское "Твою мать!", поняла, что квоффл в руках Георга Хелльстрёма, необычайно довольного Георга Хелльстрёма, который даже догадался что-то сказать расстроенному и злому на самого себя Флинту, после чего тот сделал довольно агрессивный выпад в сторону чужого воротчика и получил устный выговор от сеньора Самуэльсона (судья яростно взглянул на их капитана и жестами велел ему возвращаться к своей команде).

После того, как Сульберг в очередной раз оказался точен в исполнении броска, смотреть за происходящим расхотелось вообще.

Они проигрывали десять очков, и Сольвейг готова была малодушно покинуть поле, чтобы потом прочитать о результате финального матча в репортаже миссис Поттер, а не наблюдать за тем, как они проигрывают. Кубок ускользал из пальцев, хотя был едва не осязаем. В животе сплелся противный комок ужаса, как бывало раньше, еще когда она была маленькой, и требовалось лечить молочные зубы у обычных, не волшебных стоматологов. Сольвейг помнила точно, какой липкий страх охватывал ее перед дверями кабинета зубного, хотя ей тогда было от силы четыре, ну пять лет. До самых семи, когда она отправилась в Дурмстранг, родители ни разу не водили ее в магическую клинику, полагая, что туда стоит обращаться только с магическим травмами. Простую простуду мама лечила медом и лимоном, разбитые коленки мазала зеленкой. В этом вопросе чистокровная Грезэ Ларсен была совершеннейшей магглянкой.

Монтегю пробил точно в верхнее кольцо, но счет на табло был равным совсем недолго, потому что Эдегор снова вывел Дурмстранг вперед, и это смазало всю радость оттого, что Мон забил, и сделал это невероятно красиво. Его бросок тоже должен был быть удостоен просмотра в Думосборе. Ну или по крайней мере отдельной колдографии. Сольвейг надеялась, что журналисты успели сделать снимок этого шикарного гола. Надо будет спросить потом у миссис Поттер, если не забудет.

Алекс бросал следующим, и — Локи, помоги! — Хелльстрём угадал направление полета мяча, и рванул к нужному — левому — кольцу, но догнать стремительно влетевший в кольцо квоффл не успел. Все-таки по силе броска Пьюси был так же хорош, как и Флинт в свои лучшие дни. Сейчас, по кэпу было отлично видно, что он думает на этот счет, день у него был отнюдь не лучший.

Сейчас Сольвейг больше всего хотела, чтобы случилось какое-нибудь чудо. Ну, там, метла под Сульбергом сломалась к хренам, и он бы с воем рухнул вниз с сорока футов, или, там, например, ему сова в плечо врезалась, и он бы промахнулся, или, например, парню резко спину пересекло — всякое же бывает у спортсменов-то, чего уж, — но чудо, если его можно было назвать именно так, конечно, пришло совсем откуда не ждали и выглядело, мягко говоря, совершенно не чудесно.

Потому что подул сильный ветер, небо мгновенно потемнело, затянувшись седым, пегим туманом, а мимо удивленно закрутивших головами игроков пронесся первый черный смерч.

— Какого драккла?! — пробормотал Пьюси, поворачиваясь к остальным. — Вы видели?

Сольвейг отрывисто кивнула. Мимо пронесся еще один черный вихрь, а потом со всех сторон посыпались проклятья, и трибуны, сначала не слишком, видимо, понявшие, что к чему, залились дамским визгом и детским плачем. Растянутый на южной трибуне за кольцами Дурмстранга гобеленовый, очень тяжелый баннер Нимбуса с треском порвался и обрушился на сидевших под ним болельщиков. Борта поля, на которых была размещена реклама всех спонсоров соревнований, полыхали магическим пламенем. Люди спешно пытались активировать свои порт-ключи, чтобы быстрее эвакуировать себя и свои семьи, то и дело группы с трибун пропадали. Оставшиеся безоружными игроки только хаотично летали, пришпоривая метлы.

— Дай палочку! — рявкнула Сольвейг на Драганова, зависнув прямо над ним. — И отправь мою семью в Лондон, живо!

Палочка Димитра, та же, которой она колдовала перед самой помолвкой, неплохо слушалась ее, поэтому Сольвейг для начала сбила с курса одного из нападавших, потом заметила, как Решетников тоже сумел раздобыть палочку (кажется, попросту отнял у кого-то из младшекурсников Хогвартса, но сейчас было не до приличий) и накрывает малышню большим купольным щитом.

— Уходите! — рычит она на Флинта и остальных, кого встретит по пути за еще одним нападавшим (их, кажется, не меньше десятка), потому что у спортсменов нет палочек, мало кто из них владеет техникой беспалочковой магии, а значит они абсолютно беззащитны перед врагом — почти как хаффлпаффец на уроке ЗОТИ.

— Ступефай! — орет вместо того, чтобы уматывать с поля, Флинт, хватая Сольвейг за руку и разворачивая на полкорпуса, и палочка Драганова беспрекословно слушается его приказания, выстреливая алым лучом в приближающуюся к ним черную фигуру.

Видит Один, она не хотела такого чуда.

Драганов, оседлавший чью-то метлу, проносится рядом, на лету выстреливая веером атакующих заклинаний в противников, и кое-какие из них даже достигают целей, потому что Сольвейг видит, как потихоньку становится меньше этих оставляющих дымную завесу черных смерчей в воздухе, и, сама удерживая Щит над ними двумя — над собой и Флинтом — отдает ему палочку, и Флинт принимает ее, точно зная, что палочка послушается, раз уж послушалась, когда он использовал Парные чары. Держать круговую оборону на метлах они еще никогда не пробовали. Сольвейг думает, постоянно подпитывая Щит своей силой, что Флинт, наверно, даже не может понять для себя, зачем бросился к ней, а не к кому угодно другому в горячке боя.

Да чтоб Драга с его гребаными интригами мантикора поцеловала!

А потом Флинт дергается, как от удара, выпускает палочку из пальцев, и начинает заваливаться с метлы на сторону, и Сольвейг, не осознавая, что делает, хватает его поперек туловища, чтобы начать затяжное падение с высоты, — но тут в голове становится поразительно легко, глаза закрываются, и кроме стремительного рывка где-то под пупком она больше ничего не помнит.

* * *

Пространство вокруг ощутимо давило чистой Силой — вот отчего Сольвейг очнулась и открыла глаза. Ей было неуютно там, где она лежала на каменном полу почему-то не в своей спортивной форме, а в самой дешевой, неприятной к коже мантии на голое тело, со скованными руками и ногами и без какого-либо ощущения Магии, разливающейся в теле. Так бывало только на уроках Маггловедения в Дурмстранге, потому что кабинет был экранирован от Магии. Оглядевшись, Сольвейг поняла, что дело все-таки в кандалах: точно такие же авроры использовали при транспортировке арестантов и заключенных. Антимагические.

— Как ты? — спросил Флинт, сидевший к ней спиной. Их просто привалили друг к другу и бросили посреди недружелюбного помещения.

— Как будто всю Магию высосали, — призналась Сольвейг шепотом, попытавшись дотронуться до ладони Флинта за своей спиной. Не получилось даже цепь подвинуть. Руки начали затекать.

— Так же, — согласился тот. Он очнулся чуть раньше Сольвейг и тоже попробовал хотя бы сменить положение, но ничего не вышло.

Сольвейг еще раз покрутила головой, осматриваясь. Стены помещения, подвала или чего-то вроде, были облицованы черным блестящим камнем — или были полностью сложены из такого камня, абсолютно глянцевого, хоть смотрись в него, словно в зеркало, не будь тут такого скудного освещения.

Всего один догорающий факел.

— Стены подвала не могут быть сделаны из обсидиана, — пробормотала она себе под нос.

— Потому что это не подвал, а ритуальный зал, — объяснил ей Флинт, как маленькой, и по голосу стало понятно, что даже глаза закатил. — Никогда не бывала в таких?

— Нет, — огрызнулась Сольвейг.

— Вон алтарь, — кивнул головой в сторону небольшого возвышения Флинт, и Сольвейг, приглядевшись, действительно поняла, как много она упустила. Флинт-то, конечно, хоть и не был чистокровным, и жил в обычном маггловском коттедже, а про родовые ритуалы наверняка знал, ведь еще его отец вырос в родовом замке. В отличие от Сольвейг, которой было эту информацию взять просто неоткуда. Об этом она и сказала.

Было бы очень смешно, если бы Лорд Ларсен действительно привел ее в святая святых своего дома.

Не иначе как для принесения в жертву Локи Лафейсону, йотунову пройдохе.

— Какая занимательная мысль, — заметил кто-то, появляясь в зале. Двое человек в черных мантиях и в масках, как у Пожирателей смерти, которые Сольвейг видела во время нападения на Хогсмид, подошли ближе. — Видимо, Лорд Ларсен сохранил твою жизнь ради того, чтобы я смог вылечить свой взбесившийся мэнор.

Сольвейг грязно выругалась, что совсем не приличествовало наследнице любого Рода, но было, она чувствовала, очень в стиле ее настоящей фамилии. Видит Один, она действительно впервые осознанно почувствовала себя Блэк. В ритуальном зале чужого поместья. Со скованными антимагическими кандалами руками и ногами. Привалившись спиной к такому же обездвиженному и лишенному силы Максу Флинту.

Ну, хорош, Локи, посмеялись — и будет.

— Как некрасиво для леди, милочка, — заметил все тот же мужчина, присаживаясь перед Сольвейг на корточки и поворачивая ее лицо за подбородок к тусклому свету. — Придется мне преподать тебе небольшой урок.

— Рот мне с мылом вымоешь, чудила? — уточнила Сольвейг, дернув головой, но пальцы только больнее сжались на ее лице.

— Сломаю тебе челюсть, например, — ответил тот. — Займись, — кивнул он своему спутнику — очевидно, слуге — и отошел в сторону.

Тот не раздумывая поднял палочку:

— Круцио!

После декабрьского происшествия с подчиняющими браслетами Лорда Ларсена Сольвейг не раз задумывалась о том, какую боль испытывали родители, пока мама Уизлетты пыталась деактивировать артефакты. Мама и папа морщились, но стойко терпели: в их кровь поступало мощное обезболивающее, спасибо Мастеру Снейпу за его гениальный ум. Что было бы, не знай она даже о самом существовании такого состава? Неужели ее мама и папа свихнулись бы так же, как родители декана Гриффиндора? От боли, сводящей с ума? От невозможности расслабить мышцы ни на мгновение? От того, как каждую клеточку кожи раздирает на части, протыкает иглами, кости выгибает под немыслимыми углами? Если она хоть однажды встретит в своей жизни оборотня, она спросит, похожа ли их ежемесячная трансформация на то, что чувствуешь под воздействием Пыточного проклятия.

Однажды мадам Лестрейндж запытала авроров Лонгботтомов до сумасшествия. Интересно, сколько раз подряд нужно попасть под Пыточное, чтобы только и уметь потом — слюну пускать?

Конечно, она орала. Она не знает, кто бы на ее месте не орал. Если стискивать зубы и пытаться молчать, можно и язык себе откусить ненароком, когда голова мотнется в другую сторону, и зубы клацнут.

В любом случае, она надолго запомнит, каково это. Для нее-то никто лекарством, понятное дело, не запасся.

Да и не достать его в любой ближайшей аптеке. Нелегализованное же.

Непростительные заклинания, помнила она, тем и отличаются от остальных, что выйдут даже у ребенка, возьми он в руки палочку, а сопротивляться им практически невозможно. У кого-то получается скидывать Империус, но только после длительных тренировок, а их мало что может обеспечить, разве что военное положение. Она росла в мирное время, и даже учитывая репутацию Дурмстранга, их не учили отрабатывать друг на друге Подчиняющие чары, как не учили и противостоять им. С Круциатусом точно так же. Научили бороться с последствиями — это могло быть на самом деле полезно в соответствующей ситуации, особенно если у группы есть штатный зельевар (если его нет, дождаться, пока сварится зелье, могли далеко не все — тут многое зависело от длительности нахождения под проклятием. Поговаривали, что Темный лорд Волдеморт мог пытать своих жертв часами. Гриндельвальд был, само собой, менее кровожадным чуваком — за что и поплатился). Ну, а Аваду вообще только один человек в мире оказался способен пережить. Лорд-регент Блэк.

Она не поняла, когда все закончилось.

Мантия, из синтетической шерсти, колючая, от которой чесалась кожа, намокла от пота и мочи и липла к телу. Сольвейг понимала, что лежит на холодном полу там же, где ее и пытали, и не могла пошевелить даже кончиками пальцев. Руки и ноги ее не слушались. Во рту пересохло, ощущение было, словно туда мыши нагадили. Язык она себе все равно прикусила — было очень больно. Капилляры в глазах наверняка полопались; лежать с открытыми глазами тоже было неприятно. Она решила, что ничего не случится, если закроет их. Так и сделала.

Флинта нигде вблизи не было — его вообще уволокли куда-то, кажется. Она осталась в ритуальном зале чужого поместья одна.

Она была слаба в Ритуалистике, но отлично понимала, что это будет первый и единственный ритуал, связанный с возрождением дома, которому она станет свидетелем. Если, конечно, ее роль вообще можно так назвать.

Она просто больше никогда не выйдет отсюда, вот и все.

Даже стены, наевшись ее боли, перестали давить так сильно, как было до пытки.

Да, старые поместья — те еще кровожадные тварины, об этом ей как-то рассказывал Крам. Его дед как раз жил в таком, где определенные ритуалы нужно было проводить едва ли не раз в месяц. Потому-то Крамы и жили в маггловском квартале, подальше от жертвоприношений.

Сольвейг никогда не думала о том, что ее смерть будет такой: на алтаре в ритуальном зале мэнора незнакомого человека. Очень не хотелось думать о том, что он решил принести ее в жертву своему взбунтовавшемуся поместью, но сильно удивлял сам факт того, что ее сразу же не проткнули ритуальным кинжалом, а сначала наказали за длинный язык и, видимо, оставили приходить в себя. Что-то не сходилось, будто она должна была выскрести наказание. Будто она ничем особенным пока не провинилась, и у их похитителей нет безусловного права скормить ее родовому камню. А Флинта вообще куда-то утащили.

Сольвейг не знала, почему для ритуала выбрали их, или, может быть, её, раз Макса в этом зале не оставили, или, может, они случайно просто попались под руку кому-то, ведь нападение было абсолютно бессистемным, совсем не таким, как в Хогсмиде неделю назад (кажется — вечность назад), и эти маски... Пожирательские маски, хотя всем и каждому в этой стране известно, что абсолютно все приспешники Темного лорда были схвачены и преданы суду. Даже высланные из страны, обобранные до последней нитки Малфои. Даже просто пораженные в правах и тоже свалившие на континент Паркинсоны. А скольких поцеловали дементоры! Об этом даже в скандинавской прессе писали, она слышала краем уха, потому что уже училась в Институте, когда завершились последние процессы против Пожирателей, ей уже, кажется, было лет одиннадцать-двенадцать тогда.

В общем, это был интересный маскарад, и ей бы не хватило силы воли для того, чтобы отказаться от попытки узнать, чье лицо скрывается под маской, не будь на ней антимагических браслетов и не боли у нее каждая мышца так, словно по ней проехались маггловским асфальтоукладчиком.

Она могла только думать, но, кажется, вскоре и это начало походить на пытку, поэтому Сольвейг только вдохнула поглубже — и закрыла глаза, очищая сознание как при практике Окклюменции. Просто Черная дыра, и больше ничего. Она сама — большая Черная дыра, и всё, проходящее сквозь нее, оседает в небытии, пропадает бесследно, экстерминируется, умножается на ничто.

Это было похоже на мамины любимые мантры-аутотренинги, и она, наконец, успокоилась, представив себя коллапсаром, большим и сильным коллапсаром, и провалилась в сон.

Спустя какое-то время её просто окатили водой из палочки, и Сольвейг очнулась, попробовав оторвать голову от пола — получилось не очень.

— Ты, наверное, думаешь, что попала сюда случайно, да? — спросил тот же человек, что приказал пытать её, и Сольвейг без удовольствия скосила на него глаза. — Разочарую тебя, — он прошелся по залу, явно ощущая себя тут так же некомфортно, как сама Сольвейг. Хотя вряд ли всё-таки так же, его-то под Круцио не держали.

Сольвейг закрыла глаза, давая понять, что не настроена на беседу. Мужчина не растерялся, силой подняв ей веки и наложив Петрификус Тоталус. Всё слышать, всё чувствовать — и не иметь возможности пошевелиться: ну чем не пытка?

— Не знаю, какое имя ты выбрала для себя сама, Блэк, но я твою морду сразу узнал. У вас удивительно породистые рожи, сложно не признать в тебе дочь суки Лестрейндж.

Сольвейг бы заскрипела зубами, если бы могла.

— Твоя мать убила моего отца. В 1996-м, при побеге из Азкабана, он служил там в охране, его звали Дэвид Майклз, — мужчина покружил по залу и, подойдя к Сольвейг, схватил ее за распущенные грязные волосы, намотал их на кулак, поднимая ее голову к своему лицу. — Знаешь, как убила? Перегрызла ему горло своими зубами.

Сольвейг могла детально представить, что нужно делать, когда тебя хватают за волосы и оказываются так близко к твоему лицу. Бить в переносицу, а потом дорабатывать по шее и по загривку. Жаль, что Петрификус позволяет об этом только мечтать.

— У матери, когда она узнала, случился магический выброс, а во втором триместре это влияет, знаешь, на что? По глазам вижу, знаешь, — сам с собой согласился мужчина, — да, на формирование магического ядра у ребенка. Моё ядро очень слабое, я не могу творить сложную магию, даже в Хогвартсе не доучился до С.О.В. — но на этот случай у меня есть Диего. Диего отлично удаются Непростительные заклинания. Да и остальные тоже неплохо, иначе его бы не взяли в Академию Авроров.

Диего был тем, кто запустил в нее Круциатусом, поняла Сольвейг. Имя такое... нераспространенное в Шотландии. В отличие от Майклз — обычной такой, ничем не примечательной фамилии.

— Я слабый маг, и виновата в этом твоя чокнутая мамаша! Слава Мерлину, что эта гребаная клуша Молли Уизли ее прикончила в Битве за Хогвартс!

Сольвейг бы нашла, что ответить, не будь она парализована. Может быть, Беллатрикс Лестрейндж и впрямь была психопаткой, но она лично не имеет к похождениям Лестрейндж никакого отношения. И не обязана нести ответственность за ее убийства, разве нет? Беллатрикс была ее матерью, да, но только биологической, возможно, она даже специально отправила ее в год войны подальше на континент, пикси ее знает, эту мадам Лестрейндж, пускай даже Сольвейг действительно похожа на нее и внешне, и по характеру... Но это же не повод скармливать ее родовому поместью, правда же?

— Но если я напитаю твоей кровушкой этот родовой камень, камень в доме моего покойного деда по матери, то, возможно, я стану чуточку посильнее — знаешь, старые дома никогда не остаются неблагодарными. Знаешь, Блэк, подойдет любая твоя кровь — хоть девственная, на что я уже, разумеется, не надеюсь, хоть менструальная, хоть та, что потечёт из тебя, вспори я тебе брюхо. Но вот беда: камню будет гораздо вкуснее, если ты заберешься на алтарь сама, признаешь вину своего рода перед моим. Что скажешь? — и он снял с нее заклятие.

— Кога се покачи свиня с жълти чехли на круша*, — выплюнула Сольвейг любимое присловье Крама. В букмоле адекватной замены болгарской идиоме не было, а английскую она не знала.

— Ладно, — легко согласился мужчина. — Тогда я предлагаю тебе немного развлечься, — он постучал по зеркалу, которое достал из кармана, и увеличил его Энгоргио. — Диего, покажи нам мистера Флинта, будь любезен, — попросил он своего подельника, и Сольвейг посмотрела в зеркало. Оно было сквозным, конечно, как те, что зачаровал Крам, когда работал над собственным артефактом, этим его Magifon'ом.

О Краме и о том, что, кажется, никогда больше с ним не увидится, Сольвейг постаралась не думать.

От того, чтобы заорать, ее остановила только гордость. Флинт был похож на сплошной синяк: били его со вкусом, очень методично, наверняка уже сломали ребра. Лицо его опухло, особенно нос — его уже через несколько минут нельзя будет вправить без видимых следов. Если Флинт выберется живым, нос у него будет римский, с горбинкой. Сольвейг не знала, пойдет ему или нет.

— Вылить на него рассолу, что ли? — будто между делом предложил Диего. — А то чего-то замолчал.

— Валяй, — согласился Майклз. — Что, Блэк, нравится, когда из-за тебя страдают невинные?

— Пошел ты, мразь.

Он без замаха бьет Сольвейг по лицу открытой ладонью с перстнями, перекрученными камнями внутрь, и разбивает ей нос и губу. Кровь весело капает по подбородку.

Рассол, которым окатили Флинта, разом начал разъедать ему открытые раны, парень зашипел от боли сквозь стиснутые зубы. Сольвейг не знала, сломали ли ему челюсть и все ли зубы на месте, но Флинт, кажется, решил терпеть до последнего. Он тоже был очень, очень гордый.

— Может он там у тебя стоять-то? — спрашивает мужчина у Диего и, получив утвердительный ответ, приказывает заставить его принять неудобную позу и зафиксировать так.

Под Империусом Флинта заворачивает в потрясающую загогулину; нужно быть ну совершенно гуттаперчевым, чтобы не чувствовать боли в такой позе. Флинт таковым не был — Сольвейг знала точно. Поэтому как только с него сняли чары, он завопил, почище, чем сама Сольвейг под Круцио.

— Петрификус Тоталус!

Сольвейг поняла, что ревет, когда слеза докатилась до кончика носа и повисла там.

— Ммм, видимо, я не ошибся с тем, которого хватать, — протянул Майклз, пристально наблюдая за Сольвейг. — Жениха-то ты совсем не любишь. Наверное, он даже обрадуется, когда ты не вернешься к свадьбе.

Голос его из-под маски доносился хрипло, и Сольвейг не верилось, что Майклзу всего девятнадцать. Наверное, эти Пожирательские маски было бы интересно поизучать.

Мысли в голову лезли совершенно дурацкие.

— Ну, не одному же парню из-за тебя мучиться, — объясняет Майклз через пару часов свое следующее появление. Диего следует за ним по пятам. — Ему, кстати, будет хорошо слышно, что тебе тоже не сладко.

Второй раз Круцио ни хрена не менее болезненно. И даже то, что Сольвейг постаралась расслабить все мышцы, ни разу не помогло ей. Боль по-прежнему выкручивала ей суставы, растягивала и сжимала мышцы, в судорогах она билась на полу, отбивая себе затылок. Она хотела казаться себе тряпочкой, которую сжимают и разжимают в руке, но заставить голову не думать о боли было чертовски сложно. Она снова обмочилась, а из разбитого носа и губы текло, будто из-под крана.

— Надо бы отволочь тебя к алтарю, — усмехнулся сквозь маску Майклз. — Всяко полезнее бы кровь твою растратили. Теперь еще замывай за тобой.

Сольвейг, все еще не веря, что пытка закончилась, старалась не шевелиться.

— Ну, так что? Может быть, хватит испытывать на прочность мистера Флинта? — голос Майклза раздавался прямо над ее головой, и Сольвейг даже открыла глаза. — Пойдешь к алтарю сама?

— Мой род не виноват перед тобой.

По ребрам пнули ощутимо больно, но что такое сломанные ребра по сравнению с Круциатусом? Так, мелочи. Она потерпит.

— Диего, заморозь, пожалуйста, мистера Флинта, — весьма вежливо оборачивается к зеркалу Майклз. — Нет, не снимай Оцепеняющее.

Сольвейг видит в зеркале, как кожа Флинта мгновенно покрывается серебристой коркой инея. Диего покидает его пыточную, оставляя зеркало в активированном состоянии.

— Можете даже пообщаться, — предлагает Сольвейг ее тюремщик. — Ах, да, я же забыл, на язык оцепенение тоже распространяется. Ничего не выйдет. Ну, зато полюбуешься на него в последний раз. Смотри, какой красивый.

Он жестко фиксирует ей голову, чтобы отвернуться не было никакой возможности, и тоже уходит.

Сольвейг не хочет смотреть на Флинта, замерзающего там заживо. Она начинает считать вслух, чтобы понять, через какое время их вернутся пытать.

На счете "два миллиона триста две тысячи девяносто семь" к ней в зал заходит Диего.

— Знаешь, еще немного, и его кожу будет уже не спасти. Даже колдомедики на такое не способны. И играть в квиддич с ампутированными ногами он вряд ли сможет.

Палач говорит это так просто, будто сообщает информацию о погоде, и Сольвейг смотрит на него со злостью.

— Я ничего не имею против тебя или Флинта, честное слово, Блэк, — говорит он. — Просто моя сестра хочет замуж за этого психа, что держит тебя здесь, а кто я такой, чтобы перечить младшей сестренке? Как только поместье будет полностью расконсервировано, Флинта отпустят. Он тут просто потому, что ты в него влюблена. Нельзя винить его за это.

— Отпусти его.

— Не в моей власти, — разводит руками Диего. — Будь моя воля, я бы, кстати, Пожирательскую маску надевать не стал. Все равно ты отсюда не выйдешь, почему бы тебе не увидеть моего лица?

— Обойдусь.

— Ты подумай, — кивает ей Диего, прежде чем покинуть зал, — что лучше — самой только умереть, или оставить его инвалидом на всю жизнь и сломать парню карьеру?

— Зови своего хозяина, — бросает ему в спину Сольвейг, когда Диего уже отворяет дверь, чтобы выйти. — Скажи ему, что я согласна.

-

*Кога се покачи свиня с жълти чехли на круша (болг.) — когда свинья в желтых шлепанцах на грушу вскарабкается. Аналог "когда рак на горе свистнет".