Просто продолжать жить (гет)

За котятами Лестрейнджи и Мальсибер отправились буквально в канун возвращения Лестрейнджей в Англию, и эту поездку Ойген превратил в весёлое приключение: начиная с самого утра и выбора транспортного средства. Мальсибер предложил Рабастану самому решить, что ему больше нравится, джип или кабриолет — и они почти час провели в гараже, пока Рабастан рассматривал и трогал обе машины, сидел в них, причём и за рулём тоже — а Родольфус за это время, похоже, как раз успел привыкнуть к мысли о путешествии в подобном предмете.

Остановились они всё же на джипе: было жарко, а дорога им предстояла неблизкая, ехать было часа полтора. Шоссе шло берегом, вдоль океана — Ойген вёл легко и быстро, да и машина была зачарована, что позволяло ему не слишком придерживаться скоростного режима. Наконец, они свернули на местную дорогу и доехали до небольшого зелёного городка, где остановились у двухэтажного светлого дома с серой крышей и большой деревянной верандой с высоким крыльцом.

— Там много котят, — предупредил братьев Мальсибер. — С дюжину, если не больше — там два помёта. Судя по тому, что я слышал, нас ждёт маленький хаос.

Он оказался прав. Котята — уже подрощенные, длиннолапые почти подростки в ярких разноцветных ошейниках — носились по отведённой им на время смотрин комнате, сметая всё на своём пути, мяукая на разные голоса и немедленно окружив вошедших. Рабастан, ахнув, тут же опустился на корточки, а потом и просто сел на пол — и котята мгновенно забрались на него, залезли на колени, взобрались по рубашке на плечи, а с них и на голову… Родольфус тем временем напряжённо и нервно смотрел на женщину — хозяйку питомника, но той, молодой шатенке в белой футболке и коротких, по икры, оливковых брюках, подобное поведение Рабастана представлялось, похоже, совершенно нормальным.

— Ну? — спросил, наконец, Ойген, садясь на корточки рядом с Рабастаном — и немедленно был атакован зверьками. — Ты выбрал кого-нибудь в этом хаосе, или нужно их как-то отсортировать и по одному вытаскивать?

— Я не знаю, — смеясь, покачал головой Рабастан. — Их так много… и хочется вообще всех.

— Всех — это слишком, — решительно сказал Ойген, снимая с себя двух настырных малышей и ставя их на пол. — Миссис Олдберри, можем мы увидеть их как-нибудь по отдельности?

— Конечно, — ответила она с улыбкой. — Прошу вас, садитесь, — она кивнула на большой диван, обитый светлой тканью в цветочек, — а я их сейчас соберу в клетку и буду вытаскивать по одному.

Клетка стояла здесь же, большая, высокая, в два этажа, и женщина, на удивление ловко поймав разбегающихся от неё котят, заперла их всех — те мгновенно залезли на стены и потолок, ловко цепляясь за прутья — и спросила:

— Вы хотели сил-табби-пойнтового мальчика, верно?

— Да, — кивнул уже разобравшийся в кошачьих окрасах Мальсибер. — Вы говорили, у вас их несколько.

— Трое, — она открыла дверцу клетки, вынула котёнка с тёмно-зелёным ошейником и принесла им — Рабастан протянул руки и взял зверька, у которого пока почти не было видно рисунка на кремово-белой шубке и только лапы, уши и хвост был тёмными и в полоску.

— Нас тоже трое, — улыбнулся Ойген. — Можно остальных сразу?

— Конечно, — она принесла двух других, в жёлтом и фиолетовом ошейниках, и Ойген, не желая ставить Родольфуса, не слишком хорошо владеющего пока руками, в неловкое положение, взял обоих.

— Ну? — спросил он Рабастана, сажая котят себе на колени и придерживая их. — Который? Или которые?

— Подожди! — попросил тот, гладя первого. Потом взял другого, третьего… Женщина улыбнулась и предложила им лимонада или чая, и они с благодарностью согласились на лимонад, а потом долго пили его и разговаривали. Ойген видел и чувствовал, как расслаблялся постепенно Родольфус — а, успокоившись, включился в разговор, расспрашивая хозяйку питомника о котах, о том, как за ними ухаживать, чем кормить, как играть и что вообще с ними делать. Та охотно и подробно отвечала на все вопросы, а он слушал очень внимательно и серьёзно, и Ойген мог бы поклясться, что Родольфус будет способен воспроизвести всё услышанное слово в слово и лет через пятьдесят. — Как его зовут? — спросил, наконец, Рабастан, держа в руках котёнка в жёлтом ошейнике. Тот был самый спокойным и ласковым из троих, и на ушах у него были самые длинные кисточки, и сейчас он настырно и методично пытался забраться Рабастану под рубашку.

— Тикки, — ответила миссис Олдберри, — но вы, конечно, придумаете ему своё домашнее имя. Они не приучены к своим именам пока. Возьмёте его?

— Да, — кивнул Рабастан и добавил вежливо, — если можно.

— Конечно, можно, — улыбнулась она. — Вы говорили, что хотите двоих — посмотрите кого-то другого, или возьмёте похожего?

— А покажите нам остальных мальчишек, — попросил Ойген, выступающий в привычной для себя роли переговорщика.

В конце концов, Рабастан выбрал ещё совершенно белого котёнка с едва заметной рыжиной на носу и хвосте — который, впрочем, как пообещала хозяйка питомника, со временем должен был стать кремовым с рыжим хвостом, лапами и ушами. Тот казался совсем маленьким и пугливым — он и в клетке сидел, забившись в угол, и на руках сперва попытался удрать, а после ткнулся носом в сгиб локтя Рабастана и так замер — видимо, своей нежностью и покорив сердце своего будущего хозяина.

Возвращались они под аккомпанемент громких кошачьих криков — закрытые в большой переноске, котята быстро осмелели и всю дорогу орали так, что Ойген в какой-то момент притормозил на обочине и наложил на них заглушающие чары. Не помогло даже то, что Рабастан разговаривал с ними всю дорогу — впрочем, едва они добрались до дома и оказались, наконец, на свободе, они тут же умолкли и отправились в сопровождении своего нового хозяина его исследовать.

Родольфус же, проводив кажущегося сейчас совершенно счастливым брата глазами, пожал Ойгену руку и проговорил очень искренне:

— Спасибо тебе.

— Да за что же? — удивился тот. — Это было весело и интересно… но ещё немного — и я бы тоже кого-нибудь оттуда унёс, — улыбается он. — Хотя Сова, пожалуй, и не обрадовался бы — а Северус бы меня так просто убил.

— За всё, — ответил Лестрейндж. — Дело ведь не в котятах. Не думал, что скажу это, но мне даже немного жаль возвращаться.

— Не скажу «так оставайтесь», — улыбнулся Мальсибер. — Знаю, что не останетесь. Но очень надеюсь видеть вас здесь регулярно.

— А мы — тебя у нас дома. Я думаю, через пару месяцев нам будет уже не стыдно принимать кого-нибудь из своих — и мы будем очень рады всем вам. Я навсегда тебе признателен и обязан, — добавил он серьёзно.

— Ну ты ещё встань на одно колено и повтори это торжественным голосом, — покивав, рассмеялся Ойген. — Давай не будем считать, кто кому чем обязан, пожалуйста, — попросил он. — Иначе мы все погрязнем в долгах и взаимных обязательствах — и это будет ужасно. Хватит уже, давайте просто спокойно жить.

— Я тебя помню мальчишкой, — сказал, помолчав, Родольфус. — И никак понять не могу, как из него вырос ты.

— Почему? — спросил с любопытством Мальсибер.

— Ты был таким… я бы сказал, лоботрясом, — он улыбнулся. — Я был уверен, что из кого-из кого, а из тебя толку не выйдет.

— Почему? — повторил Ойген с наигранным возмущением. — Чем это я тогда не угодил вашей светлости?

— Мы никогда не имели графского титула, — возразил Лестрейндж с едва заметной улыбкой. — Ты казался мне легковесным и безалаберным — всё хватал по верхам, даже экзамены сдал незнамо как…

— Ну, извини, — развёл руками Мальсибер. — Я не видел смысла страдать, чтобы получить «превосходно» вместо «выше ожидаемого», которое мог иметь без мучений. Можно подумать, этот аттестат вообще кому-то был нужен.

— И ты уже тогда понимал это, — с непонятной грустью сказал Родольфус. — А вот я — нет. А жаль, — вздохнул он.

— Ты просто всегда был очень серьёзным и очень правильным, — улыбнулся Ойген, подходя к окну и распахивая его, чтобы впустить в комнату влажный воздух. — Но ты был старшим в роду — а за мной тогда стояли родители, и я мог позволить себе вообще ни о чём не думать.

— Ты понимаешь, — Лестрейндж опустился в кресло и сложил руки на коленях, — какой парадокс… Если бы я был не таким, как ты выразился, правильным и серьёзным, а был бы безалаберным вроде тебя — может быть, Асти бы вообще не попал к Лорду.

— Ну, начинается, — Ойген вздохнул и сел напротив него верхом на стул. — И в этом ты виноват? Почему? — ласково и терпеливо улыбнулся он.

— Потому что, если бы я не был так упрям, некому было бы заставлять его ехать в школу, — грустно ответил Родольфус. — И, возможно, он не кинулся бы к Лорду за меткой, чтобы доказать мне, что может принимать важные решения самостоятельно, а удовлетворился бы тем, что настоял на досрочном завершении обучения. И не было бы никакой метки… я мог ведь отправить его учиться рисованию во Францию, как он тогда хотел. В то время я боялся так далеко отпускать его одного — но честное слово, по сравнению с тем, что было потом с нами обоими здесь, лучше бы он уехал. Да и я мог ведь поехать с ним…

— Я забыл, — серьёзно проговорил Ойген. — А ведь и правда… Я помню, хоть был тогда только на первом курсе, Асти не раз в гостиной кричал, что ненавидит школу, говорил, что как только получит СОВ, больше туда не вернётся…

— А я заставил его тогда, — с горечью и досадой сказал Родольфус. — Мне почему-то это казалось таким важным… а сейчас я даже не могу вспомнить, почему. Мы тогда крупно поссорились. А потом он вдруг перестал спорить — и однажды вернулся с меткой. Я после узнал, что он сам попросил о ней Лорда… конечно же, тот «пожаловал». Как же иначе, — закончил он с болью и замолчал.

— Тебе было тогда, — мягко проговорил Мальсибер, — сколько лет?

— Двадцать! — почти что воскликнул Родольфус. — Я был вполне взрослым, Ойген. Совершеннолетним и разумным.

— В двадцать лет взрослыми не бывают, — рассмеялся, покачав головой, Мальсибер. — Ты просто очень старался сделать всё как можно лучше. И с кем угодно другим был бы прав…

— Какое мне дело до кого-то другого? — перебил его Лестрейндж. — Я ведь знал Асти. И знал про его дар… знал прекрасно, что он художник. Это было бессмысленно и жестоко как минимум.

— У тебя ведь были какие-то основания для такого решения, — мягко возразил Ойген. — Ты ведь не просто по собственному капризу так сделал.

— Были, — недобро усмехнулся Родольфус, — какие-то. Не имеющие на самом деле никакого отношения к Асти. Я вспоминаю это всё время и понять не могу, чем и как я думал тогда.

— Головой, — улыбнулся Ойген. — Ты вообще всегда думаешь головой. Этим-то мы с тобой друг от друга и отличаемся, — пошутил он.

— А ты думаешь чем-то другим? — ответил шуткой на шутку Лестрейндж.

— Северус полагает, что да, — засмеялся Мальсибер. — А он в таких вещах разбирается, так что — да. Хотя я вообще мало думаю, — признался он с лёгкостью, — я всё больше действую по велению сердца. Голова — это для меня слишком сложно.

— Сердца, — медленно повторил Родольфус. — Может быть, в этом дело. Но сердце — не голова… оно или есть — или нет. Научиться этому не получится.

— Хочешь сказать, что у тебя нет сердца? — улыбнулся Ойген.

— Физически есть, конечно, — тоже улыбнулся Лестрейндж. — Но в том смысле, о котором…

— Чушь какая, — оборвал его Мальсибер почти сердито. — Всё у тебя есть. Выдумал тоже… ты просто вроде Северуса — такой же сосредоточенный и ответственный. Как иногда он говорит, хуже перфекционизма только его романтичная разновидность. Это когда ты стремишься сделать всё наилучшим образом… ну, а если это невозможно — тогда меланхолично решаешь, что лучше не делать вообще ничего, — пояснил Мальсибер с широкой улыбкой. — А поскольку сделать всё идеально получается не так уж и часто, романтичные протекционисты редко бывают довольны миром. Вот Северусу намного легче: зелья, как я понимаю, не требуют лишней романтики и идеал достижим. Но ты точно так же относишься к жизни в целом — а тут всё сложнее. Вот ты и мучаешься… и пытаешься всё время получать одни «превосходно» — тогда как «выше ожидаемого» ведь тоже отличная оценка, и так тоже можно замечательно жить. И радоваться.

— Как ты, — проговорил Лестрейндж задумчиво.

— Не обязательно прямо как я, — авторитетно ответил Мальсибер. — Можно как-нибудь по-другому.

Они рассмеялись, и Родольфус глубоко вздохнул, прикрывая глаза и слегка улыбаясь.

— Я совсем разучился радоваться, — сказал он, открывая глаза и внимательно смотря на Ойгена. — Но ты всё время напоминаешь мне, как это бывает. За что особенное спасибо тебе.

— Всегда пожалуйста, — легко кивнул тот. — Что-что, а это я с радостью…

Они вновь рассмеялись, и Родольфус поднялся, а когда Ойген встал тоже, подошёл и крепко обнял его.

— Глядя на тебя, я иногда думаю, что мир — это довольно приятное место, — сказал Лестрейндж. — Пойду собираться, — он разжал руки, развернулся и быстро и легко вышел.