L+L (гет)

Ламорак довольно долго стоял у постели, не решаясь в неё лечь. Кровать была большой, нормального взрослого размера, и достаточно широкой — фута в три, наверное. Но не это поразило его — в конце концов, вероятно, она просто принадлежит кому-нибудь из взрослых, кого просто нет сейчас — а постельное бельё. Белое… нет — белоснежное, ослепительное, гладкое, в широкую полоску, тоже белую… Ламорак вообще не знал, что ткань может быть настолько белой. Словно снег. И таких полосок — непонятно, как получающихся, потому что совершенно не различаются по цвету — он тоже прежде никогда не видел. И ему лечь вот сюда? В эту белизну?

Ночь стояла тёплая, и вместо одеяла на кровати было только покрывало — плотное, льняное, жёлтое, словно яичный желток, с мелкими зелёными крапинками. Ламорак сперва решился потрогать именно его. Чистое. Оно тоже было чистым — как и всё вокруг. Даже коврик! Ламорак присел на корточки и потрогал короткий мягкий ворс, а потом даже встал на четвереньки и понюхал его. Чистый. Он был чистым и пах шерстью и ещё чем-то, Ламорак не мог понять, чем именно. Какими-то цветами?

Он сел на пол рядом с ковриком и прислонился спиной к кровати. Это был какой-то другой мир, совершенно не похожий на тот, что был ему привычен — такой чистый и красивый, что Ламорак ощущал себя в нём инородным, грязным и нелепым. Даже сейчас, после ванны, из которой ему совершенно не хотелось вылезать. Ему казалось, что он всё равно испачкает всю эту красоту, если ляжет на неё, и он решил подождать хотя бы пока высохнут волосы — сухое меньше пачкается. Всё равно ему пока что не хотелось спать — да он и не заснул бы, вероятно, от всех тех мыслей, что клубились в голове.

Потому что здесь всё, всё, всё оказалось совсем не так, как он предполагал. Во-первых, у его тётки оказались муж и дочь — целая семья. Которой совершенно непонятно, для чего, понадобился он. Во-вторых… Но он не умел думать о нескольких вещах сразу, и он должен был понять, зачем же они его взяли. Его тётка прекрасно управлялась по хозяйству — Ламорак не то, что никогда не видел, он даже никогда не думал, что дом может быть таким чистым и нарядным. Её муж им занимался тоже… Так зачем им сквиб?

Разве что…

Разве что их дочка тоже сквиб.

Да, если эта Нари сквиб, это объясняет их поступок. Пусть она постарше, но ей всё равно, наверно, будет легче жить, когда рядом с ней будет кто-нибудь такой же. И недаром тёткин муж так уверенно говорил про маггловские школы — просто она там и учится, и они уже знают, как всё там устроено.

Эта мысль успокоила почти все тревоги Ламорака. Да, их дочка сквиб — и поэтому они, конечно, взяли и его. Поэтому они и говорят так хорошо о магглах.

Ему просто повезло — как и этой Нари. И он всё на свете сделает, чтобы дядя с тётей никогда не пожалели о том, что его забрали, твёрдо решил Ламорак.

Потом встал, снял халат, очень аккуратно сложил его и положил на край кровати у себя в ногах. И вдруг замер, обмирая от отчаяния. Он забыл! Забыл внизу ту единственную вещь, которую забрал с собой из дома и которую по-настоящему любил. Она была старая и, сказать по правде, уже очень некрасивая — вдруг её найдут и выбросят?

Ламорак, не думая больше ни о чём, подтянул подол рубашки повыше и побежал назад, даже и не вспомнив про оставшийся на краю кровати халат. Он сбежал по лестнице, пролетел по коридору, распахнул дверь ванной комнаты — и горестно всхлипнул. Внутри было темно, но даже того слабого света, что падал из коридора — Ламорак даже не заметил, что тот всё ещё ярко освещён — хватило, чтоб понять: его одежды в ванной больше не было.

Значит, её выбросили. И уже, наверно, уничтожили. Вместе с тем, что он забыл в кармане…

Ламорак замер, задыхаясь от рыданий. Эта вещь была единственным, чем он в жизни дорожил — и теперь он потерял её, вот так, по-глупому. Просто позабыв в кармане. Поддался на необычность и на красоту незнакомого дома — и потерял.

— Милый, что случилось? — услышал он, и почувствовал, как ему на плечи очень мягко и легко легли тёплые руки его тётки. — Я повесила твою одежду сушиться на улицу… Ты поэтому расстроился?

— Вы… — Ламорак развернулся, тщетно пытаясь унять слёзы и едва не падая от облегчения. — Там… Можно мне… туда? Я там… оставил…

— Забыл что-нибудь в кармане? — понимающе проговорила она. — Может, это? — спросила Лорелей и протянула ему маленькую тряпичную игрушку, грязную и вылинявшую до того, что угадать, что это ёж, было невозможно.

Ламорак схватил его и прижал к себе — брызнула мутновато-грязная вода, и её капли упали и на его рубашку, и на платье Лорелей, и на пол. Ламорак остолбенел от ужаса и побелел — и шарахнулся от Лорелей, когда она попыталась его успокоить, погладив по плечу.

— Это ерунда, — качая головой, ласково проговорила Лорелей. — Это даже я могу убрать одним простым заклятьем. Вот, смотри, — она вытащила из кармана платья палочку и, наведя её на грязные следы, сказала чётко: — Эванеско. — И следы сразу же пропали. — Видишь? — спросила Лорелей. — Давай я и тебя почищу? Можно? — Ламорак судорожно кивнул, и она, наставив теперь уже на него палочку, повторила: — Эванеско. Ну вот, видишь? — она улыбнулась. — Ничего плохого не случилось. Это ёжик? — спросила она, указывая на игрушку, которую мальчик всё ещё прижимал к груди.

— Как вы поняли? — спросил тот, постепенно успокаиваясь, но всё ещё всхлипывая.

— Я думаю, что я его узнала, — сказала Лорелей. — Мне кажется, в моём детстве был такой — правда, тогда он был почти что новым. Я его любила… Хорошо, что ты его принёс, — она улыбнулась.

— Вы теперь его себе возьмёте? — тихо спросил Ламорак.

— Что ты, — покачала головой Лорелей. — Нет. Конечно, нет. Просто мне приятно его видеть. Он же твой — как я могу его забрать? Я бы предложила завтра попросить Лео его почистить хорошенько, — предложила она. — Я боюсь, что отстирать его будет непросто — заклинаниями получится быстрей и лучше. Только, если ты не против.

— Не против, — мотнул головой Ламорак.

— Тогда надо высушить его сейчас, — сказала Лорелей и позвала: — Лео! Можешь подойти? Что ты? — спросила она вздрогнувшего при этом мальчика. — Его не надо бояться. Леопольд совсем не страшный.

Ламорак кивнул без всякого доверия — но не спорить же ему? Нет, конечно, нет. Хотя он и боялся её мужа почти до оцепенения. Бывший аврор! Ламорак не смог бы объяснить причину страха: он ни разу в жизни не делал ничего противозаконного. Но в их доме авроров не любили и боялись, и он просто перенял такое отношение — и теперь каждый раз забывал половину слов в присутствии тёткиного мужа.

Тот как раз пришёл — и, взяв у Ламорака из рук мокрую, похожую на скомканную тряпку, игрушку, спросил:

— Может быть, его почистить?

— Это долго? — спросила Лорелей.

— Не слишком, я надеюсь, — отозвался тот, идя в гостиную. Лорелей пошла за ним, а Ламорак остался стоять на месте — его ведь не позвали. Ему ужасно хотелось подбежать и выхватить из рук этого бывшего аврора своего ежа, но он стоял и просто смотрел на тот угол, за которым скрылись его тётка с мужем.

— Ламорак, — Лорелей вернулась, — идём с нами? Лео сейчас твоего ежа отчистит, и мы ляжем спать. Не бойся его, — шепнула она снова, и он опять кивнул послушно.

Но бояться, разумеется, не перестал.

А потом он сидел за столом и смотрел, как его игрушечный друг становится всё чище с каждым движением палочки тёткиного мужа. Колдовал тот молча, что было и понятно: все авроры наверняка были отличными волшебниками. Почему он, интересно, бывший? И чем он занимается сейчас? И чем тётка занимается?

— Думаю, готово, — наконец, сказал Леопольд. — Забирай — и спать.

— Его надо бы зашить вот тут и тут, — сказала Лорелей. — Я завтра сделаю, если ты захочешь.

Ламорак кивнул. А потом всё-таки не выдержал и спросил:

— Ваша дочка тоже сквиб, да? Поэтому вы меня взяли?

— Нет, — ответил Леопольд. — Нари учится во Франции, в Шармбатоне. И она чудесная волшебница. Иногда людям нужно помогать просто потому, что нужно, и больше некому. Ты сам написал нам… тёте — мы откликнулись. Так бывает, — сказал он серьёзно.

Ламорак растерянно кивнул. Он только-только сумел всё объяснить себе — и вот, его теория разрушилась, и он снова ничего не понимал.

— Идём спать, — сказала Лорелей, и снова повела его наверх. И на этот раз сама уложила его в постель, откинув простыню и покрывало и затем укрыв замершего на простыне мальчика. — Доброй ночи, — она погладила его по плечу, погасила лампу — и ушла.

Ламорак лежал, не шевелясь и глубоко вдыхая запах чистого белья. По-другому он его назвать не мог — простыни, подушка, всё пахло просто чистотой и ещё совсем чуть-чуть какими-то цветами. Лежать было непривычно ровно: он привык к своему старому матрасу и точно знал, где у него комок, а где — дыра. Здесь же не было ни впадин, ни холмов, и это было, хотя и удобно, но слишком странно, чтобы сразу взять — и заснуть. Ламорак смотрел в темноту — не слишком-то и тёмную, даже несмотря на то, что луна была уже совсем старой и висела в небе тоненьким серпом — и никак не мог привыкнуть к мысли, что теперь он живёт тут. И что завтра он опять ляжет в эту белоснежную кровать, и послезавтра, и теперь вообще всегда здесь будет спать. Всегда, пока не вырастет и не выучится в настоящей школе. Пусть и маггловской.

С этой мыслью он уснул — а проснулся от запаха еды и кофе. И вскочил в испуге. Он проспал! Проспал в первое же утро! Это же его обязанность готовить завтрак! Ламорак вскочил и, путаясь в длинной рубашке, натянул халат и, даже не прикрыв кровать, побежал вниз и, буквально влетев в кухню, выпалил:

— Я проспал случайно!

Сидящая за столом в полном одиночестве Альнаир удивлённо на него уставилась и сказала:

— Доброе утро. Ты не проспал, это я рано встаю. А родители в каникулы спят долго. Будешь завтракать со мной? — спросила она, откладывая вилку. На её тарелке лежало что-то нежно-жёлтое, и лежал недоеденный кусочек хлеба с растёкшимся по нему сыром.

— Я… Я обычно сам готовлю завтрак, — сказал Ламорак, нахмурившись. И добавил на всякий случай: — На всех.

— У нас готовит мама, — сказала Альнаир. — Но завтракаю я сама: я рано просыпаюсь и с голоду умру, пока родители поднимутся. Ты тоже, значит, жаворонок?

— Кто? — растерянно переспросил Ламорак.

— Жаворонок, — она улыбнулась. — Встаёшь рано и ложишься тоже. Да?

— Наверное, — ответил он, переминаясь с ноги на ногу. Стоять в халате перед ней было неловко.

— Думаю, твоя одежда высохла, — сказала Альнаир. — Я сейчас её поглажу, и ты сможешь её надеть… Только давай поедим сначала, ладно? — попросила она, и он торопливо закивал. — Что ты ешь на завтрак?

— Хлеб, — честно ответил Ламорак. Иногда, впрочем, ему доставалось чуть-чуть каши, если кто-нибудь её не доедал. Но редко.

— Омлет будешь? — после едва заметной паузы спросила Альнаир. Ламорак кивнул, конечно, хотя понятия не имел, что это такое:

— Только я не умею это делать, — признался он.

— Я умею, — сказала Альнаир. — Ты готовил хлеб на завтрак? — спросила она, доставая из какого-то шкафа два больших яйца и зачем-то моя их под краном. — В смысле, бутерброды?

— Я варил на завтрак кашу, — сказал он, во все глаза глядя, как она ставит сковороду на плиту, и под той сразу вспыхивает сам собой огонь.

— Ты же сказал, что ел на завтрак хлеб, — озадаченно проговорила Альнаир, даже поворачиваясь к нему.

— Я да, — кивнул Ламорак. — Я же не себе готовил. Остальные ели кашу. Я тоже доедал, когда оставалось, — добавил он на всякий случай.

— То есть, — Альнаир нахмурилась, — они все завтракали кашей, а ты — просто хлебом?

— Я же сквиб, — Ламорак отвёл глаза. — Они меня кормили, чем могли.

— Понятно, — она развернулась и, отрезав довольно большой кусок сливочного масла, буквально швырнула его на сковородку. Затем разбила яйца в чашку, посолила, начала перемешивать их вилкой, но затем снова обернулась и сказала: — Знаешь, так не делают. У нас все едят одно и то же. И везде так. Какая разница, сквиб-не сквиб?! — её голос зазвенел от возмущения. Масло на сковороде, тая, начало шипеть, и Альнаир, тут же развернувшись, сняла её с огня и покачала, распределяя масло ровно, а затем слила большую его часть в чашку с яйцами, продолжая вилкой их размешивать. Затем убавила огонь, вернула сковородку на конфорку и тонкой струйкой вылила туда яйца.

В кухне установилась тишина, и Ламорак начал оглядываться. Теперь, утром, при мягком свете солнца, ему здесь понравилось ещё сильнее. Он разглядывал светлые, почти белые фасады шкафов и шкафчиков, и покрытый бледно-жёлтой, с вышитыми по кайме ярко-синими васильками, скатертью стол, и стулья с мягкими сиденьями и спинками, и снова поражался тому, какое здесь всё чистое. И светлое. И красивое. И как здесь вкусно пахнет…

— Готово, — провозгласила Альнаир, ставя на стол ещё одну тарелку с такой же нежно-жёлтой, как у неё, полукруглой лепёшкой и кладя с ней рядом вилку. — Я тебе сейчас тосты сделаю — это быстро, — пообещала она, отрезая два кусочка хлеба, накрывая их тонкими ломтиками сыра и кладя всё это на ту же сковородку. — Чай пить будешь? Садись. — Она приглашающе кивнула, и он сел за стол и недоверчиво принюхался к еде. Пахло… Он не знал, с чем это сравнить. Вроде яйцами, но внешне на жареные яйца это не было похоже. — Прошу. — Альнаир поставила рядом с ним тарелку с двумя кусочками хлеба, по которым расплылся ровным слоем сыр, и, усевшись на своё место, принялась за еду.

Ламорак очень аккуратно отломил маленький кусочек от лепёшки — она оказалась очень мягкой и чуть влажной, не похожей ни на что ему знакомое — и, положив его на вилку, отправил в рот. Это… Да, это точно были яйца — но какие-то совсем другие, непохожие на всё, что он ел до этого. И невероятно вкусные.

— Ты научишь меня? — спросил он, прожевав и проглотив кусок омлета, и Альнаир легко кивнула:

— Да, конечно.