Семейные ценности рода Блэк (гет)

Петер позвонил ей вечером.

То есть по времени подпространственной палаты, откуда Сольвейг распорядился не выпускать целитель Пьюси, — так показывал обыкновенный маггловский будильник, который док оставил ей, прощаясь. До наступления за пределами волшебного чемодана вторника было еще несколько подпространственных суток, и у Сольвейг был четкий график приема лекарств, который она, в целом, могла соблюдать самостоятельно. Но Пьюси все равно обещал ее навещать.

— Да ладно вам, док, — отмахнулась Сольвейг. — Если здесь пройдет несколько суток, а там и ночи не пролетит, то не приходите. Я разберусь. Я же хотела быть колдомедиком когда-то.

Сейчас (она отдавала себе в этом отчет) ей было нельзя становиться целителем. Просто. Нельзя.

— Наслышан о ваших успехах в колдомедицине, — кивнул Эдриан. — Алекс говорил, что ваши мази и притирки творят едва ли не чудеса.

Сольвейг скривилась.

— Если вы о том, что я вылечила прыщи Уоррингтона, так дело было только в его аллергической реакции на тыкву. Как только он перестал пить тыквенный сок в Большом зале и перешел на воду, так и кожа сразу вычистилась.

— Думаю, мистер Уоррингтон вам благодарен, — улыбнулся Пьюси. — Но вообще-то я о ментоловой мази от синяков, которую постоянно использует мой крестник. Ваш рецепт?

— Мастера Снейпа, — пожала плечами Сольвейг. — Вы, правда, учились у него?

— Было дело, — согласился Эдриан. — Еле пробился к нему на Высшие Зелья. За "Превосходно" на С.О.В. по Зельям я был готов душу продать. У вас-то, конечно, с этим проблем нет.

Сольвейг снова пожала плечами.

— Колдомедицина была только дополнительной специализацией. Меня учили лечить внешние и основные внутренние повреждения и последствия проклятий. Зелья просто были хорошим подспорьем. Мастер Снейп написал интересную книжку о лекарствах. После нее я стала лучше разбираться в зельеделье. А для хорошей варки нужно только четко следовать инструкции.

Они еще немного поговорили с Пьюси, и он, наконец, ушел, снова оставив Сольвейг одну.

Внутренние демоны тут же полезли наружу, заставив ее есть себя поедом за все случившееся. И еще — за невозможность рассказать никому, почему похитили именно ее да еще и Флинта прихватили. В этом была виновата не она, конечно, а Беллатрикс Лестрейндж, но многие маги до сих пор считали, что сыновья должны платить по счетам отцов, и ей, дочери Пожирательницы, наверняка еще не раз предъявят обвинение в том, к чему она не имеет никакого отношения. Один, да ей было всего полгода, когда случилась Последняя Битва!

Когда Сольвейг, распалившись, дошла до критической точки в разговоре со своим внутренним голосом, убеждая его — себя — в том, что не имеет никакого отношения к преступлениям мадам Лестрейндж, Крамов артефакт завибрировал под подушкой. Петер, как всегда, был вовремя.

Сольвейг была рада услышать его. Петер уже вернулся на территорию Хогвартса из госпиталя, где оставили на восстановление его маму до того, как будет безопасно для ее здоровья переместиться домой, и хотел навестить Сольвейг, но ему сказали, что в ее палату никого не пускают.

— Во вторник меня должны выписать, — сказала Сольвейг, догадываясь, что про подпространственный чемодан профессора Лонгботтома в школе постарались не распространяться. — Я очень хочу увидеться с тобой. Раде разрешают переписку? Я написала ей письмо, но пока не могу его отправить, мне нельзя выходить из лазарета.

— Мама обрадуется, — заверил ее Петер. — Она очень довольна, что смогла помочь найти тебя. И еще сказала, что всегда хотела попробовать такую магию. Она светлая, но... необычная. Мне пока недоступны такие пространственные чары. Мама гораздо сильнее в них и меня, и отца, но ей негде применять свои умения. Они слишком специфические даже для Карпат.

Они поболтали еще немного, обсудив квиддич и то, какое решение оргкомитет принял по поводу доигровки при пустых трибунах, и как это скажется на юниорских соревнованиях по квиддичу в дальнейшем — в общем, Сольвейг понимала, что Петер просто отвлекает ее от самоуничижительных мыслей, и была ему благодарна за это. Если бы им удалось еще выбраться полетать, пока дурмстранговцы не уедут в Норвегию, или поплавать в Черном озере, то было бы совсем замечательно. Хоть в прошлом учебном году у них обоих и была жуткая нагрузка, они успевали провести вместе какое-то время, пускай каждый и занимался выполнением домашнего задания. Ей не хватало Петера. Их полетов, совместных тренировок, утренних пробежек и даже его ехидных подколок по поводу Драганова. Сольвейг бы многое отдала за то, чтобы по-прежнему уметь пунцоветь щеками на каждое слово про Драга, но сейчас ей было восхитительно похрен на бывшего возлюбленного, и единственное, о чем она мечтала, — поскорее разделаться с этой идиотской затеей про фиктивную свадьбу, вывести Фолквэра Ларсена на чистую воду и разойтись с Димитром навсегда в разные стороны. Будь они хоть трижды побратимы.

Когда-то давно Сольвейг мечтала о братике или сестренке, даже позволяла себе заговаривать об этом с матерью, но потом, после того отцовского объяснения (про "чудо" ее появления в их семье), перестала. А после поступления в Дурмстранг и знакомства, пускай и поверхностного, с многочисленными злюками-Ларсенами стала думать, что, пожалуй, это и неплохо, что у Грезэ и Андора она одна.

Думать о них как о своих родителях Сольвейг не хотелось переставать. Ей, конечно, было интересно, кто ее биологические родители, когда на Остару выяснилось, что не Ларсены, но узнать, что ее мать террористка, было шокирующе, страшно. А смотреть в глаза профессору Лонгботтому — стыдно, хотя Сольвейг прекрасно понимала, что не несет ответственности за деяния Беллатрикс. Да и декан львов только однажды посмотрел на нее с нескрываемым отвращением — на самом первом уроке — в остальном же герболог держался всегда корректно. Она не хочет знать, как ему это удавалось.

Как бы Сольвейг ни старалась отодвинуть на задний план мысли о мадам Лестрейндж, у нее не получалось не думать о том, что эта женщина выносила ее и родила — а значит, хотела ее рождения, ждала его. У ведьмы не один и даже не два способа избавиться от нежелательной беременности, но Беллатрикс ведь не применила их, захотела ее оставить. Шла война, и хотя она находилась на стороне агрессора, она смогла ее уберечь. Сольвейг хотелось думать о том, что ее мать была хорошим человеком, или по крайней мере в ней было хоть что-то хорошее. Ее деяния, конечно, говорили об обратном, но сухие факты не могут выразить отношения матери к ее ребенку. Если бы она только могла узнать, что произошло в день ее рождения! Разобраться, как она оказалась в Норвегии, почему вообще — в Норвегии. Вряд ли хоть кто-то в действительности в курсе, что произошло тогда — 3 сентября 1997, но если есть хоть призрачный шанс, да, ей бы хотелось знать. Это не сделает Беллатрикс матерью года, конечно, и ничуть не умалит роли Грезэ Ларсен в ее жизни, но по крайней мере позволит ей примириться с тем, что она — не Ларсен, она Блэк, и если еще хоть кто-то вздумает поднять на нее палочку, она хочет быть уверена в том, что ей не должно быть стыдно за свою настоящую фамилию. За свой Род, обрести который она не чаяла.

Конечно, Лорд-регент Блэк — специфический человек, которого раздирают на части противоречия, и хорошо видно по нему, что он отнюдь не счастлив обрести в ее лице (лице, так похожем на Беллатрикс) дальнюю родственницу, которая к тому же станет Главой Рода, которому принадлежит его крестник, но он уважает законы Магии, отлично понимает, что так будет лучше для Блэков, и не выдал ее Аврорату из интересов Рода. Всё это звучит одновременно тепло и очень мерзостно, почти как в той истории про главу отдела, вытащившего своего сына-преступника из Азкабана, которую рассказал ей Пьюси, но Сольвейг знала, что не хочет в тюрьму, даже если и заслужила наказания, и пускай ее судьбу решил чужой человек, не дав ей права выбора, его решением она довольна. Оно, хоть и вызвало поначалу ассоциацию с властным прадедом, было не только в интересах Рода, но и в ее собственных. Блэки своих не бросают, сказал Драко. Он тоже был наполовину Блэком, Сольвейг хотелось ему верить. Хоть Драко и был редкостным хорьком порой, она знала, что он тоже заботится о ней. Как в тот раз, когда она вызвала Хопкинса на дуэль. Или когда едва не попалась на торговле запрещенными зельями. Он здорово тогда щелкнул ей по носу. Это было поучительно. Сольвейг была ему благодарна.

Четверо одиноких суток в палате до самого прихода целителя Пьюси Сольвейг остервенело тренируется; она была бы рада возможности просто полежать с книжкой, даже учебником, но ей никто не принес учебник (и "История Хогвартса", оставленная тут в одну из прошлых ее отлёжек в лазарете, тоже исчезла), а лежание без дела активизировало мысли о Беллатрикс, Майклзе, Флинте — о них она не хотела думать. Загонять себя на выполнении упражнений было гораздо проще, и она в который раз пошла по пути наименьшего сопротивления. Когда Эдриан пришел сообщить Сольвейг о выписке — ее показатели пришли в норму, и к тому же целитель Хайнце уже заждался встречи с ней (хотя по сути прошли всего-навсего 24 часа в мире за пределами волшебного чемодана) — она замерла в боковой планке лицом к двери. Очистить сознание, зафиксировать необходимую позу. Слиться с пространством. Стать ничем. Это гармонизировало. Сольвейг нравилось представлять себя ничем — и всем одновременно. Это было похоже на историю с Дарами Смерти, как она их себе представляла. И, нет, сейчас она не горела желанием поделиться с кем-то своими мыслями на этот счет.

— Первую пару придется пропустить, — замечает Пьюси, когда Сольвейг уже выходит к нему из-за наколдованной специально ширмы, за которой переодевалась в школьную форму. — На сегодняшнем сеансе целитель Хайнце собирается скорректировать с вами время ваших встреч.

— Но первой парой Зелья, — заметила Сольвейг. — Я сдаю по ним Т.Р.И.Т.О.Н.

— Нет, если колдомедик сочтет вас психически неуравновешенной, мисс Ларсен. Псих со сданным Т.Р.И.Т.О.Н.ом по Высшим Зельям этой стране не нужен.

В словах Пьюси был резон, но сказал он это с такой ехидной усмешкой, что Сольвейг подумалось, будто целитель и мысли не допускал о том, что Сольвейг может быть действительно опасна. А она сама — допускала. Определенно, да.

Тот, кто ударит пальцами в глаза человека, в которого влюблен, прошьет однокурсника ледяными иглами или в кашу измесит лицо кузена, пусть и ненастоящего, не считая двух убийств и галлонов сваренных ядов, не может быть безопасным в полном смысле этого слова. Это даже звучит, помилуй Один, ненормально.

Но она не хочет в палату с мягкими стенами. Она хочет просто играть в квиддич.

— Серьезно? — Сольвейг смотрит на целителя Хайнце удивленно. — Вы хотите, чтобы я вам рассказывала, что чувствую?

— В этом суть моей работы. Помогать. Вам нужна помощь, мисс Ларсен?

Сольвейг глубоко выдохнула.

— Я хочу знать, что я не плохой человек. Но я не уверена, что это так. И я не знаю, нужна мне помощь или нет. И не зовите меня Ларсен, док. Можно просто... Сольвейг. Зовите Сольвейг.

— Как угодно, Сольвейг, — согласился герр Хайнце. — Так все-таки: что вы чувствуете? Вас взяли в заложники во время квиддичного матча, пытали. Вам удалось выбраться живой. Что вы сейчас чувствуете?

— Удивление, — заверила его Сольвейг, поднимаясь с кресла. Они разговаривали в кабинете Малфоя, и она комфортно себя чувствовала тут. Как будто это была ее территория, а не нейтральная. Может быть, это потому, что декан был ее кузеном. А может — потому, что все просто происходило не в больнице. Она прошлась до камина, передвинула чашку с дымолетным порошком, чтобы как-то занять руки.

Целитель недоуменно посмотрел на нее.

— Никто не спрашивает, как нам удалось выбраться, — объяснила Сольвейг. — Я не все помню, но кое-что — помню, и мне страшно, док. Правда, страшно. Я не уверена в том, что мне можно возвращаться к учебе, потому что на занятиях много людей, которые меня бесят, и не уверена в том, что мне можно работать в Аврорате, если не получится с квиддичем, и не уверена, что мне можно держать биту в руках, потому что мне так и хочется кому-нибудь вмазать по щам. Я ни в чем теперь не уверена, и мне не нравится это. Вот, что я чувствую.

— И причина — в том, что произошло у похитителей? — уточнил Хайнце.

— Причина — во мне, — Сольвейг резко развернулась. — Акцио, Думосбор декана Малфоя, — приказала она, и небольшая каменная чаша выплыла из глубокой ниши, задрапированной зеленым бархатом. Целитель заинтересованно уставился на нее.

Сольвейг подхватила Думосбор руками и поставила на чайный столик, расположенный аккурат между диваном, где сидел герр Хайнце, и креслом, в котором разместилась она.

— Я хочу показать вам кое-какие эпизоды. Я не готова о них говорить. Я не умею. Но я знаю, что конкретно меня беспокоит. Я уже была у вас на приеме, я стараюсь следовать вашим рекомендациям... Но кое-что вызывает у меня... сомнения? — она поднесла палочку к виску и начала вытягивать серебристые нити воспоминаний, опуская их в Думосбор. Показать целителю хотелось многое: и то, как она натравила Джека на Данбара, и их спарринг с Флинтом на ЗОТИ, и то, как она ударила Драганова перед финальным матчем, и нападение на Хогсмид... Свой последний бросок на Майклза она тоже не стала скрывать, а потому и встретила вернувшегося из просмотра ее воспоминаний колдопсихиатра покусывая ногти от волнения. Она не знала, каков будет его вердикт, но, определенно, была озабочена тем, какое впечатление произвела на герра Хайнце. Он, конечно, клятву Гиппократа давал и никогда не применит полученную информацию ей во вред, но дело было не столько в этом, сколько просто в возможности услышать, что кто-то не считает ее монстром.

— Сольвейг, ты понимаешь, что это были вынужденные меры? — спросил после молчания, которое показалось Сольвейг едва не вечным, целитель, и она вскинула на него глаза, остановившись от обгрызания ногтя на большом пальце. Вопрос застал ее врасплох, и Сольвейг дождалась, пока герр Хайнце переспросит ее, только после этого ответила:

— Я не уверена, что это так. Сэр.

Целитель посмотрел на нее с сомнением, подсунул стандартный тест на агрессивность, который она не заполняла в прошлый раз, хотя должна была, и глубоко задумался, глядя на потрескивающие в камине угольки. Они договорились встречаться с Сольвейг через день, и девушка, сложив свои письменные принадлежности в рюкзак, пошла в общежитие: перед Гербологией было необходимо поменять школьную мантию на коричневую отвратительную робу, в которых было положено копаться в навозе и собирать бубонтюбериный (бубонтюберный?) гной.

Хаффлпаффцы были какие-то прибитые, и их тихие перешептывания Сольвейг почти что не смущали. На Флинта реагировали точно так же, насколько она могла судить. Они только коротко поздоровались с ним и Пьюси, когда заходили в четвертую теплицу, куда их отправил в этот раз Лонгботтом, и не успели ни о чем поговорить. Пересаживание прыгучих луковиц вообще мало способствует ведению различного рода бесед. Тедди Люпин, работавший рядом с ней, тоже был в кои то веки молчалив, и общались они исключительно по делу.

Это было комфортно. Не то чтобы Сольвейг хотела, чтобы на нее совсем перестали обращать внимание... хотя постойте — определенно именно этого она и хотела. Желтые шушукались по углам, но в лицо к ней не обращались, и это главное: она не знала, смогла ли бы вовремя закрыть рот, прежде чем какое-нибудь проклятье сорвется с губ. Определенно, стоило держаться подальше от потенциальных провокаторов.

Вторничное расписание было против: ЗОТИ и Высшую Трансфигурацию никто снимать не собирался. И целую пару до обеда с грифферами еще было необходимо перетерпеть, не сорвавшись. В такие моменты становилось невыносимо обидно, что их всего трое на седьмом курсе. Гриффов было много: это, кажется, и было основной причиной их задиристости. Будто чувство защищенности развязывало им руки. Будто бы толпа, что стоит за тобой, придает тебе дополнительную уверенность.

В такие моменты Сольвейг вспоминала обычных, немагических зверей. Если хищника загнать в угол, он будет убивать. Это нормально. То, что она огрызается, когда приперли к стенке, это инстинкт. Об этом говорил ей целитель Хайнце в их первую встречу. Об этом же говорил сегодня утром. Ей необходимо принять правильность своих действий как единственно возможных в сложившейся ситуации. Иначе он никогда не подпишет ей заключение о полной вменяемости. И тогда она никогда больше не сможет играть в квиддич.

— Ты хорошо ставишь Щиты, — сообщила ей Энн Рамонас, вставая напротив. — Я хочу потренироваться сегодня с тобой.

Профессор Томас велел всем разбиться на пары, отрабатывать Щитовые чары и основные заклинания для нападения. Псевдохитрость всего обучения на факультете Гриндельвальда в Дурмстранге была в том, что — Сольвейг точно знала — мало кто решится отнести к Боевым чарам заклинание для очистки кожуры с овощей: а снять кожу слой за слоем, как шкурку с картофеля, можно и в бою. Томас не учил их ничему по-настоящему опасному. Не учил защищаться от людей — только от Темных искусств. Но от Черной смерти нельзя спастись. Нельзя отключить реакцию нейронов, чтобы перестать чувствовать боль под Круциатусом. Невозможно удержать Щиты вокруг Адского пламени. И контрзаклятья к Аваде тоже пока что никто не придумал.

— С ней буду работать я, — возразил Флинт, преграждая гриффиндорке дорогу. — А ты позанимайся с кем-нибудь другим. Думаю, Данбар с удовольствием тебе поможет.

Рамонас скривилась, но отошла.

Они с Флинтом полтора часа бросались друг в друга Ступефаями, ни один из которых не пробил чужой защиты. Пятнадцать баллов Слизерину за не слишком большие усилия — это было очень неплохо, учитывая, что факультет был вторым после Гриффиндора, в чьих часах опять скопилось слишком много рубинов. Всего один день, пока они посещали занятия не полным составом, пикси их раздери!

— Я хочу с тобой поговорить, — заявила Сольвейг, выходя следом за Флинтом из Дуэльного зала. Пока они шли на обед, вполне можно было уговориться о времени для беседы.

— В коридоре восьмого этажа после ужина, — отозвался Флинт, проходя к своему месту за столом Слизерина в Большом зале. — А пока просто делай вид, что все нормально.

Сказать было гораздо проще, чем сделать, и Сольвейг просто терпит до указанного времени, стараясь изо всех сил вести себя непринужденно, хотя с ее-то актерскими талантами это совсем не так легко, как могло бы показаться. Даже Ламперт на Высшей Трансфигурации интересуется, все ли у нее хорошо: древесная кора остается, словно чешуя, на ее коже на шее и на лице после обратного превращения. Джозеф быстро произносит контрзаклятье, и Сольвейг снова приобретает свой внешний вид. Трансфигурация в дерево ей совершенно, абсолютно не понравилась.

— Не каждый раз тебя делают ивой, — буркнула она, собирая свои вещи в рюкзак после практикума.

— Ты меня превратила в ясень.

— Считай, сделала комплимент, — хмыкнула Сольвейг. — Иггдрасиль — тоже ясень.

— Ларсен, это было слишком тонко, — заверил ее Ламперт. — Честное слово, я удивлюсь, если узнаю, что кто-то будет способен заметить и твой флирт.

— Да я как бы замуж тут выхожу, — напомнила ему Сольвейг, пока они спускались вниз из кабинета Макгонагалл. — Вряд ли кому-то вообще еще будет предназначен мой флирт.

— Извини, — хлопнул ее по плечу синий и свалил к себе в башню. Сольвейг потерла еще раз шею, до сих пор фантомно скованную ивовой корой, и поспешила в Подземелья. На территории Слизерина все-таки было гораздо комфортнее, чем в остальной части замка.

В факультетской гостиной было пусто и тихо. На столике у камина лежала воскресная газета со статьей Скитер, которую Сольвейг пролистнула, выискивая спортивную колонку миссис Поттер. Репортаж был отличный, колдографии отменные... и все равно было очень жаль, что доиграть до конца им не позволили.

Она еще немного полистала "Воскресный Пророк": наверное, небезынтересной должна была стать статья о питомнике пегасов, но тут дверь в гостиную со стороны коридора открылась, и ввалившийся внутрь Майкл Крэгги бодро поведал, что Сольвейг просит зайти декан Малфой.

— Срочно? — поинтересовалась она, откладывая еженедельник в сторону.

— Я не понял, — признался Майкл. — Ты на треню идешь сегодня?

— Флинт не говорил ничего по поводу тренировок.

— Все охотники и вратари идут сейчас, остальные по желанию.

— Так мне же к Малфою? — уточнила Сольвейг.

— Ну, мы с Лорой пойдем полетаем все равно, — и он ушел к себе в спальню. Сольвейг передернула плечами и пошла переодеваться из школьной формы в нормальную одежду.

Вот же странно, декан не намекнул даже, что хочет с ней поговорить, хотя они виделись на обеде, только кивнул как-то чересчур незаинтересованно на ее приветствие и справился об ее самочувствии. Впрочем, он просто повел себя, как с любым другим слизеринцем, с кем он не был в родственных отношениях. Малфой ей кузен только на его территории. На нейтральной — лишь декан. Это было понятно и необидно.

Сольвейг быстро ополоснулась в душе, натянула джинсы и толстовку и пошла к кабинету Малфоя, думая, когда сможет прийти в лабораторию сварить зелье за утреннее пропущенное занятие. По всему выходило, что определиться со временем получится только после разговора с Флинтом, когда уточнится график тренировок на эту неделю.

Она не знала, о чем говорить с Малфоем, и не знала, о чем ей через день говорить с колдомедиком Хайнце, потому что единственное, что она хотела услышать, ей не могли сказать ни тот, ни другой. Она не слишком хорошо умела говорить о себе — не приходилось как-то. Никто из ее друзей не требовал этого: Тея старалась не лезть в душу, она просто помогала, когда об этом просили, а Петер знал ее, кажется, лучше чем Сольвейг сама знала себя. Петер знал, что она плохо сдерживает агрессию, поэтому и называл ее Чудовищем, но это, по его мнению, больше относилось к квиддичу, чем к реальной жизни. Прозвище оставалось просто прозвищем, и Сольвейг никогда не была против: никаких сокращений от своего имени она не выносила, по фамилии ее называли только чужаки (то есть все остальные). В этом контексте то, что они с Флинтом так и не начали называть друг друга по именам, было очень грустным.

С другой стороны, рассуждала про себя Сольвейг, пока спускалась на этаж, где находились комнаты Малфоя, куда ее отправил домовой эльф, встретившийся у кабинета декана Слизерина, скоро ее имя навсегда изменится, и ей будет обидно, что Флинт начал называть ее изначально чужим именем, именем, на которое у нее не было права. Любая другая девочка, найденная в парке в кустах, могла носить имя Сольвейг Ларсен, будь она хоть магглянкой, хоть сквибкой, а она — не могла. Не должна была. Не потому, что Грезэ и Андор Ларсен были плохими. Просто в магическом мире фамилия слишком многое определяла.

Пожалуй, ей бы хотелось, чтобы первый раз Флинт позвал ее по имени именно Электрой. Пускай это и будет только после окончания школы. Или вообще в следующей жизни, что гораздо более вероятно, учитывая, что в скором времени ей придется сознаться ему в двойном утаивании информации: о своей фиктивной свадьбе и о своей настоящей семье.

— Электра! — ударяется ей прямо в живот чья-то белобрысая макушка, и она с легкостью опознает в маленьком вихре в строгой темно-синей мантии Скорпиуса Малфоя. — Мы так переживали!

Навстречу ей поднимаются леди Нарцисса и декан, сбоку Лорд-регент Блэк и неизвестная ей дама в строгом брючном костюме и укороченной мантии темно-сливового цвета с волосами, зачесанными в гладкий узел.

— Я тоже рада видеть вас, мистер Малфой, — улыбается она, поглаживая Скорпи по голове.

— Можешь звать меня по имени, — заявляет мальчик, отстраняясь. — Скорпиус.

— Я знаю, — кивает она.

— А я буду звать тебя Электрой, — добавляет Скорпи.

— Эл, — поправляет его девушка. — Пускай будет Эл.

Привыкнуть называть себя этим именем будет непросто, думает она. Слишком привыкла за семнадцать лет к другому. Странно отзываться в школе на "мисс Ларсен", когда глава Рода не зовет иначе, чем Электрой. И имя это... претенциозное. Ей вполне подойдут первые две буквы. При желании их можно вообще сократить до одной — L.

— Позвольте представиться, мисс Блэк, — обратилась к ней дама в сливовом. — Я Гермиона Уизли, представитель...

— ДМП, я поняла, мэм, — согласилась Сольвейг. — Слышала, как вы разговаривали с каким-то аврором в лазарете.

Малфой закатывает глаза, лорд Блэк морщится. Скорпиус по-прежнему смотрит на нее с обожанием и не собирается отлипать ни на минуту. Они так и садятся в кресло вместе: Электра на сидение, а Скорпиус Гиперион — на подлокотник, вцепивший ей в руку. Видать, мальчонка действительно перепугался, когда их с Флинтом похитили на матче.

— Личности похитителей установлены, — сообщила мадам Уизли, доставая какие-то пергаменты. — И вы уже, наверное, в курсе, что вас не станут допрашивать, пока колдопсихиатр не даст заключение о том, что события прошлой субботы не повлияли на вашу психику фатально. Я здесь почти как частное лицо. Меня позвал Га... лорд Блэк.

— Как глава твоего Рода я хочу знать, почему похитили именно тебя, — объяснил мужчина, бездумно передвигая статуэтку в форме змеи по каминной полке. — Потому что спросить нам больше не у кого.

Электра вздрогнула, но глаз не отвела, когда встретилась с тяжелым взглядом Блэка.

— В этой стране практикуют кровную месть, — объяснила она, гордо вздернув подбородок. — Он хотел отомстить Беллактрикс, но у него не получилось.

— Мам, сходите со Скорпиусом к декану Флитвику, — предложил Малфой, прекрасно поняв, что сейчас разговор перестанет быть подходящим для детских ушей. — Профессор сейчас ведет маленький факультатив для магглорожденных, это может быть занятно.

По вытянувшемуся личику младшего Малфоя было хорошо заметно, что он в целом не слишком заинтересован чужими занятиями, тем более, что ему до получения официальной палочки ему еще было немало, но Нарцисса увела его из гостиной отца довольно быстро.

Оставшиеся маги были заметно напряжены.

— Отомстить Беллатрикс? — переспросил Блэк.

— Готовьте Думосбор, — вздохнула Эл. — Я не знаю, как об этом говорить даже целителю, так что обойдемся воспоминаниями.

После нескольких часов возбужденного обсуждения увиденного, споров, слез леди Нарциссы, вернувшейся в гостиную сына, потому что Флитвик пообещал приглядеть за Скорпиусом и научить его паре беспалочковых трюков, подробных расспросов мадам Уизли, колких реплик разозленного Малфоя и язвительных комментариев лорда Блэка ее отпустили.

В коридоре девушка расправила плечи, наколдовала светящийся циферблат, увидела, что время встречи с Флинтом она бессовестно просохатила, и стремглав бросилась по лестнице на восьмой этаж. Шансов, что Флинт дождется, было немного, скорее, он уже ушел в гостиную, и подняться ей нужно было всего-навсего на пару этажей вверх по Подземельям, чтобы попасть в общежитие Слизерина, но она помнила, что в тупике на восьмом этаже расположена Выручай-комната, и, возможно, Флинт там. В любом случае, она не узнает, если не появится там, пускай и опоздав.

"Я хочу туда, где он. Я хочу туда, где Макс Флинт. Покажи мне эту йотунову дверь!" — требовала она, ходя взад-вперед по означенному коридору мимо абсолютно гладкой стены, никак не реагировавшей на ее отчаянную необходимость увидеться с Флинтом. Сейчас она снова чувствовала себя Сольвейг, а не Электрой и даже не Эл, потому что Электра была там, в кабинете кузена Драко, когда рядом родня, пускай и далекая, а в коридорах Хогвартса она одинока, и нет никакой более удачной метафоры одиночества, чем называться Сольвейг Ларсен там, где всем плевать, что она не Сольвейг Ларсен.

— Ну, пожалуйста, — попросила она у стены в который раз. Она сидела прямо на полу в своих драных на коленках джинсах и тонкой белой футболке, и в коридоре было уже довольно прохладно, а чары накладывать ей почему-то не хотелось. — Мне нужно поговорить с ним, пожалуйста.

Комната то ли долго раздумывала, является ли эта необходимость столь острой, как при попытке спрятаться от старика-Филча или его облезлой кошки или когда сильно ищешь туалет среди ночи в незнакомом крыле замка, то ли просто не собиралась откликаться, так что Сольвейг, пару раз стукнув кулаком в стену, поднялась на ноги и потянулась, разминая затекшие от долгого сидения в одной позе мышцы.

— Ему нужно знать то, что я хочу сказать, — сказала она напоследок стене, будто укоряя магическую комнату в том, что она осталась такой бесчувственной к чужим просьбам, и уже собралась уходить, как вдруг в камне прорезалась небольшая дверь — деревянная, самая обычная, какая бывает в маггловских домах, выкрашенная белой краской. Только вот Сольвейг сразу опознала в ней дверь комнаты Флинта в его доме в Шелфорде.

Сольвейг не стала долго думать, заходить или нет.

Флинт спал.

Его мальчишеская узкая кровать, наверно, точно такая же, как дома, была расправлена, и он спал поверх синего покрывала, на животе, подмяв под себя подушку. Сольвейг видела несколько раз его в такой позе, и ей всегда казалось, что он очень беззащитен в такие моменты. Хотя, она была уверена, под подушкой, как любой нормальный человек, Флинт всегда держал палочку.

Она же вот держала.

Она стояла в нерешительности несколько минут, глядя на треугольную сильную спину перед собой, обтянутую простой белой футболкой, которую Флинт надевал вместо пижамной куртки. Хотелось хотя бы просто подойти и погладить по плечу, почувствовать под ладонью упругие мышцы, гладкую кожу. Как-то разом ушла мысль о том, что она пришла сюда разговаривать, как и Флинт пришел сюда — слушать ее, а вовсе не спать, и Сольвейг поймала себя на том, что уже тянет руку к Флинту, и вовремя сделала шаг назад.

Говорить совсем расхотелось.

Осталось только невыносимое желание чувствовать чужое тепло, которого ей так же точно не хватало в декабре, когда над нею дамокловым мечом висела приближающаяся помолвка, и которого она так жаждала сейчас, когда от нее, по-хорошему, могли бы отвернуться все, и вовсе не за то, что ее помолвили с известным спортсменом, а за то, что она — убийца. Монстр.

Единственное, о чем может мечтать монстр, — это о паре.

О том, кто не будет считать его чудовищем.

Сольвейг почему-то думала, что, зная правду, не откажется от нее только Флинт. Может быть, даже именно потому, что он тоже там был и знает, что там происходило. Там — в плену.

Она подошла к кровати Флинта, когда тот глубоко вздохнул и перекатился на бок, улегся удобнее, лицом к стене. Расшнуровала кеды, присела на краешек. Места было много, а время приближалось к отбою — Сольвейг решила для себя, что будет ночевать здесь, рядом с Флинтом, что бы он ни сказал завтра утром. И пускай это снова похоже на то, что она крадет эти несколько часов у судьбы, отлично зная, что ничего не будет больше хорошо, что за пределами Выручай-комнаты есть ворох условностей, которые должны быть соблюдены, есть где-то в Лондоне Андор и Грезэ Ларсоны, есть где-то в палатке на кромке Запретного леса Драганов и Веска, где-то в Подземельях Слизерина мерит шагами свои покои декан-кузен Драко Малфой, и Лорд-регент Блэк о чем-то, наверное, говорит со своей женой, сидя на кухне в Блэк-хаусе, а ее зовут вовсе не Сольвейг, и у нее нет никаких прав на то, чтобы ждать взаимности от Максимиллиана Маркуса Флинта, капитана сборной Хогвартса по квиддичу и отличного парня, но если сейчас она сможет прижаться к его спине, наберется смелости положить руку ему на твердый живот и устроить нос у его шеи, ей плевать, сколько придется заплатить за один только этот миг чистого счастья, пускай оно и будет иллюзорным, почти что ненастоящим, счастьем понарошку. У нее будут эти несколько часов — и она не собирается сама себя их лишать.

Волосы Флинта пахли полынным шампунем. Запах быстро успокоил ее, сердце перестало стучать так сильно, будто выскочит из груди и переполошит сразу все школьное крыло, и Сольвейг расслабилась, умостившись за спиной Флинта, дыша глубоко и ровно.

Ей снилось что-то очень хорошее, но она, хоть убей, не могла вспомнить, что именно, на следующий день, когда проснулась оттого, что почувствовала на себе внимательно изучающий взгляд.