L+L (гет)

В зале поднялся невероятный шум. Доркас, бледная, испуганная, крутила головой и шептала что-то неслышное, председатель суда бил молотком по гонгу, и тут Поттер вдруг выпустил под потолок яркую вспышку, взорвавшуюся снопом алых искр.

— Тихо! — рявкнул он, кажется, без всякого Соноруса разом перекрыв голосом весь гам. — Тишина, — повторил Поттер, уже усиливая голос. — Или заседание немедленно будет провозглашено закрытым. Вы, — он ткнул куда-то влево, в гущу зрителей — туда, откуда раздавался взбудораживший всех голос. — Встаньте и выйдите сюда. Немедленно.

Шум почти унялся — хоть не до конца, но зрители притихли и зашевелились, пропуская высокого и довольно эксцентрично одетого мужчину лет шестидесяти с длинными иссиня-чёрными волосами и подвижным выразительным лицом. Он пробрался к лестнице и, спустившись вниз, неторопливо подошёл почти вплотную к во все глаза глядевшей на него Доркас Феркл.

— Ваше имя, — потребовал держащий его на прицеле своей палочки Поттер.

— А вы меня разве не узнали? — поразился тот и, повернувшись к Визенгамоту, представился с насмешливой ухмылкой: — Как досадно… вот так и проходит мирская слава. Я — Керли Дюк.⁽¹⁾ Или-и-и, — протянул он — и, резко обернувшись, к Доркас, потребовал: — Скажи им, как меня зовут! Ну? Ма-ма? — он сделал эффектную паузу, и пока даже Причард с Поттером подыскивали слова, спросил онемевший зал: — Правда, неожиданно? Сюрпри-из, — протянул он. А потом проговорил уже нормально и весьма настойчиво, указывая на Доркас Феркл: — Спросите у неё. Пускай, наконец, расскажет правду. И да, я тот, кого когда-то звали Придери Феркл. Однако я настаивал бы, чтоб ко мне обращались по моему нынешнему имени.

— Тишина, — жёстко повторил Поттер — а Причард всё глядел на Ферклов. Да, давненько он не видел на чьих-то лицах такого изумления, разбавленного яростью, возмущением и недоверием. — Даю слово: как только начнётся шум, мы объявим перерыв и продолжим за закрытыми дверьми — но, конечно же, с трансляцией, — всё же сделал он некоторый реверанс в сторону прессы.

— Миссис Феркл, — сурово (впрочем, Причарду слышалась в этой суровости некоторая растерянность) спросил председатель Визенгамота, — объясните нам, что в действительности произошло в сентябре одна тысяча восемьдесят первого года. Вы сказали, что ваши муж и свёкр превратили вашего сына Придери в ежа и отнесли в лес. Это так?

— Да, — прошептала Доркас, неотрывно глядя на стоящего совсем неподалёку от неё мужчину в чём-то вроде длинного, до пола, чёрного кардигана с красно-чёрно-зелёной подкладкой. — Они превратили его… и отнесли. И всё… больше мы о Придери никогда не говорили. А вечером… Вечером я оставила дверь курятника открытой… куры разбежались, и меня погнали их собрать. Я подождала, покуда все заснули… и пошла… пошла в лес. Мы… мы с Придери договорились, где он должен ждать меня… он ждал, — она попыталась улыбнуться, но вместо улыбки у неё получилось что-то жалкое и кривое. — Ждал… сидел мой мальчик… ёжиком… сидел, да… Я… я его расколдовала, — она издала какой-то звук, больше всего похожий на всхлип. — И я взяла с него слово… взяла слово, что он никогда и никому об этом не расскажет… никогда… ты ведь не рассказал? — спросила она у Керли Дюка… Придери с надеждой.

— Нет, — ответил он. — Не рассказал. Хотя, пожалуй, следовало.

— А потом… потом мы аппарировали к тётке, — продолжала Доркас. — И я умолила её взять его… рассказала, что он сквиб, и что мой муж… что ему нельзя там оставаться… что мой муж и остальные его ненавидят… мы с ней страшно разругались, — она прерывисто вздохнула. — Навсегда… она меня звала сначала… звала к себе — остаться… а я… — она помотала головой. — Как бы я могла? — спросила она жалобно. — Я тогда бы больше не увидела Утера и Энивог… Мне бы не позволили… разве я могла бы их оставить? Разве я могла? — повторила она, с какой-то отчаянной надеждой оглядывая зал, однако ей никто не ответил. Доркас несколько секунд молчала, а затем продолжила: — Тётя мне тогда сказала, что тогда я больше не увижу Придери, и велела мне забыть о ней, о нём, обо всех них! Но я… теперь я знала, что о нём позаботятся… я знала… и я… я старалась, — она расплакалась. — Старалась, — повторила она. — Я старалась про него забыть…

— Я тогда поклялся, — сказал Керли Дюк. — Дал слово, что ничего не расскажу. И не рассказал — впрочем, мама никогда и не настаивала. В смысле, тётка, — он поправился и усмехнулся: — Прошу прощения у высочайшего собрания — я слишком привык за эти полвека называть мамой женщину, которая меня вырастила. Как вы видите, она отлично обо мне сумела позаботиться, — он поднял руки вверх и развёл их в стороны, будто бы приветствуя их всех со сцены. — Школу я закончил маггловскую, но остался здесь — и не жалею. Чтобы писать музыку и играть её, не нужно волшебство, — его губы тронула широкая улыбка. — Думаю, что очень многих новость, что сам Дюк — всего лишь сквиб, слегка шокировала, верно? — спросил он почти с удовольствием.

— Но ведь, — озадаченно спросил кто-то из судей… Смит, да, молодой Смит — как его называли в противовес совершенно другому, куда более старшему Смиту, — в вашей карточке на лягушках пишут, что вы родились в семьдесят первом? Не в семидесятом? И, следовательно, в восемьдесят первом вам должно было быть десять лет, а не одиннадцать?

— А что было делать Катрионе? — возразил Дюк. — У неё уже была дочь, родившаяся в семидесятом — как бы она объяснила невесть откуда взявшегося близнеца? Да ещё и сквиба — к девочке, которая училась в школе? Все мы знаем, что такого не бывает. А так — я был щуплым, маленьким и тощим, и несложно было заставить всех поверить в то, что я на год младше. Погодки — дело обычное, — хмыкнул он.

— Но зачем? — спросил недоумевающе всё тот же Смит. — Зачем ей было всех обманывать? Ну, сказала бы, что вы — племянник… да сказала бы всем правду!

— Чтобы меня отняли? — спросил Дюк. — Мать ей объяснила, что, если её муж со свёкром всё узнают и найдут меня, они стребуют меня назад. Мама… Катриона ей поверила. Кто в то время стал бы разбираться? Знай она всю правду… Но она не знала, — он махнул рукой. — Да и родным надо было как-то объяснить, откуда я взялся. Но тут всем нам повезло: мама первый год после рождения Меган жила замкнуто — хотела, как она рассказывала, заниматься только дочкой. Так что никого не удивило, что её не видели беременной.

— А все остальные десять лет? — спросила Моран. — Ей пришлось бы объяснить, почему она о вас никому не говорила.

— А мы с ней придумали моего отца, — засмеялся Дюк. — И сказали всем, что он — иностранец, и что я жил с ним. Вот поэтому у меня и другое имя. А теперь он умер — и вот, здрасьте. Это я. Мы сперва хотели просто всё свалить на сквибство, но потом она сказала, что они ж его из-под земли достанут — а доставать-то некого. А так вроде умер — да и всё. У нас дружный клан — мне, как сквибу, полагаю, не обрадовались, но со мной всегда там обращались хорошо. Так что, в принципе, я не в претензии, — он снова поглядел на Доркас, а после перевёл взгляд на других Ферклов. — А вот тебе, папа, надо очень хорошо молиться, чтобы вас с дедом лет на двадцать посадили — потому что, когда вы вернётесь, к вам придут знакомиться, — он подмигнул и обернулся к Визенгамоту. — Сказать по правде, у меня был немаленький соблазн не показываться и позволить вам их посадить — но они ведь всё равно сделали то, что сделали? — спросил он. — И то, что я тут стою, сути дела не меняет? Я не их трудами жив, — жёстко сказал он. — Они меня, считай, убили — если бы не мать, я бы давно сгнил где-нибудь под пнём. Я пришёл из-за неё — она всё-таки дала мне шанс. Хотя, конечно… — он махнул рукой.

— Ваша приёмная мать сейчас жива? — спросил председатель Визенгамота.

— Жива, — кивнул Дюк. — Но её нет в Англии. Хотя, видимо, она всё это увидит в новостях.

— Где она сейчас? — спросил председатель весьма настойчиво.

— В Андах, полагаю, — задумчиво ответил Дюк. — Или где-то там. Точнее не скажу — не знаю. Отмечает столетний юбилей — она всегда мечтала их увидеть. Она должна вернуться через пару месяцев — когда там станет слишком жарко. У них сейчас весна, в южном полушарии, — пояснил он. — А пока увы — не думаю, что вы её найдёте. Да и для чего? Вы мне не верите? Я готов выпить ваш веритасерум.

— Мистер Причард? — спросил Председатель, передавая тому слово.

— Аврорат благодарит вас за показания, мистер Дюк, — сказал Причард, — и просит занять место на свидетельской скамье. — Дюк прошёл на место и уселся рядом с Леиром. Со своим кузеном, которого он даже, возможно, помнил, и с которым они с осторожным интересом теперь смотрели друг на друга. — Миссис Доркас Феркл, — он посмотрел на неё, не сводящую глаз с Керли Дюка-Придери. — Почему вы сразу не сказали правду? Всю правду?

— Я хотела, чтоб их наказали, — ответила она, переводя взгляд на Причарда. — Чтобы они заплатили. За всё. Все они. За меня, за Придери, за всю мою жизнь.

Н-да уж. Какой тут Азкабан. Ей сейчас ещё и денег соберут на новый дом и старость. Счастливую и безмятежную.

— И вас не остановило то, — обречённо задал Причард тот вопрос, что должен был — хотя видит Мерлин, спрашивать ему об этом не хотелось, — что вы этим обвиняли и себя?

— Я хотела, — ответила она, и Причарду стоило определённого усилия удержать на лице невозмутимое, приличествующее моменту выражение. — Хотела, чтобы наказали и меня. Я должна была, вы понимаете?

Шум, прошедший по залу, засвидетельствовал правоту подозрений Причарда, и он, внутренне вздохнув, кивнул Доркас и уверенно проговорил:

— Аврорат настаивает на сохранении формулировки обвинений. Несмотря на вновь открывшиеся обстоятельства, действия мистера Гондульфуса и Тристана Ферклов однозначно должны бы были привести к смерти ребёнка, превращённого в ежа — и, как правильно тут было сказано, то, что он сейчас жив, не является ни в коей мере их заслугой. Аврорат, — с тяжёлым сердцем продолжал он, ибо теперь Доркас Феркл стала ему куда отвратительней, чем прежде, — снимает обвинения в пособничестве убийству с миссис Доркас Феркл и заменяет их на не препятствование в подготовке к преступлению и на извращение должных отношений между детьми и родителями, за что просит наказания в виде пяти лет лишения свободы. Однако, принимая во внимание предпринятые миссис Доркас Феркл меры для нивелирования последствия совершённых ею преступлений, аврорат считает возможным снизить срок наказания до двух лет заключения.

Чушь, конечно — никто эту Доркас в Азкабан теперь, конечно, не отправит. Причард видел это по выражениям лиц судей, но считал, что должен хотя бы попытаться. Может быть, её хотя бы к этим исправительным работам приговорят… хотя нет. Навряд ли. Вон они как пялятся — жалеют. Кто бы объяснил ему, за что? Кто, скажите, кто мешал ей при побеге забрать с собой других детей? Что, её прогнали бы? Да никогда на свете! Рассказала б всё как есть — да клан МакКормаков бы этих Ферклов разорвал! Покрошил на мелкие кусочки да скормил лососям — или кто там водится у них в озёрах? Тех бы даже не нашли — если бы искали. Мерлин, ну какая… Причард даже слова подобрать не мог. Идиотка? Тряпка? Что это вообще такое? Как так можно? Её тётку вполне понять можно: он бы тоже выставил такую вот племянницу за дверь. Ведь что ей сказали? Мол, вот это сквиб — мужу он не нужен, ну а я… я не могу пойти против него, ты же понимаешь… у нас с ним там есть другие дети… я надеюсь, что они нормальные… интересно, а Доркас спросила разрешения привести ещё кого-нибудь, если они тоже вдруг окажутся «бракованными»? Или побоялась?

Впрочем, это он потом додумает. Сейчас надо всё же посадить тех, кого можно. А теперь это, кажется, будет несколько сложнее. Хотя…

Причард оглядел внимательно слушающих его судей и, собравшись, начал заранее заготовленную речь, быстро переделывая её в соответствии со вновь открывшимися обстоятельствами.

1) Керли Дюк (англ. Kirley Duke) — музыкант популярной группы «Ведуньи». Играет на соло-гитаре.

Родился в 1971 году. Его мать Катриона МакКормак — известная капитан команды по квиддичу «Гордость Портри». У него есть сестра Меган — также игрок в квиддич.

Не выяснено, почему его фамилия не совпадает с фамилией матери: или же она развелась с его отцом и вернула свою девичью фамилию, или же Дюк — псевдоним, что тоже представляется вероятным, ведь в переводе с английского «duke» означает «герцог» — высокий дворянский титул в Англии, то есть достаточно громкое имя, способное вызвать слухи.

Вернуться к тексту