L+L (гет)

Рождество в этом году было сырым и неуютным — но домик Вейси был украшен свечами и ветками сосны и остролиста. В углу гостиной стояла пушистая, под потолок, ель, обвешанная разноцветными шарами, снежинками и всякими стеклянными фигурками, а сверху на её ветвях лежал нетающий прохладный снег. Под неё и ставили коробки с подарками — яркие, цветные, самых разных форм и размеров.

Только вот у Ламорака не было коробки. И бумаги не было — он об этом просто не подумал. Так что бумагу пришлось просить у Альнаир — он долго думал, к кому обратиться с этим, и решился всё-таки поговорить с сестрой: устроить сюрприз тёте с дядей он всё-таки хотел больше. Оказалось, правда, что мягкие шарфы — у него вышло три, достаточно длинных, правда, пришлось пустить на это оба свитера, зато шарфы вышли разные: белый, голубой, и полосатый — плохо заворачиваются в мягкую бумагу, так что ему пришлось сделать из них свёртки и, заклеив липкой лентой, аккуратно уложить поверх других коробок, чтобы их случайно не помяли.

Корзинку с нарциссами, которые ему под руководством профессора Лонгботтома всё же удалось вырастить, он и вовсе упаковывать не стал, просто заставив её коробками и вот так спрятав.

Весь рождественский ужин Ламорак сидел, как на угольях, и не думал ни о чём, кроме того, как воспримут Вейси его подарок. Понравится он им? Нет? Сочтут они его достаточно хорошим? Поймут, что он хотел сказать? Или…

Он вдруг обмер, не донеся до рта вилку с куском индейки под крыжовенным соусом. А что, если Вейси оскорбятся тем, как он обошёлся с их подарком? Они купили ему такие удивительные вещи — а он взял и распустил их. Вдруг они… Ламорак представил, что с ним сделали бы за подобное родители и похолодел. Что же он наделал? Но ведь он хотел… хотел…

Остаток вечера Ламорак просидел ни жив, ни мёртв — Лорелей даже заботливо спросила его пару раз, хорошо ли он себя чувствует и не устал ли, но он лишь мотал головой и повторял, что всё в порядке. Она, кажется, не поверила, но настаивать не стала, и до боя часов Ламорак досидел спокойно — в том смысле, что его никто не трогал.

А потом, когда часы пробили полночь, они подняли бокалы — взрослые с шампанским, а Ламорак и Альнаир — с сидром, и Леопольд провозгласил торжественно:

— А теперь — подарки!

Альнаир тут же выскочила из-за стола и радостно кинулась к коробкам с криком:

— Я раздам! — и, усевшись на ковёр, взяла первую коробку и, прочитав прикреплённую к ней карточку, провозгласила: — Мама, это тебе!

Потом они ждали, пока Лорелей её откроет, пока вытащит и поразглядывает что-то яркое и шёлковое — Ламорак не очень понял, что, настолько ему было скверно. Вот сейчас… Сейчас он должен будет как-то объяснить… Так, чтобы они поняли…

Следующая коробка отправилась снова к Лорелей, за ней обнаружилась коробка для Леопольда, затем сразу две подряд открыла Альнаир — а затем она назвала его имя.

— Рик, это твоя, — сказала она, и Леопольд левитировал большую плоскую коробку ему на колени.

— Спасибо, — прошептал тот. Открывать коробку было страшно — ему так не хотелось рвать красивую бумагу, яркую, в звёздах и снежинках, но она была заклеена на совесть и так просто не отклеивалась. Наконец, он справился, и, открыв крышку, вытащил большую книгу в тёмной кожаной обложке. От волнения он даже не сумел прочесть её название и, прижав её к себе, растерянно закрутил головой, пытаясь понять, кого благодарить — и понимая, что всё равно не сумеет найти нужных слов.

— Это от меня, — сказала Альнаир, помахав ему рукой. — Я не знала, что тебе подарить, и решила, что «История Хогвартса» тебе будет интересна.

— Да, — прошептал он. Все слова вдруг перепутались и растерялись, и он сумел только выдавить из себя: — Спасибо…

Он сам понимал, как это неправильно и жалко, но поделать ничего не мог — а Альнаир, тем временем, лукаво улыбнувшись, взяла один из его свёртков и провозгласила:

— Мама, это твоё!

Ламорак окаменел. Он хотел зажмуриться и вообще сбежать куда-нибудь, провалиться под пол, оказаться в каком-нибудь далёком-далёком лесу ёжиком и не помнить ничего и никого — только бы сейчас всё завершилось побыстрее. Хоть как-нибудь.

Лорелей, тем временем, аккуратно развернула бумагу, вытащила шарф — белый, он отдал ей белый, самый лучший. Голубой предназначался Леопольду, а полосатый — Альнаир. Получилось символично, думал он тогда: Лорелей плюс Леопольд равняется Альнаир. Но теперь ему было просто очень страшно и так неуютно, как, наверное, ни разу в жизни. Они не поймут… Сейчас они увидят, что он сделал… что он посмел сделать с теми удивительными вещами, что они ему купили — и решат, что он такого не заслуживает, раз он не умеет их беречь. И их тоже не заслуживает, и наверно, отдадут его куда-то… Мелиор, они вернут его Мелиор, к остальным…

Лорелей негромко охнула, и Ламорак стиснул зубы до хруста и до боли и вцепился пальцами в край стола с такой силой, что его ногти побелели.

— Рик, — прошептала Лорелей, — ты… Но как? Откуда?

И тут Ламорак вдруг понял, что боялся не того. Они… Они могут не поверить, что он просто распустил те свитера и сам связал шарфы из этих ниток. Они ведь могут запросто решить, что он их продал, например. Или хуже — потерял. Или испортил. А деньги потом попросту украл — и купил шарфы, чтобы как-то оправдаться. Что… Что же он наделал?!

— Я… — голос прозвучал так хрипло, словно это каркнул Макулус. — Я сам, — сумел выговорить он. — Связал… сам, — он попытался облизнуть сухие губы сухим же языком, но вышло у него не очень.

— Где ж ты нитки взял? О… Мерлин, — в её глазах вдруг блеснули слёзы. — Рик, ты… Ты распустил свой свитер? — спросила она почти шёпотом.

Сил ответить «Да» у Ламорака не осталось, так что он просто кивнул и опустил глаза, не смея их закрыть.

— Милый, — прошептала Лорелей. Ламорак услышал звук отодвигаемого стула, потом шагов, а затем ему на плечи легли тётины руки. Он всё-таки зажмурился — вот сейчас… сейчас… — и почувствовал, как тётя обняла его и, прижав к себе, поцеловала. Прямо по-настоящему его поцеловала, в самую макушку. — Рик, родной мой, — прошептала она, гладя его плечи. — Это так… Спасибо! — она вновь его поцеловала, и он вцепился в её руки и расплакался, сам не зная, от чего. От облегчения, от ошарашивающего понимания, что никто его ни в чём не обвинит — напротив, его поняли, и поняли совершенно правильно безо всяких объяснений.

В этот-то момент Ламорак и дал себе обещание, которое будет выполнять уже намного позже — что он никогда и ни при каких обстоятельствах не оставит тётю с дядей, и даже когда вырастет, поселится поблизости и всегда, всегда, что бы ни случилось, будет рядом и сделает для них всё, что только сможет. И для них — и для сестры.

— Ты правда сам его связал? — спросила Альнаир, подходя к стулу Лорелей и с любопытством разглядывая шарф. — Как здорово! Я тоже такой хочу, — сказала она весело, и Ламорак, всхлипнув истерически, рассмеялся. — Нитки я куплю, — продолжала Альнаир, — только ты скажи, какие. А когда ты научился?

— В школе, — наконец, сумел он выдавить хоть что-то членораздельное. — Там… Открой, — сказал он, махнув рукой в сторону подарков, и Альнаир, издав радостное восклицание, кинулась к ёлке. Развернув свой собственный подарок, она немедленно обмотала шарфом шею, а затем вручила отцу свёрток с требованием:

— Открой!

Леопольд послушно развернул бумагу — и, достав голубой шарф, спросил задумчиво:

— Ты распустил оба свитера?

Ламорак кивнул и ещё крепче вцепился в руки Лорелей.

— Там же холодно, — сказала она взволнованно. — Как ты не замёрз?

— Там не очень холодно, — возразил Ламорак. — Если сразу всё надеть, то вполне тепло…

— Ну, тогда я угадал с подарком, — добродушно усмехнулся Леопольд и, левитировав коробку в плотной золотой бумаге, поставил её Ламораку на колени.

— Открывай, — шепнула Лорелей, и он непослушными руками с трудом снял сперва бумагу, а затем и крышку, и достал тяжёлый свитер цвета небелёной шерсти со сложновывязанным узором то ли из ромбов, то ли из волн.

— Аранский свитер, — пояснил Леопольд. — Мы были в Ирландии на учениях — говорят, что в них тепло настолько, что можно спать на снегу. Это преувеличение, конечно, но я решил, что тебе понравится, — сказал он. И добавил шутливо: — Только обещай, что этот ты не станешь распускать. Если тебе нужны нитки для вязания — скажи, мы купим.

— Я… я просто, — Ламорак мгновенно вспыхнул, потом побледнел и, сглотнув, попытался объяснить: — Я хотел сам сделать вам подарок… Это было бы не то, если бы я попросил…

— Ну, пожалуй что, такого мощного сюрприза бы не вышло, — согласился Леопольд. — Но они же нравились тебе, — проговорил он полувопросительно.

— Да, поэтому… — Ламорак запнулся и, не найдя нужных слов, просто повторил: — Поэтому.

— Он чудесный, — Альнаир снова подошла к ним с матерью и обняла обоих. — Рик, спасибо, — она чмокнула его в щёку и спросила: — Ну, давайте продолжать? Там, под ёлкой, ещё много!

— Давайте, — поддержала её Лорелей и, обняв Ламорака ещё раз, тоже повторила: — Спасибо тебе, милый, — а потом вернулась на своё место, оставив его в таком смущении и смятении, что часть следующих подарков он просто пропустил, вообще не видя, кому и что досталось.

Он очнулся более-менее на восхищённом восклицании Альнаир:

— Тут цветы! Целая корзинка нарциссов! Это, видимо, от крёст… ой. Нет, — оборвала она сама себя, увидев почерк на карточке. — Рик, ты где их взял? Сейчас?

— Я вырастил, — ответил он почти с гордостью. — Мне помог профессор Лонгботтом — он мне показал, где выкопать луковицы, и рассказал, как их правильно выгонять. И корзинку дал, — добавил он честно.

— Они живые и в земле, — сказала Альнаир, заглядывая внутрь корзинки. — Мам, можно будет их потом у нас во дворе посадить.

— Посадим, — кивнула Лорелей и попросила: — А сейчас давайте поставим их на стол.

— И давайте заведём традицию? — тут же подхватила Альнаир. — Ставить на стол в Рождество корзинку с нарциссами? А ты будешь их выращивать, — сказала она Ламораку и рассмеялась. — Или я. Или мы оба, и их будет две. Ты будешь?

— Буду, — кивнул он растроганно и повторил тихонько: — Буду, да. Всегда.