L+L (гет)

— Лео, это глупо, — возразил Альберт. — Мы действительно знакомы, — он слегка кивнул замершей за плечом Вейси Лорелей, — но что с того? Да, когда-то мы встречались — это что-нибудь меняет?

— Это всё меняет, — Леопольд нахмурился. Ему было неудобно, неуютно и ужасно неприятно — хотя, в самом деле, почему он удивляется? Его дядя никогда не заявлял, что живёт монахом. От этой мысли Леопольду стало совсем тошно и противно, и он почти невольно сделал шаг назад, то ли защищая Лорелей, то ли, наоборот, ища у неё поддержки.

— Я всегда очень тепло относился к женщине, на которой ты женился, — сказал Альберт. — И теперь, когда знаю, кто она, очень рад за вас. Обоих. Мадам, — обратился он к Лорелей, — вы позволите нам с вашим супругом пару минут провести наедине? — попросил он.

— Нет! — почти выкрикнул Леопольд — и Альберт, поняв его верно, продолжал:

— А пока мы разговариваем, я попрошу Рани с Мерибет показать вам с Альнаир наш дом. Рани! — громко позвал он, отрезая Леопольду возможность для отказа. — Дорогая, — Альберт улыбнулся тут же вышедшей из гостиной изящной черноволосой женщине в ярко-бирюзовом сари, — ты не развлечёшь наших гостей? Покажи им дом, пожалуйста, пока мы с Лео поболтаем. И возьмите Мерибет с собой.

— Я Рани, — она подошла поближе и протянула руку Лорелей и предложила: — Дом у нас красивый — но его мы посмотреть всегда успеем, а пока хорошая погода, если пожелаете, может, выйдем в сад? У нас там недавно расцвели маленькие золотые розы — видели когда-нибудь такие?

— Нет, — Лорелей осторожно улыбнулась и пожала протянутую руку. — Я Лорелей. А это Альнаир, — она наклонилась и подхватила дочку на руки.

— Здравствуй, — улыбнулась Рани девочке, внимательно её разглядывающей. — Ты любишь цветы? — спросила она весело. — А бабочек? — Альнаир кивнула, и Рани предложила: — Пойдём их смотреть? У нас много бабочек. Я их очень люблю и, — она сделала большие глаза, — немного развожу. Ты знаешь, откуда они берутся?

В коридор вышла Мерибет, и Альберт, кивнув сестре, требовательно поглядел на Леопольда и кивнул в сторону своего кабинета

— Они не дадут их никому в обиду, — сказал он спокойно. — Пусть немного погуляют. А мы с тобой пока поговорим.

Меньше всего Леопольду хотелось оставлять здесь Лорелей одну — но, с другой стороны, с ней ведь была мама. В конце концов, ну что может случиться? Вряд ли Шерил станет провоцировать конфликт при матери — а даже если станет, Лорелей будет, кому защитить. И потом, отказаться разговаривать с дядей было уж совсем невежливо — тем более, что повода особенного нет. Да и точки надо было бы над «i» поставить.

Так что он крайне неохотно кивнул и пошёл за Альбертом в тот самый кабинет, который когда-то так любил. Тот совсем не изменился, и это вполне ожидаемое постоянство вызвало у Леопольда острейшее чувство ностальгии. Сколько он провёл здесь времени когда-то!

— Лео, — Альберт Хиггс закрыл дверь и подошёл к племяннику почти вплотную. — Я давно хочу поговорить с тобой, но всё никак не мог отыскать достойный повод.

— Достойный? — усмехнулся Леопольд.

— Ты сбежал от всех, — продолжил Альберт, — и я могу тебя понять. И не стану врать: когда случилось всё то, что случилось, я был зол и разочарован.

— Ну ещё бы, — усмешка Вейси стала саркастичной. — Я тебя прекрасно понимаю. Более того — я с тобой вполне согласен. Ты мне это хотел сказать?

— И это тоже, — кивнул Хиггс. — Но потом… Я всегда любил тебя, как сына. Разочарование в детях — это, разумеется, проблема родителей, а не детей... Так я рассудил — но справиться с собой смог далеко не сразу. А теперь я в идиотской ситуации, — он слегка вздохнул, — в которую сам же себя и поставил. Пока я брал себя в руки и раздумывал, как бы к тебе снова подобраться, ты опять поднялся — да так, что теперь любой лишь склонит голову в уважительном поклоне. Не упасть ни разу сложно — но подняться после такого сокрушительного падения во сто крат сложнее и почётнее. Так что вышло, что мне снова захотелось тебя видеть, лишь когда ты опять стал этого достоин. И я выгляжу чудовищем, потому что это гадко, — признал он — и Леопольд вдруг понял, что его дядя по-настоящему расстроен и смущён. И, если первое ему хотя бы доводилось наблюдать и прежде, то смущённым дядю Берти Леопольд не видел никогда. Да что там не видел — он, пожалуй, даже и не мог себе подобного представить.

И как реагировать на это, Леопольд не знал.

— Но, в общем, ты ведь прав, и это справедливо, — сказал, наконец, Леопольд. — Я бы сам себе тогда руки не подал.

— Это правильно, — согласился с ним Альберт. — С твоей стороны. А с моей смотрится паршиво. А теперь ещё и твоя жена… Лорелей, — он качнул головой. — Я и вправду её знал, скрывать бессмысленно. И я был расстроен, когда узнал, что больше мы не встретимся. Поэтому я очень хорошо тебя понимаю.

— Я не буду обсуждать её с тобой, — резко сказал Леопольд.

— Твоя жена — прекрасный человек, насколько я могу судить, — мягко проговорил Альберт. — Я надеюсь, ты понимаешь, что я никогда больше не посмотрю на неё, как мужчина. И никогда не позволю себе проявить к ней даже тени неуважения.

— Нам лучше всё-таки уйти, — Леопольду нужно было время, чтобы всё это обдумать и понять собственное отношение к обнаружившимся фактам. Слишком много было их — он не в состоянии был всё это переварить так быстро.

— Я просил бы вас остаться, — проговорил Альберт очень искренне. — Я пойму, конечно, если вы уйдёте. Но мне было бы приятно видеть вас сегодня. Да и стратегически это было бы верно, — он вдруг улыбнулся заговорщически и добавил: — Я уверен, что твоя сестра с твоим отцом не станут портить праздник мне. Посмотри, — он подошёл к окну и поманил племянника к себе. — Мне кажется, твоя жена и Рани вполне нашли общий язык. А твоей дочке понравились её бабочки.

— Она правда их разводит? — спросил Вейси, помолчав. Он смотрел в окно, за которым в некотором отдалении маленькая группа из трёх очень разных женщин наблюдала за восхищённо замершей возле крупной пёстрокрылой бабочки малышкой. Рани что-то говорила ей, и девочка зачарованно кивала и медленно тянулась к яркому насекомому растопыренными пальчиками.

— И не только их, — довольно сказал Альберт. — У нас есть и феи — но сегодня слишком жарко, они прячутся. Если вы останетесь обедать, перед десертом можно будет снова выйти в сад — возможно, они вылетят.

— Феи? — удивился Вейси.

— Да, представь, — Альберт распахнул окно, впуская в комнату тёплый, почти горячий воздух, наполненный запахом роз и разогретых на солнце трав. — У Рани золотые руки. Фей у нас немного, мы их не разводим на продажу — просто так. Для удовольствия. И для пользы саду.

— Альнаир любит цветы, — сказал Леопольд. — И животных тоже любит.

— Ещё бы ей с подобной крёстной не любить цветы, — заметил Альберт с улыбкой. — Она красавица.

— Мы пока не знаем, волшебница она или нет, — сам не зная, почему, сказал Леопольд.

— Ей всего три с половиной, — ответил Альберт. — Ещё рано. Мы про Теренса узнали в пять. А про тебя — в четыре.

— Правда? — Леопольд впервые с начала разговора с дядей улыбнулся.

— Шерил тоже было около пяти, если я не ошибаюсь. Карен вообще шесть исполнилось, Герберту и Рут — по пять… волноваться рано. Хотя все родители волнуются, — улыбнулся он, но Леопольд уже не слушал — он ошеломлённо смотрел, как его дочь в попытке удержать улетающую от неё бабочку вытянула ручки к ней, и та сначала замерла в воздухе, а затем, влекомая невидимой силой, притянулась к детским ладошкам. Леопольд посмотрел на Лорелей — она плакала, почему-то зажав ладонью рот, и Мерибет ласково обняла её за плечи и что-то радостное говорила ей, а Рани хлопала в ладоши.

— Уже нет, — прошептал Леопольд. — Ты видел? — возбуждённо спросил он, ощущая, как внутри разливается тепло.

Волшебница. Его дочь — волшебница. И не важно, сколько в ней силы — она есть. Альнаир принадлежит их миру — и они выяснили это здесь.

— Идём, — Альберт подхватил его под локоть и аппарировал прямо на поляну.

— Лео! — Лорелей, едва увидев мужа, бросилась к нему на шею, и он подхватил её, и обнял, и зашептал горячо и быстро:

— Мы всё видели. Она волшебница. Лей, Нари волшебница! А ты боялась…

— Да, — она и плакала, и смеялась разом, и он, наплевав на этикет, начал быстро целовать её лицо, смахивая губами текущие по нему слёзы.

— Мама, почему ты плачешь? — услышали они громкий голос Альнаир и, присев вдвоём на корточки, подхватили её на руки и обняли.

— От радости, — сказала Лорелей, выпрямляясь вместе с Леопольдом и гладя вопросительно глядящую на неё дочь по тёмно-рыжим волосам. — Потому что ты волшебница, — она поцеловала девочку, и та тут же радостно чмокнула её в ответ и важно повторила:

— Волшебница.

— Предлагаю именно это и праздновать сегодня, — сказал Альберт, подходя поближе. — В конце концов, юбилеи у меня, пожалуй, ещё будут. А волшебницей становятся единственный раз в жизни.

— И дарить подарки, — подхватила Рани. — У меня есть для тебя замечательный подарок, — она подошла и взяла Альнаир за ручку. — Если мама разрешит, конечно, — добавила она, вопросительно поглядев на Лорелей.

— Разрешит что? — спросила, улыбаясь, та.

— У нас принято дарить на подобное событие особенный подарок, — сказала Рани. — Украшение, которое становится чудесным детским оберегом. Хотя у нас верят, что не только детским. Вы позволите?

Лорелей взглянула вопросительно на Леопольда, и когда он ей кивнул, ответила:

— Конечно. Спасибо вам.

— Я принесу сейчас, — пообещала Рани, но не успела сделать ничего, когда они все вдруг услышали зычный голос Теренса:

— Дамы! Лео! Папа, наконец! Что бы вы там ни делали, приносите вашу радость в дом и пойдёмте, в конце концов, за стол! — Теренс показался в дверях и помахал им всем рукой.

— У Альнаир был первый волшебный выплеск! — крикнула в ответ Рани. — Мы сейчас узнали, что она волшебница!

— Так что вот кто истинная героиня сегодняшнего праздника, — добавил Альберт.

— Так тем более! — ни капли не смутился Теренс. — Давайте же её кормить и поздравлять — но только за обедом!

Это прозвучало так смешно, что они все расхохотались, и это окончательно стёрло висевшее между ними напряжение. Леопольд ощутил себя почти, как прежде — когда он так любил бывать здесь, в этом доме, где всегда, с детства ощущал себя уютней и комфортнее, чем в собственном.

Так что вечер, обещавший быть тяжёлым, оказался неожиданно прекрасным — лёгким, радостным и светлым.

И кислое выражение лица Шерил, отчаянно пытавшейся незаметно не позволить Тайлеру и Холли пообщаться с дядей и с его женой — но попробуйте-ка запретить подобное семнадцатилетнему подростку и, тем более, её девятнадцатилетнему брату! — только добавляло в эту атмосферу совсем крохотную, но вполне ощутимую нотку лёгкого злорадства. Потому что её выходку на том семейном ужине Леопольд сестре так и не простил — впрочем, кажется, она и не нуждалась в этом. И общения с братом так и не искала.