Прячься (джен)

Зелье постепенно приобретало необходимый светло-лиловый оттенок, над котлом поднимался белый ароматный пар. Комната — старая кровать с провисшими пружинами, колченогий стул и грубо стесанный письменный стол — тонула в наступающих сумерках, но я не спешил включать свет. Мог передвигаться наощупь, знал каждый закуток в этом опостылевшем помещении. К тому же, когда видишь свою спальню при свете, вперед вылезает самая отвратительная сторона Тупика прядильщиков, а потемки придавали процессу варки зелья особое очарование.

Я был так сосредоточен, что не сразу понял, откуда доносился настойчивый тихий стук.

За окном сидела огромная сова-сипуха.

Уменьшив огонь на маленькой плитке, которую я приспособил для варки зелий, я подошел к окну и распахнул его.

Сова нагло запорхнула внутрь, принося с собой запах леса, и уселась на стол, заинтересовавшись распотрошенной лягушкой, которая там лежала. Я недовольно поглядел в ее черные глаза:

— И не надейся, — и выдернул из ее клюва письмо.

Оно было от Люциуса. Сердце радостно забилось.

Сова продолжала клянчить лягушачьи останки, но я безжалостно отодвинул от нее емкость. Вылавливание лягушек без магии нельзя было назвать моим самым любимым занятием.

Распечатав конверт, я извлек дорогой тесненный пергамент и походя порадовался, что Люциус никогда не пытался рисоваться передо мной, присылая филинов или других экзотических птиц.

«Здравствуй!

Твое последнее письмо шло ко мне больше месяца, надеюсь, этот ответ ты получишь до своего возвращения.

Не позволю себе раскрывать подробности, но дела с верзилами, живущими в горах, обстоят лучше некуда. Впрочем, едва ли ты допустишь мысль, что общаться с ними приходится мне. Боюсь, я скоро забуду английский язык.

Если со стороны кажется, что сейчас затишье, на самом деле, работа идет огромная. Скоро понадобятся находчивые и разносторонние люди, такие как один мой знакомый. Не знаю, как насчет двух его друзей, несмотря на то, что они связаны с нами самыми крепкими узами. Их нужно контролировать, особенно на виду у Старика.

Теперь о том, что интересует тебя больше всего. Я отлично понимаю, почему ты просишь именно меня об этом. Независимость превыше всего, разумеется, но моя протекция будет стоять в Его глазах куда выше. Людей со стороны не берут.

Наше дело стоит того, ты увидишь, когда Он примет тебя.

Л.М.»

Стоило благодарить судьбу за мое знакомство с Люциусом, тогда, в Хогвартс-экспрессе, за то, что он сразу заметил меня, несмотря на то, что я только поступал, а он был уже на пятом курсе. Мне было лестно внимание старосты факультета, а потом и старосты школы, и одного из лучших учеников. Это было куда лучше, чем вечера в компании Слагхорна.

Подумаешь, местный клуб любимчиков. Есть дела и поважнее. Радостно было осознавать, что Люциус понемногу делится со мной.

Из письма нетрудно было догадаться, что Люциус налаживал связи за границей, вербовал новых последователей Лорда и, учитывая, что он поддерживал со мной активную переписку, дела обстояли не так уж радостно. Легко договориться можно только с великанами, тут не поспоришь, но нужна была слепая вера в идею, чтобы иностранец ввязывался в нашу войну. Значит, Темный лорд не побрезгует принимать к себе школьников.

На душе полегчало. Чем раньше стану Пожирателем, тем быстрее я смогу пробить себе дорогу наверх, а когда года через три-четыре начнется настоящий передел власти, у меня вполне может получиться быть у руля. Но слишком обнадеживать себя не надо. Может статься, денежные мешки вовремя подсуетятся.

Что меня всегда восхищало в Люциусе: он был на редкость деятельным человеком, несмотря на то, какое влияние имела его семья, он всеми путями старался перестроить мир под себя, под интересы чистокровных. И в конце концов он понял, что с каким бы усердием его предки не пробивали законы, поддерживающие власть чистокровных волшебников, их время прошло. Министерством все делается для того, чтобы принизить волшебников, заставить их подчиняться таким тварям, как мой драгоценный отец.

Темный лорд не побоялся, взялся за дело, если верить слухам, был сильнее Дамблдора. Нужен был лидер, и он им стал. Насколько я смог узнать, первое время идеи Темного лорда были тепло восприняты немногими, большинству было лень пошевелить и пальцем. Но сейчас, когда все увидели, что есть вождь, готовый брать на себя ответственность, способный управлять такими надменными людьми, как Люциус, в его ряды стремились.

Во мне жило волнующее предчувствие, что рядом с Темным лордом я найду ответы на многие вопросы.

Зелье забулькало, напоминая о себе, я осторожно отмерил на весах иглы дикобраза и опустил их в котел.

Потом бегло перечитал письмо, помешивая густую фиолетовую массу три раза по часовой, один — против.

Косвенно подтвердилось то, о чем я догадывался: кто-то из родственников Эйвери тоже состоит в организации. То, что старший брат Мальсибера — Пожиратель, самим Мальсибером не особенно тщательно скрывалось, близкое общение и его намеки на то, чем занимается брат, не оставляли сомнений.

На окне лежало письмо с результатами экзаменов. По Защите я получил «Выше ожидаемого», что неизменно приводило меня в бешенство.

Послание Люциуса я положил сверху, прижав увесистым металлическим прутом, который привык держать для самообороны.

Погасив огонь под котлом, я принялся разливать его по одинаковым пузырькам, присланным из аптеки в Косом переулке. Невесть какая работа, но лучше, чем раньше, когда в доме было под запретом все, что как-то относится к магии.

Тогда была жива мама, она боялась его разгневать.

Я редко об этом думал, но необъяснимыми путями мысли мои так или иначе упирались в это, будто спотыкались. Тем более перед глазами у меня было живое напоминание о причинах ее смерти.

Все пузырьки были закупорены, рабочее место прибрано. Кроме… Минуту, а где лягушка?

Сова довольно покачивалась на отваливающейся дверце платяного шкафа. Вид у нее был сытый.

А я и забыл, что сова ждет ответ.

Вооружившись пером, я коротко написал Люциусу, что жду нашей встречи по его возвращении в Англию. Закончил так:

«Не очень любезно с твоей стороны говорить о моем долге перед тобой. Я полностью осознаю, как много это значит. Не сомневайся, я далек от того, чтобы недооценивать твою помощь».

А потом дерзко добавил:

«Тем более еще ничего не случилось.

С.С».

Привязал письмо к лапе совы. Сделав крутой вираж по комнате, она вылетела в окно.

Совсем стемнело, в тишине, царившей в доме, я услышал, как отпирается входная дверь.

Глухой топот медленно, но верно приближался. В спешке я открыл шире окно, чтобы в случае чего можно было легко спрыгнуть вниз и улизнуть. Засунул металлический прут в рукав, а письма за пазуху.

Дверь сотряс сильный удар, круто развернувшись, я оценил состояние задвижки. Пожалуй, ему придется потрудиться, чтобы сломать ее.

Чувствуя всем существом гнетущую надежду обреченного на то, что ничего не случится, я медленно подошел к кровати и сел.

Можно было притвориться, что меня здесь нет, в конце концов, свет я так и не включил, он вполне мог решить, что я еще не вернулся.

— Открывай, подонок! Что там задумал?!

Он дико заколотил в дверь.

— Будешь есть и пить за мой счет, а сам там этой дрянью занимаешься? Ловко придумал! Но я не такой дурак, я тебя раскусил! Я не потерплю в моем доме ничего такого!

Я сидел в темноте, словно окаменев, в попытке найти силы на то, что давно должен был сделать.

— Распоясался там! Получишь у меня сейчас! Думаешь, раз Эйлин не стало, можешь вытворять эти свои… штуки преспокойно? Я сожгу твои сатанинские книги!

Письмо Люциуса в нагрудном кармане, как талисман, придало мне решимости.

Чтобы не дать себе отступиться, я плотно закрыл окно и оглянулся на дверь, дрожавшую от того, что ее дергали за ручку.

Больше не позволю. Никогда. Прекращу это раз и навсегда. Металлический прут сам собой скользнул в руку, приятно ее утяжеляя. Я подскочил к двери, отодвинул засов.

Резко распахнул дверь.

Он замер с занесенным кулаком.

— Я убью тебя! — в моем голосе пульсировала не подчинявшаяся мне ярость. — Если ты посмеешь еще раз меня тронуть, я убью тебя!

Он весь сник, нелепо захрипел и отступил назад.

Меня окатила волна холодного презрения.

— До чего же ты жалок, — выплюнул я. — Да мне даже волшебство не понадобится, чтобы прикончить тебя. Только дай мне повод.

И криво улыбнувшись ужасу на его лице, я захлопнул дверь прямо перед его носом.

* * *

Наше место. Наше маленькое укрытие. Здесь я впервые почувствовал, что нужен и интересен.

Низкие ветви ивы укрывали нас от чужих глаз. Водная гладь искрилась на солнце, я зажмурился от игры зелени на солнце, пытался услышать, как Лили придет. Хрустнет ветка под ее ногой, я открою глаза, и мне станет легче.

Расстояние между нами росло с каждым годом. В ту первую ночь я ужаснулся тому, как она оттолкнула меня, но за лето понял, что все с самого начала шло вкривь и вкось.

Мне всегда стольким хотелось делиться с Лили, самым близким на свете человеком, но я боялся ее осуждения, не меньше чем жалости, когда она спрашивала, откуда у меня синяки.

Ее жалость выносить было трудней всего, поэтому я о многом хранил молчание.

Мне стоит переделать себя, начать все заново, чтобы ей не приходилось стыдиться меня.

Впрочем, за недостаток рвения в освоении боевых заклинаний иногда хотелось обвинить Лили, она вечно допекала меня, чтобы я не вмешивался, не влезал, когда меня не спрашивают. Я отлично знал теорию, но использовал ее только в классе. В реальной жизни все не так.

Еще одно новое ощущение не давало мне покоя.

Лили безумно красива, а я рядом с ней выгляжу донельзя нелепо. Никогда я еще не чувствовал себя таким нескладным и неотесанным. К тому же образ нашего нищенского жилища, в котором Лили побывала лишь однажды, наверняка оставил на мне свой отпечаток.

Впредь мне надо будет тщательней следить за своим языком в ее присутствии.

Но что делать с впечатлением, будто у меня слишком огромные руки и ноги, словно весь я мало похож на нормального человека?

В голове раздался девчачий визг. Тот самый, который я слышал, когда с меня снимали белье на глазах у людей, с которыми мне предстояло учиться целых два года. Я яростно сжал кулаки.

Не зная, на кого я злюсь, на Лили, которая не желает прощать за слова, оброненные в унижении, или на себя, за то, что я жду ее здесь, робея, как маленький мальчик, я резко встал и с остервенением зашагал прочь.

В Тупике прядильщиков, сколько я себя помнил, ничего не менялось. Опрокинутый мусорный бак год за годом лежал на одном месте, автомобильная шина пылилась на обочине дороги, от реки несло затхлостью, ржавая калитка пронзительно скрипела, когда ее открывали. Даже местные подростки по-прежнему сторонились меня. Отец распускал слухи, будто я учусь в школе для умственно отсталых. Что было мне на руку, никто не лез с бесполезной болтовней.

Обойдя дом по выщербленному в некоторых местах булыжнику, я толкнул закрытые с виду ставни и, подтянувшись, кое-как влез через окно в свою комнату. Угроза, что отец уничтожит мои вещи, по-прежнему существовала. Ради предосторожности я завел привычку запирать изнутри дверь на задвижку и выбирался через окно.

Прикрыв ставни, чтобы в комнату не пробивался лишний свет, я слегка отодвинул шкаф. В стене мне открылся тайник, в котором я раньше хранил учебники и тетради по зельям, а теперь — деньги и две книги по Темной магии, наследство, оставленное мне мамой. То единственное, что она унесла с собой, когда покидала семью Принцев.

Я не питал иллюзий насчет того, как воспринимает Темные искусства большинство слизеринцев. Темные искусства и правда могут быть весьма действенны. Но основу, ту суть, которая помогает черпать силы из неизвестного, непознанного измерения, улавливают далеко не все. Книги по Темной магии пользуются особенной популярностью на нашем факультете, и мне было приятно, что я стал обладателем пары своих собственных.

Взвесив на ладони кошелек, я с удовольствием открыл его и пересчитал сикли и кнаты. Конечно, мне как школьнику, платили в аптеке гроши. Но все лучше, чем ничего. Я бережно затянул тесемки кошелька, спрятал его и вернул на место шкаф.

Потом зачеркнул еще одну дату в календаре. Несмотря на все проблемы, мне не терпелось вернуться в Хогвартс. Там нелегко, но там мне самое место.

* * *

Все лето, я время от времени приходил на детскую площадку, на которой мы с Лили познакомились.

Лили так ни разу и не появилась.

Солнце пекло нещадно. Я сел на качели и обхватил руками цепи, на которых они держались.

Я не хотел питать особенных надежд, но отдавал себе отчет в том, что ей требуется время. Мне самому оно необходимо.

Лили сказала, что много раз находила для меня оправдания… Но она столько раз восхищалась, тем как я быстрее всех догадываюсь, как совместить компоненты, но молчу об этом, чтобы не казаться слишком самодовольным, моим воображением, позволяющим придумывать заклинания.

Так чему она искала оправдания? Тому, что слизеринцы всегда были врагами гриффиндорцев, а я не имею права или желания уклониться от этого противостояния? Что я могу с этим поделать? Изредка я рассказывал ей о том, какие тупоголовые индивиды учатся на Слизерине, вроде семикурсников Крэбба и Гойла, чтобы она не думала, будто я считаю наш факультет идеальным. Неужели и Лили в конце концов затронули эти предрассудки? Мы не афишировали свое общение, мне не хотелось слышать то, что могли сказать о ней на нашем факультете, поэтому встречались только по вечерам. Так я чувствовал себя раскованней. Она могла неправильно истолковать мое поведение. Но в чем-то она была права.

Вся проблема в этом проклятом слове, так некстати всплывшем в моей голове, когда мне нужно было задеть ее, хоть на каплю так же сильно, как она меня. Отомстить за то, что она предпочла болтать с Поттером, почти улыбаться в ответ на его глумливые замечания, вместо того, чтобы обратить на меня внимание. Я так часто слышал, как мои друзья использовали это уничижительное оскорбление, что перестал отдавать себе отчет в том, что оно означает.

Нет, это лицемерие. Я всегда прекрасно ощущал всю силу этого слова.

С новым ужасом я вспомнил, что предстал перед Лили почти в неглиже. После того, что перед ней открылось постыдное доказательство бедности, в которой я живу, как сможет она воспринимать меня (воздух будто раскалился до предела) как парня?

На другом конце поляны показалась Петунья. Я с волнением вглядывался вдаль. Но Петунья была одна.

Сказать, что мы с Петуньей недолюбливали друг друга — значит, ничего не сказать.

Затормозив качели, я встал и пошел по тропинке навстречу ей.

Петунья была нагружена сумками с продуктами. Заметив меня, она остановилась, поставила сумки на землю.

Подозрительно меня оглядев, Петунья сказала:

— Учти, — она показала мне что-то блестящее на шее, — я буду свистеть.

Меня дернуло было поведать ей о увесистой железке в кармане, но обострять разговор в самом начале — не лучшая идея.

— Привет, — поздоровался я, как надеялся, без фальшивой жизнерадостности.

— Что нужно?

— Хочу узнать, как там Лили.

— Почему бы тебе самому не спросить?

— Это не так просто, — мне неприятно было признаваться этой маггловке.

— Почему?

— Она со мной не разговаривает, — нехотя ответил я, стараясь не встречаться с ней глазами.

Лицо Петуньи вытянулось.

— Поздравляю, ты не один такой, — холодно бросила она.

Неудивительно. Но моего сочувствия Петунье было не дождаться.

— Так что насчет Лили? — поторопил ее я.

— Уехала в гости к одной из ваших.

— Она там все лето?

— Нет, только вчера уехала, — нетерпеливо произнесла Петунья. — Я могу идти? Ты не нападешь?

— Посмотрим, — тихо ответил я.

Зародившийся было луч надежды медленно угасал. Уехала вчера, значит, нарочно не появлялась в наших местах.

Бросив взгляд на Петунью, так и стоявшую посреди тропинки, я поднялся по склону, поросшему вереском, к проволочной ограде, перелез через нее и побрел домой.

* * *

Не знаю, почему меня так потянуло сюда.

От размолвки с Лили появилось отвратительное чувство, будто в данный момент я стою на распутье. И мне нужен был совет человека, который знал меня лучше, чем я сам.

На кладбище царило безмолвие, свойственное ему в любое время суток, но лунный свет не делал могилы искаженно уродливыми, как свет дневной. Облака разошлись, и луна высветила деревянный крест и медную табличку на нем. На каменное надгробие денег не хватило.

Сейчас я больше не ощущал того оглушающего отчаяния, в которое меня повергла новость о маминой смерти.

Она всегда останавливала меня, предугадывала, когда я задумывал плохое. А может, не стоило?

Мамина опостылевшая мораль свела ее в могилу.

Не совсем так.

Эта маггловская дыра убила ее, высосала все силы.

Неужели волшебники, которые по определению сильнее, вечно будут зависеть от мнения абсолютно любого маггла? Использование волшебства в их присутствии карается законом, но если это единственный способ защититься слабой женщине от маггла? Ах, да, верно. Это тоже равняется сроку в Азкабане.

Порядочные магглы, похожие на родителей Лили, — не редкость, но почему Лили вынуждена выслушивать от своей сестры, что она «урод»?

Запах пожухлой травы бил в ноздри. Ночью кладбище оживало, слышалось многое из того, что не имеет право голоса днем. В темноте ухнула сова, приятно напоминая мне о Хогвартсе, о мире, которому я принадлежал и который любил.

Дотронувшись до креста, я замер, ожидая почувствовать связь с мамой, с миром мертвых. Но внутри было пусто. Я посмотрел на свою руку, казавшуюся белым пауком, ползшим по кресту.

Несправедливо, что она ушла, не узнав, кем я стану. В голове загорелся яркий образ: я в директорском кресле, а со стен смотрят портреты. Я — директор Хогвартса. Таким сыном она стала бы гордиться.

Только я не такой.

Мимолетное видение лопнуло, как мыльный пузырь, приводя меня в чувство.

Мама понятия не имела о том, что происходило в Хогвартсе. Что она подумала бы, узнай, как низко я пал? Что меня подвешивают в воздухе, чтобы повеселиться, а я не в состоянии даже как следует ответить ударом на удар.

Я накинул на голову капюшон.

Ты не смогла изменить свою жизнь, но у меня хватит духу.

Не желаю кончить, как ты. Слышишь, мама?

* * *

Беззвучно прикрыв входную дверь, я всмотрелся в чернеющий дверной проем кухни. Едва заметный желтый отсвет в глубокой темноте, заставил напрячься.

Помедлив, я подошел ближе и заглянул в кухню. Он сидел на шатком табурете, склонившись над огарком свечи, у ног валялась бутылка. На столе остатки ужина: хлебные огрызки, ошметки от картошки, затвердевшие капли воска на посуде и большой нож.

— Явился, парень? — язык его заплетался.

Я промолчал.

— Чем ты занимаешься, бездельник? Где шляешься?

И это осталось без ответа.

— Не знаю, почему я до сих пор тебя не выгнал. Наверное, жалею тебя, недоноска. Держу пари, у тебя в этой треклятой школе и друзей-то нет.

Не поддавайся. Он только и ждет, как ты сорвешься.

— Что, пугало, пялишься? Прав я, а? Или считаешь себя выше меня? Видел я, как вы там рядитесь, да что из себя воображаете. Эти родственнички Эйлин даже смотреть не пожелали на хорошего работящего мужчину, как со скотом обошлись. Неудивительно, что твоя мать предпочла жизнь со мной этому вашему сумасшествию. Никто из них на похороны не явился, будто я отребье какое.

— Замолкни.

— Не указывай мне, ты, каракатица! Живешь под моей крышей, будешь слушать, что я говорю!

— Да, живу, — произнес я одеревенело. — И мне приходится терпеть твою маггловскую вонь.

Не понимаю, почему я вообще веду этот бессмысленный разговор.

Его рассудок, похоже, захмелел настолько, что на мои слова он не отреагировал.

— Смелый стал, расхаживаешь тут, как хозяин. Угрозы бросаешь.

Ощущение силы, цели и правоты. Я удивился себе. Праведный гнев больше не двигал мной. Расчетливая сосредоточенность приносила с собой временную глухоту.

Я завороженно смотрел на нож, лежащий на столе между нами. Если быстро подойти и схватить его, то я успею всадить его по самую рукоятку.

— Убьешь родного отца-то? — продолжал бормотать он, гипнотизируя меня помутневшим взглядом. — У тебя кишка тонка.

Неужели мои желания так ясно читались на лице? Или он вспоминает нашу последнюю дружескую беседу, в которой я грозился убить его?

Проверим? Хватит мне времени, чтобы всадить нож точно промеж глаз, прежде чем он сможет справиться со мной?

Но у меня может сработать стихийная магия. Лучше не рисковать.

Морок прочно окутывал сознание.

То, чем я запугивал его тогда, не пустые слова. Хочу убить его. Хочу, чтобы он до последней минуты понимал, что это сделал с ним я. И это страстное, одержимое желание растет и множится во мне, разливается по венам, как яд.

Нет, не по-маггловски. А парализующими, сводящими с ума зельями, которые способны выжечь глаза, заставить человека есть собственные внутренности, разваливаться на куски. Закупорить смерть в его теле, принудить прочувствовать все, что я проделаю с ним, до конца.

Отец, я изумился, что это слово вспыхнуло в моей голове, обычно я ограничивался обезличенным «он», хлебнул из бутылки и положил голову на руки. Он явно забыл о моем присутствии.

Может, я не хотел быть таким, я и сам этого не знал.

Не желал мрака, уныния, сводящей с ума ожесточенности, которые я вынужден раз за разом отталкивать, надеясь, что когда-нибудь я смогу научиться безразличию и буду идти по жизни без оглядки на помойку, в которой вырос. И ничего общего между этой ползучей жалкой тварью и мной не останется.

Но гниль, скверна паразитировали во мне. Избавившись от него, смогу ли расстаться с тем, что ношу в себе с самого детства?

Искушение убить давно превратилось в манию, но только теперь я понял, что способен это сделать. А может, это умение пригодится на войне, в которой я собираюсь участвовать? Поэксперементировать сейчас?

Отправившись к себе в комнату, я заперся на засов. Не в поисках защиты, но чтобы не совершить непоправимое.

По привычке не стал включать свет и распахнул створки шкафа. На их обратной, зеркальной, стороне появилось двуликое отражение. Два силуэта, объединявшиеся в один.

Раскладывая ингредиенты для зелий в строго отведенные для них емкости, я не переставал размышлять о том, что способно вытащить меня из положения, в которое я себя загнал.

Порядок. Контроль. Вот что меня спасет.

* * *

Пылающий солнечный диск проваливался за горизонт.

С упоением вслушиваясь в гул убегающих вдаль электричек, я сидел на краю карьера.

Моя душа улетала вслед за электричками в неведомые края. Куда я захочу.

Больше никогда я не буду зависеть от маггла. Я возьму с собой Лили, туда, где мне позволено быть самим собой. В будущее.

Новая электричка уносилась вперед в неизвестность с угасающим рокотом.

Однажды я сбегу отсюда и ни разу не оглянусь назад.