День за днем - 2 (гет)

На часах пять утра, скоро откроется метро и Андрею пора домой — ему еще Алису поднимать и отправлять в школу, да и самому переодеться не мешает — в зеленой футбольной форме на работу точно не пойдешь. Иду его провожать, и мы выбегаем из подъезда в предрассветную прохладу.

Тут зябко, как по команде дружно вдыхаем холодный воздух:

— Хэ… Фу-у-ух.

Андрюшкина одежка до конца еще не высохла и ему приходится мерзнуть в футболке, влажных брюках и куртке. Взявшись за руки, спускаемся по ступенькам подъезда, и я снова повисаю у него на шее — целоваться, целоваться и целоваться: этот процесс, думаю, нам теперь не надоест никогда…

Андрей смотрит на меня блестящими глазами и сетует:

— Быстро ночь промчалась….

— И у меня ни в одном глазу!

— Так спать не хочется.

Положив руки ему на плечи, уютно устраиваюсь в объятиях и смеюсь — мне ужасно хорошо, я счастлива. Мы вместе и больше ни о чем не хочется думать. Калугин вдруг серьезнеет:

— Слушай.

— Что?

— Я поговорю сегодня с Наташей.

— Ты уверен?

— На все сто! Я ей объясню, и я думаю, она все поймет.

Я просто уверена, что теперь все изменится, все будет по-другому. Главное — мы с Андреем любим друг друга, остальное как-нибудь приложится. Сморщив нос, отмахиваюсь ладошкой:

— Поговоришь — не поговоришь, бог с ним.

Андрей глядит на меня, не отрываясь, будто не может наглядеться, и тяжело дышит, готовый снова впиться в меня губами. Невообразимо приятно… Он повторяет:

— Я серьезно.

— Андрей я все поняла. Делай, как считаешь нужным.

Ты мужчина и я тебе доверяю. Потому, что люблю. Мы снова самозабвенно целуемся. Где-то неподалеку машина дает звуковой сигнал, кошусь в ту сторону и вдруг вижу, идущих вдалеке по тротуару, Егорова с Анькой. Полундра на палубе!

— Оу… Наумыч! Наумыч! Я думаю, время за угол!

Андрей кидается прятаться за дом, а я судорожно махаю руками, изображая физкультурные упражнения на пленэре: прыжки и бег на месте, повороты корпусом, согнув локти у пояса, приседания и прочее, и прочее. Стараюсь вовсю, пока за спиной не раздается Сомовское:

— О!

Тут же разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов и радостно приветствую:

— У-у-у… Какие люди!

Егоров на удивление бодр:

— Доброе утро.

Прикидываюсь чайницей:

— Доброе... А где это вы так долго?

— От Пушкинской пешком…. Хотелось посмотреть на город не из окна автомобиля.

Это одиннадцать километров досюда, до Ломоносовского проспекта, два часа пехом, молодец Анечка, постаралась для подруги. Издаю одобрительный рык:

— О-о-о…

И продолжаю спортивно махать руками вверх-вниз, косясь на угол дома. Сомова кивает, глядя на мой небывалый физкультурный подъем:

— Как ты?

— Я?…Ну…, кто-то гуляет, кто-то бегает.

Наумыч меня поддерживает:

— Вот молодец, молодец. С утра зарядку!… Я, как-нибудь, тоже.

Он отворачивается, качая уважительно головой. Но Анька, не очень впечатлившись моим здоровым образом жизни, рассказывает про их нездоровый:

— Ну, а мы, подзарядились, так сказать, коктейлями.

— Да?

Сомова смотрит на часы и потом оглядывается на своего кавалера:

— И думаю, что уже спать.

Продолжая пребывать в радостном возбуждении, приобнимаю подругу:

— Ну, так в чем проблема? Пойдем, я тебе быстренько завтрак приготовлю и в люлю.

Ночной донжуан Наумыч огорченно тянет:

— Так что, мне уже пора?

Обе смотрим на него — вот неугомонный. Анечка даже проявляет заботу:

— Слушай, а как же ты на работу-то пойдешь? Ты же всю ночь не спал?

Она сочувственно смотрит на Егорова, а я вот так не могу — сияю как начищенный самовар, или скорее скороварка, и изменить моего радужного настроения, кажется, не может ни что.

Наумыч храбрится:

— Не спал и не жалею! А с работой я сам разберусь…. Понятно?

Аня тут же соглашается, видно устала:

— Ну, да, пока…. Хэ-хэ

Она похлопывает Наумыча по руке и тот неуклюже тянется поцеловать Аньку в щеку. Сомова его тоже чмокает. Меня стесняются, что ли? Переполненная положительными эмоциями и довольная до пузырей, трясу шефу руку:

— До свидания, Борис Наумыч!

Невольная улыбка раздвигает мои губы, кажется, до ушей. Какие же вы все замечательные, я вас обожаю! Но сейчас мне не терпится скорей домой, хочется поделиться с подругой новостями. Анька тоже торопиться отдохнуть, разворачивается ко мне и тычет пальцем:

— Чур, я первая в душ!

— Давай, давай, давай.

Я не возражаю и даже одобряю! Егоров, прощально помахав, уходит от нас по проспекту, без оглядки, заложив руки за спину. Анька взбегает по лестнице и скрывается в подъезде, а я продолжаю наблюдать за Наумычем и жду, пока он отойдет подальше. Как только это происходит, поворачиваюсь в сторону угла, где затаился Андрей и тяну в его сторону обе руки. Скорей! Скорей! Я соскучилась! Он бежит ко мне, и мы опять обнимаемся и целуемся. Калугин крепко прижимает меня к себе, приподнимает, и мы кружимся под еще темным небом. Потом он ставит меня на землю:

— Все!

Мы расстаемся и разбегаемся — Андрей вверх по проезду к проспекту, в противоположную сторону той, куда отправился Егоров, ну, а я в подъезд. Приоткрыв входную дверь, в последний раз оглядываюсь и смотрю вслед Андрюшке — нет, это не сон! Тряхнув гривой, забегаю внутрь.

* * *

Вся светясь, будто лампочка и словно на крыльях, впархиваю в квартиру. Поднимаю победно руки и, сжав кулаки, издаю счастливый вопль:

— Yes!

И кидаюсь разуваться, оставляя Аньку копаться в стенном шкафу. Энергия из меня брызжет во все стороны. Я победила! Мы победили! За спиной слышу благодушный Анькин голос:

— Хо… Это то, что я думаю?

Все еще согнувшись над кроссовками, переспрашиваю:

— А что, ты думаешь?

— Ну…Хэ… Я так понимаю ты теперь уже...

Слушаю в пол уха. Что, уже? Во мне все поет и я готова расцеловать подругу. И рассказать, как замечательно мы провели с Андреем эту чудесную ночь. Выпрямившись, смотрю на ее хитрую улыбку и жду продолжения. Сомова топчется на месте, а потом, словно боксер чуть приседает, делая нырок куда-то вниз:

— Окончательно вместе с нами, да?

Улыбка сползает с моего лица. Я не знаю, почему так получилось, но у нас ничего не было и, честно говоря, без особых моих стараний… С одной стороны у меня внутри все бурлило и горело, ждало и хотело… С другой стороны, сопротивлялось и боялось… Не знаю, что было бы, если Андрей был настойчивей… Не хочу об этом думать — нам хорошо и я уверена — Андрюша делает все правильно. Мне от этого только лучше — нужно еще привыкнуть к повороту в наших отношениях, приучить себя к мысли, что я женщина и мужчина меня любит. Поэтому встаю на защиту Калугина:

— Ты, что?

— Что?

Иду мимо в гостиную, бросая на ходу:

— Мы…, просто целовались.

— Ага, целовались они…

Сомова тоже идет вслед за мной:

— Всю ночь целовались, что ли?

Усаживаюсь на диван, возле зажженного торшера, закидываю ногу на ногу. Ну, да… Может быть, это, немножко странно для Аньки… Игорю было бы точно странно и непонятно... Просто Андрей очень заботливый и необыкновенный. И любит меня! Он совсем не похож на Гошу, он другой. На все Анькины инсинуации лишь задорно пожимаю плечами:

— Да, представь себе! Ну, разговаривали еще.

Сомова, уперев руки в бока, недоверчиво на меня смотрит, и я перехожу в контрнаступление:

— Ой, можно подумать, что вы с Наумычем…

Сомова тут же морщится, кривится и недовольно машет рукой:

— Так, все, хватит, я в душ.

Похоже, мой пример удачен и она действительно не слишком рвется в койку к старому ловеласу. Я и сама понимаю, что сравнивать Калугина с Егоровым, просто глупо…. Ну, не знаю я, почему мы вели себя с Андреем, как пионеры… Вернее про себя-то я понимаю, а про него могу лишь догадываться. Окликаю подругу:

— Ань!

Та оборачивается и смотрит на меня:

— Что?

— Знаешь, я такого раньше никогда не чувствовала.

И это правда! Чуть наклонив голову на бок, удивленно приподняв брови, смотрю на подругу — это действительно что-то необыкновенное и неописуемое. Любовь! Словно колокольчики внутри звенят. Сомова сразу загорается любопытством:

— Да?

Честно киваю и Анюта, хмыкая, возвращается назад, уперев руки в бока:

— Завидую.

Она садится рядом на диван, и я понимаю, что была права про них с Егоровым. Сочувственно хмурюсь:

— А у тебя что, все плохо?

Сомова на меня не глядит:

— Ну, нет, почему плохо… Все замечательно... Ну, просто когда это начинается…

Она мечтательно поднимает глаза к потолку.

— Это же так…

Пересаживаюсь к ней поближе и повисаю у нее на шее, выплескивая переполняющие меня эмоции:

— Анька … Анька-а-а-а… Ну, какая разница! Начинается… Главное, что жизнь продолжается!

Оказывается и мне можно стать счастливой! Я, женщина, и в этом, ага, нет никакой катастрофы! С довольным видом всплескиваю руками, и мы улыбаемся друг другу.

— Слушай Игорь. А можно я буду называть тебя теперь только Марго, а?

Почему-то меня это задевает. Мне не нравится, когда Сомова по поводу и без повода называет меня Гошей, Игорем, или еще как-то напоминает, что я бывший мужик… Раньше, да, даже сам настаивал. Но не теперь, когда мы с Андреем любим друг друга. Ну, не может один мужик любить другого мужика! Иногда мне кажется, что она делает это нарочно, чтобы задеть….

Но и вычеркивать Игоря, словно его никогда не существовало, я не хочу. Он часть меня, моей жизни…. Во мне поднимается дух противоречия, и я решительно обрываю Аньку:

— Нет!

— Почему?

Потому, что я не меньшая вредина, чем ты. Если тебе приспичило сейчас, когда Марго порхает счастливой бабочкой, пообщаться с Игорем, то я могу лягнуть в ответ — общайся на здоровье. Встаю с дивана и одергиваю на себе спортивный костюм:

— Я сказал нет и все!

Сомова тоже вскакивает обиженно:

— Ну, ты только что, сама говорила же, ну!

Так это тебе Марго говорила, а тебе вдруг приспичило потрендеть с Гошей.

— Так, Сомова, ты шла в душ, ну и иди в душ! Потому, что я тоже хочу. Я в отличие от некоторых алкоголиков утром бегаю, а не в баре сижу.

Вообще-то в душе я уже была и второй раз не полезу, но уж вредничать, так вредничать. Даже не смотрю на нее, хотя краем глаза и вижу ухмылку:

— Да, ладно.

Что-то у нее настроение подозрительно резко пошло вверх. Тут же наезжаю:

— Что, ладно?

Сомова продолжает усмехаться:

— Можно подумать, я не видела Калугина, там за углом, угу?

Может и видела. Только он прощался не с Игорем, а с Марго! Вот! Дух противоречия бродит во мне и не знает, как выбраться из всех этих Маргошей. Не знаю, как парировать Анькин выпад. Сунув руки в карманы спортивной куртки, лишь возмущенно хлопаю губами:

— Да это у тебя галлюцинации с бодуна!

— Ага, галлюцинации …Ха-ха-ха!

Да, настроение у нее явно улучшилось и я язвлю:

— Видела она…

— Ой, не могу!

Стервозная Сомова уходит в душ, а я остаюсь стоять, пялясь в потолок. Несмотря на все Анькины происки, ясно одно — Марго любит и любима, и про Игоря лучше не вспоминать. Ну, Анька... Как слон в посудной лавке. Это ж надо придумать — мужик с мужиком! Не хочу вспоминать о Гоше, по крайней мере, до тех пор, пока не решусь рассказать Андрею всю правду. Пусть здесь останется одна Марго. А на Сомовские выпады просто не буду реагировать. Махнув рукой, возвращаюсь к дивану:

— А, впрочем, называй, как хочешь!

Игорем, Марго или еще как. Сунув руки в карманы, плюхаюсь на диван:

— Мне уже все равно.

Задираю ноги вверх и упираю их в край столика. Угнездившись, почти лежу на спине и улыбаюсь во весь рот, вспоминая Андрея и наши поцелуи.

* * *

Поспать удается совсем чуть-чуть, но блаженное настроение никуда не исчезает, а утренний душ дает прилив бодрости и свежести. И вообще, хочется цвести и пахнуть. Облачившись в новый серый костюм, пиджак с юбкой, хорошо гармонирующий с моей любимой синей блузкой, я целых полчаса трачу, с помощью Анечки конечно, чтобы накраситься — мой сегодняшний радужный образ подчеркивает розовая блестящая помада на губах и легкие голубые тени на веках. Конечно, за три с половиной месяца женского существования, особенно за последнее время, я в этом деле тоже немного намастырилась, но сегодня хочу выглядеть на все сто. Все! Я уже опаздываю, времени устраивать причесоны нет совсем — пригладила волосы щеткой и на работу.

* * *

Приезжаю в редакцию в отличном настроении. Когда на этаже открываются двери лифта, сразу вижу Андрюшку возле секретарской стойки — он стоит, сунув руку в карман, и о чем-то разговаривает с Людмилой. Хочется подбежать и повиснуть у него на шее, но я сдерживаюсь — у нас есть тайна, о которой вовсе не обязательно трендеть налево и направо. Громко здороваюсь еще от лифта:

— Всем доброе утро!

Бодро подхожу поближе, и Андрей с улыбкой мне отвечает:

— Привет.

— Что, у нас сегодня летучка в коридоре?

Никак не могу убрать радость с лица и счастливо вздыхаю, глядя на любимого. Люся, между тем, сетует:

— Да нет, просто тут Андрей никак не может поверить, что нам его будет не хватать.

Так и подмывает успокоить ее «Он никуда не едет!» и я оглядываюсь на Калугина, который укоризненно сморит на нашу секретаршу. Прищурив глаз, подзуживаю:

— Ну, это он так на комплимент нарывается!

Андрей смеется:

— Вот уж чем никогда не занимался, так это…

Людмила опять влезает с причитаниями:

— А Андрюш, вы только обязательно, как долетите, так отпишитесь!

Калугин утвердительно мотает головой и выговаривает:

— Хо-ро-шо.

Долго ждать, Люсенька! Я тебе быстрее отпишу, когда буду в отпуске. Пресекаю дальнейшие стенания по Испании и пытаюсь переключить секретаршу на рабочие рельсы:

— Люсь, а что у нас сегодня с почтой?

Она понимает мой вопрос буквально:

— А у нас сегодня два факса и одно заказное.

— Давай, неси.

Кивнув, направляюсь дальше. Андрей идет рядом:

— Ты, как?

С улыбкой бросаю на него взгляд:

— Нормально, кофе напилась.

— Да я тоже в себя две чашки влил.

Он трогает меня за локоть, и мы останавливаемся.

— Марго.

Когда личная проблема позади, деловые заботы пытаются занять свое привычное место в голове. Может и мне бы хотелось сейчас поговорить о любви, но здесь явно не то место.

— Что?

Калугин задумчиво поглаживает свой подбородок и глядит куда-то в сторону. Потом решительно вздыхает:

— Я обязательно сегодня поговорю с Наташей.

Мысли о работе сразу вылетают из головы. Сегодня! Испытующе смотрю на него:

— Ты, готов?

Андрей сначала отводит глаза, потом, встряхнув плечами, снова смотрит на меня — с улыбкой и полный решимости:

— Как пионер!

Конечно, ему будет не просто. Егорова еще та штучка — и истерику может закатить, и пригрозить — мы это уже проходили. Вглядываюсь в дорогое мне лицо — оно такое красивое и мужественное. Конечно, он поговорит и уже завтра надо быть готовой к ответной реакции. Сочувственно вздыхаю:

— Будет буря.

Калугин молодцевато вскидывает голову вверх:

— А мне что буря, что цунами, уже все равно!

Здорово конечно, но воспоминание, как пиявка все это время легко манипулировала им, заставляет меня улыбнуться и отвести глаза:

— Ну…

Брови Калугина ползут вверх:

— Так, ты сейчас мне не веришь?

Верю, верю… Хочу его успокоить и вселить боевой дух, но к нам уже подскакивает Людмила с кипой бумажек:

— Маргарита Александровна вот держите.

Она протягивает их мне.

— И еще два письма я скинула на электронку.

Ну и прекрасно. Жизнь течет, жизнь продолжается! Все, рано или поздно утрясется.

— Спасибо, Людочка.

Секретарша тут же убегает, и я вновь смотрю сияющими глазами на Калугина. Совершенно не хочу на него по-бабски давить. Да и не умею.

— Андрюш, ну, я же тебе говорю — как ты сделаешь, так и будет.

С улыбкой подмигиваю ему, и отправляюсь к себе.

* * *

Но не дохожу. У окна, в том углу, где ютятся Кривошеин с Любимовой, вижу ухохатывающуюся парочку, Антона с Валиком, и ноги сами заворачивают меня к ним. Я сегодня добрая, даже к таким оболтусам и засранцам. Бодро подбегаю и кладу руку на плечо Кривошеину:

— Привет работникам гламурного цеха!

Они оборачиваются: Антон удивленно улыбается, а Валик настороженно здоровается:

— Доброе утро.

А-а-а, испугались… Смотрю на них, практически сверху вниз, приподняв подбородок… С сияющей блаженством физиономией… А потом разворачиваюсь и молча ухожу. Ломайте теперь голову, зачем подходила!

* * *

В середине дня творческий энтузиазм от эйфории и любовных фантазий дает плоды, и я отправляюсь к Егорову — пора обсудить наброски по новому номеру. Вообще-то можно было бы и потом — до граничных сроков времени предостаточно. Но у меня родилась отличная тема и очень хочется получить одобрение. Наумыч, видимо, куда-то собирается свалить, даже портфель на стол выставил, да я не вовремя. Ну, ничего, постараюсь быстренько. Пробежавшись по разделам, смотрю на реакцию начальника, но Егоров лишь задумчиво теребит верхнюю губу и молчит. Но надежды не теряю:

— Так, теперь, что касается обложки.

У меня по этому поводу целый ворох идей. Они роятся, бурлят и мечутся… Как мой взгляд, как мои мысли, как мои руки, от возбуждения выписывающие в воздухе карусель:

— Мне кажется, что там должен быть медийный спортсмен, желательно олимпиец.

Пытаюсь заглянуть Егорову в лицо, понять его реакцию, но тот, сдвинув брови и опустив уголки губ вниз, лишь кивает, глядя в пространство:

— Угу.

— А внизу крупно надпись «Мужчины, которые нас вдохновляют».

Я не спорю — конечно, это навеяно Калугиным. Может быть, даже ночным и полуголым. Смотрю на реакцию шефа, но ее нет. Пытаюсь смягчить:

— Ну или типа того…

Чего-то шефу не нравится и он сомневается:

— Не, в лоб?

— А чего выпендриваться? Иногда и в лоб полезно!

Наумыч поднимает глаза к потолку и неуверенно тянет:

— Я не знаю.

Морщась, он протискивается вдоль окна, чтобы обойти меня сзади и встать с другой стороны.

— Как-то… Все это как-то понимаешь… Не в нашем стиле. Все-таки юбилейный номер, хочется как-то удивить.

Тоже мне юбилейный, стопятидесятый… Вот сотый был действительно юбилейный. Мне хочется настоять на своем, и я начинаю ерничать. Широко раскрыв рот, тяну:

— А-а-а…

Всплеснув руками, усаживаюсь на край стола:

— Ну, давайте, Деда Мороза голого шлепнем на обложке, вот все удивятся.

Егоров возмущенно пролезает мимо меня к своему креслу:

— Слушай, ты не передергивай, знаешь. Ты прекрасно понимаешь, о чем я тебе говорю.

Нет, не понимаю и продолжаю давить:

— Борис Наумыч.

Слезаю со стола, с проникновенным видом встаю у него за спиной и зужу в ухо:

— Вот, вы сколько раз мне уже доверялись, а?

Егоров поднимает глаза к потолку и лишь разводит руками:

— Не..., ну-у-у.

Честно говоря, не так уж и много, но, все-таки, пара раз за мной победа была полной. Тычу в шефа пальцем, чуть ли не в нос, повышая голос:

— И еще ни разу не пожалели!

Главное напор и темп. Наумыч начинает поддаваться:

— Ну, я не знаю, направление, которое ты предлагаешь, оно несколько нелогично вот для нашего издания.

Егоров складывает ручки на пузе, и закатывает глаза. Продолжаю давить:

— А на мой взгляд, очень даже логично!

А что? После ведьм и женских прокладок, самое время написать про нормальных мужиков! Кстати, у меня есть еще один аргумент. Мне кажется, неотразимый… Снова усаживаюсь на угол стола и, не переставая тыкать пальцем в Егорова, добавляю:

— Между прочим, Ане эта концепция очень даже понравилась.

Может, конечно, получилось неуклюже, слишком по-женски, ну уж извините — побочный эффект. Егоров это замечает:

— Стоп, причем тут Аня?

Тут-то я его и ловлю. Делаю изумленное лицо и, сцепив пальцы рук, картинно кладу их на колени.

— А вам разве безразлично ее мнение?

— Ты знаешь, давай не будем смешивать личное, с профессиональным!

Егоров возмущенно разворачивается ко мне спиной:

— Я не смешиваю… Я просто, в данный момент, ссылаюсь на Аню, как на человека достаточно творческого и профессионального!

Понимаю, что звучит неубедительно, и огорченно протягиваю в сторону начальника руки:

— Просто, извините, у меня уже закончились аргументы!

Маятник сомнений Егорова теперь движется в другую сторону, и он опять поворачивается ко мне лицом:

— Не, ну, ладно, ну, действительно… Что-то вот в этом есть…. Стоит подумать.

Все с большей надеждой взираю на него — кажется, перелом произошел, но меня смущают нахмуренные брови. Егоров вдруг добавляет:

— А название такое «Мужчины, за которыми хочется идти», а?

Мои глаза от радости распахиваются еще шире. Кажется, он на себя примерил эту фразу, и именно она заставила посмотреть на мою идею другими глазами. Не могу удержаться:

— Во-о-от!… И Ане так показалось!

Но, видимо, переборщила, надо было язык вовремя прикусить. Егоров, раздвинув полы пиджака, с грозным видом, цепляется пальцами за пояс:

— Слушай, знаешь что…

Но тут, слава богу, трезвонит его мобильник, и гроза проносится мимо. Наумыч быстро хватает телефон и смотрит, кто звонит, потом бросает быстрый взгляд на меня. С хитрой ухмылкой опускаю руки вниз — все понятно. Егоров смущенно отворачивается к окну и прикладывает трубку к уху. Потом перекладывает в другую руку и переносит к другому уху:

— Алле… Да я вот сейчас это…, говорил о тебе только что…

Сложив руки на груди с ухмылкой наблюдаю, что творит с серьезным человеком любовь.... Этот разговор надолго. Подхватив бумажки, беззвучно исчезаю — будем считать, что «добро» я получила.

* * *

По пути заглядываю в кабинет Андрея, но его нет на месте. У меня все время зудит под коркой в мозгах вопрос — встретимся мы сегодня после работы или нет? Я понимаю, он хотел еще успеть поговорить с пиявкой, но потом?

Стоять у Калугина под дверью, у всех на виду, было бы странно, и я перемещаюсь к кухне и там болтаюсь у входа с обзором на Люсину стойку — отсюда удобней наблюдать за холлом и кабинетами. Неожиданно за спиной раздается голос Андрея, видимо он зашел с другой стороны:

— А-а-а…Марго.

Ну, наконец-то! Разворачиваюсь и с надеждой смотрю на него.

— Извини, не помешал?

Сразу становится легче. Приваливаюсь спиной к двери и убираю руки за спину. Господи, чему ты мог помешать, Андрюш?

— В смысле?

— Что-то мне показалось, что ты стоишь, размышляешь о какой-то глобальной проблеме.

Конечно, глобальной — будет у нас сегодня свидание или нет? Вдруг утро вечера мудренее и ты передумал? Спросить напрямую боязно и я, с улыбкой, захожу издалека:

— Ну, даже очень о глобальной... Думаю чайку себе заварить или кофейку хлопнуть…. Не поможешь определиться с выбором?

Калугин смотрит с улыбкой куда-то в бок, а потом на меня:

— Ну-у, я бы отдал предпочтение кофе… А по чайку выступил бы вечером!

Обхватив себя руками за плечи, чуть киваю и вопросительно поднимаю вверх брови:

— Вечером?

Мне кажется, мой намек прозрачней некуда. Мои руки нервно сползают вниз… А потом опять дергаются к лицу, смахивая пальцем щекочущие волосы, то с одной щеки, то с другой… Калугин засовывает руки в карманы и опускает глаза:

— Ну, да, вечером.

Он отворачивается, шлепая ладонью по косяку:

— Я… Я подумал, может быть нам сходить куда-нибудь вечером? Посидеть.

Наконец-то! Новый решительный взмах и шлепок:

— Поговорить, что ли….

Меня это «поговорить» немного напрягает, и я настороженно смотрю на него. Что-то изменилось?

— О чем?

Андрей напряжен и слишком серьезен:

— А ты считаешь, что не о чем?

Его слова пугают меня еще сильней, и я отворачиваюсь, не зная, что сказать и не понимая его озабоченности. О чем он хочет говорить? Разве с сегодняшней ночи, когда мы говорили и говорили о любви, что-то переменилось?

— Ну, так как насчет предложения?

Может он встречался с Наташей, и она убедила его не расставаться? Может он все-таки решил уехать с ней в Испанию? Может быть, из-за этих сомнений он и был ночью странно сдержан и даже не пытался «перейти грань»? Отвожу глаза и вздыхаю, пытаясь прощупать почву:

— Ну, я в принципе не против, боюсь, что против будет Наташа.

Снова смотрим друг другу в глаза, Андрей, поморщившись, усмехается и качает отрицательно головой:

— Ты знаешь, я тебе честно скажу — мне абсолютно все равно.

У меня словно камень с души падает, все мои страхи отступают и кажутся смешными. Чего я выдумываю — конечно, он справится со всеми трудностями. Смотрю на него и все больше убеждаюсь, какая же я дура со всеми своими подозрениями. Андрей же сказал, что любит меня! Все, надо забыть про пиявку и не ревновать, каждые пять минут. Это он раньше думал, что ее любит, а теперь понял, что ошибался. Чего я психую-то? Невозможно жить с нелюбимой женщиной, зная, что где-то рядом любимая! Это же чушь, дикость! Тянусь губами к его губам и целую. Теперь он мой и только мой...

Чуть отступив назад, хочу пройти мимо, но Андрюшка хватает меня за плечи, обеими руками, останавливает и разворачивает к себе. А потом крепко и сладко целует… Да, вот, так! Когда он меня отпускает, я, облизнувшись как кошка, и чуть ли не мурлыча, иду к себе. Теперь остаток дня можно помечтать, сидя в кресле. Или немножко поработать… "Мужчина, за которым хочется идти".

Где-то, через час, Андрей заглядывает ко мне в кабинет, заглядывает сообщить, что заказал столик в «Sorrento» на Крымском Валу, на 20.00. Отлично — значит, смоюсь с работы пораньше — нужно же, подготовиться!

* * *

Вечером собираюсь на свидание. На свидание! За три с лишним часа, которые выкроила, улизнув с работы, успела все — и в салон заглянуть и в косметологический кабинет, и туфли купить новые. Аньки нет, где-то шляется с Борюсиком, так что, все приходится делать самой — и наряжаться и красоту наводить. Волосы, после душа, еще до конца не высохли — расхаживаю по пустой квартире в одном красном халате — из всех шкафов собираю с мира по нитке — где-то платье, где-то бижутерию, где-то белье. В спальне раскладываю на кровати весь праздничный гардероб — вешалки, вешалки, вешалки… черное платье, красное, полосатое… Прикладываю к себе полосатое — в нем я уже ходила в ресторан с Калугиным. Смотрюсь в зеркале через открытую дверь в ванную, потом подхожу поближе. Нет, не нравится. Во-первых, он меня в нем уже видел, а во-вторых, хочется чего-нибудь необыкновенного, чтобы уж сразить наповал. Возвращаюсь в спальню, и кидаю это платье поверх черного и красного. Уперев одну руку в бок, другой задумчиво тереблю подбородок. Вот так всегда — тряпок полно, а одеть нечего... И вдруг вспоминаю — есть же еще шкаф в прихожей! Я туда повесила пару совершенно ненадеванных платьев — это когда Егоров выделил одежные на ресторан с Верховцевым, а потом премию по поводу возвращения Андрея. Мы с Анютой отоварились тогда на славу!

У меня даже глаза вспыхивают от предвкушения и я, пританцовывая, спешу туда. Извлекаю из недр шкафа белое платье и еще одно черное, но черное тут же вешаю обратно — хочу сиять, а не грустить. Прижав платье к себе, вприпрыжку скачу обратно в спальню — сегодня я не могу ходить спокойно, только скакать и танцевать! Подойдя к дверям ванной, прикладываю платье к себе и смотрюсь в большое зеркало. Ну, что, вполне…

Повесив платье на дверцу шкафа, приступаю к следующему этапу — во-первых, нужно подобрать белье. И сегодня никаких колготок, только красивые чулки. А во-вторых, решить какой будет макияж.

* * *

К половине восьмого я уже практически готова. Последние штрихи — блеском по розовой помаде на губах, еще один взгляд в зеркало в ванной на четко прорисованные контуры бровей и я выпархиваю назад в спальню — бежевые туфли на тонком каблуке, впечатляющее белое платье с рукавами фонариками… Талию подчеркивает серебристый широкий пояс, а шею — бусы под крупный жемчуг. Очаровашка! Уперев руки в бедра, еще раз смотрюсь в зеркало, в полный рост. Поворачиваюсь то одним боком, то другим. И остаюсь довольна — хороша! Ей-богу, хороша.

— Думаю, Мерлин Монро отдыхает.

Передразниваю ее:

— Ту пупи ду пу-у-у…

И, пританцовывая, отправляюсь выбирать сумку — это оказывается тоже целая наука, а времени в обрез.

* * *

Вызванное такси привозит меня в ресторан с небольшим опозданием. Черт, Андрей наверняка уже весь истосковался за столиком в одиночестве и наверно ругает меня в хвост и в гриву. Но, надеюсь, увидев мои старания, простит. Вцепившись обеими руками в черную сумочку на тонком ремешке, прекрасно контрастирующую с платьем, захожу в зал. Тут же появляется метрдотель и приветствует меня:

— Добрый вечер.

— Добрый. У нас заказан столик.

— Фамилия.

Называю свою:

— Реброва.

Метрдотель раскрывает обложку папки и ведет пальцем по списку сверху вниз. А почему собственно Реброва? Андрей же заказывал. Заглядываю в книжку суровому работнику ножа и вилки и добавляю:

— Или Калугин.

Распорядитель тут же расцветает улыбкой, захлопывает свой талмуд и вытягивает руку в сторону полутемного зала:

— Вот здесь, у окна.

— Спасибо.

Интересно, Андрей уже здесь? Я торопливо иду вперед под цокот каблучков. Меня провожают к свободному столику с двумя диванчиками, заваленными подушками и я протискиваюсь за один из них, придерживая широкий подол платья. Усевшись, поправляю упавший локон волос за ухо. Метрдотель — официант в одном флаконе, предлагает:

— Аперитив?

Поднимаю на него с улыбкой глаза:

— А, давайте!

— Секунду.

Ничего страшного, подожду. Разговор Калугина с Егоровой может и затянуться. Служащий уходит, и я перекладываю сумку на колени, чтобы достать телефон. Если Андрей будет задерживаться, звонок может раздаться в любую минуту. А может он уже и звонил, да я не услышала. Или SMS прислал. Откладываю сумочку в сторону и открываю крышку телефона — увы, ничего. Положив ногу на ногу, сама начинаю нажимать кнопки, но в трубке только «абонент недоступен». Может в пути? Официант приносит большой бокал с красной жидкостью и трубочкой, и я благодарно киваю:

— Спасибо.

Как раз, вовремя — буду снимать стресс. Не хочется думать, что что-то случилось — Андрей обещал, что истерики Егоровой его не остановят! Главное не психовать и не накручивать себя… Играет негромкая музыка, кто-то поет. Официант уходит, я откладываю телефон в сторону и оглядываюсь в сторону входа — вдруг, вот прямо сейчас, он на подходе? Смотрю на часы на руке — двадцать тридцать. Потом придвигаю к себе бокал и начинаю пробовать, что там за аперитив. И снова оглядываюсь на вход, помешивая жидкость — ну, что ж, мой принц будет сам виноват, если я напьюсь. Придется ему меня тащить домой на руках или на коркушках.

* * *

Время идет, а Калугина все нет. Уже два коктейля выдула и успела в туалет сбегать. Крутить головой, поглядывая на вход, уже устала — теперь сижу в пол оборота, сдвинув колени вбок, в проход. Третий бокал с чуть тронутым содержимым отставляю в сторону. Что ж такое могло случиться? Внутри нарастает псих и нервная дрожь. Андрей передумал? Егорова убедила его не расставаться? Она подключила родителей, и они втроем его утюжат?

Официант, проходя мимо, подхватывает недопитый бокал и уносит. Мои руки безвольно лежат на столе, так и тянет снова взглянуть на циферблат… Хотя наверняка не прошло и трех минут с последнего раза. Не выдерживаю, приподнимаю руку, вроде как, поправляя часы, и кидаю осторожный взгляд на стрелки. Двадцать один тридцать.

Из груди вырывается невольный вздох, и я нервно веду головой из стороны в сторону — мне душно и внутри тоскливо. Гоню прочь поганые мысли, но они, все настойчивее, стучаться в мой мозг.

— Капец. Ну, позвонить то хоть можно!

Просто сказать — извини, я опаздываю… Или я не приду, прости.

Голос официанта отвлекает меня.

— Извините?

Сажусь прямо, убирая ноги от прохода, поднимаю голову и смотрю непонимающе на служащего. Я вся напряжена — обе руки, как плети, лежат на столе, чуть растопырив пальцы, а изнутри поднимается страх — вдруг..., вдруг он принес какое-то известие…, плохое известие…. Нервно вздохнув, спрашиваю:

— Что?

— Что-нибудь, еще?

Паника утихает и дыхание выравнивается:

— А-а-а…

Я уже полтора часа тут сижу. Может, хватит? Но уходить не решаюсь… Подожду еще немного… Зависаю на секунду, а потом вычерчиваю пальцем фигуру в воздухе:

— Вот это, что у нас сейчас было?

— Голубая лагуна.

Нет, эта лагуна плохо пошла. Я ее совсем чуть-чуть выпила. Замешкавшись, переспрашиваю:

— А перед этим?

— Дайкири.

— Вот точно, давайте его повторим.

Официант уходит, и я снова сдвигаю сжатые коленки вбок, усаживаясь в пол оборота — так виднее вход в зал. В очередной раз, нервно вздыхаю и хватаю мобильник со стола. На дисплее, увы, никаких новых сообщений — ни SMS, ни пропущенных звонков. Сигнал пять делений. Откладываю телефон обратно и уныло бормочу вбок:

— Со связью все в порядке.

Чья-то рука ставит со стуком прямо передо мной бокал с красной жидкостью. Вздрогнув от неожиданности, поднимаю вверх глаза. Это всего лишь официант.

— Спасибо.

С безнадегой смотрю на бокал, а потом тянусь к нему. Резкий звук зуммера бьет по нервам. На дисплее номер Андрея, наконец-то! Тут же хватаю мобильник со стола:

— Ну, слава богу! Не прошло и двух суток.

Открываю крышку и прикладываю трубку к уху:

— Алло.

— А-а-а…. Марго, это я.

Интересно, первый вариант или второй? Скорее второй — опаздывать уже поздно.

Стараюсь говорить весело:

— Да, я уж поняла, что не Уинстон Черчиль. Ты в пробке?

— Марго, слушай, здесь все гораздо хуже. Я не смогу сейчас прийти.

Та-а-ак… Кажется, меня развели как лохушку. Может он вообще не собирался приходить? Интересно, он не может сейчас или не может вообще? Вот и продинамили тебя Маргарита Александровна, первый так сказать опыт… Ай, да Калугин!

— Ты шутишь?

— Марго, я серьезно, возникли кое-какие проблемы.

Господи, опять у него проблемы. То надо срочно Наташу выкупать в ванне, то накормить ее фирменным рисом. Что, на этот раз? Нервно поглаживая пальцами основание бокала, пытаюсь ехидничать:

— Дай, попробую, угадать… Егорова расцарапала тебе лицо?

— Слушай, Марго, мне не до шуток.

Действительно, голос у него напряжен, и его тревога передается мне. Пытаюсь проглотить обиду и быть серьезной:

— Да, что случилось — то?

— Я тебя прошу, давай не по телефону. Я завтра тебе все объясню, хорошо?

Почему завтра? Что происходит? И вдруг до меня доходит, почему он не придет и почему только завтра… Сердце ухает вниз, вызывая приступ дурноты... Значит, сегодня он останется у нее. Поставив локоть на стол, еще хватает сил держать телефон у уха. Другая рука елозит по столу, ища себе занятие, а потом тянется к лицу, теребить волосы и убирать их за ухо. Наконец, замерзшие губы произносят:

— Так что…, все-таки…, вы летите?

Обречено жду «Да!», но Андрей повышает голос:

— Марго, завтра, все завтра! Хорошо?

Ни да, ни нет, как всегда. Я же до утра сдохну, вся изведусь. Мне нужен хотя бы намек! Положив ногу на ногу, сижу, вцепившись пальцами в диванчик под собой, вцепившись до боли. Если бы что-то случилось с Алисой, Андрей бы сказал. Значит, Егорова что-то учудила.

— Хорошо, хорошо... Ты только одно скажи, ты поговорил с Наташей?

Через паузу в трубке раздается:

— Почти.

Капец. Да что ж, такое-то! Как можно поговорить «почти»?

— Андрей, что значит, «почти»?

— Слушай, Марго, ты пойми, я не могу сейчас разговаривать. Тут такая ситуация!

Псих рвется из меня, но я сдерживаюсь. Похоже, из Калугина сейчас все равно ничего не вытянуть. Будем решать проблемы по мере возникновения. И еще, очевидно, что он не приедет в ресторан.

— Ладно, Андрюш, не рвись.

— Что?

— Не рвись, говорю, я тебя услышала… ОК, завтра поговорим. С тобой, точно, все в порядке?

— Точно! Извини, я больше не могу разговаривать.

— Ладно, все, завтра увидимся. Все, пока.

В трубке звучат короткие гудки, и я захлопываю крышку телефона. Ничего не понятно. И рассказывать, что происходит, он мне не хочет. То ли разрулить пытается, какую-то проблему, то ли подготовиться к завтрашним объяснениям со мной. Одно очевидно — какой бы нарядной я не была, здесь мне делать нечего. Останавливаю идущего мимо сотрудника:

— Официант, я хотела бы рассчитаться.

Тот стоит, чуть наклонившись вперед, и чего-то ждет. Мог бы и счет принести. Под его оком лезу в лежащую рядом сумку в поисках кошелька. Расстроенная и растерянная, поднимаю глаза на официанта и, тряхнув гривою, виновато хихикаю:

— Интересно, я деньги взяла? Хе-хе...

Когда платила за такси, даже не посмотрела, сколько осталось. Было бы круто в довершение вечера оказаться где-нибудь в милиции, в обезьяннике.

* * *

Спустя полчаса такси привозит меня домой. Настроение паршивое — на хрена спрашивается я все это напялила, дура стоеросовая… Платье, чулки, бусы…, голову мыла, причесывалась... Все бабу из себя корчу. А эта стерва хвостом вильнула и все — Калугина, как языком слизнуло. Уже на этаже, когда подхожу к квартире, дверь вдруг распахивается, чуть не ударяя меня, и на пороге возникает Егоров в своем пенсионерском плаще. Капец, домой нормально не попадешь — и тут пришибут. Они с Анькой хором голосят:

— Ой, извини.

— Осторожно!

Останавливаюсь в дверях. Мне сейчас только гостей не хватает… Могу ведь и обматерить под горячую руку. Наумыч как-то по-особенному смотрит на меня:

— Привет, Марго.

Бурчу под нос:

— Давно не виделись.

Стою, жду, когда мне дадут пройти, а Егоров оглядывается на Сомову:

— Ну, я пойду, а?

Анюта машет рукой:

— Да, конечно.

Наумыч продолжает таращиться, а потом не может удержаться от комплимента:

— Марго, а какая ты сегодня красивая.

Вздохнув, протискиваюсь между парочкой, таща с собой, зажатую в руке сумку с курткой:

— Красивая как корова сивая.

Хотя, конечно, сивыми бывают кобылы, а не коровы. Ну, а я наверно все вместе — мутант, сивая корова. Молча, иду к кухне и на углу встаю, привалившись к стенке и сложив руки на груди. До меня доносится невнятный шепот:

— Чего это с ней?

— Да я не знаю, давай до завтра.

Оглядываюсь, в ожидании, когда Ромео свалит. Егоров тянет губы, пытается чмокнуть Сомову в губы. Закатив глаза к потолку, отворачиваюсь от такого зрелища и слышу:

— Пока.

— Пока

Наконец, слышится стук двери и щелканье замка. Продолжаю молча бурлить внутри — мне нужно выплеснуться, выговориться, а говорить то не о чем. Никакой информации. Анюта подходит ко мне, вздыхает и начинает нести какую-то муть:

— Представляешь, эти уроды так составили контракт, что вообще не подкопаться.

Господи, причем тут твой гребаный контракт?! Беззвучно шевелю губами, ругаясь, "вот, дура", а Сомова повторяет:

— Вообще, не подкопаться.

Очень хочется заорать, выматериться, но сдерживаюсь и, сжав зубы, бросаю в пространство:

— Ань, дай мне стереть эту боевую раскраску.

Анюта пытается заглянуть мне в лицо:

— Эй…, с тобой что-то случилось, что ли?

А то не видно! Шушукалась же об этом со своим Ромео. Продолжаю цедить по слову:

— Нет, со мной ничего не случилось.

— Ну, ты встречалась с Андреем?

Раздражение, наконец, прорывается — не выдерживаю, поворачиваю к ней голову и рявкаю:

— Нет, не встречалась!

Сомова ошалело на меня смотрит, и я отрываюсь от стены, собираясь уйти к себе:

— Есть еще вопросы?

Нет? И прекрасно! Стуча каблуками, шлепаю в спальню, а затем в ванную. Все смыть! Все снять! Хватит! Наигралась! Мэрилин Монро недоделанная.

* * *

После душа всю эту кучу бабского барахла с платьем, чулками, бусами и бельем засовываю поглубже в шкаф…. Потом, на досуге, выкину. Сомова уже сгорает от любопытства и, перегородив вход в ванную, наблюдает за моими метаниями по спальне:

— Так почему вы не встретились-то?

— Потому, что… Он не может, у него ситуация... Объяснит все завтра!

Переспит в очередной раз и объяснит. Бэ-э-э… Ме-е-е… Натянув синие футбольные труселя и такую же майку, засовываю ноги в шлепки и мимо Аньки протискиваюсь внутрь ванной комнаты. Прямо к зеркалу. Злость и разочарование переполняют меня. Кому я поверила?

— На хрена я вообще напялил на себя все это гейское шмотье!

Сомова удрученно хмыкает:

— Ну а что, он ничего не объяснил?

Я же уже сказала… Сказал.

— Нет, ничего!

— Что, вообще?

Я ужу не могу и ору:

— Вообще!

Беру с полочки и тут же швыряю назад со стуком щетку для волос, и разворачиваюсь к Анюте:

— Позвонил и сказал, что не может разговаривать!

Меня мотает по помещению, и я иду к Аньке. Та усмехается, качая головой:

— Угу… Ты знаешь, ты наверно была права!

Права? Когда? Останавливаюсь перед ней:

— В чем?

Сомова вскидывает руки вверх, в стороны:

— В том, что все мужики эгоистичные козлы.

Во мне тут же возникает желание говорить наперекор. Это мой Андрей и только я могу его ругать! И вообще… На Ромео своего посмотри. Да Калугин в тысячу раз лучше любого в нашей редакции! Мне не нравятся такие нападки, и я Сомову обрываю:

— Андрей не такой!

Иду обратно к зеркалу. Эта пиявка что-то наверняка подстроила, какую-то пакость. Вот и вся причина. Сомова ржет мне в спину:

— Ну, вот, ха-ха!

— Что, вот?

— Типичные слова влюбленной бабы.

Вижу в зеркало, как Анька, выпятив губу, корчит рожу. Вздохнув, опускаю голову вниз. Типичные, не типичные… Причем тут влюбленная баба? Просто эту семейку на кривой кобыле не объедешь. Младшенькая так зубами вцепилась, что с первого раза не отдерешь. Опустив голову, шумно вбираю воздух и говорю в зеркало:

— Слушай, Сомова, это ты Борюсику своему про козлов расскажешь, ладно?

Анька недовольно елозит на месте и перестает усмехаться.

— Ой, а Наумыч то здесь причем?

А он у нас что, не мужик? Обернувшись, почти выкрикиваю:

— А Калугин здесь причем?

Меня и так всю колотит от всяких догадок, а тут еще она. Иду назад в спальню, но возле Сомовой останавливаюсь и почти в истерике, чуть не плачу:

— Может у него что-то случилось?!

И кидаюсь в гостиную — подальше, прочь, довела блин…. Сзади слышится шарканье тапок Анюты:

— Марго, ты прости меня, я не хотела тебя обидеть.

* * *

Пока я хандрю, сидя на диване, Анюта колдует и шуршит на кухне. Хотя я, наверно, голодней ее, но мне сейчас кусок в горло точно не полезет, и я даже не пытаюсь узнать — собирается Сомова меня кормить или нет. Уже минут через десять она приносит поднос с сушами, роллами и прочими вкусностями и ставит его на стол. Мои размышления результата не дают — таинственность Калугина заставляет предположить самые невероятные причины странного поведения — от ужасно страшных, до абсолютно глупых.

— Хотя, ты знаешь, Ань…. В чем-то ты была, наверно, права.

— В чем?

Что все мужики козлы. И Калугин тоже! Расслабленно сижу, опустив безвольно руки между раздвинутыми коленями... А внутри-то, все равно муторно и нервно.

— Ну, мог бы, хотя бы, объяснить... Ну, хотя бы, намекнуть.

Возмущенно взмахиваю руками, а потом они опять падают вниз без сил.

— А то все завтра, да завтра...

Анюта, обойдя вокруг стола, усаживается в кресло рядом и вздыхает, пытаясь меня подбодрить:

— Ну, правда, ну, мало ли… Может действительно что-то случилось? Чего ты накручиваешь себя на ровном месте?

Сцепив пальцы в замок и вперив взгляд в пустоту, молчу. Сама понимаю, что Егорова что-то учудила, только что? Пригрозила? Избила? Изнасиловала? Киваю:

— Да случилось, однозначно случилось.

Анюта ставит поднос себе на колени и крутит в руках длинную вилку с двумя зубцами. Ну, пусть похряпает, я как-нибудь, потом... В который раз пытаюсь найти логику:

— Если говорит про завтра, то, скорее всего, они никуда не летят?

Или летят? Анюта пожимает плечами:

— Послушай, если Калугин тебе обещал объясниться, то он обязательно объяснится.

Да это и ежу понятно. Но чего мне ждать-то? Они остаются или уезжают? Сходятся или разбегаются?

— Тем более, до завтра осталось всего ничего — только закрыть глаза и открыть.

Капец! Скептически смотрю на нее:

— Это тебе закрыть глаза и открыть, а мне лежи и мучайся!

Анька укоризненно обрывает меня:

— Марго!

А потом начинает уминать свои роллы. Пожалуй, своим психозом, я не только себя изведу, но и ее.

— Так, ладно, все, заморозили тему…

Помолчав, бросаю взгляд на Сомову:

— Что, у тебя?

Эта тема Анюте более интересна и она, оживившись, махает вилкой:

— А у меня все весело.

По виду не скажешь.

— В смысле?

Сомова утыкается в тарелку:

— Ну, в общем, я решила абстрагироваться.

Заинтересованно вздергиваю вверх подбородок. Такое замечательное слово мне сегодня нужно как никогда.

— То, есть?

— Ну, если не можешь изменить ситуацию, надо изменить свое отношение к ней.

Угу. Понятно. Только непонятно, что мне менять, если Калугин молчит как партизан. Продолжаю пристально следить за Сомовой:

— То есть, типа ты решила забить?

— Ну, типа того.

Анька вдруг морщится:

— В общем, я решила аннулировать отношения с Маратом. Пусть тянет свое радио из болота сам. Надоело!

Надо же, я думала она их и так давным-давно аннулировала. Ну, как только стала встречаться с Наумычем…. А вот, поди ж ты, оказывается еще и с Маратом успевает мутить. Чужая душа потемки. Мои мысли снова перескакивают на Андрея:

— Да уж. Вот надо было мне Калугу с самого начала аннулировать!

Сомова хмыкает, косится на меня и недовольно повышает голос:

— Это называется заморозили тему, да?

Но меня уже несет, заталкиваемые внутрь сомнения прорываются и я, отмахнувшись от Анькиного скепсиса, взрываюсь новым негодованием:

— Блин, я знаю, я уверена, что Егорова там устроила ему истерику, она это умеет!… Упала на пол, вырвала себе пару волос!

— Ну, так, тем более, проблема яйца выеденного не стоит. Не будет же она неделями кататься по полу и рвать на себе волосы.

Еще как может. Само уговоры меня не успокаивают:

— Блин, ну это же можно было объяснить по телефону, ну?! Он что, думает я не пойму?

Сомова вдруг громко заявляет:

— Ха! Дорогая моя, мне кажется, ты уже забыла, когда была Гошей. Да?

Кровь бросается мне в лицо. Это она про что? Дескать, подзабыла, что ты на самом деле мужик? Да, я забыла! Специально. Любить Андрея может только женщина! У меня даже челюсть падает вниз от такого наезда, а глаза лезут на лоб:

— А…, причем здесь это-то?

— А, притом! Вспомни, сколько ты баб продинамил, а? Ты даже не звонил им вообще ни одной!

Я все никак не пойму чего она от меня хочет. Вспомнить, что я Гоша и не страдать от бабской любви? Или сидеть и перебирать, вместе с ней, сколько баб у меня побывало в постели? Ну, спасибо, дорогая! Низкий тебе поклон. Сжав зубы, смеюсь, и, вскинув голову, с усмешкой отворачиваюсь. Сомова продолжает буянить:

— Сидели там неделями, плакали в кулачок, слезки собирали…

Анька начинает демонстрировать, как девицы собирали щепотками свои слезы, но то, что она наезжает не только на меня, но и на Андрея, заставляет неодобрительно покачать головой:

— Сравнила, ты.

— Что, сравнила я?

Во-первых, никто никаких слезок не собирал. Все с самого начала по чесноку. Мы и потом, не с одной пересекались и оставляли друг о друге самое прекрасное впечатление. Это только Карина оказалась злобной дурой — навыдумывала, черт чего, теперь не расхлебаешь. Во-вторых, Калугин на Реброва похож так же, как монах на плейбоя. А в-третьих, Марго никогда никаких баб не динамила. Ну, может только один разок, да и тот не считается. Они ее, вообще, интересуют только с эстетической точки зрения. Все инсинуации, пожалуйста, не в мой адрес!

Так что, на Анютин вопрос, закатываю глаза к потолку:

— Гошу с Калугой!

— Хо-хо...

Неожиданно наш спор прерывает звонок во входную дверь. Мы замираем и смотрим друг на друга. Из ступора меня выводит ехидный голос Сомовой:

— Интересно, кто бы это мог быть?

Скривив губы в улыбку, отвечаю ей той же монетой:

— Наверно, Наумыч опять что-то забыл.

— Угу.

Надеюсь это Андрей. Упираюсь руками в диван, собираясь встать, но Сомова наклоняется в мою сторону с таинственным видом:

— А может это маньяк с топором? Подожди не открывай сразу, посмотри в глазок.

Уж чья бы корова мычала. Романы с маньяками это по твоей части. Я, все-таки, поднимаюсь и не торопясь направляюсь в прихожую, бросив на ходу:

— Смешно.

Но когда вижу на экране домофона Калугина, меня словно подбрасывает — вся встрепенувшись и сжав кулаки, взволнованно смотрю на Сомову сквозь полки:

— Это, Андрей!

Сомова с крокодильей улыбкой ехидничает:

— Калугин?

— Да!!!

Хватит трепаться! Яростно машу ей обеими руками:

— Давай, давай… Собирай свою жрачку и вали быстрей. Быстрей!

Понятливая Сомова встает с кресла и, подхватив поднос, тащится к себе в комнату. Еще и бурчит:

— Мать честная, какая честь — сам Андрей Калугин пожаловал к нам в гости!

Я, еще раз всплеснув руками, тороплю ее:

— Давай, вали!

Входной звонок продолжает наяривать, и я иду к двери, поворачиваю защелку и толкаю створку наружу, распахивая ее. Хочется сразу наброситься на Калугина с вопросами, но стараюсь держать марку — он еще прощения не попросил за все мои переживания. Так что, разворачиваюсь к нему спиной и иду к кухне, декламируя:

— Боже мой!

Сцепив пальцы у груди, опускаю руки вниз к животу и оглядываюсь:

— Какого красивого дяденьку к нам занесло.

В час то ночи! Сзади слышится неуверенный голос:

— Я-я…, могу войти?

Хлопаю ладонью по сжатому кулаку и заворачиваю в сторону гостиной:

— Конечно, можешь.

Снова слышу неуверенное:

— Спасибо.

Сзади раздаются шаги, я останавливаюсь и приваливаюсь спиной к торцевой стенке, отгораживающих коридор, полок — жду, когда подойдет Андрей. Он встает передо мной, лицом к лицу, с напряженным видом и только вздыхает:

— А..., ф-ф-ф... Марго.

Молча, жду продолжения, Калугин вдруг начинает крутить головой по сторонам:

— Ты одна?

Его странное поведение меня начинает нервировать. Он поговорил с Наташей или нет? Или просто передумал?

— А кого тебе еще надо?

Оторвавшись от полок, прекращаю театр и иду к дивану. Калугин плетется вслед, сопит и молчит. Сажусь и смотрю на него снизу вверх. Конечно, Станиславский призывал держать паузу, как можно дольше, но мы же не на сцене! Услышу я, наконец, что-то внятное? Калугин выдавливает из себя:

— Я… Я хотел бы перед тобой извиниться.

Ну, наконец-то! Усевшись на диван и обхватив себя руками, пожимаю с усмешкой плечами:

— Да, не за что... Что ты… Прогулялась перед сном, подумаешь. Угостила себя коктейлем.

Калугин, прикрыв глаза, чуть качает головой:

— Нет, ты не поняла, я...

Ну, так объясни. Поджав губы, молча смотрю на него, и жду продолжения. Но его нет:

— Фу-у-у… Можно я присяду?

Его нервозность все больше передается мне, но я не подаю вида и киваю:

— Конечно, присядь.

— Спасибо

Калугин стаскивает с себя пиджак и, с тяжелым вздохом, усаживается на боковой модуль дивана. Он продолжает молчать, потом, свернув пиджак, кладет его на колени, опять сопит и вздыхает, глядя перед собой. Радость от того, что Андрей пришел и все разрулил, начинает куда-то уползать, уходить вместе с улыбкой на моем лице. Я тоже вся напряжена — уперев руки в диван, сижу, выпрямившись, как струна, нога на ногу и чуть наклонив голову на бок. Жду приговора… Похоже, они помирились и заботливый Калугин пришел повиниться. Чтобы долго не мучилась. Наконец, он всплескивает руками, а потом, сцепив пальцы в замок, кладет себе на колени. Новый взмах руками и новый вздох…

— Нам… Нам нужно серьезно поговорить.

Еще держусь. Опять поговорить. По новому кругу. Я думала, мы уже наговорились и перешли к действиям. Нервно усмехаюсь:

— Я слушаю, слушаю.

Хотя мне совершенно расхотелось что-то услышать. Я уже догадываюсь, что он хочет мне сообщить — вероятно, за сегодняшний вечер, проведенный в объятиях Егоровой, он прозрел и понял свою ошибку. И теперь они с Наташей улетают. Калугин отводит глаза в сторону и опускает голову:

— Черт!

Он вдруг трясет головой:

— Я даже не знаю, как начать…

Его мучения заставляют меня наклониться сильней вперед и попытаться поймать его взгляд:

— Андрюш, да что, случилось-то?

Чего наводить тень на плетень? Да-да, нет — нет. Я пойму. Он смотрит на меня больными глазами и молчит. Сейчас, самое важное — летят они или остаются, все остальное разгребем. Вместе! Ну, что там может быть? Истерика? Угроза увольнения? Трогаю Андрея за руку и пытаюсь придать голосу спокойствие:

— Вы остаетесь?

Он смотрит на меня непонимающим взглядом, потом мотает головой:

— Мы остаемся.

Ну, вот и славно. Все остальное образуется.

Андрей набирает воздух в легкие и, не глядя на меня, выдыхает:

— Наташа беременна и... у нас будет ребенок.

Словно уши закладывает ватой. Хочется глотать и глотать, как в самолете, чтобы отложило... И внутри все сжимается, словно в тисках. Я молчу, словно придавленная, а глыба все наваливается и наваливается на меня. Ощущение катастрофы и полной безнадежности... Я вскакиваю с дивана, потом снова сажусь, забираюсь с ногами, разворачиваюсь, перетаскивая их на стол и обхватывая колени руками.... Хочется свернуться в клубок, забиться в темный угол, спрятаться под одеяло с головой и завыть…, заголосить, по-бабьи…, разреветься до соплей... Вдруг поникшая, не могу сдвинуться с места… Калугин, развернувшись, остается сидеть ко мне спиной. Наконец, выдавливаю из себя, дернув плечом:

— Ну..., что тут сказать.

И замолкаю. Калугин вздыхает. С отчаянием спрашиваю:

— Но это точно уже, да?

Он даже не оборачивается, чтобы посмотреть мне в глаза:

— Да, она была у врача, я видел заключение.

Оба вздыхаем и я безнадежно тяну:

— Нда.

Мои мысли скачут, а потухшие глаза растерянно мечутся из угла в угол. Я пытаюсь найти хоть какую-то зацепку и не могу найти.

— Нда.

Сколько раз я тешила и уговаривала себя, повторяя про себя его слова «у нас с ней ничего нет», «с ней просто комфортно», «не кручу никаких романов». Срываюсь:

— Ну, как вообще такое могло произойти-то!

Он чуть поворачивает голову в мою сторону и виновато тянет:

— Марго, ну-у-у...

Глупый вопрос, раз вместе спали… Проверяли совместимость перед свадьбой.

— Ну, да, извини… Извини…

Чувствую, как дрожит мой голос, блестят мокрые глаза... Вчера, вот… Он даже не попытался с любимой женщиной… А с нелюбимой, пожалуйста, раз-два и ребенок… Уставившись взглядом в одну точку, вздыхаю, выдавая ненужные общие сентенции:

— Ну, что, жизнь штука такая, всякое бывает.

Калугин разворачивается, усаживаясь лицом ко мне, и берет за руку:

— Я не знаю, что еще говорить.

Поздно разговаривать! От его прикосновений мне еще больней, и я, сморщившись от подступивших слез, высвобождаю руку. Андрей оправдывается:

— Чувствую себя полным идиотом, ну…

Наверно в этом и состоит различие между мужчинами и женщинами — он чувствует себя идиотом, а я ощущаю себя разбитой и растоптанной… Стиснув руки у груди, где болит сердце, стараюсь унять внутреннюю дрожь… Он как та пчелка, которая нагрузившись нектаром по придорожным пыльным кустам, сожалеет, пролетая мимо цветочного сада за забором — нет сил перелететь. И невдомек пчелке, что это ее собственный выбор. И завтра она опять будет шарить по пыльным кустам, набивая грязным нектаром пузо — они же ближе, и напрягаться не надо, преодолевая высокий забор.

— Андрей не надо ничего говорить! Все и так понятно.

Нахмурив брови, пытаюсь скрыть обиду и раздражение:

— Иди, тебе, наверное, пора.

Он внимательно смотрит на меня. Голос его спокоен:

— Делать мне, что?

Твой ребенок, тебе и решать. Я не могу и не имею права давать никаких советов. Но я бы... Я бы не стал жить с нелюбимой женщиной. Никогда! Помогать, воспитывать — да, обязательно, но изображать любящих родителей и тихо друг друга ненавидеть? Сейчас XXI век, а Егорова не заводская работница, ей твои алименты на хрен не сдались. Захочет рожать — родит, не захочет — и без тебя обойдется...

Но Игорь, не Андрей. Как поступит Калугин — я не знаю. Я не уверена, что он действительно не испытывает к Наташе никаких чувств как сам уверяет — он давно мог от нее уйти, еще после изгнания Верховцева, да и после телепередачи с моим признанием на всю страну, но предпочел остаться. Я не уверена, что у него нет обязательств перед Наумычем и каких-то совместных дел — слишком много нестыковок и непонятностей в их личных взаимоотношениях. Я не уверена, что Андрей так уж сильно меня любит, что готов пожертвовать спокойствием и карьерой. Надо быть реалисткой — если бы он сходил с ума по мне, давно бы бросил свою пиявку. Я даже не уверена, что весть о беременности невесты стала для него громом с ясного неба, и он ни о чем не догадывался раньше — может, поэтому и не уходил от нее и осторожничал со мной вчера.

Так что, я не знаю, что у него пересилит — Калугин должен выбрать сам и только сам. Я приму любое его решение…. С мокрыми глазами и распухшими губами, могу лишь пожать плечами:

— Я не знаю. Если это правда, то все уже сделано.

Не могу смотреть на него. Помолчав, он выносит приговор:

— Ну… Прости меня.

Простить? Выбор уже сделан? Черная, как ночь за окном, безнадега опускается на меня.

— Не надо извиняться, всякое бывает.

— Неправильно это все.

Зачем же ты делал неправильно? Значит, считал правильным, а все остальное неважным и второстепенным… Мне невыносимо от пустых слов и никому не нужных оправданий. Я знаю одно — Калугин сделал выбор, и меня уже нет в его будущем. Раздражение начинает подниматься изнутри тягучей волной, и я перебиваю его:

— Андрей, иди домой! Тебя Алиса ждет!

Наконец, сдерживаю свой психоз и повторяю уже спокойней:

— Иди домой, уже поздно.

Поздно во всех смыслах. Я так и не смотрю на него, боясь разрыдаться.

Калугин встает и переминается возле меня:

— Тогда, до завтра.

Отвернувшись и уставившись в пространство, обреченно выдыхаю:

— До завтра.

Когда хлопает входная дверь, закрываю лицо обеими руками — нет сил, даже плакать. Полное безразличие и безнадежность. Самокопание и самобичевание. И некому даже пожаловаться, ревя навзрыд в жилетку — у Сомовой в щели под дверью темнота, значит давно спит.

Прихватив с кухни початую бутылку виски, стакан и горсть каких-то конфет на закуску, ухожу в спальню — мне нужен наркоз, анестезия, без них я сегодня подохну.