День 86 (147). Среда

Утром, когда собираюсь на работу, Сомова советует одеться по ярче и по женственней — если первое впечатление вызвало симпатию, то это впечатление нужно усиливать, а не снижать. А я и не спорю — к юбке у меня красная блузка с широкими завязками-лентами у ворота. Сегодня они демократично болтаются, намекая на свободу и раскованность. Образ яркой женщины дополняют распущенные по плечам волосы и контрастные контуры макияжа с нанесенным на губы блеском.

В редакции сюрприз — ночью привезли и установили на выходе из лифта, а еще у лестницы, пропускные агрегаты. Они свистят и звенят, приветствуя прибывающих сотрудников, а Люся выдает всем карточки, которыми нужно проводить через специальную щель и тем самым регистрировать свой проход и выход. Процесс проходит с бурным обсуждением и недовольством, но я не вмешиваюсь, наблюдая из кухни и попивая утренний кофе. Очередной шум в холле возвещает прибытие Зимовского — он сразу начинает орать, обращаясь к своей кодле, сгрудившейся у пропускного агрегата:

— Ну и как это все понимать?!

Эльвира, Кривошеин, Любимова наперебой начинают давать советы и вместе со своим вожаком потихоньку дефилируют по холлу. Отставив чашку в сторону на ближайший стол, решительно направляюсь к ним и разворачиваюсь возле секретарской стойки лицом к народу:

— Так, а что у нас за митинг оппозиции?

Антон, бросив свою ватагу, тут же подступает ко мне:

— О-о-о, Маргарита Александровна! Может быть вы в курсе?

— В курсе чего?

Зимовский оглядывается на пропускной агрегат у лифта:

— С какой целью у нас тут КПП установили, м-м-м? У нас что, теперь режимный объект?

Не знаю, возможно. Тебя, например, в клетку поместить не мешало бы. Мысль интересная и я усмехаюсь. Антон продолжает возмущаться:

— Может вообще по периметру колючую проволоку пустить и пару вышек поставить?

Перефутболиваю вопрос в обратном направлении:

— А вот это я хотела у вас спросить гражданин начальник.

— А-а-а..., смешно.

Он оглядывается на приближенных и пытается придать голосу сарказма:

— Я так понимаю, Маргариту Александровну полностью устраивает новая система фиксации сотрудников.

Так и будем друг другу мячик перебрасывать? Убираю улыбку с лица:

— Нет, не устраивает.

— Но возмущаться мы не будем, да?

Сотрясать воздух? Нет, не будем. Придет Софья и все скажет сама. Со вздохом отворачиваюсь. Зимовский продолжает язвить:

— Чтобы не дай бог, не попасть в черный список.

— А зачем возмущаться? Я считаю, если Радулова поставила эту штуку, значит, у нее была мотивация. Просто надо узнать ее.

Чуть киваю — съел? Зимовский снова оглядывается на свою свиту, удивленно пожимая плечами:

— Надо же, какое понимание начальства. Всегда бы так, Маргарита Александровна.

Ну, это смотря, какое начальство. У некоторых она, мотивация эта, настолько гнилая, что разбираться в ней себе дороже.

Раздается звонок подошедшего лифта, двери открываются, и оттуда выходит Софья. Все головы, как по команде, поворачиваются в ее сторону — инициаторша новшеств на подходе, может быть все сейчас и проясниться. Радулова проводит пропуском по щели датчика, машинка одобрительно звенит и креативный кризис-менеджер проходит к нам:

— Всем доброе утро.

Я киваю:

— Доброе.

Галка испуганно бормочет:

-Здравствуйте.

Зимовский прямо расцветает:

— Здравствуйте, Софья Андреевна.

Радулова оглядывает наши ряды:

— По какому поводу собрание?

Все вместе мы тихонько продвигаемся гурьбой по холлу, мимо секретарской стойки. Иду рядом с Софьей, украдкой поглядывая на нее:

— Да вот, обсуждаем плюсы и минусы пропускной системы.

Зима тут же высовывается из-за спины Радуловой:

— Да.

— И какие же минусы обнаружены?

Останавливаемся всем скопом, и Зимовский ухмыляется:

— Да вот тут у нас курьера в клочья разорвало.

Радулова шутку не принимает:

— Что?

С кривой усмешкой Антон отворачивается, а я, качнув головой, пытаюсь конкретизировать народный запрос:

— Мы сначала хотели бы узнать какие плюсы.

— А, по-моему, они очевидны. Во-первых, доказано, что подобная система дисциплинирует сотрудников.

Она оглядывает присутствующих и многозначительно ведет бровью:

— А как мне показалось с дисциплиной на данном предприятии проблемы.

Зимовский сверлит меня глазами:

— Ну, тут Софья Андреевна я не могу с вами не согласиться.

Тоже мне блюститель дисциплины. На провокацию не поддаюсь, вообще никак не реагирую, даже не гляжу в его сторону. Только отворачиваюсь с ухмылкой.

— А во-вторых, эта система позволяет мне узнать — сколько времени вы проводите в офисе. А для меня эта информация очень важна.

Все правильно, но дьявол прячется, как известно, в мелочах. Поэтому не могу удержаться:

— Софья Андреевна.

Та поворачивает голову и вопросительно смотрит на меня.

— Дело в том, что у каждой работы своя специфика.

Радулова дежурно улыбается:

— Трудно спорить

— Так вот..., э-э-э… Тут, в основном, люди творческие.

Как бы это лучше сформулировать…

— И в нашем в данном случае, быть в офисе и эффективно работать — это ни одно и тоже. Меня поддерживает Любимова:

— Вот именно, иногда хочется покреативить на свежем воздухе.

Эльвира перебивает:

— Да, а у некоторых деловые встречи и бизнес-ланчи.

Антон тоже влезает:

— Фото сессии на натуре.

Сложив руки на груди, мне остается слушать весь этот галдеж и ждать разъяснений. Софья, сцепив пальцы внизу живота и сделав серьезное лицо, прерывает поток упреков:

— Так… Я хочу, чтобы вы четко понимали, что я не запрещаю вам покидать офис в рабочее время.

Она оглядывается на Зимовского, но тот молчит. Я тоже пока не понимаю логику, и рот не открываю. Радулова вновь окидывает взглядом присутствующих:

— Продолжайте по такому же графику, что и раньше.

Любимова растерянно блеет:

— Так…, какой в этом смысл?

— А смысл в том, что в конце каждого месяца мы понимаем насколько эти бизнес-ланчи, фото сессии на натуре были оправданы. В каждом конкретном случае. Надеюсь, я понятно изъяснила?

Жестко, однако. Любители погулять явно будут не в восторге. А Софья, тем временем идет дальше решительным шагом, оставляя всех переглядываться и переваривать услышанное.

* * *

День идет чередом — то переговорить надо, то в типографию заглянуть, то внести корректировки в рабочие макеты — скоро выпуск и нужно вылизывать все пробелы. Не все готово и по художественной части — еще пара фотосессий не повредит. Когда иду мимо зала заседаний, из приоткрытой двери доносятся мужские и женские голоса, и я тихонько подхожу заглянуть внутрь.

Чей-то женский голос представляется:

— Светлана. Можно Света.

Мужской, c превосходством в тоне, соглашается:

— Можно.

Осторожно заглядываю. Там Лазарев, Зимовский и четыре модели в купальниках. Антон сладко расшаркивается перед одной из них:

— Cветочка, если вас не затруднит — дефиле.

Блондинка начинает прохаживаться вдоль кресел перед взором Константина Петровича, который вальяжно сидит во главе стола, закинув ногу на ногу. Антоша девушку хвалит:

— Превосходно! Светочка, скажите, а как вы трактуете термин «предельная откровенность»?

Лазарев, покачиваясь в кресле, прерывает сладкоголосого:

— Антон Владимирович, не пугайте девушек словом «трактуете».

Мужчины с усмешкой переглядываются, и Антон тянет руку вверх, убирая волосы с обнаженного плеча блондинки:

— Может быть, вот так?

Потом проводит легонько двумя пальцами по ее голому животу:

— Или вот так?

Явно не хватает третьим Саши Верховцева. И ведь не скажешь ничего — опять за шибанутую выдадут. Хмуро отодвигаюсь от щели и двигаю дальше по своим делам. Вот, уроды!... Возможность хоть минимально повлиять на ситуацию представляется через несколько минут, когда наши пути с Радуловой пересекаются в холле — она идет куда-то с неизменными папками в руках и я ее нагоняю:

— Софья Андреевна, извините, пожалуйста.

Дальше идем рядом. Вчера это было вчера, а здесь офис и нужно соблюдать служебную субординацию. Уровень «дружественности» задает она и мне демонстрировать некие близко доверительные отношения ни к чему, да и рискованно.

— Да?

— Я хотела сказать, что-о-о... Пропускная система это конечно хорошо, но...

Мысль, что я сейчас в роли стукачки, заставляет маяться, ломая сцепленные у живота пальцы. Радулова останавливается:

— Что, но?

— Н-н-н-у-у-у, просто в нашем издательстве есть такие вещи, которые она вряд ли зафиксирует. Софья качает головой, морща лоб:

- Не поняла, это о чем?

Ладно, покажу, а там пусть решает сама.

- Это я о том, что сейчас происходит в зале заседаний.

Веду головой в сторону приоткрытой двери.

— Не хотите взглянуть?

— А есть на что?

Решительно киваю:

— Думаю, да.

За нашей спиной раздается небольшой шум, и мы оглядываемся — там Калугин в дверях своего кабинета шелестит бумажками, раскрыв папку, и косится на нас... Развернувшись, идем с Софьей к залу заседаний — в приоткрытую дверь по-прежнему слышатся мужские и женские голоса и Радулова заглядывает в щель. Мне за ней не видно, что там происходит, зато слышно. Вот голос Лазарева:

— Ну, что, не взмерзли?

Зимовский бодро подхватывает:

— А я уже распорядился — сейчас организуют чаек, бутербродики.

— А может быть шампанское?

— М-м-м?

Женский голос соглашается:

— Было бы неплохо.

Блин, их откровенно снимают прямо в офисе и никакого протеста. Что-то мне расхотелось воевать. Пусть решает высокое начальство. Снова вкрадчивый голосок Антона:

— Хэ… Извините, Константин Петрович, можно вас на минутку?

Радулова отстраняется от двери и прикрывает ее, мы переглядываемся и расходимся по своим делам.

* * *

Номер почти готов, но мелких вопросов по макету еще достаточно. Да и о следующем выпуске пора задуматься — из-за прошлых провальных номеров объем крупной рекламы снизился, и этот пробел нужно чем-то восполнять. Может формат изменить или еще что... У себя в кабинете за ноутбуком пытаюсь решить эту комплексную задачу. Ход мыслей прерывает стук в дверь и внутрь стремительно заходит Андрей:

— Марго, извини, не помешал?

Я как раз набираю дополнительный текст, увязывая колонку Кривошеина и фото девицы на развороте. Чтобы завершить абзац, поднимаю руку, призывая не разговаривать и, не отрывая взгляда от монитора, маню подойти к себе.

— Не помешал?

Он проходит через весь кабинет, прямо к окну и с шумом выдыхает:

— Фу-у-у-ух.

Слышу, как он там топчется, а потом возмущенно восклицает:

— Слушай, у меня слов нет!

Перечитываю еще раз, что написала, параллельно поддерживая разговор:

— Ты о чем?

Калугин уже бродит где-то рядом, вдоль торца стола.

- А я понять не могу. У нас тут издательство или бюро знакомств?

Опять какие-то проблемы?

— Ну, я, честно говоря, всегда думала, что первое.

— Вот и я тоже думал. Но если бы ты видела, что там сейчас Лазарев с Зимовским вытворяют...

Эта история мне уже знакома и влезать в нее глубже, чем влезла, желания нет. Судя по шагам, Калугин вновь у окна и стоит там. Не отрывая глаз от экрана и не меняя спокойный тон, интересуюсь:

— А что они вытворяют?

— Да ничего, они просто девочек из модельного агентства…

Неужели перешли грань? Наконец, реагирую и слегка поворачиваюсь в сторону его шатаний вдоль стола и метаний у окна:

— Что, девочек?

— Да ощущение такое, что они их не для фото сессии, а для бани выбирают.

Да, видела. И Радуловой показала. Снова утыкаюсь в экран, и Андрей уходит к окну, приборматывая:

- Смотреть противно.

Если он пришел за советом или думает, что я кинусь драться с Зимовским и Лазаревым — то напрасно:

— Ну, противно, не смотри.

Он снова подступает к торцу стола:

— Марго, ты не понимаешь что ли?

Господи, чего он от меня-то хочет? Поднимаю глаза вверх, в потолок. Я никто и звать меня никак. Неудачница. И на работе, и в личной жизни. Уедет Гальяно с Радуловой и меня вышибут отсюда в течение 24 часов. А ты останешься здесь, станешь мужем богатой наследницы. Если тебе так хочется быть правильным и выступить против Лазарева с Зимовским — выступи! А у меня и без этого проблем куча.

— Да что я должна понимать!

Андрей уже кричит, в сторону закрытой двери, громко возмущаясь:

— Еще этот пропускной режим! Мы что в колонии что ли? Что происходит?

С кем он там разговаривает? Все, хватит! Решительно встаю из-за стола:

— Так, Калугин.

Мы стоим лицом к лицу, и я пожимаю плечами:

— Я всего лишь заместитель главного редактора. Чего ты от меня хочешь?

Он мотает головой, пытаясь что-то сказать, но я не даю:

— Вот там начальство, туда иди к ним.

— Марго.

— Что?

Пряча глаза, он вдруг тушуется:

— Да..., так, ничего… Ничего, извини.

Развернувшись, он идет к двери, и я с болью смотрю вслед. Я люблю его и отталкиваю, потому что люблю. И чем ближе будет их свадьба, тем мне будет тяжелее. Андрей решительно распахивает дверь, собираясь выйти наружу, и я со вздохом отворачиваюсь. Неожиданно Калугин снова закрывает ее и быстро возвращается. Задумавшись, я даже не сразу понимаю, чего он хочет и, с затуманенными от подступившей влаги глазами, просто гляжу, как он возникает совсем близко, и крепко хватает меня за плечи:

- Ты, не видишь, что ли?

Сердце вдруг начинает глухо биться, сильнее и сильнее, отдаваясь в висках:

- Что, я не вижу?

Не могу оторвать взгляда от его горящих глаз.

— Да что я ищу элементарного тупого повода для того, чтобы к тебе сюда зайти!

Как же сладко это слышать и я замираю, приоткрыв губы. Калугин встряхивает меня, трясет словно безвольную куклу:

- Я не могу без тебя! Понимаешь, не могу!

Порываюсь что-то сказать, но Андрей отрицательно мотает головой:

— Не надо ничего говорить! Я все прекрасно понимаю, что у меня будет ребенок, что не могу его оставить. Но я без тебя не могу, понимаешь?

Заворожено смотрю на его губы, на его глаза, не в силах произнести ни слова. Я таю и слабею от его напора. Отпустив мое плечо, он трясет ладонью у себя перед глазами:

— Я ем, сплю, ты все время перед лицом, все время перед глазами! Ты рядом. У меня ни хрена не получается!

Чего он хочет от меня? Он сам должен решить, с кем ему быть. Я беспомощна, что-то изменить, и что-то предложить… Растерянно морщу лоб:

— Андрей, я не знаю, что тебе сказать.

— Не надо ничего говорить. Я прекрасно помню все твои слова.

Калугин крепко держит меня за локти и мне совсем не хочется освобождаться от его хватки. Но приходится. Подняв свои руки вверх, скидываю его руки и, ухватив за запястья, убираю вниз.

— Андрей, ты не свободен.

Проскальзываю мимо него, на свободное пространство и останавливаюсь. Как бы он не хотел, не желал меня, но третьей в его семейном дуэте я не стану. Сзади слышится:

— А-а-а… Ну а если бы я был свободен?

Я отворачиваюсь, и волосы волной скатываются на лицо. Горько усмехнувшись, стараюсь не смотреть на Калугина:

— Если бы… Ты же знаешь, история не терпит сослагательного наклонения.

Он снова хватает меня за руку, разворачивая к себе:

— Марго!

— Что?

Мы так близко друг к другу, что слышим дыхание друг друга.

— Можно я тебя поцелую?

— Нет.

— Ну, пожалуйста.

Он тянется губами, и я уклоняюсь — это невозможно, если я один раз скажу «да», то уже никогда не смогу сказать «нет». Поцелуй приходится в щеку, в шею, он обнимает меня и тянет к себе.

— Андрей, ну прекрати.

Я боюсь себя, своих чувств, кладу руки ему на плечи и извиваюсь, пытаясь освободиться.

— Марго.

— Ну, пре... Андрей…

Я как в бреду… Повышаю голос:

— Калугин!

Окрик действует и на него, и на меня, и позволяет отстраниться друг от друга.

— Иди, работай!

Судорожно смахиваю прядь волос с лица, потом отворачиваюсь к окну. Опустив голову, прикладываю пальцы к разгоряченному лбу и вздыхаю:

— Фу-у-ух.

Андрей оставшись у стола, набирает полную грудь воздуха и тоже тяжело вздыхает:

— Фу-у-у-у-ух… Прости меня, если я…

Оглядываюсь:

— Ты еще не ушел?

— Все, все, ушел…. Фу-у-ух, уже ушел…

Так и стою, отвернувшись к окну и вцепившись двумя руками в спинку своего кресла, опасаясь, чтобы не подкосились ноги. Когда Андрей подходит к двери, вздыхая, оборачиваюсь и гляжу вслед — растерянная, несчастная, с влажными глазами от подступивших слез. Как же хочется остановить его, подбежать, прижаться, подставить губы… Калугин выходит, оглянувшись напоследок, и прикрывает за собой дверь. Надо держаться… Тянусь убрать с лица волосы и снова отворачиваюсь к окну, смаргивая набежавшую слезинку.

* * *

День катится к завершению и за окном темнеет. Пора закругляться, но я все никак не оторвусь от своего ноутбука — последние штрихи к номеру. В комнате полумрак, лишь настольная лампа бросает тень на заваленный бумагами стол. Дверь открывается и внутрь заглядывает Радулова. При виде гостьи, упираюсь руками в поручни кресла, готовая вскочить и срочно решать новые проблемы. Хотя, судя по улыбке Софьи, официоз завершен и мы снова подруги.

— Ну, что, рабочий день закончен?

Вздохнув, встаю:

— Ну, да, вроде.

Радулова подходит к столу, и я ответно ей улыбаюсь, добавляя:

— Больше никаких вводных не поступало.

Три прядки-висюльки лезут на глаза, и я подхватываю их, пряча за ухо. Интересно, что Софья хочет и зачем зашла? Загадка быстро перестает быть тайной:

— Не знаю, как у тебя, а у меня непреодолимое желание вмазать.

И что это значит? С таким веселым видом, вряд ли она имеет в виду подраться. Не очень поняв, о чем речь, неопределенно цокаю языком, таращась в сторону. Радулова смеется, заходит за стол и садится на его край:

— Ну, в смысле выпить... Ты как?.

У меня таких планов не было и я как-то не готова к их изменению. Но стоит ли отказываться? Пожимаю плечами:

— А-а-а…, ну-у-у… Я не знаю… В принципе, можно.

Пребывая в неуверенности, на автомате вновь тяну руку поправлять и приглаживать волосы. Софья поднимается с края стола, все также благожелательно посматривая на меня:

— Тогда жду тебя внизу?

Киваю:

— ОК.

Радулова идет к двери, оборачивается, загадочно улыбаясь, и выходит. Когда дверь закрывается, продолжаю смотреть вслед, скептически поджав губы:

— Вмазать….

Оглядываю стол, не забыла ли чего.

— Вмазать….

Лексикон для пивной, так что вряд ли в планах Софьи отправиться снова в клуб лесбиянок. Со вздохом выбираюсь из-за стола, раздумывая, правильно ли я поступаю… Еще раз бросаю взгляд на стол, не забыла ли чего.

— Вмазать, конечно, можно.

Оправив на себе блузку, приглаживаю ладонями юбку, оттягивая ее вниз. Подбираю сумку и портфель с бокового кресла и еще раз осматриваю свалку на столе — главное не оставить здесь мобильник… Подвохов от Радуловой не жду, но, с другой стороны, чужая душа потемки.

— Тут, главное, не вмазаться.

Вздохнув, иду на выход.

* * *

Софья ждет меня перед входом в издательство и предлагает отправиться в ресторан. Если одна из целей выпить и расслабиться, то вопрос о средстве передвижения отпадает — надо брать такси. Не мудрствуя лукаво, предлагаю проверенный «Sorrento» на Крымском валу и мы, предварительно позвонив и заказав столик, отправляемся туда. Сама не знаю, почему согласилась, может быть из желания хоть как-то быть в курсе грядущих изменений и добавить свой голос в принятие решений Софьи? Если ничего не делать, то вода под камень не потечет.

Нас провожают к столику, и мы располагаемся на широких бежевых мягких диванчиках друг против друга, в зеркально-белом окружении — светлые стены, белый стол, торшер, настольная лампа с белым абажуром, возле зеркала, играет музыка, на стенах отражения огней. Официант разливает вино чайного цвета в высокие фужеры на белых салфетках и отставляет бутылку в сторону. Мы непринужденно болтаем, пьем, и Софья рассказывает смешные истории своих командировочных переездов. Пожалуй, жизнь кризис-менеджера это не только пряники. Вот и в прошлый раз, рассказывает — обчистили прямо в испанской гостинице. Положив нога на ногу, легонько поглаживаю пальцами ножку бокала. Мы дружно смеемся и я переспрашиваю:

— Так что, даже паспорт не вернули?

— Почему не вернули, подбросили на ресепшн.

Киваю, опустив глаза и сверкая сочувственной улыбкой:

— Да-а-а, дела.

— Так что, теперь, у меня о Мадриде самые приятные воспоминания.

Поднимаю свой бокал:

— Ну, тогда за Москву!

— Давай, за Москву.

С веселым звоном чокаемся и отпиваем по глотку. Похоже, мы действительно пришли сюда просто «вмазать» и расслабиться, и я зря волновалась… Неожиданно ловлю на себе внимательный взгляд Софьи из-за стекла бокала. Или не зря? Опустив свой фужер, вопросительно смотрю на Радулову, приподняв брови:

— Что?

— Давно хотела у тебя спросить. Это твой цвет или красишься?

Даже не знаю. Анька как-то говорила, что это можно определить по корням волос, по их цвету. Типа когда отрастают… Но у меня вроде ничего такого нет. Чуть запнувшись, бормочу:

— М-м-м…, мой. А что, плохо?

Софья чуть улыбается, глядя на меня и в ее глазах что-то особенное:

— Наоборот. Очень хорошо.

Успокоившись, тоже улыбаюсь, смущенно опустив глаза.

— А фигура?

Новый вопрос явно не про цвет и ставит меня в тупик. Непонимающе вскидываю голову:

— А, что фигура?

Радулова продолжает странно смотреть:

— Чем занимаешься?

— В смысле?

— Каким спортом?

А-а-а, это. Ну, для фигуры даже зарядки не делаю. А если вообще…

Положив локоть на стол, задумчиво отворачиваюсь, склонив голову на бок:

— Да… Никаким, разве что футбол.

Брови Радуловой ползут вверх:

— Футбол?!

— Да, а что?

Софья качает головой:

— Маргарит, ты очень интересный человек.

Опять она меня в краску вгоняет. Смущенно усмехаюсь. Радулова становится серьезней:

— И ты мне, очень нравишься.

Звучит так, что я теряюсь. Что она имеет в виду?

Подняв голову, гляжу на свою визави и молчу, ожидая комментариев. Та, не отводя от меня глаз, с нажимом повторяет:

— Слышишь, очень.

Пытаюсь выиграть время, не зная как реагировать на такое признание.

— То есть?

— То и есть!

Черт! Вот такого вот признания в лоб я совсем не ожидала. Продолжаю судорожно размышлять, как поступить и рука автоматически тянется к волосам, отбрасывая их назад. Я уже заметила — когда нервничаю, это уже становится привычкой. Кладу руки на стол и, елозя на диванчике, пытаюсь что-то проблеять, не решаясь посмотреть Радуловой в глаза. Я конечно в чем-то еще мужчина, но никаких эротических позывов к женщинам давно не чувствую. Наконец, вздыхаю:

— Э-э-э…, понимаешь Софья…

Не чувствую и чувствовать в этом теле не рвусь. Сбиваюсь, и прикрываю глаза рукой — смотреть на Радулову мне сейчас совсем некомфортно. Софья мне нравится, как мужчине, но я же не мужчина… И я совсем не хочу ее задеть.

— Черт, как же это лучше сказать.

— Говори как есть, я понятливая девочка.

Но я то, не совсем девочка, хотя тоже очень понятливая. Бросаю на Софью взгляд, а потом вновь опускаю глаза вниз, качая головой:

— Капец…В общем…

Рука снова тянется провести пальцем по лбу, отодвигая прядь волос в сторону:

— Не каждый день женщины мне такое говорят.

— Ну, я тоже не каждый день такое говорю.

Пытаюсь успокоиться, и сформулировать что-то внятное и необидное.

— В общем, Софья, пойми меня правильно, короче…

Если говорить про розовую любовь, то тут все однозначно:

— Мне не нравятся женщины.

Смущенно тру рукой лоб, закрывая лицо. Черт, как же это неудобно и резко. Может быть даже грубо? Слышу смех и, опустив руку, недоуменно смотрю на свою визави. Думала она надуется, а она вон как…

— Я что-то смешное сказала?

Но, видимо, это защитный смех:

— Прости, нет. Просто у тебя такое выражение лица было… Давай, выпьем!

Она поднимает бокал, а я поспешно поддерживаю:

— Давай.

Но чокнутся не успеваю — Софья возвращается к теме:

— Слушай, а тебе женщины в принципе не нравятся или конкретно я?

Она с прищуром и каким-то тайным смыслом смотрит на меня, и я снова теряюсь. В женоненавистницы меня записать трудно, и Софья, как человек, очень даже нравится. И стань я завтра снова мужчиной, очень даже было бы неплохо, сблизится с ней и как с женщиной. Но все это если бы, да кабы… Не знаю, что сказать и откровенно маюсь этим. Уже сама замечаю, как нервно дергается рука вверх что-то поправить в прическе, и заставляю себя остановиться. Но Радулову смотреть стыдно.

— Софья…, я как бы… Э-э-э.

И замолкаю, уперев палец в висок. Она пытается мне помочь:

— Хорошо. Сформулируем вопрос по-другому. Ты, когда-нибудь, была с женщиной?

Да тысячу раз! Это правда. Никогда! И это тоже, правда. Раскачиваюсь взад-вперед и тяну время:

— C женщиной?

— Только откровенно.

Глаза сами косят в сторону, не желая встретиться с прямым взглядом Радуловой.

— Ну-у-у..., в принципе, да.

— Не понимаю, тогда, в чем проблема?

Софья уже серьезна и готова обидеться. Выкручиваюсь, как могу и стараюсь не врать:

— Но это было, как бы, в другой жизни. Понимаешь, я тогда на мир смотрела совершенно другими глазами. … Понимаешь?

— Понимаю. Только очень жаль, что я тебе совсем не нравлюсь.

Рада, что она так спокойно восприняла отказ и меня тянет на откровенность. Теперь я смотрю ей прямо в лицо:

— Я, конечно, могла бы воспользоваться твоим хорошим отношением ко мне. Я имею в виду работу.

На секунду замираю, проверяя реакцию, а потом продолжаю, решительно кивнув:

— Но я, не хочу.

Софья негромко произносит:

— Как приятно, как ты со мной откровенна. Такая, ты мне нравишься еще больше.

Положив руку на стол, так и сижу, поигрывая бокалом и опустив глаза вниз. Рада, что она все правильно поняла и в то же время грустно, что от Игоря Семеновича совершенно ничего не осталось, даже былой тяги к слабому полу. Вот и Софья это заметила…

— Да ладно, не грузись Марго, все в порядке. Просто я очень влюбчивая и постоянно за это расплачиваюсь.

Она вдруг морщится:

— Да и вообще, по жизни, все время расплачиваюсь. Сначала за любовь с Гальяно, потом с Лазаревым.

Я даже подаюсь вперед от удивления:

— С Лазаревым?

Нашла в кого влюбляться. Ладно Гальяно, мужик с харизмой, хоть и козел…. Но лысый, хитрый и подлый Лазарев? Я же помню его тандем, то с Верховцевым, то с Зимовским…

— Ну, да. А ты что думала, мне только барышни нравятся? В этом плане меня господь бог по полной программе наградил. Нет, ты только не думай что… На работе я всегда сама….

Склонив голову набок, так что волосы потоком скатываются на одно плечо, киваю, внимательно слушая чужие признания.

— И все чего добилась — это все мои заслуги. А любовь тут не причем. Как в стихах у той поэтессы:

«Если тривиальная кровать

Постелью продолжает называтьcя,

То это значит, есть с кем спать

И абсолютно не с кем просыпаться»

Поэтессы они такие, всегда закрутят — как хочешь, так и трактуй. Но, вероятно, действительно, с любовью это состояние уже вряд ли можно ассоциировать. Усмехаюсь:

— Забавная мысль.

— Желаю тебе этого типа жизни. Идти и не оглядываться.

— Спасибо….

Хотя тип жизни вообще с кем-то «спать» в этом туловище меня не прельщает. Скорее волнуют более приземленные вопросы:

— А-а-а… Софья, можно обратиться к тебе с одной маленькой просьбой?

Та внутренне собирается и стирает улыбку с лица:

— Попробуй.

Звучит угрюмо. Может быть, вспомнила мои слова, что не буду пользоваться ее расположением?

— Когда ты будешь подавать список Гальяно со своими заключениями, я очень тебя прошу, пожалуйста, будь объективной!

Мы смотрим, друг на друга, а потом поднимаем бокалы — все сказано и остается просто хорошо отдохнуть и расслабиться.

* * *

Домой приезжаю затемно. Наумыча не видно, видимо ушел спать, а Сомова колготится то на кухне, то в гостиной, прибираясь после ужина. Переодевшись в розовую маечку и спортивные брючки, наскоро расчесав волосы, выхожу из спальни — не терпится поболтать с подругой и рассказать ей последние новости. Сомова, унылая при желтом свете торшера в гостиной, убирает объедки со стола, тарелки с недоеденной картошкой с нарезанным соленым огурцом, огрызки вареной колбасы, мятые бумажные салфетки. Здесь же куча винных бутылок со стаканами. А в раковине, гляжу, гора немытой посуды. Анька, окидывая поле жрачной битвы, тяжко вздыхает. А меня эта разруха напрягает и заставляет попытаться хоть немного подругу приструнить — что-то она совсем вожжи отпустила со своим бойфрендом:

— Слушай, Ань

— Оу.

С кухни направляюсь в гостиную, где Сомова, склонившись над столом, соскребает недоеденное месиво с разных тарелок в одну.

— Ты мне можешь, вообще, объяснить — здесь люди живут или бомжи бухают?

Анюта выпрямляется с напряженной спиной, держа в руках пару тарелок, но не оборачивается, видимо и сама, стыдясь поведения своего депрессирующего кавалера.

— За собой как-то убирать наверно надо. Или как?

Она бурчит:

— Ты же видишь, я сейчас этим и занимаюсь.

Не глядя на меня, она проскальзывает мимо, стремясь побыстрее отнести все на кухню. Кидаю ей вслед:

— Да ты только начала этим заниматься, а когда ты закончишь, вообще непонятно!

Подступаю ближе к дивану, к столу:

— Сейчас будешь рассказывать, в каком состоянии Наумыч, что ли?

Сомова с виновато — хмурым видом возвращается и молчит, а я продолжаю:

— Так я это и сама прекрасно знаю. Но это же не повод превращаться в свинью.

Беру со стола пустые бутылки и несу их на кухню, чтобы продолжить выставленную там батарею. Потом возвращаюсь назад:

— Ему в свинью, а тебе в прислугу!

Сомова пригорюнившись, утыкается локтем в торец полок, отделяющих прихожую от гостиной, и стоит там, опустив глаза в пол... У нее такой убитый вид, что я не выдерживаю и подхожу к ней:

— Ань!

— Что?

Вот как с ней разговаривать? Может быть, она действительно любит своего бегемота? Плюхнувшись на придиванный модуль, кладу локти на колени и сочувственно вздыхаю:

— Вот только не надо обижаться.

Сомова отходит от полок и тоже переходит к дивану, желая сесть.

— Да нет, какие обиды.

Нахмурив брови, она ведет плечом:

— В принципе, ты прав.

И усаживается рядом, тяжело вздыхая. Мне вовсе не хочется ее обидеть. Убираю со лба волосы и чуть виновато гляжу на нее:

— Ань, ну не дуйся.

— Да я…, я не дуюсь. Проехали! Ты лучше скажи, где весь вечер пропадал.

Немного медлю задумываясь. Я так понимаю, у Софьи сегодня была конкретная цель. Не знаю, стоит ли ее озвучивать? Глядя прямо перед собой, поджимаю губу и все-таки говорю:

— Радулова опять в ресторан меня потащила.

Сомова хмыкает, качая головой, а потом насмешливо косится:

— Хо… Я смотрю, эта Софья к тебе неровно дышит!?

Уронив руки меж широко, по-мужски, расставленных ног и сцепив пальцы между собой сердечком, безрадостно киваю:

— Вот именно и как сегодня выяснилось о-о-очень даже неровно.

Сомова недоуменно разворачивается и смотрит на меня:

— Не поняла.

Ладно, раз уж начала говорить… Сплетни они же все равно рано или поздно вылезут. Так что лучше самой.

— Что ты не поняла? Мне недвусмысленно предложили заняться этим самым.

Анька начинает ерничать, удивленно восклицая и качая головой:

— Да ты, что?!

Ну, да, сейчас начнет причитать, что она меня предупреждала. Но меня и самого кое-что удивляет во всей этой истории. Грустно усмехнувшись, поджимаю губы в полоску и запинаюсь:

— Да тут другое страшно.

Сомова патетически всплескивает руками. Даже непонятно что ее так задело.

— Что же может быть страшнее этого!

Это она мне для профилактики что ли? Кошусь на нее, а потом отвожу глаза.

— Я сказал, что…Меня женщины не интересуют, и офигел…Хэ?

Сомова хлопает себя руками по бедрам:

— Да Игорь Семенович, мужиком был, бабы липли, бабой стал та же фигня.

Взяв грязную мисочку со стола, она встает и топает на кухню, унося ее с собой.

Действительно… Лика, Софья… Что они во мне нашли?

— Да уж, не говори.

Зависаю в задумчивости. Их ко мне тянет, а меня нет. И это странно.

— Капец…