День за днем - 2 (гет)

На часах пять утра, скоро откроется метро и Андрею пора домой — ему еще Алису поднимать и отправлять в школу, да и самому переодеться не мешает — в зеленой футбольной форме на работу точно не пойдешь. Иду его провожать, и мы выбегаем из подъезда в предрассветную прохладу.

Тут зябко, как по команде дружно вдыхаем холодный воздух:

— Хэ… Фу-у-ух.

Андрюшкина одежка до конца еще не высохла и ему приходится мерзнуть в футболке, влажных брюках и куртке. Взявшись за руки, спускаемся по ступенькам подъезда, и я снова повисаю у него на шее — целоваться, целоваться и целоваться: этот процесс, думаю, нам теперь не надоест никогда…

Андрей смотрит на меня блестящими глазами и сетует:

— Быстро ночь промчалась….

— И у меня ни в одном глазу!

— Так спать не хочется.

Положив руки ему на плечи, уютно устраиваюсь в объятиях и смеюсь — мне ужасно хорошо, я счастлива. Мы вместе и больше ни о чем не хочется думать. Калугин вдруг серьезнеет:

— Слушай.

— Что?

— Я поговорю сегодня с Наташей.

— Ты уверен?

— На все сто! Я ей объясню, и я думаю, она все поймет.

Я просто уверена, что теперь все изменится, все будет по-другому. Главное — мы с Андреем любим друг друга, остальное как-нибудь приложится. Сморщив нос, отмахиваюсь ладошкой:

— Поговоришь — не поговоришь, бог с ним.

Андрей глядит на меня, не отрываясь, будто не может наглядеться, и тяжело дышит, готовый снова впиться в меня губами. Невообразимо приятно… Он повторяет:

— Я серьезно.

— Андрей я все поняла. Делай, как считаешь нужным.

Ты мужчина и я тебе доверяю. Потому, что люблю. Мы снова самозабвенно целуемся. Где-то неподалеку машина дает звуковой сигнал, кошусь в ту сторону и вдруг вижу, идущих вдалеке по тротуару, Егорова с Анькой. Полундра на палубе!

— Оу… Наумыч! Наумыч! Я думаю, время за угол!

Андрей кидается прятаться за дом, а я судорожно махаю руками, изображая физкультурные упражнения на пленэре: прыжки и бег на месте, повороты корпусом, согнув локти у пояса, приседания и прочее, и прочее. Стараюсь вовсю, пока за спиной не раздается Сомовское:

— О!

Тут же разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов и радостно приветствую:

— У-у-у… Какие люди!

Егоров на удивление бодр:

— Доброе утро.

Прикидываюсь чайницей:

— Доброе... А где это вы так долго?

— От Пушкинской пешком…. Хотелось посмотреть на город не из окна автомобиля.

Это одиннадцать километров досюда, до Ломоносовского проспекта, два часа пехом, молодец Анечка, постаралась для подруги. Издаю одобрительный рык:

— О-о-о…

И продолжаю спортивно махать руками вверх-вниз, косясь на угол дома. Сомова кивает, глядя на мой небывалый физкультурный подъем:

— Как ты?

— Я?…Ну…, кто-то гуляет, кто-то бегает.

Наумыч меня поддерживает:

— Вот молодец, молодец. С утра зарядку!… Я, как-нибудь, тоже.

Он отворачивается, качая уважительно головой. Но Анька, не очень впечатлившись моим здоровым образом жизни, рассказывает про их нездоровый:

— Ну, а мы, подзарядились, так сказать, коктейлями.

— Да?

Сомова смотрит на часы и потом оглядывается на своего кавалера:

— И думаю, что уже спать.

Продолжая пребывать в радостном возбуждении, приобнимаю подругу:

— Ну, так в чем проблема? Пойдем, я тебе быстренько завтрак приготовлю и в люлю.

Ночной донжуан Наумыч огорченно тянет:

— Так что, мне уже пора?

Обе смотрим на него — вот неугомонный. Анечка даже проявляет заботу:

— Слушай, а как же ты на работу-то пойдешь? Ты же всю ночь не спал?

Она сочувственно смотрит на Егорова, а я вот так не могу — сияю как начищенный самовар, или скорее скороварка, и изменить моего радужного настроения, кажется, не может ни что.

Наумыч храбрится:

— Не спал и не жалею! А с работой я сам разберусь…. Понятно?

Аня тут же соглашается, видно устала:

— Ну, да, пока…. Хэ-хэ

Она похлопывает Наумыча по руке и тот неуклюже тянется поцеловать Аньку в щеку. Сомова его тоже чмокает. Меня стесняются, что ли? Переполненная положительными эмоциями и довольная до пузырей, трясу шефу руку:

— До свидания, Борис Наумыч!

Невольная улыбка раздвигает мои губы, кажется, до ушей. Какие же вы все замечательные, я вас обожаю! Но сейчас мне не терпится скорей домой, хочется поделиться с подругой новостями. Анька тоже торопиться отдохнуть, разворачивается ко мне и тычет пальцем:

— Чур, я первая в душ!

— Давай, давай, давай.

Я не возражаю и даже одобряю! Егоров, прощально помахав, уходит от нас по проспекту, без оглядки, заложив руки за спину. Анька взбегает по лестнице и скрывается в подъезде, а я продолжаю наблюдать за Наумычем и жду, пока он отойдет подальше. Как только это происходит, поворачиваюсь в сторону угла, где затаился Андрей и тяну в его сторону обе руки. Скорей! Скорей! Я соскучилась! Он бежит ко мне, и мы опять обнимаемся и целуемся. Калугин крепко прижимает меня к себе, приподнимает, и мы кружимся под еще темным небом. Потом он ставит меня на землю:

— Все!

Мы расстаемся и разбегаемся — Андрей вверх по проезду к проспекту, в противоположную сторону той, куда отправился Егоров, ну, а я в подъезд. Приоткрыв входную дверь, в последний раз оглядываюсь и смотрю вслед Андрюшке — нет, это не сон! Тряхнув гривой, забегаю внутрь.

* * *

Вся светясь, будто лампочка и словно на крыльях, впархиваю в квартиру. Поднимаю победно руки и, сжав кулаки, издаю счастливый вопль:

— Yes!

И кидаюсь разуваться, оставляя Аньку копаться в стенном шкафу. Энергия из меня брызжет во все стороны. Я победила! Мы победили! За спиной слышу благодушный Анькин голос:

— Хо… Это то, что я думаю?

Все еще согнувшись над кроссовками, переспрашиваю:

— А что, ты думаешь?

— Ну…Хэ… Я так понимаю ты теперь уже...

Слушаю в пол уха. Что, уже? Во мне все поет и я готова расцеловать подругу. И рассказать, как замечательно мы провели с Андреем эту чудесную ночь. Выпрямившись, смотрю на ее хитрую улыбку и жду продолжения. Сомова топчется на месте, а потом, словно боксер чуть приседает, делая нырок куда-то вниз:

— Окончательно вместе с нами, да?

Улыбка сползает с моего лица. Я не знаю, почему так получилось, но у нас ничего не было и, честно говоря, без особых моих стараний… С одной стороны у меня внутри все бурлило и горело, ждало и хотело… С другой стороны, сопротивлялось и боялось… Не знаю, что было бы, если Андрей был настойчивей… Не хочу об этом думать — нам хорошо и я уверена — Андрюша делает все правильно. Мне от этого только лучше — нужно еще привыкнуть к повороту в наших отношениях, приучить себя к мысли, что я женщина и мужчина меня любит. Поэтому встаю на защиту Калугина:

— Ты, что?

— Что?

Иду мимо в гостиную, бросая на ходу:

— Мы…, просто целовались.

— Ага, целовались они…

Сомова тоже идет вслед за мной:

— Всю ночь целовались, что ли?

Усаживаюсь на диван, возле зажженного торшера, закидываю ногу на ногу. Ну, да… Может быть, это, немножко странно для Аньки… Игорю было бы точно странно и непонятно... Просто Андрей очень заботливый и необыкновенный. И любит меня! Он совсем не похож на Гошу, он другой. На все Анькины инсинуации лишь задорно пожимаю плечами:

— Да, представь себе! Ну, разговаривали еще.

Сомова, уперев руки в бока, недоверчиво на меня смотрит, и я перехожу в контрнаступление:

— Ой, можно подумать, что вы с Наумычем…

Сомова тут же морщится, кривится и недовольно машет рукой:

— Так, все, хватит, я в душ.

Похоже, мой пример удачен и она действительно не слишком рвется в койку к старому ловеласу. Я и сама понимаю, что сравнивать Калугина с Егоровым, просто глупо…. Ну, не знаю я, почему мы вели себя с Андреем, как пионеры… Вернее про себя-то я понимаю, а про него могу лишь догадываться. Окликаю подругу:

— Ань!

Та оборачивается и смотрит на меня:

— Что?

— Знаешь, я такого раньше никогда не чувствовала.

И это правда! Чуть наклонив голову на бок, удивленно приподняв брови, смотрю на подругу — это действительно что-то необыкновенное и неописуемое. Любовь! Словно колокольчики внутри звенят. Сомова сразу загорается любопытством:

— Да?

Честно киваю и Анюта, хмыкая, возвращается назад, уперев руки в бока:

— Завидую.

Она садится рядом на диван, и я понимаю, что была права про них с Егоровым. Сочувственно хмурюсь:

— А у тебя что, все плохо?

Сомова на меня не глядит:

— Ну, нет, почему плохо… Все замечательно... Ну, просто когда это начинается…

Она мечтательно поднимает глаза к потолку.

— Это же так…

Пересаживаюсь к ней поближе и повисаю у нее на шее, выплескивая переполняющие меня эмоции:

— Анька … Анька-а-а-а… Ну, какая разница! Начинается… Главное, что жизнь продолжается!

Оказывается и мне можно стать счастливой! Я, женщина, и в этом, ага, нет никакой катастрофы! С довольным видом всплескиваю руками, и мы улыбаемся друг другу.

— Слушай Игорь. А можно я буду называть тебя теперь только Марго, а?

Почему-то меня это задевает. Мне не нравится, когда Сомова по поводу и без повода называет меня Гошей, Игорем, или еще как-то напоминает, что я бывший мужик… Раньше, да, даже сам настаивал. Но не теперь, когда мы с Андреем любим друг друга. Ну, не может один мужик любить другого мужика! Иногда мне кажется, что она делает это нарочно, чтобы задеть….

Но и вычеркивать Игоря, словно его никогда не существовало, я не хочу. Он часть меня, моей жизни…. Во мне поднимается дух противоречия, и я решительно обрываю Аньку:

— Нет!

— Почему?

Потому, что я не меньшая вредина, чем ты. Если тебе приспичило сейчас, когда Марго порхает счастливой бабочкой, пообщаться с Игорем, то я могу лягнуть в ответ — общайся на здоровье. Встаю с дивана и одергиваю на себе спортивный костюм:

— Я сказал нет и все!

Сомова тоже вскакивает обиженно:

— Ну, ты только что, сама говорила же, ну!

Так это тебе Марго говорила, а тебе вдруг приспичило потрендеть с Гошей.

— Так, Сомова, ты шла в душ, ну и иди в душ! Потому, что я тоже хочу. Я в отличие от некоторых алкоголиков утром бегаю, а не в баре сижу.

Вообще-то в душе я уже была и второй раз не полезу, но уж вредничать, так вредничать. Даже не смотрю на нее, хотя краем глаза и вижу ухмылку:

— Да, ладно.

Что-то у нее настроение подозрительно резко пошло вверх. Тут же наезжаю:

— Что, ладно?

Сомова продолжает усмехаться:

— Можно подумать, я не видела Калугина, там за углом, угу?

Может и видела. Только он прощался не с Игорем, а с Марго! Вот! Дух противоречия бродит во мне и не знает, как выбраться из всех этих Маргошей. Не знаю, как парировать Анькин выпад. Сунув руки в карманы спортивной куртки, лишь возмущенно хлопаю губами:

— Да это у тебя галлюцинации с бодуна!

— Ага, галлюцинации …Ха-ха-ха!

Да, настроение у нее явно улучшилось и я язвлю:

— Видела она…

— Ой, не могу!

Стервозная Сомова уходит в душ, а я остаюсь стоять, пялясь в потолок. Несмотря на все Анькины происки, ясно одно — Марго любит и любима, и про Игоря лучше не вспоминать. Ну, Анька... Как слон в посудной лавке. Это ж надо придумать — мужик с мужиком! Не хочу вспоминать о Гоше, по крайней мере, до тех пор, пока не решусь рассказать Андрею всю правду. Пусть здесь останется одна Марго. А на Сомовские выпады просто не буду реагировать. Махнув рукой, возвращаюсь к дивану:

— А, впрочем, называй, как хочешь!

Игорем, Марго или еще как. Сунув руки в карманы, плюхаюсь на диван:

— Мне уже все равно.

Задираю ноги вверх и упираю их в край столика. Угнездившись, почти лежу на спине и улыбаюсь во весь рот, вспоминая Андрея и наши поцелуи.

* * *

Поспать удается совсем чуть-чуть, но блаженное настроение никуда не исчезает, а утренний душ дает прилив бодрости и свежести. И вообще, хочется цвести и пахнуть. Облачившись в новый серый костюм, пиджак с юбкой, хорошо гармонирующий с моей любимой синей блузкой, я целых полчаса трачу, с помощью Анечки конечно, чтобы накраситься — мой сегодняшний радужный образ подчеркивает розовая блестящая помада на губах и легкие голубые тени на веках. Конечно, за три с половиной месяца женского существования, особенно за последнее время, я в этом деле тоже немного намастырилась, но сегодня хочу выглядеть на все сто. Все! Я уже опаздываю, времени устраивать причесоны нет совсем — пригладила волосы щеткой и на работу.

* * *

Приезжаю в редакцию в отличном настроении. Когда на этаже открываются двери лифта, сразу вижу Андрюшку возле секретарской стойки — он стоит, сунув руку в карман, и о чем-то разговаривает с Людмилой. Хочется подбежать и повиснуть у него на шее, но я сдерживаюсь — у нас есть тайна, о которой вовсе не обязательно трендеть налево и направо. Громко здороваюсь еще от лифта:

— Всем доброе утро!

Бодро подхожу поближе, и Андрей с улыбкой мне отвечает:

— Привет.

— Что, у нас сегодня летучка в коридоре?

Никак не могу убрать радость с лица и счастливо вздыхаю, глядя на любимого. Люся, между тем, сетует:

— Да нет, просто тут Андрей никак не может поверить, что нам его будет не хватать.

Так и подмывает успокоить ее «Он никуда не едет!» и я оглядываюсь на Калугина, который укоризненно сморит на нашу секретаршу. Прищурив глаз, подзуживаю:

— Ну, это он так на комплимент нарывается!

Андрей смеется:

— Вот уж чем никогда не занимался, так это…

Людмила опять влезает с причитаниями:

— А Андрюш, вы только обязательно, как долетите, так отпишитесь!

Калугин утвердительно мотает головой и выговаривает:

— Хо-ро-шо.

Долго ждать, Люсенька! Я тебе быстрее отпишу, когда буду в отпуске. Пресекаю дальнейшие стенания по Испании и пытаюсь переключить секретаршу на рабочие рельсы:

— Люсь, а что у нас сегодня с почтой?

Она понимает мой вопрос буквально:

— А у нас сегодня два факса и одно заказное.

— Давай, неси.

Кивнув, направляюсь дальше. Андрей идет рядом:

— Ты, как?

С улыбкой бросаю на него взгляд:

— Нормально, кофе напилась.

— Да я тоже в себя две чашки влил.

Он трогает меня за локоть, и мы останавливаемся.

— Марго.

Когда личная проблема позади, деловые заботы пытаются занять свое привычное место в голове. Может и мне бы хотелось сейчас поговорить о любви, но здесь явно не то место.

— Что?

Калугин задумчиво поглаживает свой подбородок и глядит куда-то в сторону. Потом решительно вздыхает:

— Я обязательно сегодня поговорю с Наташей.

Мысли о работе сразу вылетают из головы. Сегодня! Испытующе смотрю на него:

— Ты, готов?

Андрей сначала отводит глаза, потом, встряхнув плечами, снова смотрит на меня — с улыбкой и полный решимости:

— Как пионер!

Конечно, ему будет не просто. Егорова еще та штучка — и истерику может закатить, и пригрозить — мы это уже проходили. Вглядываюсь в дорогое мне лицо — оно такое красивое и мужественное. Конечно, он поговорит и уже завтра надо быть готовой к ответной реакции. Сочувственно вздыхаю:

— Будет буря.

Калугин молодцевато вскидывает голову вверх:

— А мне что буря, что цунами, уже все равно!

Здорово конечно, но воспоминание, как пиявка все это время легко манипулировала им, заставляет меня улыбнуться и отвести глаза:

— Ну…

Брови Калугина ползут вверх:

— Так, ты сейчас мне не веришь?

Верю, верю… Хочу его успокоить и вселить боевой дух, но к нам уже подскакивает Людмила с кипой бумажек:

— Маргарита Александровна вот держите.

Она протягивает их мне.

— И еще два письма я скинула на электронку.

Ну и прекрасно. Жизнь течет, жизнь продолжается! Все, рано или поздно утрясется.

— Спасибо, Людочка.

Секретарша тут же убегает, и я вновь смотрю сияющими глазами на Калугина. Совершенно не хочу на него по-бабски давить. Да и не умею.

— Андрюш, ну, я же тебе говорю — как ты сделаешь, так и будет.

С улыбкой подмигиваю ему, и отправляюсь к себе.

* * *

Но не дохожу. У окна, в том углу, где ютятся Кривошеин с Любимовой, вижу ухохатывающуюся парочку, Антона с Валиком, и ноги сами заворачивают меня к ним. Я сегодня добрая, даже к таким оболтусам и засранцам. Бодро подбегаю и кладу руку на плечо Кривошеину:

— Привет работникам гламурного цеха!

Они оборачиваются: Антон удивленно улыбается, а Валик настороженно здоровается:

— Доброе утро.

А-а-а, испугались… Смотрю на них, практически сверху вниз, приподняв подбородок… С сияющей блаженством физиономией… А потом разворачиваюсь и молча ухожу. Ломайте теперь голову, зачем подходила!

* * *

В середине дня творческий энтузиазм от эйфории и любовных фантазий дает плоды, и я отправляюсь к Егорову — пора обсудить наброски по новому номеру. Вообще-то можно было бы и потом — до граничных сроков времени предостаточно. Но у меня родилась отличная тема и очень хочется получить одобрение. Наумыч, видимо, куда-то собирается свалить, даже портфель на стол выставил, да я не вовремя. Ну, ничего, постараюсь быстренько. Пробежавшись по разделам, смотрю на реакцию начальника, но Егоров лишь задумчиво теребит верхнюю губу и молчит. Но надежды не теряю:

— Так, теперь, что касается обложки.

У меня по этому поводу целый ворох идей. Они роятся, бурлят и мечутся… Как мой взгляд, как мои мысли, как мои руки, от возбуждения выписывающие в воздухе карусель:

— Мне кажется, что там должен быть медийный спортсмен, желательно олимпиец.

Пытаюсь заглянуть Егорову в лицо, понять его реакцию, но тот, сдвинув брови и опустив уголки губ вниз, лишь кивает, глядя в пространство:

— Угу.

— А внизу крупно надпись «Мужчины, которые нас вдохновляют».

Я не спорю — конечно, это навеяно Калугиным. Может быть, даже ночным и полуголым. Смотрю на реакцию шефа, но ее нет. Пытаюсь смягчить:

— Ну или типа того…

Чего-то шефу не нравится и он сомневается:

— Не, в лоб?

— А чего выпендриваться? Иногда и в лоб полезно!

Наумыч поднимает глаза к потолку и неуверенно тянет:

— Я не знаю.

Морщась, он протискивается вдоль окна, чтобы обойти меня сзади и встать с другой стороны.

— Как-то… Все это как-то понимаешь… Не в нашем стиле. Все-таки юбилейный номер, хочется как-то удивить.

Тоже мне юбилейный, стопятидесятый… Вот сотый был действительно юбилейный. Мне хочется настоять на своем, и я начинаю ерничать. Широко раскрыв рот, тяну:

— А-а-а…

Всплеснув руками, усаживаюсь на край стола:

— Ну, давайте, Деда Мороза голого шлепнем на обложке, вот все удивятся.

Егоров возмущенно пролезает мимо меня к своему креслу:

— Слушай, ты не передергивай, знаешь. Ты прекрасно понимаешь, о чем я тебе говорю.

Нет, не понимаю и продолжаю давить:

— Борис Наумыч.

Слезаю со стола, с проникновенным видом встаю у него за спиной и зужу в ухо:

— Вот, вы сколько раз мне уже доверялись, а?

Егоров поднимает глаза к потолку и лишь разводит руками:

— Не..., ну-у-у.

Честно говоря, не так уж и много, но, все-таки, пара раз за мной победа была полной. Тычу в шефа пальцем, чуть ли не в нос, повышая голос:

— И еще ни разу не пожалели!

Главное напор и темп. Наумыч начинает поддаваться:

— Ну, я не знаю, направление, которое ты предлагаешь, оно несколько нелогично вот для нашего издания.

Егоров складывает ручки на пузе, и закатывает глаза. Продолжаю давить:

— А на мой взгляд, очень даже логично!

А что? После ведьм и женских прокладок, самое время написать про нормальных мужиков! Кстати, у меня есть еще один аргумент. Мне кажется, неотразимый… Снова усаживаюсь на угол стола и, не переставая тыкать пальцем в Егорова, добавляю:

— Между прочим, Ане эта концепция очень даже понравилась.

Может, конечно, получилось неуклюже, слишком по-женски, ну уж извините — побочный эффект. Егоров это замечает:

— Стоп, причем тут Аня?

Тут-то я его и ловлю. Делаю изумленное лицо и, сцепив пальцы рук, картинно кладу их на колени.

— А вам разве безразлично ее мнение?

— Ты знаешь, давай не будем смешивать личное, с профессиональным!

Егоров возмущенно разворачивается ко мне спиной:

— Я не смешиваю… Я просто, в данный момент, ссылаюсь на Аню, как на человека достаточно творческого и профессионального!

Понимаю, что звучит неубедительно, и огорченно протягиваю в сторону начальника руки:

— Просто, извините, у меня уже закончились аргументы!

Маятник сомнений Егорова теперь движется в другую сторону, и он опять поворачивается ко мне лицом:

— Не, ну, ладно, ну, действительно… Что-то вот в этом есть…. Стоит подумать.

Все с большей надеждой взираю на него — кажется, перелом произошел, но меня смущают нахмуренные брови. Егоров вдруг добавляет:

— А название такое «Мужчины, за которыми хочется идти», а?

Мои глаза от радости распахиваются еще шире. Кажется, он на себя примерил эту фразу, и именно она заставила посмотреть на мою идею другими глазами. Не могу удержаться:

— Во-о-от!… И Ане так показалось!

Но, видимо, переборщила, надо было язык вовремя прикусить. Егоров, раздвинув полы пиджака, с грозным видом, цепляется пальцами за пояс:

— Слушай, знаешь что…

Но тут, слава богу, трезвонит его мобильник, и гроза проносится мимо. Наумыч быстро хватает телефон и смотрит, кто звонит, потом бросает быстрый взгляд на меня. С хитрой ухмылкой опускаю руки вниз — все понятно. Егоров смущенно отворачивается к окну и прикладывает трубку к уху. Потом перекладывает в другую руку и переносит к другому уху:

— Алле… Да я вот сейчас это…, говорил о тебе только что…

Сложив руки на груди с ухмылкой наблюдаю, что творит с серьезным человеком любовь.... Этот разговор надолго. Подхватив бумажки, беззвучно исчезаю — будем считать, что «добро» я получила.

* * *

По пути заглядываю в кабинет Андрея, но его нет на месте. У меня все время зудит под коркой в мозгах вопрос — встретимся мы сегодня после работы или нет? Я понимаю, он хотел еще успеть поговорить с пиявкой, но потом?

Стоять у Калугина под дверью, у всех на виду, было бы странно, и я перемещаюсь к кухне и там болтаюсь у входа с обзором на Люсину стойку — отсюда удобней наблюдать за холлом и кабинетами. Неожиданно за спиной раздается голос Андрея, видимо он зашел с другой стороны:

— А-а-а…Марго.

Ну, наконец-то! Разворачиваюсь и с надеждой смотрю на него.

— Извини, не помешал?

Сразу становится легче. Приваливаюсь спиной к двери и убираю руки за спину. Господи, чему ты мог помешать, Андрюш?

— В смысле?

— Что-то мне показалось, что ты стоишь, размышляешь о какой-то глобальной проблеме.

Конечно, глобальной — будет у нас сегодня свидание или нет? Вдруг утро вечера мудренее и ты передумал? Спросить напрямую боязно и я, с улыбкой, захожу издалека:

— Ну, даже очень о глобальной... Думаю чайку себе заварить или кофейку хлопнуть…. Не поможешь определиться с выбором?

Калугин смотрит с улыбкой куда-то в бок, а потом на меня:

— Ну-у, я бы отдал предпочтение кофе… А по чайку выступил бы вечером!

Обхватив себя руками за плечи, чуть киваю и вопросительно поднимаю вверх брови:

— Вечером?

Мне кажется, мой намек прозрачней некуда. Мои руки нервно сползают вниз… А потом опять дергаются к лицу, смахивая пальцем щекочущие волосы, то с одной щеки, то с другой… Калугин засовывает руки в карманы и опускает глаза:

— Ну, да, вечером.

Он отворачивается, шлепая ладонью по косяку:

— Я… Я подумал, может быть нам сходить куда-нибудь вечером? Посидеть.

Наконец-то! Новый решительный взмах и шлепок:

— Поговорить, что ли….

Меня это «поговорить» немного напрягает, и я настороженно смотрю на него. Что-то изменилось?

— О чем?

Андрей напряжен и слишком серьезен:

— А ты считаешь, что не о чем?

Его слова пугают меня еще сильней, и я отворачиваюсь, не зная, что сказать и не понимая его озабоченности. О чем он хочет говорить? Разве с сегодняшней ночи, когда мы говорили и говорили о любви, что-то переменилось?

— Ну, так как насчет предложения?

Может он встречался с Наташей, и она убедила его не расставаться? Может он все-таки решил уехать с ней в Испанию? Может быть, из-за этих сомнений он и был ночью странно сдержан и даже не пытался «перейти грань»? Отвожу глаза и вздыхаю, пытаясь прощупать почву:

— Ну, я в принципе не против, боюсь, что против будет Наташа.

Снова смотрим друг другу в глаза, Андрей, поморщившись, усмехается и качает отрицательно головой:

— Ты знаешь, я тебе честно скажу — мне абсолютно все равно.

У меня словно камень с души падает, все мои страхи отступают и кажутся смешными. Чего я выдумываю — конечно, он справится со всеми трудностями. Смотрю на него и все больше убеждаюсь, какая же я дура со всеми своими подозрениями. Андрей же сказал, что любит меня! Все, надо забыть про пиявку и не ревновать, каждые пять минут. Это он раньше думал, что ее любит, а теперь понял, что ошибался. Чего я психую-то? Невозможно жить с нелюбимой женщиной, зная, что где-то рядом любимая! Это же чушь, дикость! Тянусь губами к его губам и целую. Теперь он мой и только мой...

Чуть отступив назад, хочу пройти мимо, но Андрюшка хватает меня за плечи, обеими руками, останавливает и разворачивает к себе. А потом крепко и сладко целует… Да, вот, так! Когда он меня отпускает, я, облизнувшись как кошка, и чуть ли не мурлыча, иду к себе. Теперь остаток дня можно помечтать, сидя в кресле. Или немножко поработать… "Мужчина, за которым хочется идти".

Где-то, через час, Андрей заглядывает ко мне в кабинет, заглядывает сообщить, что заказал столик в «Sorrento» на Крымском Валу, на 20.00. Отлично — значит, смоюсь с работы пораньше — нужно же, подготовиться!

* * *

Вечером собираюсь на свидание. На свидание! За три с лишним часа, которые выкроила, улизнув с работы, успела все — и в салон заглянуть и в косметологический кабинет, и туфли купить новые. Аньки нет, где-то шляется с Борюсиком, так что, все приходится делать самой — и наряжаться и красоту наводить. Волосы, после душа, еще до конца не высохли — расхаживаю по пустой квартире в одном красном халате — из всех шкафов собираю с мира по нитке — где-то платье, где-то бижутерию, где-то белье. В спальне раскладываю на кровати весь праздничный гардероб — вешалки, вешалки, вешалки… черное платье, красное, полосатое… Прикладываю к себе полосатое — в нем я уже ходила в ресторан с Калугиным. Смотрюсь в зеркале через открытую дверь в ванную, потом подхожу поближе. Нет, не нравится. Во-первых, он меня в нем уже видел, а во-вторых, хочется чего-нибудь необыкновенного, чтобы уж сразить наповал. Возвращаюсь в спальню, и кидаю это платье поверх черного и красного. Уперев одну руку в бок, другой задумчиво тереблю подбородок. Вот так всегда — тряпок полно, а одеть нечего... И вдруг вспоминаю — есть же еще шкаф в прихожей! Я туда повесила пару совершенно ненадеванных платьев — это когда Егоров выделил одежные на ресторан с Верховцевым, а потом премию по поводу возвращения Андрея. Мы с Анютой отоварились тогда на славу!

У меня даже глаза вспыхивают от предвкушения и я, пританцовывая, спешу туда. Извлекаю из недр шкафа белое платье и еще одно черное, но черное тут же вешаю обратно — хочу сиять, а не грустить. Прижав платье к себе, вприпрыжку скачу обратно в спальню — сегодня я не могу ходить спокойно, только скакать и танцевать! Подойдя к дверям ванной, прикладываю платье к себе и смотрюсь в большое зеркало. Ну, что, вполне…

Повесив платье на дверцу шкафа, приступаю к следующему этапу — во-первых, нужно подобрать белье. И сегодня никаких колготок, только красивые чулки. А во-вторых, решить какой будет макияж.

* * *

К половине восьмого я уже практически готова. Последние штрихи — блеском по розовой помаде на губах, еще один взгляд в зеркало в ванной на четко прорисованные контуры бровей и я выпархиваю назад в спальню — бежевые туфли на тонком каблуке, впечатляющее белое платье с рукавами фонариками… Талию подчеркивает серебристый широкий пояс, а шею — бусы под крупный жемчуг. Очаровашка! Уперев руки в бедра, еще раз смотрюсь в зеркало, в полный рост. Поворачиваюсь то одним боком, то другим. И остаюсь довольна — хороша! Ей-богу, хороша.

— Думаю, Мерлин Монро отдыхает.

Передразниваю ее:

— Ту пупи ду пу-у-у…

И, пританцовывая, отправляюсь выбирать сумку — это оказывается тоже целая наука, а времени в обрез.

* * *

Вызванное такси привозит меня в ресторан с небольшим опозданием. Черт, Андрей наверняка уже весь истосковался за столиком в одиночестве и наверно ругает меня в хвост и в гриву. Но, надеюсь, увидев мои старания, простит. Вцепившись обеими руками в черную сумочку на тонком ремешке, прекрасно контрастирующую с платьем, захожу в зал. Тут же появляется метрдотель и приветствует меня:

— Добрый вечер.

— Добрый. У нас заказан столик.

— Фамилия.

Называю свою:

— Реброва.

Метрдотель раскрывает обложку папки и ведет пальцем по списку сверху вниз. А почему собственно Реброва? Андрей же заказывал. Заглядываю в книжку суровому работнику ножа и вилки и добавляю:

— Или Калугин.

Распорядитель тут же расцветает улыбкой, захлопывает свой талмуд и вытягивает руку в сторону полутемного зала:

— Вот здесь, у окна.

— Спасибо.

Интересно, Андрей уже здесь? Я торопливо иду вперед под цокот каблучков. Меня провожают к свободному столику с двумя диванчиками, заваленными подушками и я протискиваюсь за один из них, придерживая широкий подол платья. Усевшись, поправляю упавший локон волос за ухо. Метрдотель — официант в одном флаконе, предлагает:

— Аперитив?

Поднимаю на него с улыбкой глаза:

— А, давайте!

— Секунду.

Ничего страшного, подожду. Разговор Калугина с Егоровой может и затянуться. Служащий уходит, и я перекладываю сумку на колени, чтобы достать телефон. Если Андрей будет задерживаться, звонок может раздаться в любую минуту. А может он уже и звонил, да я не услышала. Или SMS прислал. Откладываю сумочку в сторону и открываю крышку телефона — увы, ничего. Положив ногу на ногу, сама начинаю нажимать кнопки, но в трубке только «абонент недоступен». Может в пути? Официант приносит большой бокал с красной жидкостью и трубочкой, и я благодарно киваю:

— Спасибо.

Как раз, вовремя — буду снимать стресс. Не хочется думать, что что-то случилось — Андрей обещал, что истерики Егоровой его не остановят! Главное не психовать и не накручивать себя… Играет негромкая музыка, кто-то поет. Официант уходит, я откладываю телефон в сторону и оглядываюсь в сторону входа — вдруг, вот прямо сейчас, он на подходе? Смотрю на часы на руке — двадцать тридцать. Потом придвигаю к себе бокал и начинаю пробовать, что там за аперитив. И снова оглядываюсь на вход, помешивая жидкость — ну, что ж, мой принц будет сам виноват, если я напьюсь. Придется ему меня тащить домой на руках или на коркушках.

* * *

Время идет, а Калугина все нет. Уже два коктейля выдула и успела в туалет сбегать. Крутить головой, поглядывая на вход, уже устала — теперь сижу в пол оборота, сдвинув колени вбок, в проход. Третий бокал с чуть тронутым содержимым отставляю в сторону. Что ж такое могло случиться? Внутри нарастает псих и нервная дрожь. Андрей передумал? Егорова убедила его не расставаться? Она подключила родителей, и они втроем его утюжат?

Официант, проходя мимо, подхватывает недопитый бокал и уносит. Мои руки безвольно лежат на столе, так и тянет снова взглянуть на циферблат… Хотя наверняка не прошло и трех минут с последнего раза. Не выдерживаю, приподнимаю руку, вроде как, поправляя часы, и кидаю осторожный взгляд на стрелки. Двадцать один тридцать.

Из груди вырывается невольный вздох, и я нервно веду головой из стороны в сторону — мне душно и внутри тоскливо. Гоню прочь поганые мысли, но они, все настойчивее, стучаться в мой мозг.

— Капец. Ну, позвонить то хоть можно!

Просто сказать — извини, я опаздываю… Или я не приду, прости.

Голос официанта отвлекает меня.

— Извините?

Сажусь прямо, убирая ноги от прохода, поднимаю голову и смотрю непонимающе на служащего. Я вся напряжена — обе руки, как плети, лежат на столе, чуть растопырив пальцы, а изнутри поднимается страх — вдруг..., вдруг он принес какое-то известие…, плохое известие…. Нервно вздохнув, спрашиваю:

— Что?

— Что-нибудь, еще?

Паника утихает и дыхание выравнивается:

— А-а-а…

Я уже полтора часа тут сижу. Может, хватит? Но уходить не решаюсь… Подожду еще немного… Зависаю на секунду, а потом вычерчиваю пальцем фигуру в воздухе:

— Вот это, что у нас сейчас было?

— Голубая лагуна.

Нет, эта лагуна плохо пошла. Я ее совсем чуть-чуть выпила. Замешкавшись, переспрашиваю:

— А перед этим?

— Дайкири.

— Вот точно, давайте его повторим.

Официант уходит, и я снова сдвигаю сжатые коленки вбок, усаживаясь в пол оборота — так виднее вход в зал. В очередной раз, нервно вздыхаю и хватаю мобильник со стола. На дисплее, увы, никаких новых сообщений — ни SMS, ни пропущенных звонков. Сигнал пять делений. Откладываю телефон обратно и уныло бормочу вбок:

— Со связью все в порядке.

Чья-то рука ставит со стуком прямо передо мной бокал с красной жидкостью. Вздрогнув от неожиданности, поднимаю вверх глаза. Это всего лишь официант.

— Спасибо.

С безнадегой смотрю на бокал, а потом тянусь к нему. Резкий звук зуммера бьет по нервам. На дисплее номер Андрея, наконец-то! Тут же хватаю мобильник со стола:

— Ну, слава богу! Не прошло и двух суток.

Открываю крышку и прикладываю трубку к уху:

— Алло.

— А-а-а…. Марго, это я.

Интересно, первый вариант или второй? Скорее второй — опаздывать уже поздно.

Стараюсь говорить весело:

— Да, я уж поняла, что не Уинстон Черчиль. Ты в пробке?

— Марго, слушай, здесь все гораздо хуже. Я не смогу сейчас прийти.

Та-а-ак… Кажется, меня развели как лохушку. Может он вообще не собирался приходить? Интересно, он не может сейчас или не может вообще? Вот и продинамили тебя Маргарита Александровна, первый так сказать опыт… Ай, да Калугин!

— Ты шутишь?

— Марго, я серьезно, возникли кое-какие проблемы.

Господи, опять у него проблемы. То надо срочно Наташу выкупать в ванне, то накормить ее фирменным рисом. Что, на этот раз? Нервно поглаживая пальцами основание бокала, пытаюсь ехидничать:

— Дай, попробую, угадать… Егорова расцарапала тебе лицо?

— Слушай, Марго, мне не до шуток.

Действительно, голос у него напряжен, и его тревога передается мне. Пытаюсь проглотить обиду и быть серьезной:

— Да, что случилось — то?

— Я тебя прошу, давай не по телефону. Я завтра тебе все объясню, хорошо?

Почему завтра? Что происходит? И вдруг до меня доходит, почему он не придет и почему только завтра… Сердце ухает вниз, вызывая приступ дурноты... Значит, сегодня он останется у нее. Поставив локоть на стол, еще хватает сил держать телефон у уха. Другая рука елозит по столу, ища себе занятие, а потом тянется к лицу, теребить волосы и убирать их за ухо. Наконец, замерзшие губы произносят:

— Так что…, все-таки…, вы летите?

Обречено жду «Да!», но Андрей повышает голос:

— Марго, завтра, все завтра! Хорошо?

Ни да, ни нет, как всегда. Я же до утра сдохну, вся изведусь. Мне нужен хотя бы намек! Положив ногу на ногу, сижу, вцепившись пальцами в диванчик под собой, вцепившись до боли. Если бы что-то случилось с Алисой, Андрей бы сказал. Значит, Егорова что-то учудила.

— Хорошо, хорошо... Ты только одно скажи, ты поговорил с Наташей?

Через паузу в трубке раздается:

— Почти.

Капец. Да что ж, такое-то! Как можно поговорить «почти»?

— Андрей, что значит, «почти»?

— Слушай, Марго, ты пойми, я не могу сейчас разговаривать. Тут такая ситуация!

Псих рвется из меня, но я сдерживаюсь. Похоже, из Калугина сейчас все равно ничего не вытянуть. Будем решать проблемы по мере возникновения. И еще, очевидно, что он не приедет в ресторан.

— Ладно, Андрюш, не рвись.

— Что?

— Не рвись, говорю, я тебя услышала… ОК, завтра поговорим. С тобой, точно, все в порядке?

— Точно! Извини, я больше не могу разговаривать.

— Ладно, все, завтра увидимся. Все, пока.

В трубке звучат короткие гудки, и я захлопываю крышку телефона. Ничего не понятно. И рассказывать, что происходит, он мне не хочет. То ли разрулить пытается, какую-то проблему, то ли подготовиться к завтрашним объяснениям со мной. Одно очевидно — какой бы нарядной я не была, здесь мне делать нечего. Останавливаю идущего мимо сотрудника:

— Официант, я хотела бы рассчитаться.

Тот стоит, чуть наклонившись вперед, и чего-то ждет. Мог бы и счет принести. Под его оком лезу в лежащую рядом сумку в поисках кошелька. Расстроенная и растерянная, поднимаю глаза на официанта и, тряхнув гривою, виновато хихикаю:

— Интересно, я деньги взяла? Хе-хе...

Когда платила за такси, даже не посмотрела, сколько осталось. Было бы круто в довершение вечера оказаться где-нибудь в милиции, в обезьяннике.

* * *

Спустя полчаса такси привозит меня домой. Настроение паршивое — на хрена спрашивается я все это напялила, дура стоеросовая… Платье, чулки, бусы…, голову мыла, причесывалась... Все бабу из себя корчу. А эта стерва хвостом вильнула и все — Калугина, как языком слизнуло. Уже на этаже, когда подхожу к квартире, дверь вдруг распахивается, чуть не ударяя меня, и на пороге возникает Егоров в своем пенсионерском плаще. Капец, домой нормально не попадешь — и тут пришибут. Они с Анькой хором голосят:

— Ой, извини.

— Осторожно!

Останавливаюсь в дверях. Мне сейчас только гостей не хватает… Могу ведь и обматерить под горячую руку. Наумыч как-то по-особенному смотрит на меня:

— Привет, Марго.

Бурчу под нос:

— Давно не виделись.

Стою, жду, когда мне дадут пройти, а Егоров оглядывается на Сомову:

— Ну, я пойду, а?

Анюта машет рукой:

— Да, конечно.

Наумыч продолжает таращиться, а потом не может удержаться от комплимента:

— Марго, а какая ты сегодня красивая.

Вздохнув, протискиваюсь между парочкой, таща с собой, зажатую в руке сумку с курткой:

— Красивая как корова сивая.

Хотя, конечно, сивыми бывают кобылы, а не коровы. Ну, а я наверно все вместе — мутант, сивая корова. Молча, иду к кухне и на углу встаю, привалившись к стенке и сложив руки на груди. До меня доносится невнятный шепот:

— Чего это с ней?

— Да я не знаю, давай до завтра.

Оглядываюсь, в ожидании, когда Ромео свалит. Егоров тянет губы, пытается чмокнуть Сомову в губы. Закатив глаза к потолку, отворачиваюсь от такого зрелища и слышу:

— Пока.

— Пока

Наконец, слышится стук двери и щелканье замка. Продолжаю молча бурлить внутри — мне нужно выплеснуться, выговориться, а говорить то не о чем. Никакой информации. Анюта подходит ко мне, вздыхает и начинает нести какую-то муть:

— Представляешь, эти уроды так составили контракт, что вообще не подкопаться.

Господи, причем тут твой гребаный контракт?! Беззвучно шевелю губами, ругаясь, "вот, дура", а Сомова повторяет:

— Вообще, не подкопаться.

Очень хочется заорать, выматериться, но сдерживаюсь и, сжав зубы, бросаю в пространство:

— Ань, дай мне стереть эту боевую раскраску.

Анюта пытается заглянуть мне в лицо:

— Эй…, с тобой что-то случилось, что ли?

А то не видно! Шушукалась же об этом со своим Ромео. Продолжаю цедить по слову:

— Нет, со мной ничего не случилось.

— Ну, ты встречалась с Андреем?

Раздражение, наконец, прорывается — не выдерживаю, поворачиваю к ней голову и рявкаю:

— Нет, не встречалась!

Сомова ошалело на меня смотрит, и я отрываюсь от стены, собираясь уйти к себе:

— Есть еще вопросы?

Нет? И прекрасно! Стуча каблуками, шлепаю в спальню, а затем в ванную. Все смыть! Все снять! Хватит! Наигралась! Мэрилин Монро недоделанная.

* * *

После душа всю эту кучу бабского барахла с платьем, чулками, бусами и бельем засовываю поглубже в шкаф…. Потом, на досуге, выкину. Сомова уже сгорает от любопытства и, перегородив вход в ванную, наблюдает за моими метаниями по спальне:

— Так почему вы не встретились-то?

— Потому, что… Он не может, у него ситуация... Объяснит все завтра!

Переспит в очередной раз и объяснит. Бэ-э-э… Ме-е-е… Натянув синие футбольные труселя и такую же майку, засовываю ноги в шлепки и мимо Аньки протискиваюсь внутрь ванной комнаты. Прямо к зеркалу. Злость и разочарование переполняют меня. Кому я поверила?

— На хрена я вообще напялил на себя все это гейское шмотье!

Сомова удрученно хмыкает:

— Ну а что, он ничего не объяснил?

Я же уже сказала… Сказал.

— Нет, ничего!

— Что, вообще?

Я ужу не могу и ору:

— Вообще!

Беру с полочки и тут же швыряю назад со стуком щетку для волос, и разворачиваюсь к Анюте:

— Позвонил и сказал, что не может разговаривать!

Меня мотает по помещению, и я иду к Аньке. Та усмехается, качая головой:

— Угу… Ты знаешь, ты наверно была права!

Права? Когда? Останавливаюсь перед ней:

— В чем?

Сомова вскидывает руки вверх, в стороны:

— В том, что все мужики эгоистичные козлы.

Во мне тут же возникает желание говорить наперекор. Это мой Андрей и только я могу его ругать! И вообще… На Ромео своего посмотри. Да Калугин в тысячу раз лучше любого в нашей редакции! Мне не нравятся такие нападки, и я Сомову обрываю:

— Андрей не такой!

Иду обратно к зеркалу. Эта пиявка что-то наверняка подстроила, какую-то пакость. Вот и вся причина. Сомова ржет мне в спину:

— Ну, вот, ха-ха!

— Что, вот?

— Типичные слова влюбленной бабы.

Вижу в зеркало, как Анька, выпятив губу, корчит рожу. Вздохнув, опускаю голову вниз. Типичные, не типичные… Причем тут влюбленная баба? Просто эту семейку на кривой кобыле не объедешь. Младшенькая так зубами вцепилась, что с первого раза не отдерешь. Опустив голову, шумно вбираю воздух и говорю в зеркало:

— Слушай, Сомова, это ты Борюсику своему про козлов расскажешь, ладно?

Анька недовольно елозит на месте и перестает усмехаться.

— Ой, а Наумыч то здесь причем?

А он у нас что, не мужик? Обернувшись, почти выкрикиваю:

— А Калугин здесь причем?

Меня и так всю колотит от всяких догадок, а тут еще она. Иду назад в спальню, но возле Сомовой останавливаюсь и почти в истерике, чуть не плачу:

— Может у него что-то случилось?!

И кидаюсь в гостиную — подальше, прочь, довела блин…. Сзади слышится шарканье тапок Анюты:

— Марго, ты прости меня, я не хотела тебя обидеть.

* * *

Пока я хандрю, сидя на диване, Анюта колдует и шуршит на кухне. Хотя я, наверно, голодней ее, но мне сейчас кусок в горло точно не полезет, и я даже не пытаюсь узнать — собирается Сомова меня кормить или нет. Уже минут через десять она приносит поднос с сушами, роллами и прочими вкусностями и ставит его на стол. Мои размышления результата не дают — таинственность Калугина заставляет предположить самые невероятные причины странного поведения — от ужасно страшных, до абсолютно глупых.

— Хотя, ты знаешь, Ань…. В чем-то ты была, наверно, права.

— В чем?

Что все мужики козлы. И Калугин тоже! Расслабленно сижу, опустив безвольно руки между раздвинутыми коленями... А внутри-то, все равно муторно и нервно.

— Ну, мог бы, хотя бы, объяснить... Ну, хотя бы, намекнуть.

Возмущенно взмахиваю руками, а потом они опять падают вниз без сил.

— А то все завтра, да завтра...

Анюта, обойдя вокруг стола, усаживается в кресло рядом и вздыхает, пытаясь меня подбодрить:

— Ну, правда, ну, мало ли… Может действительно что-то случилось? Чего ты накручиваешь себя на ровном месте?

Сцепив пальцы в замок и вперив взгляд в пустоту, молчу. Сама понимаю, что Егорова что-то учудила, только что? Пригрозила? Избила? Изнасиловала? Киваю:

— Да случилось, однозначно случилось.

Анюта ставит поднос себе на колени и крутит в руках длинную вилку с двумя зубцами. Ну, пусть похряпает, я как-нибудь, потом... В который раз пытаюсь найти логику:

— Если говорит про завтра, то, скорее всего, они никуда не летят?

Или летят? Анюта пожимает плечами:

— Послушай, если Калугин тебе обещал объясниться, то он обязательно объяснится.

Да это и ежу понятно. Но чего мне ждать-то? Они остаются или уезжают? Сходятся или разбегаются?

— Тем более, до завтра осталось всего ничего — только закрыть глаза и открыть.

Капец! Скептически смотрю на нее:

— Это тебе закрыть глаза и открыть, а мне лежи и мучайся!

Анька укоризненно обрывает меня:

— Марго!

А потом начинает уминать свои роллы. Пожалуй, своим психозом, я не только себя изведу, но и ее.

— Так, ладно, все, заморозили тему…

Помолчав, бросаю взгляд на Сомову:

— Что, у тебя?

Эта тема Анюте более интересна и она, оживившись, махает вилкой:

— А у меня все весело.

По виду не скажешь.

— В смысле?

Сомова утыкается в тарелку:

— Ну, в общем, я решила абстрагироваться.

Заинтересованно вздергиваю вверх подбородок. Такое замечательное слово мне сегодня нужно как никогда.

— То, есть?

— Ну, если не можешь изменить ситуацию, надо изменить свое отношение к ней.

Угу. Понятно. Только непонятно, что мне менять, если Калугин молчит как партизан. Продолжаю пристально следить за Сомовой:

— То есть, типа ты решила забить?

— Ну, типа того.

Анька вдруг морщится:

— В общем, я решила аннулировать отношения с Маратом. Пусть тянет свое радио из болота сам. Надоело!

Надо же, я думала она их и так давным-давно аннулировала. Ну, как только стала встречаться с Наумычем…. А вот, поди ж ты, оказывается еще и с Маратом успевает мутить. Чужая душа потемки. Мои мысли снова перескакивают на Андрея:

— Да уж. Вот надо было мне Калугу с самого начала аннулировать!

Сомова хмыкает, косится на меня и недовольно повышает голос:

— Это называется заморозили тему, да?

Но меня уже несет, заталкиваемые внутрь сомнения прорываются и я, отмахнувшись от Анькиного скепсиса, взрываюсь новым негодованием:

— Блин, я знаю, я уверена, что Егорова там устроила ему истерику, она это умеет!… Упала на пол, вырвала себе пару волос!

— Ну, так, тем более, проблема яйца выеденного не стоит. Не будет же она неделями кататься по полу и рвать на себе волосы.

Еще как может. Само уговоры меня не успокаивают:

— Блин, ну это же можно было объяснить по телефону, ну?! Он что, думает я не пойму?

Сомова вдруг громко заявляет:

— Ха! Дорогая моя, мне кажется, ты уже забыла, когда была Гошей. Да?

Кровь бросается мне в лицо. Это она про что? Дескать, подзабыла, что ты на самом деле мужик? Да, я забыла! Специально. Любить Андрея может только женщина! У меня даже челюсть падает вниз от такого наезда, а глаза лезут на лоб:

— А…, причем здесь это-то?

— А, притом! Вспомни, сколько ты баб продинамил, а? Ты даже не звонил им вообще ни одной!

Я все никак не пойму чего она от меня хочет. Вспомнить, что я Гоша и не страдать от бабской любви? Или сидеть и перебирать, вместе с ней, сколько баб у меня побывало в постели? Ну, спасибо, дорогая! Низкий тебе поклон. Сжав зубы, смеюсь, и, вскинув голову, с усмешкой отворачиваюсь. Сомова продолжает буянить:

— Сидели там неделями, плакали в кулачок, слезки собирали…

Анька начинает демонстрировать, как девицы собирали щепотками свои слезы, но то, что она наезжает не только на меня, но и на Андрея, заставляет неодобрительно покачать головой:

— Сравнила, ты.

— Что, сравнила я?

Во-первых, никто никаких слезок не собирал. Все с самого начала по чесноку. Мы и потом, не с одной пересекались и оставляли друг о друге самое прекрасное впечатление. Это только Карина оказалась злобной дурой — навыдумывала, черт чего, теперь не расхлебаешь. Во-вторых, Калугин на Реброва похож так же, как монах на плейбоя. А в-третьих, Марго никогда никаких баб не динамила. Ну, может только один разок, да и тот не считается. Они ее, вообще, интересуют только с эстетической точки зрения. Все инсинуации, пожалуйста, не в мой адрес!

Так что, на Анютин вопрос, закатываю глаза к потолку:

— Гошу с Калугой!

— Хо-хо...

Неожиданно наш спор прерывает звонок во входную дверь. Мы замираем и смотрим друг на друга. Из ступора меня выводит ехидный голос Сомовой:

— Интересно, кто бы это мог быть?

Скривив губы в улыбку, отвечаю ей той же монетой:

— Наверно, Наумыч опять что-то забыл.

— Угу.

Надеюсь это Андрей. Упираюсь руками в диван, собираясь встать, но Сомова наклоняется в мою сторону с таинственным видом:

— А может это маньяк с топором? Подожди не открывай сразу, посмотри в глазок.

Уж чья бы корова мычала. Романы с маньяками это по твоей части. Я, все-таки, поднимаюсь и не торопясь направляюсь в прихожую, бросив на ходу:

— Смешно.

Но когда вижу на экране домофона Калугина, меня словно подбрасывает — вся встрепенувшись и сжав кулаки, взволнованно смотрю на Сомову сквозь полки:

— Это, Андрей!

Сомова с крокодильей улыбкой ехидничает:

— Калугин?

— Да!!!

Хватит трепаться! Яростно машу ей обеими руками:

— Давай, давай… Собирай свою жрачку и вали быстрей. Быстрей!

Понятливая Сомова встает с кресла и, подхватив поднос, тащится к себе в комнату. Еще и бурчит:

— Мать честная, какая честь — сам Андрей Калугин пожаловал к нам в гости!

Я, еще раз всплеснув руками, тороплю ее:

— Давай, вали!

Входной звонок продолжает наяривать, и я иду к двери, поворачиваю защелку и толкаю створку наружу, распахивая ее. Хочется сразу наброситься на Калугина с вопросами, но стараюсь держать марку — он еще прощения не попросил за все мои переживания. Так что, разворачиваюсь к нему спиной и иду к кухне, декламируя:

— Боже мой!

Сцепив пальцы у груди, опускаю руки вниз к животу и оглядываюсь:

— Какого красивого дяденьку к нам занесло.

В час то ночи! Сзади слышится неуверенный голос:

— Я-я…, могу войти?

Хлопаю ладонью по сжатому кулаку и заворачиваю в сторону гостиной:

— Конечно, можешь.

Снова слышу неуверенное:

— Спасибо.

Сзади раздаются шаги, я останавливаюсь и приваливаюсь спиной к торцевой стенке, отгораживающих коридор, полок — жду, когда подойдет Андрей. Он встает передо мной, лицом к лицу, с напряженным видом и только вздыхает:

— А..., ф-ф-ф... Марго.

Молча, жду продолжения, Калугин вдруг начинает крутить головой по сторонам:

— Ты одна?

Его странное поведение меня начинает нервировать. Он поговорил с Наташей или нет? Или просто передумал?

— А кого тебе еще надо?

Оторвавшись от полок, прекращаю театр и иду к дивану. Калугин плетется вслед, сопит и молчит. Сажусь и смотрю на него снизу вверх. Конечно, Станиславский призывал держать паузу, как можно дольше, но мы же не на сцене! Услышу я, наконец, что-то внятное? Калугин выдавливает из себя:

— Я… Я хотел бы перед тобой извиниться.

Ну, наконец-то! Усевшись на диван и обхватив себя руками, пожимаю с усмешкой плечами:

— Да, не за что... Что ты… Прогулялась перед сном, подумаешь. Угостила себя коктейлем.

Калугин, прикрыв глаза, чуть качает головой:

— Нет, ты не поняла, я...

Ну, так объясни. Поджав губы, молча смотрю на него, и жду продолжения. Но его нет:

— Фу-у-у… Можно я присяду?

Его нервозность все больше передается мне, но я не подаю вида и киваю:

— Конечно, присядь.

— Спасибо

Калугин стаскивает с себя пиджак и, с тяжелым вздохом, усаживается на боковой модуль дивана. Он продолжает молчать, потом, свернув пиджак, кладет его на колени, опять сопит и вздыхает, глядя перед собой. Радость от того, что Андрей пришел и все разрулил, начинает куда-то уползать, уходить вместе с улыбкой на моем лице. Я тоже вся напряжена — уперев руки в диван, сижу, выпрямившись, как струна, нога на ногу и чуть наклонив голову на бок. Жду приговора… Похоже, они помирились и заботливый Калугин пришел повиниться. Чтобы долго не мучилась. Наконец, он всплескивает руками, а потом, сцепив пальцы в замок, кладет себе на колени. Новый взмах руками и новый вздох…

— Нам… Нам нужно серьезно поговорить.

Еще держусь. Опять поговорить. По новому кругу. Я думала, мы уже наговорились и перешли к действиям. Нервно усмехаюсь:

— Я слушаю, слушаю.

Хотя мне совершенно расхотелось что-то услышать. Я уже догадываюсь, что он хочет мне сообщить — вероятно, за сегодняшний вечер, проведенный в объятиях Егоровой, он прозрел и понял свою ошибку. И теперь они с Наташей улетают. Калугин отводит глаза в сторону и опускает голову:

— Черт!

Он вдруг трясет головой:

— Я даже не знаю, как начать…

Его мучения заставляют меня наклониться сильней вперед и попытаться поймать его взгляд:

— Андрюш, да что, случилось-то?

Чего наводить тень на плетень? Да-да, нет — нет. Я пойму. Он смотрит на меня больными глазами и молчит. Сейчас, самое важное — летят они или остаются, все остальное разгребем. Вместе! Ну, что там может быть? Истерика? Угроза увольнения? Трогаю Андрея за руку и пытаюсь придать голосу спокойствие:

— Вы остаетесь?

Он смотрит на меня непонимающим взглядом, потом мотает головой:

— Мы остаемся.

Ну, вот и славно. Все остальное образуется.

Андрей набирает воздух в легкие и, не глядя на меня, выдыхает:

— Наташа беременна и... у нас будет ребенок.

Словно уши закладывает ватой. Хочется глотать и глотать, как в самолете, чтобы отложило... И внутри все сжимается, словно в тисках. Я молчу, словно придавленная, а глыба все наваливается и наваливается на меня. Ощущение катастрофы и полной безнадежности... Я вскакиваю с дивана, потом снова сажусь, забираюсь с ногами, разворачиваюсь, перетаскивая их на стол и обхватывая колени руками.... Хочется свернуться в клубок, забиться в темный угол, спрятаться под одеяло с головой и завыть…, заголосить, по-бабьи…, разреветься до соплей... Вдруг поникшая, не могу сдвинуться с места… Калугин, развернувшись, остается сидеть ко мне спиной. Наконец, выдавливаю из себя, дернув плечом:

— Ну..., что тут сказать.

И замолкаю. Калугин вздыхает. С отчаянием спрашиваю:

— Но это точно уже, да?

Он даже не оборачивается, чтобы посмотреть мне в глаза:

— Да, она была у врача, я видел заключение.

Оба вздыхаем и я безнадежно тяну:

— Нда.

Мои мысли скачут, а потухшие глаза растерянно мечутся из угла в угол. Я пытаюсь найти хоть какую-то зацепку и не могу найти.

— Нда.

Сколько раз я тешила и уговаривала себя, повторяя про себя его слова «у нас с ней ничего нет», «с ней просто комфортно», «не кручу никаких романов». Срываюсь:

— Ну, как вообще такое могло произойти-то!

Он чуть поворачивает голову в мою сторону и виновато тянет:

— Марго, ну-у-у...

Глупый вопрос, раз вместе спали… Проверяли совместимость перед свадьбой.

— Ну, да, извини… Извини…

Чувствую, как дрожит мой голос, блестят мокрые глаза... Вчера, вот… Он даже не попытался с любимой женщиной… А с нелюбимой, пожалуйста, раз-два и ребенок… Уставившись взглядом в одну точку, вздыхаю, выдавая ненужные общие сентенции:

— Ну, что, жизнь штука такая, всякое бывает.

Калугин разворачивается, усаживаясь лицом ко мне, и берет за руку:

— Я не знаю, что еще говорить.

Поздно разговаривать! От его прикосновений мне еще больней, и я, сморщившись от подступивших слез, высвобождаю руку. Андрей оправдывается:

— Чувствую себя полным идиотом, ну…

Наверно в этом и состоит различие между мужчинами и женщинами — он чувствует себя идиотом, а я ощущаю себя разбитой и растоптанной… Стиснув руки у груди, где болит сердце, стараюсь унять внутреннюю дрожь… Он как та пчелка, которая нагрузившись нектаром по придорожным пыльным кустам, сожалеет, пролетая мимо цветочного сада за забором — нет сил перелететь. И невдомек пчелке, что это ее собственный выбор. И завтра она опять будет шарить по пыльным кустам, набивая грязным нектаром пузо — они же ближе, и напрягаться не надо, преодолевая высокий забор.

— Андрей не надо ничего говорить! Все и так понятно.

Нахмурив брови, пытаюсь скрыть обиду и раздражение:

— Иди, тебе, наверное, пора.

Он внимательно смотрит на меня. Голос его спокоен:

— Делать мне, что?

Твой ребенок, тебе и решать. Я не могу и не имею права давать никаких советов. Но я бы... Я бы не стал жить с нелюбимой женщиной. Никогда! Помогать, воспитывать — да, обязательно, но изображать любящих родителей и тихо друг друга ненавидеть? Сейчас XXI век, а Егорова не заводская работница, ей твои алименты на хрен не сдались. Захочет рожать — родит, не захочет — и без тебя обойдется...

Но Игорь, не Андрей. Как поступит Калугин — я не знаю. Я не уверена, что он действительно не испытывает к Наташе никаких чувств как сам уверяет — он давно мог от нее уйти, еще после изгнания Верховцева, да и после телепередачи с моим признанием на всю страну, но предпочел остаться. Я не уверена, что у него нет обязательств перед Наумычем и каких-то совместных дел — слишком много нестыковок и непонятностей в их личных взаимоотношениях. Я не уверена, что Андрей так уж сильно меня любит, что готов пожертвовать спокойствием и карьерой. Надо быть реалисткой — если бы он сходил с ума по мне, давно бы бросил свою пиявку. Я даже не уверена, что весть о беременности невесты стала для него громом с ясного неба, и он ни о чем не догадывался раньше — может, поэтому и не уходил от нее и осторожничал со мной вчера.

Так что, я не знаю, что у него пересилит — Калугин должен выбрать сам и только сам. Я приму любое его решение…. С мокрыми глазами и распухшими губами, могу лишь пожать плечами:

— Я не знаю. Если это правда, то все уже сделано.

Не могу смотреть на него. Помолчав, он выносит приговор:

— Ну… Прости меня.

Простить? Выбор уже сделан? Черная, как ночь за окном, безнадега опускается на меня.

— Не надо извиняться, всякое бывает.

— Неправильно это все.

Зачем же ты делал неправильно? Значит, считал правильным, а все остальное неважным и второстепенным… Мне невыносимо от пустых слов и никому не нужных оправданий. Я знаю одно — Калугин сделал выбор, и меня уже нет в его будущем. Раздражение начинает подниматься изнутри тягучей волной, и я перебиваю его:

— Андрей, иди домой! Тебя Алиса ждет!

Наконец, сдерживаю свой психоз и повторяю уже спокойней:

— Иди домой, уже поздно.

Поздно во всех смыслах. Я так и не смотрю на него, боясь разрыдаться.

Калугин встает и переминается возле меня:

— Тогда, до завтра.

Отвернувшись и уставившись в пространство, обреченно выдыхаю:

— До завтра.

Когда хлопает входная дверь, закрываю лицо обеими руками — нет сил, даже плакать. Полное безразличие и безнадежность. Самокопание и самобичевание. И некому даже пожаловаться, ревя навзрыд в жилетку — у Сомовой в щели под дверью темнота, значит давно спит.

Прихватив с кухни початую бутылку виски, стакан и горсть каких-то конфет на закуску, ухожу в спальню — мне нужен наркоз, анестезия, без них я сегодня подохну.

Утром с трудом открываю глаза. Сколько ж я вчера выпил? На тумбочке стоит пустая бутылка, а на часах уже девять с хвостиком. Проспал… Сажусь в кровати:

— Однако… Хорошо посидел, с душой.

И с пользой. Главное я понял — всю бабскую дурь, с сопливыми мучениями, пора по боку. Нужно вспомнить, кто я есть, и думать, как решать действительно важную задачу — снова стать Гошей. Отправляюсь в душ, а потом, взбодрившись и окончательно проснувшись, начинаю собираться на работу. Сомовой нет — уже упорхнула на свое радио с утра — пораньше. Может и к лучшему — не будет зудеть над ухом: расскажи, да расскажи. Облачившись в брюки и красную водолазку, отправляюсь на кухню пить кофе с бутербродом, потом, набросав топлива в топку, назад в ванную красить физиономию и расчесывать лохмы. Но не увлекаюсь — для неудавшейся бабы и так сойдет с горчичкой. Потом, подумав, все-таки, собираю волосы в хвост и закалываю их на макушке. Наконец, прихватив портфель, сумку и куртку, выползаю из квартиры в большой мир.

* * *

Когда уже в редакции выхожу из лифта, на нашем этаже небольшое столпотворение. В холле суета и большой сбор сотрудников. Интересно, по какому поводу? В руках пластмассовые стаканчики с чем-то шипучим. В центре, на лобном месте Егоров с чувством произносит:

— Через каких-нибудь полгода я стану дедушкой.

Он повинно склоняет голову вниз и голос его срывается:

— Так сказать дедулей.

Останавливаюсь, вцепившись побелевшими пальцами в ремешок сумки и портфель. Через полгода? Андрей мне сроков беременности не озвучил... Значит я, все-таки, была права — они начали кувыркаться, чуть ли не с первых дней трудоустройства Егоровой в редакции, и к тому же весьма плодотворно. Эльвира хихикает:

— Так ведь это же здорово!

Зимовский, Валик с блаженно-радостными лицами вопят:

— Поздравляем, Борис Наумыч

— Здорово, это не то слово!!! Это такое счастье.

Вижу, как Наташа с Андреем стоят в дверях калугинского кабинета и тихо перешептываются, наверно поздравляют друг друга. Наумыч тянет руку в их сторону, призывая Наташу подойти:

— А вот и наша мамочка!

Приобняв дочь, он шутливо интересуется:

— А где папа?

И тут же грозно зовет, пытающегося укрыться в кабинете Андрея:

— Папа! Иди сюда, папа. Дед, так сказать, обнять тебя хочет.

Переложив стаканчик с шампанским из одной руки в другую, он приобнимает смущенного и довольного Калугина за плечо:

— Вот он наш папаня! Вот молодец, молодец просто…

Папаня, блин, прямо на глазах расцветает от похвалы… А счастливая будущая мать влюбленными глазами глядит на свою жертву. Поправив перекинутую через руку куртку, со свисающим до пола поясом, делаю радостное лицо и, решительно приближаюсь к семейной группе:

— Всем доброе утро!

Егоров тут же оборачивается:

— Марго!

Кажется, все головы тут же фокусируются на моей персоне и таращатся, словно я экспонат в кунсткамере. Все разглядывают — Эльвира, Люся, Эльвира, Галя с Валиком, Калугин и даже Наташа, вцепившаяся двумя руками в локоть Андрея. Егоров, приобняв меня, разворачивает в сторону будущих родителей:

— Давай, причаливай в нашу гавань, так сказать.

А потом шепчет с придыханием в ухо:

— Ты не представляешь, какой сегодня день!

Егоров мечтательно поднимает голову вверх, а мне хочется съязвить и опустить старого романтика на землю:

— Да? Почему не представляю… Четверг!

Егоров хватает с Люсиного подноса полный стаканчик:

— На, держи.

— Это что, рабочий день по четвергам вот так начинается?

Егоров со слезой в голосе качает головой:

— У нас сегодня необыкновенный четверг!

Я все прекрасно понимаю, но изо всех сил продолжаю оттягивать «радостную весть». Не хочется услышать окончательный и бесповоротный приговор теперь еще и от Егорова. Хотя иллюзий не осталось никаких. Я даже натужено улыбаюсь, морща лоб и поднимая вверх брови, подыгрывая расчувствовавшемуся шефу:

— Да? А что у нас с…, сегодня за четверг?

Егоров со счастливой слезой в голосе не говорит, а рыдает:

— Я узнал сегодня, что я буду... Дедушкой!

Стараюсь соответствовать моменту:

— Вот это да, Борис Наумыч, я вас поздравляю!

— Спасибо.

Егоров, наконец, отходит от меня и идет вдоль шеренги сотрудников, призывая всех к приятному действию:

— Пьем! Пьем!

Фальшивая улыбка сползает с моего лица, и я опускаю голову вниз. Как все в жизни быстро меняется. Вчера ты самая счастливая женщина на свете, а сегодня убогий никому не нужный мутант. Иду к молодым, поздравлять. Наташа, подняв нос к верху, глядит на меня победительницей, а Калугин перестает улыбаться и уже не выглядит счастливым. Что ж, это его выбор…

— Ну, что, Андрей, поздравляю!

Мы тихонько чокаемся.

— Спасибо.

Отвернувшись, немножко отпиваю, быстро ставлю стаканчик на поднос, который Люся уже передала Валику и торопливо ухожу к себе. С меня семейных восторгов достаточно.

* * *

Пора выполнить утреннюю установку — не вспоминать о бабских переживаниях, а заняться делом. Через час, сложив в папку весь набор рабочих полуфабрикатов, накопленный к следующему номеру, отправляюсь к шефу на ковер. Увы, у Егорова эйфория еще не прошла — когда стучусь и заглядываю в дверь, он хоть и машет рукой зайти, но настроен трендеть о чем угодно, только не о выпуске «МЖ». Немного послушав счастливое гундосенье будущего дедушки, устраиваюсь у окна, и возвращаюсь мыслями к ночному разговору с Андреем.

«Делать мне, что?»

И мой ответ:

«Я не знаю. Если это правда, то все уже сделано»

Могла ли я его подтолкнуть к другому решению? Наташа на моем бы месте наверняка именно бы так и поступила, но что теперь жалеть…

«Ну…, прости меня!»

«Не надо извиняться, всякое бывает»

«Неправильно это все…»

А может быть и правильно…. Если через полгода родиться ребенок. Он же не виноват, что я оказалась на его пути.

«Андрей, иди домой, тебя Алиса ждет!»

В уши врывается, заставляя вздрогнуть, брызжущий счастьем голос Егорова:

— Знаешь Марго, ну сегодня такой день… Ой, ну ты знаешь, ну такой сегодня день!

За спиной слышится хлопок в ладоши, и я разворачиваюсь посмотреть, что там происходит. Наумыч продолжает пребывать в нирване и приплясывает возле стола:

— Я просто ни о чем больше думать. Не мо — гу!

Сейчас вприсядку пойдет…. Зато я могу думать! Сложив руки на груди, без улыбки с укоризной смотрю на начальника и пытаюсь переменить тему:

— Борис Наумыч, я вас, конечно, поздравляю, но надо на журнале сконцентрироваться.

— А чего журнал?

Он плюхается на столик у стены, устраиваясь рядом со стоящим монитором. Еще раз утвердительно киваю, с серьезной физиономией:

— Сроки сдачи поджимают.

Они, конечно, и не думают поджимать, но очень хочется сбить Егорова с его безудержного настроя. Но шеф, походу, сегодня невменяем — совершенно меня не слушает:

— И что с того? Первый раз что ли? Плевать! Выкрутимся

Сложив ладони домиком у груди, он соскакивает со столика и, пригнувшись, переползает за свой стол, в директорское кресло:

— Я только молю бога, чтобы был мальчик, наследник.

Глаза вдруг начинает щипать ... У Калугина и Наташи мальчик. Маленький счастливый Андрюшка на руках отца…, и рядом жена с тестем. От этого семейного образа у меня начинают ныть зубы и я, сцепив их изо всех сил, отворачиваюсь к окну. Мне невыносима эта картинка, мне невыносимо слушать обалдевшего от радости дедушку. Опустив голову вниз, даже прикрываю лицо рукой и, вроде как, пальцем трогаю бровь, отгоняя предательскую слезинку. Капец, ведь все было так хорошо — Марго по боку, Гоша возвращается… Так нет, старику надо ковырять и ковырять мою душу ржавым гвоздем. До меня доносится:

— Тогда понятно будет, для чего я все это строил….

С блаженной физиономией он обводит руками свой кабинет. Все! Больше не могу — отхожу от окна со смурным видом. Если он сейчас не заткнется, я ему точно нагрублю. Егоров откидывается на спинку кресла, задирая мечтательно голову вверх, и добавляет:

— Этак в году две тысячи тридцать пятом!

Мое терпение лопается — усаживаюсь на край председательского стола и решительно обрываю все фантазии начальника:

— Борис Наумыч! Знаете, как говорят? «Хочешь рассмешить бога — поделись с ним своими планами на завтра».

Егоров перестает улыбаться и прямее усаживается в кресле:

— У тебя что, плохое настроение?

Отвратительное. Ну, сколько можно развешивать вокруг розовые сопли?! Ах, какая замечательная пара, ах, какая шустрая…, уже и внучка заделали… Слепой чурбан, который ни хрена не видит, кроме собственных шор. Ну, выпили шампанского, поздравили… И хватит, сколько можно-то!

Но ведь так начальнику не скажешь. Упрямо бурчу:

— Почему?

— По качану!

Не хочу, чтобы он увязывал мое настроение с Калугиным и Наташей. Поджав губы, веду головой в сторону:

— Все нормально, просто у меня настроение рабочее. И я минусом это не считаю!

Слезаю со стола и, сложив руки на груди, возвращаюсь к окну. За моей спиной ни звука — Егоров молчит, переваривает и это не может не радовать. Неожиданно в кабинет врывается Мокрицкая:

— Борис Наумыч, извините, простите, это очень срочно.

Оборачиваюсь и смотрю, как Эльвира бежит к столу и раскрывает перед Егоровым папку:

— Подпишите, пожалуйста, вот здесь.

Она тыкает пальцем в бумаги и подает Наумычу ручку.

— Ого, а это на что?

— Это на декорации.

Егоров поднимает глаза на Мокрицкую:

— У нас что, Голливуд, что ли?

— Борис Наумыч, извините, но Вы сами нам одобрили эту фотосессию.

— Ладно, ладно, мне не жалко.

Мне со своего места не видно, что он там читает и подписывает. Просто наблюдаю, как шеф подмахивает под бумагой, со стуком кладет ручку и захлопывает папку. Если бы было что-то неординарное, он бы вцепился не только в Эльвиру, но и в меня тоже. Мокрицкая выхватывает бумаги назад, стартуя по своим бухгалтерским делам и Наумыч ее благословляет, широким жестом указывая в сторону двери:

— Потому что, все достанется внуку!

Как только Эльвира исчезает за дверью, шеф оглядывается на меня и морщит нос:

— Ты знаешь, я всю эту чушь, что ребенок всего должен добиться сам, просто в гробу видел.

Я уже успокоился немного и лишь грустно хмыкаю — шефа с его пунктика не собьешь.

— Я как в огороде: поливаешь — вырастит, не поливаешь — кукиш. Ха-ха-ха!

Возвращение к теме портит настроение, и я скептически бормочу, задумчиво кивая головой:

— Философско…

— Дарю, записывай.

Продолжаю глазеть сквозь приоткрытые жалюзи на улицу, а у Егорова начинает звонить телефон на столе. За спиной слышится:

— О-о-о! Алле.

Шеф встает и уходит от стола, от меня подальше:

— Да это я, слушаю…. А чего случилось?… Зачем?…А он?…Анечка я тебя прошу, ты выброси из головы этого Марата… Мы скоро его в узел завяжем… Тем более у меня сегодня такой день! Можно сказать, знаменательный.

Анька звонит. Кстати, она же еще не в курсах. Решительно перемещаюсь к директорскому креслу и, вздохнув, усаживаюсь в него, положив ногу на ногу и откинувшись на спинку кресла. Как не храбрюсь, но мне очень погано и я отворачиваюсь. Сейчас… Сейчас и Анютка услышит мой ужасный приговор. Голос Наумыча уже дрожит от нетерпения:

— Ты можешь меня поздравить…. Угадай с трех раз.

Егоров усаживается на край стола, а я напряженно таращусь в пустоту. Интересно, как прореагирует Сомова. Порадуется за своего бойфренда или посочувствует подруге?

— Ха-ха-ха… Не-не-не… Мелко плаваешь. Ты знаешь, я боюсь, что моя жизнь… Вот просто она изменится к лучшему!

Егоров радостно раскачивается на столе, и даже взмахивает рукой, привлекая мое внимание. Но я, увы, не могу поддержать и присоединиться к его бурным эмоциям. Хмуро глазею на него, исподлобья, а потом отворачиваюсь.

— Все, все, все… Я не буду тебя мучить… Я скоро!… Стану!… Дедом!… Ну, а кого же еще…Мы тут с утра в издательстве уже шампанским прошлись…. А чего, Марго? Она тут сидит, понимаешь ли…

Каждое слово отдается болью, и я снова гляжу на начальника, как побитая собака. Но Егоров никак не угомонится:

— … Заставляет меня работать, а мне орать охота!…Стой, подожди, подожди, что у тебя вечером?

Анечка, родная, видимо ей тоже не хочется слушать семейные восторги, которые мучают меня и она обрывает связь. Егоров с сожалением закрывает крышку телефона.

— Марго.

Уныло поглаживаю пальцами лоб и виски.

— М-м-м…

Наумыч, видно не наговорившись с Сомовой, пытается свое игривое настроение перенести на меня:

— А вы не знаете, что у вашей подруги сегодня вечером?

Отрицательно качаю головой. Капец, угомонишься ты сегодня или нет? Чтобы не нагрубить, вылезаю из начальственного кресла и ухожу к окну, отбрехиваясь:

— Не знаю.

Уперев руки в бедра, снова утыкаю нос в жалюзи. Но от раздухарившегося дедушки так просто не избавиться, он подступает следом почти вплотную:

— А что ж, ты знаешь?

Разворачиваюсь, сдерживаясь из последних сил:

— Я знаю, что нам номер скоро сдавать.

Егоров смотрит на меня с укором:

— Ну, вот что, ты такая нудная, а?

Я лишь молча отвожу глаза. Мне нечего ему сказать — он же не виноват в своей невменяемости. Шлепнув впустую губами, лишь отворачиваюсь. Егоров машет рукой в сторону двери:

— Ладно, ступай, работай, раз не терпится.

И я ухожу.

* * *

А после обеда начальник уже сам зовет меня. Интересно, просто угомонился или что-то случилось? Захожу в кабинет и лицезрею спину Егорова, замершего возле окна.

— Борис Наумыч, я пришла.

Шеф тут же разворачивается и дергает приглашающе рукой:

— А, проходи.

Он вполне серьезен — видимо эйфория, наконец, рассеялась и впереди деловой разговор. Он опять дергает рукой и смотрит в сторону двери:

— Это… Может нам Люсю попросить, чтобы кофейку сварганила?

Ого! Я уже с некоторой тревогой смотрю на него — что-то опять прилетело?

— А что, разговор обещает быть долгим?

Егоров отворачивается:

— Не знаю, как пойдет.

Мне снова приходится разглядывать его спину... Значит, случилось. Вспоминаю присказку — когда уже нет слез и сил, остается только смех. И грустно усмехаюсь — это про меня, одно, за одним.

— Борис Наумыч, вы меня пугаете.

Шеф чуть оглядывается, оставаясь по-прежнему серьезным:

— Я сам себя пугаю. Ты знаешь, у меня такое ощущение, что у меня третий глаз образовался — я вижу такие вещи, которые раньше в упор не видел.

Странный разговор. Однозначно, что-то произошло. Сцепив пальцы внизу, у живота, присаживаюсь прямо на угол столика в углу кабинета — там как раз есть кусочек места возле монитора. Смотрю на Егорова снизу вверх, ожидая продолжения.

— Например.

Шеф стремительно присаживается рядом:

— Вот, например, знаешь, я вот принял решение… Ну, я на 100% не уверен, но на 99 уже есть…

Он рубит и рубит рукой воздух, словно пытается что-то вдолбить. Меня такое странное начало разговора беспокоит. Что он такое вдруг увидел, чего не замечал, и почему это заставило его принять какое-то важное решение? Вроде никаких серьезных нареканий не было… А может… А может он узнал про нас с Андреем и решил от меня избавиться в свете последних событий? Внимательно вглядываюсь в лицо Наумыча:

— Это решение касается меня?

Егоров соскакивает со своего места:

— Да, нет, оно касается всего издательства.

И то, слава богу. Переключаюсь с личного на служебное — а тут, что за проблемы? Шеф начинает расхаживать по кабинету, и я все с большим беспокойством наблюдаю за этими метаниями, пока ничего не понимая.

— Ты знаешь, я в последнее время о-о-о-очень сильно поошибался.

Меня его намеки пугают по-прежнему. Если не личное, а служебное, то в чем же он корит себя и почему вызвал меня? Не выдерживаю:

— Когда подписали со мной контракт?

Егоров машет протестующе рукой и снова усаживается рядом на столик, но уже с другой стороны:

— Да нет, это не тебя касается…. Когда я взял назад Зимовского!

Одобрительно приподняв брови, беззвучно шевелю губами «А, понятно..». Только, что из этого следует?

— Я очень сомневался, когда он ушел…

Наумыч морщится:

— Так некрасиво ушел. Тем более, сейчас Зимовский это не тот, который был год назад.

Вспоминаю нашу дружбу с Антохой в прошлом и его выпады в адрес Игоря теперь. Уставившись в пространство перед собой, тихо бормочу:

— Это точно.

Егоров тут же оборачивается:

— Чего ты сказала?

Не уши, а прямо локаторы.

— Э-э-э… Я говорю — вам виднее.

— Зимовский — человек Лазарева, а соответственно и Каролины.

Егоровские тайны уже действуют на нервы.

— Борис Наумыч, ну, к чему вы клоните?

Со вздохом он слезает со столика и идет к креслу. Молча шлепнув ладонями по спинке, он разворачивается, еще раз взмахивает обеими руками и потом спокойно и четко произносит:

— Как ты относишься к Калугину?

Черт, все-таки, он вызвал меня из-за Андрея с Наташей. Ну, это понятно — после телепередачи, наверно только уборщицы не обсуждали мое признание в эфире, а теперь Наташа и Андрей практически семья и у них скоро будет ребенок. Но увольняться из-за их семейных изменений я вовсе не собираюсь! Только я не понимаю, причем тут Зимовский? Нахмурив брови, внутренне собираюсь на борьбу, и слезаю со столика.

— В смысле?

— Ну, как к сотруднику.

Он закрывает глаза и безапелляционно требует:

— Только мне нужна правда!

Как к сотруднику? Что-то он меня в конец запутал и поставил в тупик.

— Э-э-э…, ну-у-у…, я про Андрея ничего плохого сказать не могу — он профессионал, работяга, он фанат своего дела.

Егоров меня перебивает:

— Вот так и должен выглядеть заместитель главного редактора!

Недоуменно смотрю на него. Калугина в мои заместители? Я по-прежнему не понимаю логику начальника, и как связано такое решение Егорова с внезапно открывшимся прозрением. Кто же ему открыл глаза и подтолкнул — неудачник Зимовский или счастливчик Калугин? Или дочурка подсуетилась?

— Борис Наумыч, вы хотите сказать, что…

Шеф меня перебивает:

— Я хочу сказать, что ваша связка с Андреем будет самая боевая и эффективная единица нашего издательства!

Я и Калугин? Растерянно улыбаясь, иду мимо Егорова и встаю за его креслом у окна. Капец! Трудно даже вообразить последствия такого решения. У Андрея никакого опыта в такой работе — его же постоянно придется опекать, все время быть рядом, слушать его, разговаривать с ним, сидеть до поздней ночи. Ничего хорошего из этого не выйдет. Ищу контраргументы:

— Борис Наумыч, вы представляете, как отреагирует коллектив на такую перестановку?

Но Егорова это мало волнует, он присаживается сбоку на столик:

— Я представляю эффективность нашей работы, повышение тиражей, соответственно прибылей.

Он поднимает вверх указательный палец:

— Вот, что я, прежде всего, представляю.

Только шлепаю губами, не находя контраргументов… Да, какого черта!

Пытаюсь ехидно улыбнуться и, встряхнув головой, выговариваю этому стратегу:

— Ну, просто все будет выглядеть так, как будто вы продвигаете своего зятя!

Обхватив себя руками, отворачиваюсь к окну. Наверно, так оно и есть. Даже, наверняка! «Я прозрел, я прозрел…». Интересно, Калуга к этому делу руку приложил или нет? Его заявление об уходе, внезапное жениховство и возвращение в лоно редакции, так и остались не обсуждаемой темой. А теперь еще и новое назначение! Егоров вскакивает со своего места и всплескивает руками:

— Да! Да оно так и будет выглядеть. А как иначе? Кого я поставлю? Васю Пупкина, что ли?

Он вдруг щурит глаза, углубляясь в свои воспоминания:

— Между прочим, когда я на Каролине женился, ее папа, прежде всего, меня сделал главным редактором. И заметь — он ни разу об этом не пожалел!

Меня эти отступления в прошлое мало интересуют, я почти не слушаю — мой мозг занят только одной громадной проблемой — как я смогу справиться с собой, со своим бабством, если Андрей будет все время рядом. Что мне делать? Увольняться?

— Вот, теперь, скажи мне…

Подхватив за руку, Егоров отходит от окна, увлекая меня за собой:

— Тебе с Андреем легче будет работать, чем с Зимовским?

Трясущимися губами ничего не могу вымолвить, только отрицательно мотаю головой. Конечно не легче! Замечаю взгляд шефа и киваю положительно. Но меня хватает ненадолго, и я опять качаю головой против. Наконец выдавливаю из себя:

— Ну, я даже не знаю…

Наумыч решительно пресекает все дебаты:

— Я, знаю. А мнение коллектива…. Это…

Он отмахивается:

— Вот, хочешь, сейчас эту новость озвучу сам?

Я лишь как болванчик беззвучно мотаю головой: туда-сюда, туда-сюда. Егоров машет рукой:

— Ступай!

Загруженная невеселыми мыслями, выхожу из кабинета и решительным шагом направляюсь к себе — мне нужно переварить свалившуюся информацию, а еще лучше рассказать новости Аньке. Сзади слышится:

— Маргарита Александровна.

Обернувшись, вижу заискивающе — улыбающуюся физиономию Антона.

— Да?

— Я в типографию собираюсь, вам там ничего не надо?

С чего это вдруг такое обхождение? Идем дальше рядом, и я настороженно кошусь, разглядывая своего извечного врага… Интересно, чего это он такой любезный, на него не похоже. Может уже пронюхал про планы руководства? С этого пройдохи станется… С ухмылкой интересуюсь:

— Антон Владимирович, вам что, своей работы не хватает?

— Да-а-а как вам сказать, вроде хватает пока что.

— Ну, вот и работайте…, пока что.

Не снимая с лица усмешку, скрываюсь за дверью кабинета, оставляя Зимовского снаружи. Пусть теперь поскрипит зубами. Иду быстрым шагом к столу, убирая радость с физиономии. И ведь пожаловаться некому, только если господу богу:

— Капец, только этого мне не хватало. Вот как я буду с ним работать?! Фу-у-ух..

И затыкаюсь — в голосе слезы и истерика, самому даже противно… Стою у кресла, оглядываясь в поисках телефона, но найти не успеваю — в кабинет входит Калугин.

— Марго.

Мог бы и постучать. Разговаривать сейчас с ним мне совсем не хочется, но приходится.

— Ты не занята?

Я совершенно не знаю, как мне с ним себя вести. Еще вчера мы целовались до одури и признавались в любви, а сегодня что, чужие люди? А теперь еще Намыч со своими идиотскими затеями… Или это идея не только Наумыча? У него ведь и дочурка есть…Единственно, что мне сейчас нужно, так это побыть одной и успокоится... Одному… Переступив с ноги на ногу, резко обрываю:

— Я всегда занята. Что ты хотел?

Он идет к столу и все никак не начнет:

— Э-э-э…

Меня все сильней трясет изнутри. Выхожу из-за стола, к окну, повернувшись к Калуге спиной и сложив руки на груди. Ну, уходи же!

— Я сейчас только что, разговаривал с Наумычем.

Разворачиваюсь:

— И что он тебе сказал?

— О моем назначении.

— Если ты зашел, что б я тебя поздравила…

Пожимаю плечам и смотрю на него исподлобья:

— То поздравляю.

Снова отворачиваюсь.

— Спасибо…. Я вижу, что не рада?

Ты сделал Егоровой ребенка три месяца назад, при этом толдыча мне про проснувшуюся после семи лет любовь, а теперь еще и женишься на ней… Я должна прыгать от счастья?

Резко разворачиваюсь и, прижав руку к груди, срываюсь, повышая голос:

— Андрей, что ты от меня хочешь? Ты не видишь — мне и так тяжело!

— Марго, ну, мне тоже тяжело.

Что-то незаметно. Да и груз у нас разный. У тебя с позавчерашнего вечера ничего не изменилось, промелькнул эпизод с новой бабой и снова упал в объятия к невесте, у меня же изменилось все! Отворачиваюсь, вздыхая, и складывая руки на груди:

— Фу-у-у-ух.

За спиной слышится:

— Ладно, я понял, я, пожалуй, откажусь от этого предложения.

Недоверчиво хмыкаю, наморщив лоб — он, что, действительно, не знал про идею Наумыча?

— Почему?

— Ты сама, только что сказала — чтобы не усугублять.

К чему такие жертвы? Это все равно не изменит главного.

— Андрей, если ты делаешь ради меня, то не надо этого делать.

— Марго!

Перехожу за свой стол, но не сажусь.

— Андрей, дай мне сказать.

— ОК.

Он стоит рядом, опустив голову вниз и уперев руку в бок… Гляжу на него… Нет, Андрей вовсе не такой карьерист, как может показаться. Это все Наумыч со своей дочуркой! Мне хочется его подбодрить, вселить уверенность:

— Во-первых, ты достоин этой должности. Я уверена, что у тебя все получится. А во-вторых…

— Что, во вторых?

Вздыхаю:

— А во-вторых, ты уже пересядешь со своего велосипеда в респектабельный автомобиль и будешь в нем возить своих детей и свою жену!

Хотя у нас ничего и не вышло, но я желаю тебе счастья…, большого пребольшого… Он смотрит на меня, не отрываясь, и это меня еще больше воодушевляет:

— И хватит уже для всех быть Калугой, пора становится Андреем Николаевичем.

Выговорившись, отворачиваюсь. Я постараюсь быть сильной. Я же мужчина, в конце концов. И у меня всегда есть запасной выход — уволиться к чертовой бабушке! Мягкий голос Андрея успокаивает:

— Ты так считаешь?

— Считает у нас Эльвира, а я просто даю совет.

Снова смотрю на него и горько подчеркиваю:

— Как друг.

— А мне очень хочется тебя поцеловать.

Словно наскакиваю на стену. Непонимающе смотрю на него:

— Что?

Он приближает ко мне свое лицо:

— Мне очень хочется тебя поцеловать. Можно?

Я оторопело смотрю на него, и не могу понять… И растерянно молчу.

В голове полный сумбур. Как так можно? Я не ослышалась? Он что, уже забыл, что у него невеста чуть ли не на четвертом месяце? Легкость мысли необыкновенная…

— Конечно же, нет!

А вот, кстати, и она — в открытую дверь вплывает сияющая Наташа, вся в розовом:

— Я, конечно, прошу прощения, но-о-о-о… Борис Наумыч, вас очень хочет видеть.

Калугин спокойно смотрит на нее, сунув руки в карманы, а я так не могу, стыдливо отвожу глаза в сторону — интересно, слышала Наташа наш разговор или нет? Руки непроизвольно дергаются, и я их суетливо складываю на груди, а потом снова опускаю вниз. Слышала или нет? Андрей интересуется:

— Зачем?

— Вообще-то, у нас совещание.

Пользуюсь моментом и, схватив папку со стола, проскальзываю мимо будущих родителей к выходу:

— О-о-о…, совещание это святое!

* * *

Когда вхожу в зал заседаний, там уже весь бомонд, только Каролины не хватает — за столом, в председательском кресле расположился Лазарев, позади хозяйского трона пригрелся Зимовский, неподалеку пялится в потолок задумчивый Наумыч, а вдоль стены топчутся Галя с красной пластиковой корочкой у пуза, Валик и Эльвира. Ну что ж, значит, мы не опоздали — прижимая к себе папку двумя руками, прохожу в угол, а Андрей с Наташей, зашедшие следом за мной, пристраиваются рядом с двух сторон. Егоров, заложив руки за спину, начинает очередной променад вдоль стоящих рядком пустых кресел:

— Ну, что, марксисты — ленинисты... Все собрались? Можно начинать?

Константин Петрович крутит головой:

— Вообще-то, я не вижу Каролину Викторовну.

На мой взгляд, особой беды в этом нет, даже наоборот. Егоров сморщив лицо, тихо скрипит, поддерживая мои мысли:

— Это не критично.

— Как сказать! Когда мы решаем такие глобальные вопросы, присутствие владельца журнала я считаю необходимым.

У меня ушки тут же на макушке: что за глобальные вопросы? Про назначение Калугина? Егоров продолжает мотаться вдоль кресел, бросая недовольные взгляды на Лазарева.

— Константин Петрович!

— Да?

— Владелец журнала… Он прекрасно знает, во сколько начинается и заканчивается рабочий день. Но в данный момент ее интересует шопинг, а не глобальные проблемы.

— Угу.

Наумыч потихоньку распаляется:

— И потом. Печальный последний номер прекрасно показал несостоятельность этого владельца журнала.

Дочурка, принимавшая активное участие в выпуске прошлого убогого «МЖ», вмешивается:

— Пап, время идет, а работы выше крыши.

Егоров прения прекращает:

— Согласен… Я собрал вас для того, чтобы сообщить о новых некоторых кадровых назначениях.

Дойдя до окна, он разворачивается лицом к сотрудникам:

— Во-первых, я хочу сообщить, что изменяется руководство в отделе моды.

Егоров опять начинает путь вдоль кресел, но, не дойдя до конца, останавливается и разворачивается снова:

— С сегодняшнего дня в отделе моды будут два руководителя. Помимо Любимовой Галины Степановны, такими же полномочиями наделяется Егорова Наталья Борисовна.

Вижу, как Наташа расплывается в счастливой улыбке, и бросаю сочувственный взгляд на Галю — вполне вероятно, что их под коверные столкновения с директорской дочуркой скоро всколыхнутся с новой силой.

— Во-вторых, я хочу представить вам нового заместителя главного редактора.

Егоров замирает и вытягивает руку в сторону Андрея:

— Калугина Андрея Николаевича!

Наумыч начинает движение по новому кругу, а народ с удовольствием наблюдает за страдальческой мимикой вытянувшейся физиономии Зимовского. Эльвира тут же подает голос:

— Так…. А заместителя главного редактора у нас теперь тоже будет двое?

— Заместитель главного редактора у нас будет один — Андрей Николаевич.

Лазарев тяжело поднимается со своего места:

— Значит так, я считаю, что подобные решения мы не можем принимать без участия наших инвесторов.

Егоров отрицательно трясет головой и повышает голос:

— Не думаю! Инвесторов, прежде всего, интересуют рейтинги журнала и продажи. А внутренние механизмы издательства их не касаются.

Лазарев молчит, а Зимовский, притихший у окна, начинает подкашливать и проявлять активность:

— Гхм….

Наумыч обращает и на него свой начальственный взор:

— Да, Антон Владимирович, я слушаю вас.

Мне тоже непонятно, кем же теперь будет у нас Антон, так что весь обращаюсь во внимание — приподняв подбородок, вслушиваюсь, ловя каждое слово. Зимовский выползает из своего логова и одергивает пиджак:

— Борис Наумыч, а вы бы не могли теперь озвучить мой новый статус.

Они в упор буравят друг друга глазами, и Антон повышает голос:

— Я теперь кто? Курьер или может быть безработный?

Егоров делает удивленное лицо.

— Нет, ну, почему безработный.

Он разворачивается к Зимовскому спиной.

— У нас в редакции работы полно! У нас работы, как у дурака махорки! Мы вам обязательно что-нибудь придумаем.

Прикрыв глаза, он кивает с проникновенным видом. Антоша, злобно зыркнув глазами по публике, молча идет на выход, а за ним из кресла поднимается и Константин Петрович, подхватив портфель. Я конечно «за» двумя руками, эти два фрукта нам только гадят, и палки в колеса вставляют, но ведь очевидно, что контра теперь затаится, а потом даст ответ, ударит исподтишка. И наверно очень больно и подло. Зря Егоров улей разворошил. А тот, как ни в чем не бывало, оглядывает оставшихся:

— Ну? Почему стоите? Антон Владимирович прав, так сказать, все на работу, все на глянцевые амбразуры.

В чем прав Антон Владимирович для всех остается секретом, но никто не переспрашивает, и Егоров, сгорбившись, идет к выходу. Потихоньку, тянемся следом, я замыкаю шествие.

В коридоре нагоняю Андрея с Наташей. Они уже что-то обсуждают, остановившись посреди холла редакции и я, в обнимку с не понадобившейся папкой, подхожу к ним:

— Ну, что, поздравляю обоих.

Наташа, сложив руки на груди, отворачивается:

— Спасибо.

Андрей присоединяется:

— Спасибо.

Видимо я не вовремя и они замолкают, только Калугин невнятно мычит:

— А...м-м-м...

Проскальзываю между ними и направляюсь прямиком к себе в кабинет.

* * *

Через полчаса ко мне заглядывает Андрей. С чего-то надо начинать заместителю главного редактора, вот он и пытается нащупать это чего-то. Не к Зимовскому же ему идти. Я не возражаю и слушаю сумбурные варианты и воспоминания на тему кто, что когда-то сказал, но в номер не прошло и забылось. Не мешаю — может действительно что-то интересное вылезет. Но особо и не подбадриваю — мои мысли о другом… Неужели нам теперь, вот так вот, придется все время? Бок обок? И как мне реагировать на эти его «можно я тебя поцелую?». Погруженный в эти мысли, последние пять минут стою, отвернувшись к окну, сложив руки за спиной и привалившись к кожаной спинке своего кресла. Сзади раздается очередной Андрюхин креатив:

— Слушай, а еще мы обсуждали с Гошей тему страсти.

Эти слова заставляют очнуться. Что-то я ничего такого, про страсть не помню. Ну, если не считать позапрошлой ночи. Удивленно оборачиваюсь:

— Ты и Гоша обсуждали тему страсти?

— Ну, я имею в виду, как тему для номера.

— А-а-а.

Все равно не помню. Выжидающе смотрю на него:

— И что сказал Гоша?

Калугин мотает головой:

— Ничего не сказал, мы тогда просто не были к этому готовы.

Не были готовы к страсти… Зато позавчера я была готова на многое. Может быть, на слишком многое… Такая эйфория была, так его подначивала, теперь даже самому страшно. И, слава богу, что этого не произошло... Я была готова, а он нет. Не знаю почему... Вопрос, который возник еще тогда, выскакивает помимо воли:

— А сейчас, что?

— Ну, я не знаю сейчас что…. Марго, я просто отследил все материалы! Ну, согласись это широкая тема, здесь есть где развернуться!

Страсть…. Значит, теперь он готов развернуться… Зато теперь я не готова. Ни за что! Это был дурман, и он закончился!… Страсть…. Мои мысли окончательно улетают, заставляя уставиться в точку в пространстве. Вспоминаю свои сны с Андреем и вздыхаю:

— Мда…, уж шире не бывает.

Потом разворачиваюсь в сторону Калугина. Надо остановиться и прекратить. Все эти бабские гормональные всплески в прошлом. Есть более актуальные и жизненные вопросы:

— А как тебе тема — «обломы»?

Отхожу от окна, проскальзывая мимо Калугина к полке с журналами. Он поднимает вопросительно брови:

— В смысле?

Задумчиво стою, сложив руки на груди и привалившись спиной к чему-то деревянно-врезающемуся . Ну, в каком смысле? В прямом, конечно.

— Вся человеческая жизнь состоит из обломов.

Андрей кивает, но смотрит неуверенно:

— Ну, ты имеешь в виду, разочарования?

Исподлобья разглядываю его.

— Нет, разочарования это для женских журналов. А у мужиков сплошные обломы. Разве нет?

Давай Калуга, без стеснения, обсуди еще разок вопрос страсти с Игорьком, а? Как оно получается-то? Одна медленно запрягала, а тебе невтерпеж — облом, побежал к другой — та, наоборот, с ходу в койку и в ЗАГС — тоже ведь облом? Калугин на меня не смотрит, и мои аллегории старается не воспринимать:

— Ну, я не знаю…. Пф-ф-ф…Слово какое-то грубоватое.

Меня уже заносит:

— Так и жизнь штука не мягкая.

Оттолкнувшись спиной от полок, возвращаюсь к окну позади кресла. Калугин что-то невнятно мычит, а я уже разворачиваюсь к нему с новой идеей. Обломы же они не с неба падают. Мы их сами порождаем.

— А хочешь, сделаем тему «Выбор»?

Он стоит совсем близко, нервно и напряженно, и смотрит в упор:

— Это как это?

— Ну-у-у…. Все мы по жизни делаем свой выбор. Причем хотим, как лучше, но почему-то, чаще всего, получается, что этот самый выбор оказывается неправильным! Почему так происходит, а, Андрей?

Мне хочется понять, что двигало им, когда он сходился с Егоровой, сходился, повторяя и повторяя при этом, о чувствах ко мне. Может, действительно, карьерный интерес? Или просто зудело так, что стало невтерпеж? Но, Калугин лишь неопределенно трясет головой:

— Я не знаю Марго.… Н-н-н… наверно это человеческая природа, что ли….

Отличный ответ, во всем виновата природа, а он совсем не причем! Делаю шаг назад и, одобрительно протягивая в его сторону руку, резюмирую:

— Вот и замечательно. Чувствуешь, здесь можно разойтись по полной?!

Забираю сумку из кресла — пожалуй, на меня сегодня хватит, выдохся, пора сваливать. Я уже чувствую внутри себя клубок злости и раздражения. И если Андрей еще раз скажет про поцелуи, ей-богу, я его ударю. Даю напутствие, на прощание:

— Ты там тезисно прикинь, что там может получиться. И я, кстати, тоже подумаю.

Иду к двери, оставляя Калугина позади. Он растерянно бормочет:

— Да хорошо, ну, ты хотя бы позвони, мне.

Оглядываюсь. Если что-то родится, так и быть сообщу.

— Да. Или пульну по электронке.

— Ну, да.

— Угу.

— Марго!

Смотрю на него:

— Что?

Калугин мнется, опустив глаза в пол:

— Я хотел тебе сказать, что…

Он молчит, качая головой и пытаясь сформулировать свою мысль, потом, наконец, выдавливает ее из себя:

— Ну, ведь иногда, человек …ф-ф-фу-у-ух…

Его взгляд устремлен куда-то в стену.

— Делает этот выбор под давлением некоторых обстоятельств.

Тухлая мыслишка-то... Каких таких, обстоятельств? Зудит в одном месте? На ум приходит его постоянная беготня за Егоровой и какие-то темные терки с Наумычем. Других обстоятельств я не знаю. Силой в кровать никто не тянул, это точно. Слушаю Калугина с большим скепсисом в душе, а потом, наморщив лоб, пытаюсь изобразить веселую мину на лице:

— Вот, молодец! Вот, видишь уже начал креативить. Кстати, хорошая мысль, запиши.

Разворачиваюсь к двери, снимаю куртку с вешалки и выскальзываю из кабинета.

Все, меня больше нет! Торопливо иду к лифту, на ходу просовывая руки в рукава — путь к машине, все-таки, далековат, а вечер обещает быть прохладным. Из кабины лифта выпархивает, сияя улыбкой, Каролина, так что наши пути, волей-неволей, пересекаются.

— О Марго, привет.

Она подхватывает меня под руку и разворачивает в обратную сторону. Меня ее появление не слишком радует, но приходится быть вежливой:

— Добрый день.

— А скажи, ты не знаешь, моя дочка здесь?

Понятия не имею, с меня достаточно ее жениха. Но Каролина продолжает крутить головой, высматривая Наташу. Лишь пожимаю плечами:

— Нет, я не знаю.

— А, Андрюша?

Андрюша? Я твоих прихлебателей вроде всех знаю — Антоша, Костя…

— Какой Андрюша?

— Как какой, Калугин естественно.

Блин, он уже для нее Андрюша! Ну, конечно, можно сказать сынок, родитель будущего внука. А он ее как зовет, интересно? Мама? Мамуля?.... Капец… И после этого «Можно я тебя поцелую?». Расстроено пожимаю плечами:

— Калугин? Здесь.

— Значит и она здесь! После помолвки они просто не расстаются. Такая милая пара, согласись.

Она смотрит на меня, счастливо улыбаясь. Даже и не знаю, что ей сказать — милого ничего не нахожу, а расстаются они или не расстаются мне по хрену, лишь бы ко мне в кабинет вместе не таскались. Мне и по одиночке на них смотреть тошно, не то что вместе. Глазея в пол, неуверенно хмыкаю:

— Ну, да.

Все такие счастливые, аж противно. И Каролина, и Наумыч, и Наташа… И даже Калугин не слишком печален. Одна я, дура, не в своей тарелке. Хочется наговорить гадостей и испортить настроение. Делаю сладкое лицо и язвлю:

— Говорят, вы скоро бабушкой станете? Я вас поздравляю.

Каролина с улыбкой морщится:

— Спасибо, только честно говоря, я пока не могу привыкнуть к этому слову.

— А что так?

— Ну, посмотри на меня, ну какая я бабушка?

Повелась. Так я думал. Продолжаю ехидничать:

— Ну, есть другие варианты.

— Какие?

— Бабуся, бабуля.

Оставив Каролину стоять с открытым ртом, разворачиваюсь, торопливо иду к лифту, захожу в кабину и нажимаю кнопку вниз.

* * *

Спустя сорок минут я уже на месте. Когда захожу в квартиру, свет внутри горит — значит, Анька уже дома. Кладу сумку и куртку, которые держу в руке, на обувной ящик в углу, кидаю ключи на полку и, не переобуваясь, шлепаю на кухню... Там Сомова, нацепив на руки резиновые перчатки, злобно драит мочалкой холодильник и даже не поворачивается.

— Ань, привет.

— Привет.

— Чего делаешь?

Она бурчит:

— Обои клею.

В смысле?

— Чего?

— Гош, ну ты чего, не видишь, чем я занимаюсь?

Походу, у нее на душе не радужно. Что-то случилось. Сквозь окно пробивается закатное солнце, играя тенями на стенах, а у нас дома, походу, тучи... Интересно, мы ужинать сегодня будем? Присаживаюсь к столу.

— А чего это ты вдруг?

— Настроение у меня такое!

Прям, не говорит, а рычит.

— Чего, на работе проблемы?

Сомова, сморщившись, оглядывается:

— Не спрашивай, а?

Так тоже ведь нельзя. Неприятности лучше оставлять на работе, а не таскать их домой. А если притащила — поделись и успокойся! Вздернув недоуменно брови, тоже повышаю голос:

— Да чего случилось-то?

— Да ничего не случилось… Глобального — ничего.

Вместо приготовлений к ужину на столе голубой таз и банка с чистящим средством. Тут же бокалы, пачка молока, банка сгущенки с банкой оливок, выставленные из холодильника. Бутылка вина с парой пустых тарелок. Навалено, наставлено в кучу, все подряд. Это она так снимает стресс? Анька цедит сквозь зубы:

— Просто, с каждым днем, все хуже и хуже.

Мне хочется, чтобы Анюта нормально села бы и поговорила со мной, поделилась бы, что там у нее случилось, погоревали бы вместе… Винишко бы выпили, пожрали….

— Слушай, да отвали ты от холодильника, дался он тебе.

Сомова шипит изнутри, из-за дверцы:

— Слушай, ты не слышала, умный человек один сказал…

Она, наконец, прикрывает дверцу и подходит к столу, за которым я сижу:

— Хочешь навести порядок в своей жизни — начинай с собственной квартиры!

Глупости, какие. Я уверенно киваю:

— Явно баба какая-нибудь сказала, да?

Сомова не отвечает, сыпет чистящее средство в таз и потом перемешивает в жидкости вытянутым пальцем в перчатке. Неужели ей такая трудотерапия помогает отвлечься?

Новая мысль приходит в голову, и я замираю, зацепившись за эту мысль, таращась в пустоту:

— Слушай, странное дело, а? У тебя все хорошо и у меня более-менее. У тебя какая-нибудь фигня и у меня полна телега.

Резкий запах от разбодяжки в тазу, заставляет сморщиться и замахать руками, разгоняя вонь.

Анька, решив отвлечься от своих проблем, интересуется:

— А у тебя то что?

— А у меня Борюсик твой цирковые номера откалывает!

При слове «Борюсик» Сомова перестает бултыхаться в тазу, и, выставив ухо вперед, превращается в статую внимания:

— В смысле?

Хоть и сказал про цирк, но не до смеха. Чуть склонив голову набок, раздраженно разъясняю ситуацию:

— Назначил моим заместителем Калугина! Прикинь, веселуха?

Анька недоверчиво тянет:

— Да ладно.

— Ладно, да нескладно.

Теперь жди какой-нибудь подлянки от Зимовского. Посидев несколько секунд, уставившись горестно в пол, снова смотрю на Сомову. Трудотерапия говоришь?

— Чего стоишь, рот открыла? Давай перчатки, тоже потру.

Анька действительно кидается стаскивать свои, но я ее останавливаю:

— Да подожди, ты. Сначала переоденусь.

* * *

Через пятнадцать минут, я уже на табуретке рядом с Сомовой — в джинсах, красной футболке и в желтых резиновых перчатках, выданных подругой. Сосредоточенно вытираю полотенцем вымытые бокалы и вместе с Анютой пережевываю жвачку о новом назначении Калугина. Сама я себе уже мозги сломала про это, теперь приходиться выслушивать и Анькины доводы, не беситься и успокоиться.

— И что тебе не нравится? Все лучше, чем с Зимовским собачиться и ждать каждый день всяких пакостей. А то, что опыта нет, так опыт дело наживное.

— Ань, ну ты не понимаешь. Если я раньше могла с ним пересекаться, могла не пересекаться, то теперь мы будем контактировать каждый день!

— Да что с того-то!

Удивленно смотрю на нее:

— Ничего с того! Ты думаешь, мне легко постоянно ловить на себе его взгляд, его мимику, интонации.

Да еще выслушивать предложения целоваться, пока невеста не видит. Словно ничего и не произошло…

— Еще и эта…

— Кто?

— Егорова, кто, кто.

Сомова поднимает глаза к потолку и молчит. Потом достает из таза очередную рюмку и тоже начинает вытирать ее салфеткой. Если уж говорить про младшую Егорову, то у меня на это имя уже рефлекс — сразу поднимается изнутри вал эмоций и возмущения:

— Тоже мне мамаша. Ходит, аж лоснится.

— Марго, я, конечно, все понимаю, но она добилась своего.

Я аж взвиваюсь. Да не любит ее Андрей!

— Вот чего она добилась?

Сомова, сморщившись, отгораживается от меня красными руками.

— Ой, Марго…Эта тема… Давай, не будем!

Согласен, не будем. Потому что я еще утром решил — хватит бабских переживаний и соплей, все, пора возвращать Гошу из небытия. Это все было затмение, дурь, а теперь я очнулся, прозрел! Цепляюсь к Анькиным словам:

— Во-первых, я не Марго.

Сомова закатывает глаза к потолку:

— Начало-о-ось.

Да, разве я не прав? Эмоции брызжут в стороны, и я набрасываюсь на подругу:

— Что, началось? Что, началось, Аня?

Тычу желтым пальцем в сторону Сомовой:

— Между прочим, если мы говорим о том, что кто-то чего-то добился, так это Карина!

Сомова молчит и не смотрит в мою сторону.

— Эта тварь пообещала, что я буду страдать, вот я и страдаю! Посмотри, во что я превратился?

В какую-то влюбленную дуру, в ряженого трансвестита, в..., в…, даже не знаю в кого. Совсем обабился! Как последний гей, к мужику в постель залезть собрался! Еще сны эти дурацкие….

Аня поворачивается в мою сторону, смотрит и качает укоризненно головой. Воодушевившись ее поддержкой, заканчиваю:

— Это фильм ужасов можно снимать!

— Да-а-а-а, подстричься тебе не мешало бы.

И снова начинает вытирать рюмки. Она что, меня не слушает совсем? Издевается? Зависаю, а потом бессильно роняю руки на колени:

— Слушай Сомова, что ты за человек? Я тебе про паровоз, а ты мне про спички.

Анька вдруг переходит на крик:

— Гоша, я не понимаю, чего ты завелся то?

Я завелся? Мои брови грозно поднимаются. Да ничего я не завелся, просто хватит из меня бабу делать! Тоже повышаю голос:

— А чего завелся? Я тебе объясню, чего я завелся. Если у такой тупой твари, как Карина хватило мозгов со мной такое сотворить, то у такого неглупого мужика, как я, тоже хватит мозгов что-нибудь сделать!

Мои руки взлетают вверх на волне эмоций, а потом падают на колени, и я отворачиваюсь. Мне очень хочется в это верить, я все для этого сделаю, только… Только мне больно видеть, как Андрей отдаляется от меня. Буквально за один день между нами выросла стена! Сомова язвит:

— Да? Только ты сейчас больше похож на истеричную женщину!

Отставляю чистый бокал в сторону, и бросаю на него сверху полотенце. Вот именно! И не только сейчас. И больше я ей быть не желаю!

— Слушай, Сомова. Ты меня сегодня только раздражаешь!

Пытаюсь стащить с рук перчатки — хватит заниматься бабской ерундой, мне это не поможет.

— Эти еще долбанные перчатки… Черт, зачем я их вообще напялил.

Сорвав, бросаю на стол и слезаю с табуретки. Сомова тут же напрягается и кричит вслед:

— Ты куда?

Тороплюсь в спальню взять куртку от спортивного костюма и сразу возвращаюсь назад, в прихожую, переобуваться.

— Пойду! Надо что-то делать.

— Что делать, Игорь?

Остановившись у стола, засовываю руки в рукава куртки. Не знаю. Думать, в первую очередь. О том, как докатился до жизни такой, и как все вернуть обратно.

— Не знаю что… Что-нибудь!

Сомова вдруг начинает суетиться и тоже стаскивать свои рукавицы.

— Подожди, я с тобой.

Я вдруг успокаиваюсь. На фига ей со мной? Я не уверен, что смогу что-то реальное придумать, но, по крайней мере, погуляю в одиночестве и попытаюсь разобраться в себе.

— Не надо со мной.

— Почему?

Потому что на мозги будешь капать Марго-Гоша, Гоша — Марго, а у меня и без этого они уже текут. Буквально взвиваюсь:

— Потому что мужик так сказал!

Застегиваю молнию куртки до шеи и, встряхнув головой, отбрасываю волосы назад.

— Сиди и занимайся своими делами, женщина.

Выходя из квартиры, слышу сзади глухой смешок и захлопываю дверь.

* * *

Надо с чего-то начинать и я отправляюсь по знакомому адресу. Тому самому, где последний раз был с Анькой три с половиной месяца назад. Дом, в котором жила Карина. Когда захожу в подъезд, консьержка, заполняющая какой-то толмуд своим чистописанием при свете настольной лампы, даже не поднимает голову. Привалившись плечом к дверной коробке, засовываю руки в карманы и пытаюсь навести с ней мосты:

— А..., э-э-э…, добрый вечер.

Женщина поднимает глаза:

— Добрый.

— А... Я прошу прощения. Вы же здесь работаете, да?

Она глядит на меня настоящим цербером:

— Ну, допустим. И что?

Облизываю вдруг пересохшие губы:

— Дело в том, что я ищу девушку по имени Карина. Может быть, вы ее помните?

— Почему не помню. Здесь и сейчас две Карины живут.

Я волнуюсь, и рука сама тянется прибрать упавшую на лицо прядь волос за ухо, а потом опять ныряет в карман джинсов.

— Нет... Понимаете, та, которую я ищу, отсюда переехала не так давно.

Бабка задумывается и кивает:

— Ну, почему и эту помню.

— А она не оставила свой новый адрес?

— Извините, нам жильцы новых адресов не оставляют.

Она снова утыкается в свои бумажки. Черт и здесь я в пролете. Капцы бьют по всем фронтам. Даже не знаю, что еще спросить. Делаю еще одну попытку:

— Ну, я подумала, мало ли, вдруг поделилась, как-нибудь.

— Да нет, вдруг не поделилась… А вы собственно?

Ежусь, словно под оптическим прицелом.

— А я... Меня зовут Маргарита. Я ее давняя подруга.

Виновато развожу руками:

— Она же переехала, и не оставила ни адреса, ничего.

Консьержка снимает очки, но подозрений с меня не снимает:

— Такая, значит, подруга, что и адреса своего не оставила.

Прямо чекистка на посту. Невольно усмехаюсь и пытаюсь успокоить:

— Да нет, я просто была в командировке… Без роуминга…. А когда вернулась, она уже переехала, я ей звоню на телефон, она недоступна. Ну, вот я и подумала, может, вы сможете, чем-нибудь помочь.

— Чем?

Пожимаю плечами и вздыхаю:

— Ну, не знаю.

Но хоть что-то же должно быть?

— А скажите… А на ее адрес не приходили какие-нибудь квитанции?

Консьержка отрицательно трясет головой, а потом опять утыкается в свои бумаги:

— Газеты приходили.

Ну, это мне не поможет.

— А письма?

— Нет. Только одни газеты.

Бабка снова надевает очки на нос, давая понять, что разговор окончен. Но я цепляюсь из последних сил.

— А может, заходил, кто-нибудь, из знакомых, родственники.

Похоже, я ей уже надоел и она, судя по тону, начинает раздражаться:

— Никто. Вы первая про нее спрашиваете.

Разочарованно поджимаю губы — вот и поговорили. Консьержка добавляет:

— Она вообще редко к себе гостей звала.

— Жалко. Ну ладно, в любом случае спасибо вам большое.

— Да не за что «спасибо».

Кладу ей на стол тысячную.

— За информацию.

— Так я же ничего не сказала.

— Ну, если появится, вы же скажете?

Прикладываю к деньгам свою визитку:

— Вот моя визиточка, если что.

Бабка смотрит на вензель "Маргарита Реброва" и то, что написано над ним, ей видимо нравится — не пройдоха какая-нибудь, главный редактор журнала. При должности и деньгах.

— Хм, это вариант.

Ну, хоть какой-то процесс. Чем больше забросить крючков в реку, тем быстрее что-нибудь поймается. Так что вполне искренне улыбаюсь:

— Да… А я забегу, на днях. Ну, спасибо.

Отступаю к двери, открывает ее и выхожу. Вслед слышится уже более благожелательное:

— Всего доброго.

* * *

Уже почти два часа брожу по вечерним улицам, по темнеющим скверам… В башке тоже ночь и депрессия. Прошло всего три с половиной месяца с той злосчастной ночи, и я пытаюсь понять, почему так резко все в моей жизни изменилось, и я так легко поддался этому изменению? Почему я так обабился и почти забыл себя? Совершенно другой образ жизни, совершенно другая вселенная… C парикмахерскими, маникюрами, шмоточными бутиками…, с иными, чем прежде, недугами, снами и ощущениями…, с иными приоритетами и интересами…, с высокими каблуками, колготками и прокладками… По-другому стоять, сидеть, сведя вместе коленки, ходить… Даже бегаю теперь по другому, по бабски, как ни стараюсь … И еще угораздило влюбиться в мужика! Ну, ведь ни одного плюса, сплошные минусы!

Любовь? Да, это необыкновенное чувство и мне казалось, что ради него я готов на многое закрыть глаза, готов даже поверить, что я не мужчина… Господи, я реально решил, что я женщина!

Но ведь по большому счету вся эта сладкая муть оказалось фикцией! Если честно, по-мужски, взглянуть правде в глаза — сколько было метаний и красивых калугинских слов «иду туда только ради тебя», «кажется, я тебя люблю», «пока не встретил тебя», «скажи, этот мужчина я?»…. И все это время, Наташа уже была беременной! Три месяца из трех с половиной?! Когда мы гуляли в парке и тянулись друг к другу губами, она уже была беременной?! Или может чуть позже…, когда пили махито и он рассказывал мне про Кубу. Эти мысли мучают меня…. Где ложь, где правда?.

Пытаюсь уговорить себя: но ведь потом он ее разлюбил, разве нет? Нам же было так здорово вместе! Его глаза, его поцелуи, его прикосновения…. Я помню и чувствую их до сих пор. Замедляю шаг… А вдруг и это тоже неправда? А вдруг на самом деле, он знал о ее беременности? И тогда, ночью под дождем тоже? Или догадывался…. Он же никогда ничего не говорит прямо, все с вывертами и недомолвками…. Может, знал, поразмышлял день и выбрал Наташу, брак с ней, карьеру… «Я рассматриваю Андрея в качестве зятя». А я, дура, развесила уши….

И еще один вопрос тревожит меня... Хотя и старательно гоню его прочь. Что было бы, если бы Андрей тогда захотел... Если бы у нас той ночью что-то произошло? Ему сложнее стало бы делать выбор или нет? Я же не хуже его мочалки! Понятно, я бы не позволила, но решать должна была я! Останавливаюсь. Черт, о чем я вообще думаю! Прекрати! Эту бабу, внутри себя, травить — не вытравить.

Иду по Арбату, мимо дома Дружбы народов в горящих фонариках, мимо скверов и киосков с газетами. Взгляд скользит по последнему номеру «Мужского журнала» в витрине. А потом натыкается на другую обложку — «Женские страсти» с двумя блондинками в темных очках, скалящими зубы. Обычный набор: все женщины в душе кошки, вернуть любимого, советы профессионального колдуна-шамана…. Стоп машина!

Склонившись к стеклу, вчитываюсь еще раз, потом задумчиво выпрямляюсь, кусая и облизывая губы Профессиональный колдун-шаман? Поджимаю губы — это то, что мне нужно. Сую деньги в окошко и получаю заветный номер и, заодно, ручку — она мне сейчас пригодится. Разворачиваюсь в обратный путь — уже темнеет и пора возвращаться. На ходу просматриваю, листаю и даже мельком читаю выборочные страницы. Любопытно… Закрыв журнал, усаживаюсь на ближайшую лавочку в сквере и набираю номер, пропечатанный на последней странице.

Ну, с богом! Поведя головой из стороны в сторону, отбрасываю назад волосы и прикладываю трубку к уху. Соединение происходит сразу.

— Алло, здравствуйте! Меня зовут Маргарита Реброва, я главный редактор журнала «МЖ».

Женский голос приветлив:

— Здравствуйте, очень приятно. Меня зовут Алла. Чем могу помочь?

Хмыкаю про себя. Это наверно секретарша, такая как наша Люся.

— Спасибо. И мне тоже очень приятно. Скажите, а я могу поговорить с вашим главным?

— Думаю, да. Одну минутку, я уточню.

— Отлично, конечно подожду.

Прикусываю в нетерпении губу. Уже через несколько секунд на том конце раздается мужской голос.

— Алло?

— Здравствуйте, меня зовут Маргарита.

Договорить не успеваю.

— А меня Виктор и, признаюсь, я давний поклонник ваших статей. Даже специально иногда покупаю ваш журнал. Очень, очень рад познакомиться и поговорить, так сказать, в реале.

Усмехаюсь. Не очень верю комплиментам, но приятно.

— Да, спасибо. Взаимно. А скажите, я вот, сейчас как раз, держу в руках ваш последний выпуск и меня заинтересовал материал о колдуне — шамане.

— А, да… Это в последнем номере. Алтайский шаман.

— Да-да, он самый!

От напряженного ожидания и усердия даже высовываю кончик языка и облизываю губы. Сейчас главный вопрос:

— Скажите, а вы не выручите с контактом?

— Хотите написать? В принципе мы можем выслать всю информацию официально.

— Нет, нет, это абсолютно в частном порядке!

— А что вас интересует?

— Ну, телефон, мыло, все что есть.

— Сейчас посмотрю в записной книжке… Вот, диктую.

— Да, записываю.

Я торопливо пишу улицу, дом, номер офиса…, рисую цифры мобильника. Потом сразу перезваниваю по указанному номеру — железо надо ковать, не отходя от кассы. Мужской голос от встречи не отказывается и предлагает прийти до 21.00. Естественно соглашаюсь.

Через полчаса уже захожу домой. Из гостиной слышатся голоса, и я заглядываю туда сквозь полки, пытаясь понять, кто там такой громкий. На диване сидит Наумыч в уличном плаще и рядом Сомова. О чем-то спорят и Егоров горячится:

— Да никакого смысла здесь нет! Понимаешь?

О чем это они? Направляюсь туда к ним:

— О-о-о… Вся компания в сборе! Приветствую.

Шеф вскакивает и грозно смотрит на меня:

— А это кто?

У меня даже челюсть отвисает. В каком это смысле, кто? Опять снаряды свистят? По какому поводу?

— Не поняла.

Анька поворачивается к своему ухажеру и явно чувствует себя не в своей тарелке:

— Это же Марго.

Егоров вдруг заявляет:

— Я понял. А что она здесь делает?

Час от часу не легче. Капец, это что ты здесь делаешь! Анька оглядывается на меня с открытым ртом, а потом поджимает губы, видимо поведение Наумыча и ее ставит в тупик. Меня затянувшийся розыгрыш начальника начинает напрягать. Не смешно, как-то. Или у него и правда крыша поехала? Переспрашиваю:

— В смысле?

Егоров вдруг задумывается, отведя взгляд в сторону и теребя полы плаща:

— В смысле…. Я где-то слышал эту фразу «В смысле»…. Так.

Он снова садится на диван и отворачивается, таращась на яркий свет торшера. Не нравится мне все это, может пора вызвать скорую? Вижу, как Анюта переминается с ноги на ногу, откашливается, а потом наклоняется в мою сторону и тихо бормочет, тыча рукой в сторону дивана:

— Слушай, он поссорился со своей Каролиной, нажрался каких-то таблеток.

Рука тянется прихватить прядь волос и убрать ее за ухо. Капец! И что теперь делать? Услыхав ключевое слово, Наумыч оживает:

— Каролина — балерина.

Сомова оглядывается на него, а потом корчит мне рожу, призывая войти в положение. И я вхожу:

— Ясно, передоз.

— Слушай, я думала: может ему желудок промыть, а?

Если это те колеса, что он глотает на работе, то думаю нестрашно. Это все-таки не наркотик. Беру бразды правления в свои руки:

— Не надо ничего, через час его отпустит. Одевайся!

— Куда?

— Мне нужно, чтобы ты со мной проехала по одному адресу. Одевайся!

Сомова издает какие-то нечленораздельные звуки и тычет рукой в сторону Егорова:

— А-а-а... Боря?

— А Боря поедет домой.

— Как он поедет домой? Посмотри на него!

Проходили уже с Маратом, знаем… Всякие жалостливые сопли пресекаю:

— На такси.

Мы вместе оглядываемся на это чудо психиатрической фармакологии. Почувствовав внимание, Наумыч тянет руку вверх, подскакивая на диване, и, взирая на нас совершенно наивными глазами, произносит:

— Люк Бессон!

И у меня и у Аньки удивленно поднимаются брови. Та даже переспрашивает:

— Что, Люк Бессон?

— «Такси». Это Люк Бессон.

Анюта, смеясь, оборачивается ко мне:

— О-о-о!

Вот, молодец, поддержал разговор. Обе хихикаем, Анька, прикрывая рот рукой, а я, отвернувшись в сторону. Ну, хорошо, согласен, немного подождем. Следующие двадцать минут сидим в гостиной и ждем вызванное такси, а когда оно приезжает, я спускаюсь вниз и объясняю товарищу возможные проблемы с будущим пассажиром. Дополнительная сумма снимает все возникшие вопросы… Когда поднимаюсь назад в квартиру, на столе вижу стакан с молоком — видимо Сомова решила накачать им своего Ромео для очищения организма.

— Ну, что транспорт внизу.

Присаживаюсь рядом с Анютой на боковой модуль дивана, положив ногу на ногу, и уже еложу в нетерпении — время летит, на улице темнеет, и шаман может свалить домой, нас не дождавшись. Добавляю:

— Мне кажется, его отпускает.

Но утверждать не берусь — Наумыч сидит нахохолившись и молчит. Анька пытается прояснить ситуацию и заглядывает своему бойфренду в лицо:

— Борь.

— М-м-м.

— Ну, посмотри на меня.

Мне тоже это интересно. Что ж, взгляд вроде уже осмысленный. Сомова повторяет:

— Посмотри, говорю!

Анюта вглядывается в лицо Егорова, а я, задумчиво подперев рукой подбородок, наблюдаю за ними. Мне кажется, он уже транспортабелен. Но Сомова, видимо, еще не уверена и продолжает допытываться:

— Ну, кто перед тобой сидит?

— Ты.

Логично. Анька недовольно ведет головой из стороны в сторону:

— Ну, кто я?

— Аня.

Егоров отводит взгляд, и подруга вздыхает с облегчением:

— Слава, богу.

Я тоже вздыхаю, грызя ноготь и взирая на начальника с надеждой:

— Я же говорю: отпускает.

— Борь, значит слушай внимательно. Там внизу сейчас стоит такси.

Егоров хмуро смотрит в потолок, не двигаясь, и Сомова начинает подниматься сама, таща за собой за рукав плаща и своего Ромео. Я тоже встаю.

— Пойдем, вставай! Молодец…. Там внизу стоит такси… М-м-м…Э-э-э… Повторяй!

Так мы доходим до прихожей и останавливаемся. Егоров грустно усмехаясь, действительно повторяет:

— Стоит внизу такси.

— Так, вот… Такси отвезет тебя домой, ты дома примешь ванну и ляжешь в постель, понял?

Наумыч внимательно смотрит на нее, потом наклоняется, качая головой и, вполне вменяемо, сообщает:

— Аня я тебя люблю.

— Так, Борь ну повтори. Тебя такси привозит домой, ты принимаешь ванну и ложишься в постель.

Стою у Сомика за спиной, привалившись плечом к полкам и в ее терапию не вмешиваюсь — как обращаться с неадекватным Борюсиком она лучше чувствует. Егоров обреченно повторяет:

— Принимаю ванну и ложусь в постель.

— Все, молодец. И когда доедешь — позвони обязательно.

Она поправляет ему отвороты плаща и Наумыч опускает голову:

— Ладно.

Потом, вытянув шею, выискивает глазами меня за Анькой:

— Извини.

Сомова тяжко вздыхает, переминаясь с ноги на ногу, потом оглядывается на спину уходящего Наумыча:

— Пока

Чувствуется — была б ее воля, она рванула бы следом. Только, думаю, в квартире Егорова вряд ли ей будут рады, и она это понимает. Прежде чем дверь захлопывается, с лестничной площадки успеваем услышать:

— Пока.

Анька продолжает уныло стоять, уперев руки в бока, потом смотрит на меня:

— Слушай, я все равно как-то беспокоюсь за него.

— Ты не волнуйся, я там таксисту объяснила, нормально доедет.

Потом повышаю голос:

— Ты будешь одеваться или нет!

— Да куда мы едем то?

— К шаману!

Сомова начинает мяться и тычет рукой в сторону двери:

— Подожди, так давай мы Борю по пути завезем.

Знаю, я это завезем, потом доведем, потом в ванну положим.

— Слушай, да заколебала ты со своим Борей, а? Одевайся, я тебе говорю!

Иду в спальню за сумкой, а Анька семенит следом:

— Да к какому шаману то?

— Одевайся, по дороге расскажу.

Сомова сворачивает к себе в комнату переодеваться, а у меня мелькает мысль — шаманы шаманами, но черт их знает этих колдунов. У меня есть крестик на золотой цепочке, и я его, пока Аньки не видно, в ванной перед зеркалом застегиваю на шее.

* * *

Рассусоливать с нарядами Анюте не даю, так что через сорок минут мы уже входим в стеклянный подъезд с табличкой «Медицинский центр». Пока ехали, я Сомову ввел в курс дела, как и обещал. Отдал ей «Женские страсти» и Анька их изучала, не донимая вопросами.

В холле медучреждения обнаруживается уйма народу — и персонала в белых халатах, и посетителей. Анька, чувствуется, не в своей тарелке из-за Борюсика и готова досрочно завершить наш поход.

— Слушай, разве это здесь?

— Ну, я не знаю, мне адрес этот дали.

Идем, оглядываясь, вдоль окошек регистратуры.

— Больше, похоже, на поликлинику.

Да я уже заметил. За стеклами виднеются стеллажи с карточками больных. Осматриваюсь по сторонам и пожимаю плечами:

— Ну, может быть, он здесь кабинет снимает?

— Может.

Сомова смотрит на меня:

— Ну, что пойдем?

На часах уже 20.30. Надеюсь, кудесник еще не слинял.

— Ну, пойдем.

Со вздохом следуем дальше по коридору, а потом по лестнице на второй этаж.

* * *

Дверь в нужный кабинет оказывается приоткрытой, народу поблизости никого и мы сразу заходим внутрь. Увы, никакого шамана с бубнами не наблюдается, только какой-то мужик с плоским лицом восточного вида торчит почти у входа и застегивает на себе пиджак, собираясь, видимо, уйти. Он или не он? Осторожно стучу:

— А, извините, можно?

Мужчина не возражает и указывает рукой вглубь кабинета:

— Проходите.

Как бы нам узнать туда мы попали или нет? Может, тут и нет никаких шаманов? Молча переглядываемся с Анютой и топчемся на месте. Наконец, решаюсь:

— А..., м-м-м…, мы просто ищем шамана. Мне в редакции дали адрес.

— Так это вы мне звонили два часа назад?

Отпираться бессмысленно.

— Ну, да.

— Присаживайтесь, подождите.

Дядька выходит из кабинета, и я провожаю его взглядом — наверно это помощник кудесника. Пока никого нет, осматриваем кабинет. Довольно все цивильно — письменный стол, настольная лампа, какие-то маски на стенах, еще висит куча дипломов в рамках. Присаживаюсь к столу, а Сомова продолжает стоять и крутить головой, даже трогает маску на стене. Мдя, что-то не похож мужик на шамана, если это он, конечно. Беру со стола скульптурку какой-то зеленой крокодилины и тыкает ею в Аньку:

— Гав, гав, гав!

Не ожидая нападения, Анюта шарахается в сторону:

— Господи!

А потом, сунув руки в карманы плаща, усаживается на соседний стул. Игривое настроение меня не отпускает. Так, чем бы ее еще покусать? Схватив нож для бумаг, делаю страшные глаза и имитирую удар за ударом по несчастной жертве:

— Чух, чух. чух, чух….

Анька, увы, больше не пугается, удивленно поднимает вверх брови, ржет и шепчет: «дебил!». Прямо так уж сразу... Вовсе нет. Просто вся эта колдовская несерьезная обстановка заставляет меня волноваться, нервничать и как то по-мальчишески реагировать. В дверях кабинета появляется давешний мужик, но теперь он в халате, подвязанном веревкой. Ну, как есть шаман, колдун и верховный жрец всех времен и народов. Он останавливается возле нас, и мы обе вскакиваем, издавая междометия и возгласы удивления:

— Уа…А вы, точно шаман?

— Да.

Он проходит к своему столу, но наши настороженные взгляды видимо его смущают и не дают сесть:

— Что-то не так?

Не знаю. Не вызывает он у меня доверия. Ответить нечего и потому только шлепаю губами и молчу. Анюта неуверенно тянет:

— Да, нет. Просто… Э-э-э…

Шаман, не глядя, тыкает куда-то влево на стену:

— Вот, пожалуйста — сертификат, дипломы.

Он садится и внимательно смотрит на нас. Потом делает знак обеими руками:

— Присаживайтесь.

Мы так и делаем, продолжая таращится на стенку с дипломами.

— Какие проблемы?

Даже не знаю, как сказать. Расскажешь, а он возьмет и местных психиатров позовет, все ведь под боком. У меня лишь вырывается неопределенное:

— А…

А потом оглядываюсь на Сомову.

— Ну, как бы вам…

Рука непроизвольно тянется вверх и начинает теребить губу… Заскучавший шаман сидит и нетерпеливо ждет, положив локти на стол и сложив ладони домиком:

— Если можно, чуть по быстрее. Дело в том, что у меня с дочкой еще в кино идти.

Как-то я сразу теряю интерес и замираю с открытым ртом. Тоже мне, колдун хренов, в кино он опаздывает. Понимающе кивнув, тяну:

— А-а-а.

Каждый зарабатывает на масло с икрой, как умеет. Поднимаюсь со своего места:

— Понятно, мы ошиблись, пойдем, Ань.

Не глядя на замешкавшуюся подругу, решительно иду на выход, но меня, почти в дверях, останавливает голос шамана:

— В вас кто-то вселился, да?

Анюта семенит сзади, и мы как по команде оглядываемся, а потом смотрим друг на друга. Вселился? Можно и так сказать. Тихонько движемся назад:

— А-а-а…, не совсем.

Сомова начинает объяснять:

— Понимаете, мою подругу…, то есть друга…, то есть… Ну, в общем…, ее превратили в женщину.

Из-за Анькиной спины подаю голос:

— Его!

— А… Его превратили в женщину.

— Кто превратил?

Решительно возвращаюсь к столу и усаживаюсь на прежнее место:

— Одна бабка.

Сомова перебивает:

— Не совсем бабка.

Оглядываюсь на нее — так, пожалуй, мы только запутаем этого шамана. Но та продолжает блеять:

— Это скорее женщина…, а-а-а…, колдунья или как правильно, экстрасенс… В общем, беда в том, что…, ее больше нет в живых.

Шаман кивает и шевелит губами:

— Ну, понятно.

Потом внимательно на меня смотрит:

— Так вы, мужчина?

Виновато подняв брови и наморщив лоб, киваю. Может, конечно, это звучит дико, но я Игорь Ребров. Пугать дядьку не хочу и неуверенно тяну:

— Ну-у-у…, как бы да.

В общем-то, я подготовился к разговору, пришел не с пустыми руками — лезу в сумку, висящую на плече, и достаю Гошино фото:

— Я вот даже фотографию взял, вот.

Протягиваю ее колдуну, тот забирает карточку в руки и начинает внимательно изучать. Мы с подругой сидим на нервах — слышу за спиной ее елозанье и покашливание. Шаман немногословен:

— Понятно.

Куча путаных мыслей, но я лишь шлепаю губами. Не могу усидеть на месте, и снова вскакиваю, с надеждой взирая на чародея. Ему все понятно? И он вовсе не считает нас сумасшедшими?

— Скажите, а вы реально можете мне помочь?

Шаман качает головой:

— Я?… Я нет.

Он откладывает фото в сторону и весь мой энтузиазм вместе с ним. Следующая фраза добивает:

— Но попросить великого Укку.

Кого? Бессильно плюхаюсь назад на стул, а Сомова наоборот встает:

— Кого попросить?

Я, конечно, готов поверить и в Укку, если поможет, только как-то сомнений у меня становится все больше и больше. Отмахиваюсь от Аньки:

— Укку.

Не знаю, правда, что это за чудо-юдо. Шаман снова приглашает:

— Присаживайтесь.

И Сомова садится. Затаив дыхание наблюдаем за разворачивающимся действом: шаман зажигает свечку на столе зажигалкой, а потом, поставив локти на стол и сложив ладони домиком, приказывает:

— Закрывайте глаза. Закрывайте, закрывайте не бойтесь!

Анька сопит в ухо:

— Закрывай.

Шаман начинает делать свои колдовские пассы рукой над пламенем, и я закрываю глаза. Секунда идет за секундой. Очень хочется подсмотреть, но я боюсь все испортить. А вдруг и правда — сейчас открою глаза и скажу своим обычным мужским голосом «Здравствуй, страна!». Раздается свистящий звук, видимо шаман задувает свечку, а потом команда:

— Ф-ф-ф.. Откройте глаза.

Осторожно приоткрываю веки и сразу смотрю вниз — капец, внешне на вид ничего не изменилось — вымя, как было, так и есть, а над свечкой вьется дымок. Может быть это обман зрения? Судорожно одной рукой начинаю щупать грудь, потом присоединяю к поискам и вторую руку. Увы, обе сиськи на месте. Держась ладонями за выпуклости, недоуменно оглядываюсь на подругу. Обманул, зараза! Шаман невозмутимо, как фокусник, извлекает откуда-то пакетик с трухой и показывает его мне:

— Вот вам чай. Будете пить утром и вечером, пока не кончится.

Чай? Недоверчиво тяну пакетик к себе и потом снова оглядываюсь на Аньку.

Шаман проникновенно добавляет:

— И ни разу, пожалуйста, не пропускайте.

Сомова, видимо, тоже не ожидала такого дурилова и ошалело таращит на мага глаза:

— Подождите…Что, все уже закончили?

Шаман невозмутим:

— А вы что думали, я тут буду с бубном полчаса прыгать?

Ага. В общем-то, мы так и думали. Тем более, про Укку. Мужик отрицательно качает головой:

— Шарлатаны так, в принципе, и делают, но не мы…

А ты, значит, честный шаман, не шарлатан. На всякий случай еще раз переспрашиваю:

— То есть..., м-м-м, все?

Дядька обиженно тянет:

— Нет, не все. С вас десять тысяч.

За чай и свечку? Ну, ни фига себе! У меня даже челюсть отвисает от такой наглости, а глаза лезут на лоб:

— Десять тысяч?!

— А сколько вы хотели? Нет, вы можете и пятнадцать, я не обижусь...

Я о деньгах как-то вообще не подумал. Тысяч пять может и наберется, а может, и нет.

— А-а-а… Аня, у тебя есть деньги?

— У меня?

Сомова отворачивается и нехотя лезет за кошельком в сумку.

* * *

Через три минуты, засунув руки в карманы джинсов, вышагиваю по коридору на выход, а Анька семенит рядом, не отставая. Внутри чувствую пустоту и обиду — что я за курица такая, надо же было повестись на этот лохотрон. С недоверчивой ухмылкой вздыхаю и качаю головой:

— Фу-у-ух…Капец, это же надо так попасть…. Вроде бы серьезное издание, а пишет про всяких упырей.

Сомова не унывает:

— Подожди, может, сработает еще.

На ходу бросаю на подругу удивленный взгляд:

— Да какой там… Ты его лицо вообще видела? Сидит, там... Шаман, блин, в кино он опаздывает…. Я бы так всю жизнь деньги зарабатывал!

Укоризненно смотрю на подругу:

— Чего ты не дала мне уйти, а? Я же хотел!

Анька, не ожидавшая наезда, отбивается:

— Ха… Так ты сам остановился!

Ну и что, что остановился. Все равно ж хотел.

— Сам…, сам…

Возмущенно вскидываю руки вверх:

— Подарили мужику десять тысяч рублей!. … Ладно, может действительно дочку в кино сводит.

Эмоции переполняют меня, и я раздраженно бросив пакетик с волшебной трухой на подоконник, иду дальше. Вижу, как Сомова сзади тормозит, и тороплю ее:

— Пошли!

Анька тянет руки к пакетику и растерянно ворчит:

— Гош, ну что ты делаешь?

Как что? Очищаю карманы от мусора. Приходится останавливаться и объяснять:

— А что ты думаешь, я это пить буду?

Киваю вперед:

— Пошли!

И топаю дальше, не обращая внимания на Анютины вопли:

— Гош, подожди.

* * *

В машине, на обратном пути, она мне, все-таки, показывает подобранный пакет с травой и зудит попробовать сегодня эту Укку на вкус. Молчу, не реагирую. Дома, та же история — вместо того, чтобы приготовить ужин и дать пожрать по-человечески, Сомова, отвернувшись к столешнице, высыпает содержимое из пакета в большую синюю кружку, заливает ее горячей водой из чайника, а потом ставит ее передо мной. Лучше бы вискаря налила и каких-нибудь пельменей сварила. Тычу пальцем в ее пойло:

— Ань, я тебе говорю — вот эту отраву я пить не буду!

Уговоры начинаются с новой силой:

— Слушай, между прочим, это была не моя инициатива. Мы что зря ездили?

Меня такая энергичность просто удивляет:

— Слушай, Сомова, ну чего ты как маленькая! Ты, как будто, не со мной была.

Положив локоть на стол, а другой рукой уперевшись в коленку, нахохлившаяся на мои слова Сомов, опускает голову вниз. Я продолжаю выплескивать негатив и эмоции:

— Какой-то хлюпик там, чего-то бухтел у меня над ухом, три секунды, а теперь я должна эту отраву глотать.

— Гхм… Ну, почему отраву….

Она сует нос в чашку, вся перекашивается, а потом смотрит на меня:

— Пахнет вкусно, можжевельником.

Пожимаю плечами и отвожу глаза:

— Ну, вот сама и пей тогда.

Сомова вдруг начинает буквально вопить, потрясая руками над головой:

— Слушай, кто мне тут сегодня истерику целую закатил, а?

Укоризненно смотрю на нее. Никто истерик не закатывал, не ври. Борюсик твой концерт устроил — это да было.

— Ань.

— Что, Аня?

Вижу, как она распаляется все сильней с каждой минутой, и снова трясет ручонками:

— Ну, кто мне сегодня закатывал истерики?

Совершенно не понимаю ее поведения, и про какие истерики она говорит. Такое впечатление, что она хочет возвращения Игоря даже сильнее, чем я, а мое сопротивление заниматься всякой дурью, воспринимает как личную обиду… Вообще-то, мы это уже проходили — если ей против шерсти — тут же оскорбится и побежит мои же шмотки складывать к себе в чемодан. Сомова соскакивает со своего стула, недовольно отмахиваясь:

— Ну, не хочешь, не пей, конечно, дело твое.

Она стучит ладонью по столу и выдвигает свой главный аргумент:

— Но больше мне на мозг не капай, какой ты бедный и несчастный!

Ну, понеслась… Пошла в разнос. Если сейчас не сдаться, завтра мне опять будет не в чем идти на работу. Хватаю чертову кружку в руки:

— Ладно, на, на, на…

Но Сомова уже не слышит и не видит — вопит дурным голосом, шантажистка:

— Да делай что хочешь, меня это не касается!

Торопливо отпиваю:

— Вот, пожалуйста, пью.

Анька сразу успокаивается и отслеживает, сколько же я выпью. Пойло, действительно, не слишком противное. Наконец, отставляю пустую чашку в сторону:

— Все, выпил.

— Вот, молодец, хороший мальчик.

Сомова уходит к себе в комнату. Она сказала мальчик? С надеждой ощупываю грудь. Вот так вот сходу, по-моему, ничего не произошло, даже на один размерчик ничего не уменьшилось.

— Мальчик…Мальчик… Хорошо бы!

Напоминание о радостях мужской жизни, воодушевляет, я снова хватаю чашку со стола и допиваю остатки. Колдун сказал выпить весь мешок с травой, а не чайную ложку, но руки все равно тянутся пощупать — померить. Отворачиваюсь в сторону и вздыхаю… Надо отраву закусить. Интересно, Сомова совсем спать пошла? А пельмени?... Бутерброд сделать, что ли. Остаток вечера так и проходит вперемешку — то ем, пью и бегаю смотреться в зеркало, то глазею в телек и ощупываю вымя. Все-таки, бабы — дуры.

* * *

Про обещание подумать над материалами к номеру я конечно на сегодня забил. И Калугин, наверно тоже — по крайней мере, вечером, в почте ничего не оказалось. Ну и правильно — послезавтра выходные, и полное раздолье для креатива. Выбор, который мы делаем, выбирая работу, выбирая любимого человека, выбирая стиль и образ жизни. И еще вопрос — как жить и что делать, когда выбора нет?

Утром в семь тридцать в мобильнике срабатывает будильник, и спальня наполняется писком. Отбросив одеяло вперед, сажусь в кровати и, сквозь пижаму, щупаю сиськи. Капец, все вранье — какие были, такие и остались. Сморщившись от огорчения, заглядываю под одеяло, потом разочарованно опускаю его назад — там, внизу, тоже ничего не прибавилось. Обреченно роняю голову вниз, и волосы падают вперед, закрывая лицо. Я же говорил, что все эти чаи и травы — туфта и шило! Три дня пью и никакого толку. В дверях спальни появляется Сомова, продирая глаза — видимо звонок моего будильника разбудил и ее тоже. Она с горящими глазами смотрит на меня:

— Ну?

Баранки гну! Двумя руками развожу волосы с лица в стороны и откидываю их назад. А потом смотрю на Аньку:

— Что, «ну»? Зашла посмотреть, не окочурился ли я?

Сомова подходит вплотную к кровати и стоит тут, уперев руки в бока, а потом, сложив их у груди, наклоняется в мою сторону, старательно вглядываясь:

— Нет, ну что-нибудь изменилось?

В ее голосе столько надежды, что я удивленно хмыкаю:

— Вынужден тебя разочаровать: за ночь ничего не отросло и не отвалилось.

Слезаю с кровати, а Анюта, действительно огорченная донельзя, отворачивается и тянет:

— Ну, ты же только начал пить…. Надо продолжать, просто.

Даже не хочу с ней спорить и иду в ванную к зеркалу.

— Слушай Сомова, ты такая наивная. И как ты до сих пор замуж не вышла.

Анька на мою шутку закатывает глаза к потолку:

— Не, ну, он же сказал два раза в день, утром и вечером.

Да хоть три.

— Ань, если бы вся проблема по смене пола решалась бы на уровне какого-то чифира, то на хрена были бы нужны все эти хирурги? Попил чайку и ты баба. Надоело — хоп, мужик!

Сомовой такая правда не нравится, и она отворачивается, привалившись спиной к дверной притолоке. Внезапная боль внизу живота заставляет меня скрючиться и сморщиться.

— Уй!

Сомов снова наклоняется, но уже испуганно и пытается заглянуть в лицо:

— Что, что такое, Гош?

Хрен его знает. Может, отравилась, а может, ваши дни чертовы опять начинаются, пора вроде:

— Ой, живот блин, капец….

Думать о предстоящих недельных страданиях не хочется, и я все сваливаю на шамана:

— Чанга-чанга хренов!

— Марго, может тебе таблетку, или что...

Я еще не разобрала, что со мной и куда бежать, но присутствие Сомовой здесь явно лишнее.

— Ань, выйди, пожалуйста, и закрой дверь.

— А... А, ну да.

Сомова исчезает за одной дверью, а я тороплюсь в другую, к унитазу.

* * *

Сочувствующая Сомова все утро тише воды, ниже травы. И с пойлом не пристает, и таблеток разных надавала — от всего чего можно предположить. Разлюбезная донельзя: помогает и причесаться, и накраситься, и одежку подобрать. Сегодня на мне брючный костюм и новый голубенький топик присборенный у груди. Волосы забирать в хвост или закалывать, сегодня не стала.

Через полчаса выхожу из лифта на этаже редакции — собранная и уверенная, на плече сумка, в руке портфель. Из коридора спешит Люся с папкой в руках:

— Доброе утро, Маргарита Александровна!

— Доброе.

Иду через холл к себе, но потом оглядываюсь на Людмилу, семенящую за спиной:

— Люсь, Наумыч у себя?

— У себя, но туда лучше не входить.

— Почему?

Что-то прилетело новое? Чуть склонив голову, вопросительно кошусь на секретаршу, на ходу поправляя волосы и убирая их за ухо.

— Они там с Каролиной свадьбу обсуждают, можно попасть под раздачу.

Быстро, однако, куют железо. Свадьба! Интересно, как Калугин отнесся к такой скоропалительности — в четверг только всех осчастливил, а в понедельник уже вовсю подготовка к свадьбе. А что касается раздачи… Ладно, великий Укку мне в помощь.

— Ничего, в первый раз что ли?

Разворачиваюсь и, не заходя к себе, топаю сразу к директору. У меня есть еще одна идея по теме нового номера — наша доверчивость. Что это, по сути — чрезмерная честность или наивность? В открытую дверь слышится крик Каролины:

— Это твоего алкоголика Канарейкина, что ли?!

Голос Егорова:

— Да, но это не мешает ему быть…

Захожу без стука и сразу направляюсь к сцепившимся спорщикам возле стола, Тут еще толпа каких — то незнакомых людей, наверно из организаторов свадьбы. На кресле перед столом валяется плащ Егорова — похоже эта толпень застала его врасплох, прямо на входе в кабинет.

Пытаюсь сразу перекричать их распри и гаркаю:

— Доброе утро, Борис Наумыч!

И чувствую, что что-то не так. Голос другой, не женский, но и не совсем мужской. Мутантский какой-то голос. Егоров, стоящий ко мне спиной вдруг хватается за сердце и начинает оседать на пол. И шепчет:

— Гоша… Гоша…

Да нет, у Гоши голос другой, я же чувствую, слышу.

Каролина бросается к мужу:

— Боря

Я тоже спешу на помощь, и снова получается какой-то уродский бас…. Или баритон?

— Борис Наумыч!

Каролина хватает таблетки со стола:

— Боря, Боренька.

Глаза Егорова закатываются к потолку, и он продолжает звать меня:

— Гоша… Гоша…

* * *

Вызванная скорая приезжает довольно быстро. Явившаяся бригада медиков, не мудрствуя лукаво, всю нашу ахающую толпу выгоняет в коридор и потом, минут пятнадцать еще, колдует в директорском кабинете наедине с виновником происшествия. Видимо, оживляющие процедуры оказываются успешными — по крайней мере, Егоров покидает свой кабинет и садится в лифт на своих двоих, а не на носилках. Единственно, что узнаем — хотя от полной госпитализации шеф и отказывается, но отвертеться от обследования ему все равно не удается — вместе с квохтующей Каролиной его грузят в машину и увозят в специализированный центр.

Где-то через пару часиков ко мне заходит Людмила и делится новостями — она, таки, дозвонилась в справочную и там ее совершенно успокоили — с поступившим Егоровым все в порядке и нет ничего опасного, обычный стресс.

Кстати, по ее словам, Каролина Викторовна тоже звонила, спрашивала Наташу — хотела сообщить адрес. Теперь та, с Андреем Николаевичем, собирается ехать в больницу, только чуть попозже. Людмила кладет клочок с координатами центра мне на стол:

— Маргарита Александровна, а вы поедете?

Я уже практически не здесь — хватаю сумку с кресла, снимаю куртку с вешалки и торопливо киваю:

— Спасибо, Люсенька!

— А можно с вами?

Уже снаружи басю:

— Не сегодня, кто-то же должен на хозяйстве оставаться!

* * *

Полчаса спустя я уже в храме сердечной медицины и в регистратуре мне объясняют, где искать Наумыча и кто его лечащий врач. Правда сейчас доктор на обходе и надо подождать. Брожу по коридорам мимо снующего народа, и, от нечего делать, перезваниваю Аньке — пора ее подготовить к неприятному известию и снизить накал будущих переживаний. Как только ответный сигнал проходит, хриплю в трубку:

— Ань, привет, это я.

— Кто я?

С такой голосовой акустикой, меня и мать родная не узнает…. Капец, о чем этот я, она меня не узнает по любому… Ну, Сомова, удружила — теперь я не просто мутант, а супермутант! Может быть даже герой будущих комиксов. Огрызаюсь:

— Гоша, кто же еще.

— Господи Игорь, что у тебя с голосом?

Твоими молитвами, блин. Потихоньку продвигаюсь по коридору больницы, сунув одну руку назад, за пояс брюк.

— Что, что, чай твой, вот что!

— Подожди… Ты хочешь сказать, что это как-то сработало?

— Ань, я ничего не хочу сказать. Только на голос Гоши это как-то мало смахивает!

— Ну, подожди, это же не сразу все, это такой процесс. Может быть, все начинается с голосовых связок.

А может быть и нет! Может на следующей чашке чая волосы вылезут и ногти. Экспериментировала бы на мышах! Сунув руку в карман брюк, ползу дальше:

— Слушай, давай пока прикроем эту тему, у меня и так проблем выше крыши. Я вообще-то из больницы звоню.

— Как из больницы? Что с тобой случилось?

— Со мной, слава богу, ничего. А вот с Наумычем….

— А…, ну, а с ним что?

— Не знаю, врач говорит, что это стресс. По-моему, Каролина его окончательно доконала.

А еще мой ужасный трубный глас, но этот упрек в адрес подруги оставляю при себе. Она и так нервничает:

— А-а-а, подожди, а в какой он больнице? Я сейчас приеду!

Вот этого не надо. Только бабских склок здесь не хватает. У нашего болезного есть жена и дочь, а ты, извини, подруга, ему никто и звать тебя никак. Решительно пресекаю:

— Так, стоп — машина! Никто никуда не едет. Тут и так Карола торчит, сейчас сюда Калуга с Наташей подъедут.

Представляю всю картину в целом — жуть… Остается только всплеснуть свободной рукой:

— Еще тебя только не хватало!

Двигаюсь дальше по коридору, посматривая на часы. Ладно, пожалуй, врач уже освободился и можно попытаться узнать последние новости. Или Каролину попытаю, если найду. Закругляю нашу с Сомовой полемику:

— Слушай Ань, давай я побегу, а? А то действительно, на глазах у всех сейчас в мужика превращусь и Наумыч, тогда, точно не встанет.

Анюта не сопротивляется:

— Ну, ладно. Только тогда, пожалуйста, держите меня в курсе дела.

— Не переживай, прорвемся. Все, давай!

Захлопываю мобильник, поднимаю глаза вверх и откашливаюсь:

— Гхм…Раз, раз… Гхм… Раз…, сосисочная… Капец, ну и голос!

Ну, что, пойду народ распугивать…

* * *

Поднимаюсь по лестнице на второй этаж, туда, где лежит Егоров. В коридоре, застаю суетящуюся Каролину — она первой перехватила спешащего куда-то врача и теперь, пытает его. До меня доносится:

— Доктор… Доктор, скажите, ну как он?

Нагоняю их и встаю рядом, одной рукой вцепившись в сумку, а другую, по-прежнему, засунув в карман брюк. Врач, листая карточку, интересуется:

— Извините, а вы ему кто? Родственники?

Каролина мнется:

— А…, м-м-м…, ну как бы да!

Врач недоуменно качает головой:

— Простите?

-Ну-у-у…, я бывшая супруга.

Потом оглядывается на меня:

— А это…, коллега по работе.

Заминка в представлении заставляет поджать губы и опустить глаза вниз. Представляю, что она сейчас бы наговорила, будь ее воля.

— Понятно. Ну, что я могу сказать? Ну, у меня на руках, конечно, еще не все…, э-э-э… результаты анализов. Но, в целом, с ним все в порядке.

Каролина вздыхает с облегчением:

— Ну, слава богу.

Врач внимательно смотрит на нее:

— Скажите, а в последнее время он попадал в стрессовые ситуации?

— Естественно попадал. Да у него вся работа сплошной стресс!

Доктор понимающе кивает, и задумчиво закусывает губу... Каролина язвительно добавляет:

— Знаете, когда руководить особо не получается…

Вот мегера! Такой поклеп на любимого начальника не могу пропустить безнаказанно и перебиваю ее своим глубоким супермутантским голосом:

— А мне кажется, что причина стресса в другом.

И тут же отвожу глаза вниз и в сторону — зря я влез, если она сейчас разорется, вся больница на уши встанет. Каролина недоуменно смотрит на меня:

— Марго, что ты говоришь? Господи, что у тебя с голосом?

Тряхнув головой, откидываю волосы назад.

— Не знаю…, пиво холодное.

Доктор тут же влезает, благожелательным тоном ставя диагноз:

— Голос еще может сесть на нервной почве.

С интересом смотрю на него — может он прав и чай не причем? Почва каждый день такая неровная, словно в последний бой иду — не только голос, последние мозги сядут или лягут. Собираюсь порасспросить дока поподробней и даже открываю рот, но издать какие-то звуки не успеваю — с лестницы слышится шум шагов и к нам торопливо подходит Наташа, а за ней Калугин.

— Ну что как дела? Здравствуйте.

Калугин высовывается из-за ее плеча:

— Здравствуйте.

Я молчу, а Каролина слащаво улыбается подошедшей паре:

— Не волнуйтесь, все в порядке.

И смотрит на доктора, ожидая своим словам подтверждения:

— Ложная тревога.

Но врач не столь оптимистичен:

— Я бы не стал, на вашем месте, так легкомысленно это комментировать. Я бы назвал это первым звоночком.

Смотрю то на врача, то на Каролину. Интересно, его слова дойдут до ее мозжечка, или так и канут в пустоту? Даст она ему жить или так и будет пилить, пока он не загремит в больницу по-настоящему? Наташа видимо тоже не поняла и осторожно интересуется:

— Первым звоночком к чему?

— Еще пара-тройка таких стрессов и….

Он печально качает головой. Каролина, делано улыбаясь, врача успокаивает:

— Не волнуйтесь, мы этого больше не допустим!

Тот кивает:

— Надеюсь

И мимо Каролины пытается проскользнуть дальше, по своим делам. Хмыкаю — не допустим, в смысле угробим в следующий раз? Отвернувшись в сторону, язвительно ворчу:

— Это уж точно.

Егорова — старшая аж вздрагивает и тут же оглядывается:

— Марго, господи, ты меня сегодня целый день пугаешь!

А потом спешит вслед ушедшему вперед врачу:

— Доктор!

Пожалуй, мне здесь делать больше нечего. Моя очередь для аудиенции с телом подойдет, похоже, нескоро. Закидываю сумку на плечо и смотрю вниз на брюки и туфли, надо же, где-то испачкаться умудрилась. Замечаю, что и Наташа туда же глазеет. Разворачиваюсь к лестнице, почти натыкаясь на стоящего рядом Андрея. Он заботливо смотрит на меня:

— Что у тебя с голосом?

Отвожу взгляд, переминаясь с ноги на ногу. Понимаешь, Калуга вот решила опять мужиком стать, раз с любовью не повезло. Пью пойло из мусора и жду, когда отвалится вымя….

Пожимаю плечами:

— Не знаю, простыла, наверное, или аллергия.

Протискиваюсь между новобрачными к лестнице. К свадьбе он готовится, жених, блин… «Можно, я тебя поцелую?».

— Все, мне пора извините.

Так стремительно дергаюсь, что Андрей еле успевает отшатнуться от сумки пронесшейся мимо его носа.

— Подожди, а…Аллергия на что?

Притормозив, оборачиваюсь. На что или на кого? Да на твою невесту, на твою будущую тещу, да наверно скоро и на тебя самого! Семейный бизнес, он ведь затягивает по уши. Наташа вмешивается:

— Андрюш, ну что ты к человеку пристал? Не видишь, она уже уходит?

Она? Вот не терпится твоей мартышке от меня избавиться, не терпится. А ты говоришь на что аллергия. Поджимаю губы:

— Действительно. Ну, ладно, пока.

Взмахнув прощально рукой, направляюсь к лестнице.

* * *

На работу уже не возвращаюсь — еду домой. Все что нужно срочное — у меня в ноутбуке, и я могу позволить себе побыть сегодня надомницей. Переодевшись в красную майку и такого же цвета штаны от спортивного костюма, и наскоро перекусив, чем бог послал в холодильнике, раскидываю полевой рабочий кабинет в гостиной — включаю ноут и угнездиваюсь на диване.

Попытки поработать над статьей заканчиваются крахом — мысли все время возвращаются к моему ужасному голосу и болезни Наумыча. К тому же Сомова мечется туда-сюда по квартире, собираясь на свое радио и без конца отвлекает. Слава богу, больше не пристает с помоечным чаем.

Ладно, бесполезно пялиться в монитор, когда уйдет, тогда и продолжу. Закрываю крышку ноута и задираю ноги вверх, упирая их, прямо в тапках, в край стола. Приложив руку к горлу, пытаюсь издать хоть мужские, хоть женские звуки, лишь бы не это ужасное рычание.

— М-м-м… Гхм… А-а-а… М-м-м… А-а-а.

Сомова выходит из своей комнаты, одевая на ходу куртку, и шлепает в прихожую. Подхватив там свои башмаки, идет ко мне в гостиную, заливаясь идиотским смехом. В четверг бы так гоготала со своим чаем, вместо истерики. И зачем я только поддался…

— Гхм…Чего ты ржешь?

Она бросает сумку в кресло и усаживается обуваться:

— Ха-ха

— Чего ты угораешь-то?

Сомова уже корчится от смеха:

— Ой, невозможно смешно… Ха-ха.

Она откидывается назад, на спинку кресла, поднимая глаза к потолку.

— С этим голосом, вообще!

Она тычет в меня своим пальцем, а я, уже по привычке, начинаю ощупывать себе грудь.

— Тебе с сиськами, с этим голосом…

Она опять скрючивается от гогота. Вот дрянная баба, сама же заставила пить эту гадость, оскорбилась чуть ли не до соплей, когда я отказался пить, а теперь ржет и издевается.

У меня и так все болит и ноет, и настроение на нуле, а тут еще эта дура ржет. Сейчас бы треснуть со всей силы по башке за дурацкие советы, сразу бы смеяться перестала. Или заставить выпить целый чайник, пусть бы пугала басом по ночам своих радиослушателей.

— Ха-ха-ха… Ты только ни с кем не разговаривай, ладно?

Она задирает ногу и начинает натягивать кроссовки. Без всякой надежды на разумные доводы хмуро смотрю на нее. А вдруг нормальный голос так никогда и не вернется? Так и застрянет на полдороге?

— Ань, как ты думаешь, мне продолжать пить этот чай?

С одной стороны реакция действительно есть, но весьма специфическая. Но становиться посмешищем и уродиной мне вовсе не хочется.

— Я не знаю. Но в одном ты прав — это не Гошин голос совсем.

Она снова хихикает, ржет и скрючивается. Ну нет, так нет, я и сам не хочу. Все-таки, совершенно непонятное у девушки поведение. Утром, когда я ей звонила, было не смешно, даже призывала продолжать пить эту отраву, все выходные чуть ли не в истерике билась, а теперь ржет и говорит не надо. Это на нее так сердечный приступ Егорова неадекватно подействовал, что ли?

Главное непонятно что же делать. Дефективный попался шаман какой-то и трава у него дефективная. Обхватив себя руками за плечи, отворачиваюсь:

— Блин, капец, он гормонов, туда, что ли намешал?

— Ха-ха… Слушай, ладно, ты расскажи мне, как там Наумыч-то.

Вспомнила, наконец, про своего возлюбленного и часа не прошло.

— Да нормально твой Наумыч, лежит, чего ему сделается. С обычным нервным стрессом, скоро оклемается.

Думаю, через пару-тройку дней и выпишут. Полежит пока, отоспится. Сомова, наконец, успокаивается и просовывает руку под ремешок сумки, одевая ее на плечо:

— Я просто сейчас еду на радио. Думаю, что это... После эфира заеду к нему.

Она поднимает тапки с пола и пытается встать. Вот, что за человек, а? У меня даже голос гудит от возмущения:

— Не вздумай!

Сомова плюхается назад в кресло:

— Почему это?

— У него там его благоверная. Хочешь, чтобы она ему там прямо в палате скандал устроила?

— Слушай Гош, ну я же не совсем тупая. Если там кто-то будет, я просто не стану заходить.

Анюта снова встает и смотрит на меня:

— Кстати, какая у него палата?

— Пятьсот восьмая.

— Вот, пятьсот восьмая. Ну, все, я пошла, пока.

Анька срывается и спешит на выход, а я ей басю вслед:

— Ну, пока.

Из коридора вновь доносится смех, и я обиженно поджимаю губы — иногда Сомова бывает жутко вредной и эгоистичной. Это же ее вина, а она ржет. А вдруг этот ужасный звук на всю жизнь? Ну, вот что она за человек — сделала гадость другому и довольна до пузырей. Из прихожей продолжает слышаться гыканье и ржанье:

— Ха-ха-ха

Сжав зубы раздраженно зыркаю ей вслед. Конюшня, блин. А потом хлопает дверь.

* * *

Полистав свежую почту в одиночестве, и немного успокоившись, откладываю все эти газеты и журналы в сторону, усаживаюсь по-турецки и снова открываю крышку ноута. Если шаман не идет к Магомету, то … Почему бы шаманов не поискать в инете?

Набираю в поиске «превращение женщины в мужчину». Google выдает целую кучу ссылок. Глаза мельком скатываются по строчкам, ни на чем задерживаясь и не цепляясь. Рука с мышкой судорожно елозит по столу, перелистывая страницу за страницей.

— Так…, шестая клиника это не то... Профессор Абашаров, не то… Транссексуалы…

Покачнувшись всем телом и прикрыв глаза, вспоминаю несчастную подругу в милиции… Нет уж, нам таких ужастиков с операциями не надо. Уж лучше оставаться бабой, чем связываться с садистами в белых халатах.

— Х-х-х…, тем более не то.

Наконец вижу знакомое слово «магия» и зависаю:

— Так, стоп — машина.

Шлепаю мышкой на ссылку и оказываюсь на сайте какого-то Куньямы. А может какой-то. Ну, Куньяма, это все-таки, не Укку. «Трансформация полов оккультными методами. Магия, история, услуги, контакты».

Переварив немного информацию, придумав, как и что говорить, хватаюсь за мобильник, откидываю крышку и набираю указанный в шапке номер. Пока идут длинные гудки еложу по дивану, усаживаясь поудобней.

— Кхм.

Наконец откликается автоответчик:

— Здравствуйте. Господин Куньяма занят, оставьте ваше сообщение.

Автоответчик это все же не живой человек, сбиваюсь и начинаю мямлить:

— А-а-а… Добрый день. Я хочу оставить сообщение для Куньямы… Меня зовут Марго… Вернее…

Блин, куда меня заносит? Еще в окно начни орать или с балкона, придурок...

Поджав губы, перехожу к конкретике:

— В общем, неважно. Я наткнулась на ваш сайт в интернете и хотела бы записаться к вам на консультацию. Или может быть даже сразу на сеанс.

Нажимаю отбой. Надеюсь, ответная реакция последует и мне перезвонят.

* * *

Чем-то надо себя развлечь до Анькиного возвращения, и я занимаюсь ужином — кромсаю овощи в салатик, бегаю в магазин за хлебом, прикупаю коробку пиццы, колбасы, сыра и красного винца... Капец, в животе уже бурчит, а подруги нет и нет. Она там, в больнице, заночевать решила, что ли? Чтобы не дразнить себя запахами, ухожу в спальню, прихватив пачку газет и журналов…. Где-то минут через двадцать, сквозь приоткрытую дверь, со стороны прихожей доносятся звуки возни и бормотания. Походу Сомова чем-то опять недовольна, и ворчит на меня. Значит, моя задача ее задобрить и не дать испортить вечер. Кричу с кровати своим новым дурным голосом:

— Анюта! Ты дома? Давай, накрывай на стол — я уже приготовил нам поклевать.

А потом слезаю со своего лежбища и иду встречать:

— Я еще нам тут вина …

Капец! При виде Егорова рядом с Сомовой, мой энтузиазм падает:

-…Купил…ла…Ой, здрасьте Борис Наумыч.

Как он тут оказался то? И вообще, ему же лежать полагается, в больнице, в окружении скорбных родственниц, их любовников и женихов… А не шляться по гостям! Сложив руки на груди, ляпаю первое пришедшее на ум:

— А вас что уже выписали?

Егоров, в ответ, смотрит на меня дикими глазами и вдруг повышает голос, словно с глухой:

— Марго, а что у тебя с голосом?

Широко открыв рот, стою и молчу — я еще в себя не пришел от неожиданной материализации директора в квартире, а он уже пристает ко мне с каверзными вопросами. Тем более он этот голос уже от меня слышал. Или у него память отшибло при сердечном обмороке? Даже не знаю, как ответить:

— А-а-а

На помощь приходит Сомова:

— А это у нее с детства!

— Что с детства?

Убираю рукой волосы назад и молчу, поджав губы в узкую щель. Чего, чего… Говорить мужским голосом с детства, привычка у меня была такая. Аня продолжает, на ходу дополняя свою версию подробностями:

— А… Со связками. Сложная лорингитическая глоточная проблема.

Егоров переводит на нее свой взгляд, видимо пытаясь мысленно повторить красивое название.

— Может, так вот, неделями разговаривать.

Мне ничего не остается, как кивнуть:

— Ну да.

Наумыч тревожно смотрит на меня:

— Это не лечится?

Хрен этого Укку знает. Поэтому молчу и лишь шлепаю губами. Анька неуверенно тянет:

— Ну, как не лечится….

Она замолкает, раскрывая и закрывая рот, и придумывая, как врать дальше, а я уверенно киваю, поддерживая медицинскую версию. Сомову снова прорывает на креатив:

— Пропивается курс лекарств… Там в таблетке одна бактерия заражает и она же лечит!

Она выписывает в воздухе рукой разные пилотажные фигуры, изображая бактерий, но Егорова это не убеждает и он поджимает губы, продолжая бросать в мою сторону недоверчивые взгляды. Интересно, какое бы объяснение его устроило? В животе опять урчит, и я заканчиваю все это наукообразие:

— В общем, сложно все... Э-э-э… Вы пиццу будете есть?

Егоров сразу оживает, в его взоре снова мелькает радость и он, вцепившись в сумку с вещами, начинает пятиться к стулу за спиной. Другое дело. Иду вокруг стола, чтобы пристроиться напротив.

— А да, я с удовольствием.

Анька дома, пусть теперь сама командует и кормит мужиков. Беру с тарелки в руку кусок,и даже язык высовываю от предвкушения. Увы, Сомова, схватив Егорова за локоть, неожиданно начинает протестовать:

— Нет, нет, нет… Какая пицца?! Тебе пиццу нельзя.

Наумыч, погрустнев, уныло садится, прилаживая сумку на колени, а Анька идет вокруг стола ко мне. Недоумение шефа не знает границ:

— Почему это?

— Потому что тебе запретили! Я сейчас кашу сварю.

— Я не хочу кашу, то.

— Да?

— Да.

— Мне кажется, ты хочешь в больницу обратно.

Егоров морщится и сдается:

— Только не овсяную, я тебя умоляю.

Ну, значит, пиццу сегодня буду есть я один. Сомова вдруг принимает просящий вид и заглядывает мне в глаза.

— Марго…

Потом, опустив глаза вниз, начинает мяться, чесать нос и отворачиваться. Интересно, чего это с ней?

— Можно он здесь поживет, пока не оклемается?

Кто он? В смысле? Гляжу на Егорова, и тут до меня доходит…. У меня даже глаза лезут на лоб. Где здесь? В моей квартире? Чужой мужик среди двух баб? Мало мне своих проблем, так еще чужих не хватает…. С диким взглядом наклоняюсь к Сомовой:

— Здесь?

— Ну… Да, здесь. Просто, не домой же его везти?! Там его Каролина, окончательно доконает.

У меня и челюсть отпадает. То есть, получается, пусть лучше Каролина гнобит меня в редакции, чем его дома? Мало мне Зимовского, давайте добавим Каролину Викторовну. Я в шоке — так и держу в руке пиццу, никак до рта не донесу.

Наумыч вмешивается:

— Девочки, если у вас проблемы…

Он наклоняется вниз за сумкой, которую уже успел поставить на пол. Шлепаю беззвучно губами, а Анюта протестует:

— Боря, подожди, ну я тебя прошу, сядь, сейчас мы все решим.

Она выжидающе смотрит на меня. Что, прямо вот так вот, здесь и сейчас? В недоумении таращу на нее глаза — можно же было сначала обсудить все tet-a-tet, взвесить все за и против. Мне кажется, она это сделала нарочно, чтобы труднее было отказать. Все-таки Сомова — жуткая эгоистка, так меня подставить на ровном месте…. И, кстати, почему здесь, почему бы Борюсику не снять номер в гостинице? Чай не нищий. И сколько будет длиться это "пока не оклемается"?

— Ну, так как?

Сомова буравит меня глазами, требуя положительного ответа, и я оглядываюсь на шефа:

— А-а-а.

Потом кладу свой кусок пиццы назад на тарелку и слезаю со стула:

— Ань, можно тебя на минуточку?

И иду в спальню, а потом и в ванную. Как только Анька прикрывает дверь, возмущенно набрасываюсь на нее, приглушив голос:

— Слушай Сомова о таких вещах надо как минимум предупреждать!

Анюта топчется, не поднимая глаз, и молчит. Мало того, что приволокла, никого не спросив, весь вечер испортила, так теперь еще и пожить оставить. Не дадите ли попить, а то так есть хочется, что переночевать негде! Чертова эгоистка! Мать Терезу из себя корчит, совершенно наплевав на других. Наклонившись, пытаюсь заглянуть ей в лицо. Хотя прекрасно понимаю, что если она себе в башку, что втемяшила, то не отступит, а я слишком сильно завишу от нее, чтобы сопротивляться. Давайте, налетайте, кому не лень, устраивайте общежитие из квартиры. Сомова упрямо смотрит в пол:

— Ну извини, все получилось очень внезапно, его выписали… Ну, не домой же его везти.

Врет! Когда мы были в больнице всем кагалом, о выписке даже намека не было. Наверняка сама выклянчила, чтобы уесть Каролину. Меня жалостливые разговоры с соплями нисколько не задевают и я, притоптывая ногой, раздраженно усмехаясь и уставившись недовольным взглядом в пространство, потом отворачиваюсь. Анька траурно добавляет:

— Тогда уж лучше в морг сразу.

Да ладно чушь всякую молоть. Возмущенно обрываю подругу:

— Ой, Аня, не передергивай! В городе хренова туча гостиниц.

Засунув руки в карманы штанов, медленно обхожу вокруг Сомовой, поглядывая в сторону двери.

— А у Наумыча, по-моему, с бабками все нормально.

У меня самой проблем выше крыши, впору подохнуть — уродливый голос, унижения на работе, вместо личной жизни руины, опять же месячные начинаются, а теперь еще и Егоров круглые сутки будет над душой. Смотрим с Сомовой друг на друга в упор. Конечно, быть добренькой спасительницей за чужой счет проще, чем за свой. Анька прерывает молчание:

— Вот, странный ты человек Ребров.

— Почему я странный?

— Ну, ты же сам разрешил ему остаться.

Когда? Не было этого. У меня от удивления и возмущения падает вниз челюсть, глаза лезут на лоб и подгибаются коленки — я даже приседаю слегка. Не протестовал, это да, было.

— А как ты не разрешишь, если ты при нем спрашиваешь?

Оглядываюсь на дверь. Сомова тут же изображает неподкупную добродетель:

— Так, а что ты привык все за глаза делать? У вас так в редакции действуют?

Ну, вывернула, так вывернула. Ты сам Игорек вроде как сволочь, а я белая и пушистая. И смотрит таким невинным взглядом. Тактика известная — лучшая оборона это нападение. Теперь вроде как мне надо оправдываться и упрашивать ее прописать здесь своего бегемота. Пожимаю плечами:

— А причем тут редакция?

Понятное дело, что сказать ей нечего, и она огрызается:

— А, притом.

И снова начинает канючить, раз наехать не удалось. Видимо только и остается, что упрашивать — истерику устраивать при Наумыче она точно не станет.

— Ну, пожалуйста. Я тебе обещаю — ты даже не почувствуешь, что он здесь находится.

Сомова умоляюще складывает руки на груди.

— Ну, я полностью беру на себя заботу о нем. Я буду ухаживать за ним сама!

Ню-ню, не почувствую…. Я вспоминаю, как она возилась со мной, когда я не могла даже толком переодеться и помыться... Даже тогда, когда у меня был хвост как сейчас и сдаюсь:

— Ну, ну, давай, ухаживай, мать Тереза.

И иду грызть пиццу.

Просыпаюсь среди ночи и слышу из-за двери какой-то непонятный вибрирующий звук. Кряхтя, сползаю с постели — капец, чего там еще за шум? Шаркая тапками, ползу на кухню, там темно и тихо, только бра горит. Что это было? Из гостиной, с дивана, вдруг слышится храп. А-а-а, понятно… Анька Наумыча из комнаты выгнала? Иду в темноту к дивану и пытаюсь разглядеть спящего:

— Борис Наумыч.

— Хр-р-р.

Склоняюсь ниже. Капец, это же Ребров! Он что, уже приехал? А как же я? Стоп-машина! Резко выпрямляюсь…. И сажусь в постели. Я в спальне, в Гошиной пижаме, за окном утро. Одной рукой опираюсь сзади на постель, поддерживая себя вертикально, другой тру переносицу, отгоняя остатки дурацкого сна:

— Фу-у-ух.

Уронив руки поверх одеяла, сижу сова совой, переваривая сон. Докатился Ребров, уже воспринимаю Игорька как чужого человека… Подняв глаза к потолку, ворчу:

— Приснится же всякая чушь.

И тут же замираю прислушиваясь. Это же совсем по-другому прозвучало! Без всякого мутантского гундосенья и рыка. Это же был мой голос! Как же я по нему соскучился. Радость плещет через край, и я расплываюсь в улыбке:

— Ух, ты!

Снова и снова проверяю, приложив руку к груди:

— Раз… Раз, два…

Елозя от нетерпения, засовываю руки под одеяло и откидываю его вперед.

— Ко мне вернулся голос Марго! Отлично.

Бодро спускаю ноги с постели и встаю.

— Раз, раз…, гхм.

Выйдя в центр и приложив руку к горлу, еще раз прочищаю его:

— Гхм.

Потом вдруг понимаю, что действие Укку, завершилось полным фиаско. Марго его победила. Разочарованно опускаю руку вниз:

— Хотя, чему я радуюсь?

Со вздохом открываю дверь из спальни в ванную, и прохожу внутрь к зеркалу. Подбоченясь, смотрю на себя и снова тестирую голос:

— Гхм… Раз, раз….

С облегчением вздыхаю:

— Ну, слава богу.

Все равно, я довольна — все вернулось на свои места, у меня мой голос, красные дни через пару дней закончатся, а в понедельник, надеюсь, Егоров "оклемается", выйдет на работу и от нас съедет. Жизнь налаживается!

А пока пора переходить к водным процедурам. Подойдя к зашторенной ванне, рывком отодвигаю занавеску и аж подпрыгиваю от испуга — в емкости наполненной белой пеной плавает что-то волосатое и большое. Даже вскрикиваю, взмахивая в страхе сжатыми кулачками, так это неожиданно:

— А-а-а!

Только потом до меня доходит, что это дремлющий Наумыч. Он открывает глаза и испуганно начинает прикрывать свои голые телеса. Нашел время ко мне в ванну залезть, ни свет ни заря, блин.

— О господи, Борис Наумыч!

Хватаюсь за сердце, которое готово выпрыгнуть из груди:

— Вы что хотите, чтобы меня тоже в больницу положили?

— Извини Марго, я не слышал, как ты вошла.

Какая разница, чего ты там слышал, это моя ванна и она, наверно, не просто так соединяется с моей спальней. Нервно переступаю с ноги на ногу:

— Я вообще-то в своем доме и привыкла передвигаться, как мне удобно.

Отворачиваюсь, пытаясь восстановить дыхание.

— Вообще-то это дом твоего брата.

Капец, вот так бы взяла и утопила на хрен. Ты-то тут вообще никто, чтобы выступать. Мое возмущение не знает границ:

— Ну, какая разница то?!

Тот сразу идет на попятный и понижает тон:

— Ну, извини, извини... Я вижу, у тебя опять голос появился?

Ничем этого бегемота не проймешь. Подбоченясь, стараюсь не смотреть на плавающего голыша.

— Ну, типа того. Погулял и вернулся, так бывает.

Судорожно вздыхаю, пытаясь восстановить сбитое дыхание. Ругаться бесполезно, но и уходить без своего «фэ» не хочется. Мало того, что оккупировал чужую территорию, так еще чем-то провонял, не продохнуть. Принюхиваюсь, морща нос:

— Борис Наумыч, чем это у вас тут так воняет?

Егоров приподнимает голову и выглядывает за край ванны:

— А…, извини. Это мне доктор посоветовал каждое утро ванну принимать с валерьянкой. Так расслабляет… Можно, я еще минут десять полежу?

— Да, хоть… Двенадцать!

Разворачиваюсь, чтобы уйти.

— Марго.

Оглядываюсь в дверях:

— Что?

— Я дико извиняюсь… Но ты сегодня ночью так храпела.

Даже не знаю, как реагировать… Вот откуда, значит, мой сон. Растерянно отворачиваюсь:

— Гхм…

Встряхнув головой, решительно откидываю волосы с лица:

— Вообще-то это храпела не я.

Взгляд Егорова становится настороженным, и он пытается заглянуть мне за спину:

— Да? А кто?

— Мое второе я!

— Кто?

— Борис Наумыч, это долго объяснять, давайте отмокайте, время идет!

Тот испуганно таращится из пены:

— Ага.

Ухожу, продолжая проверять голос:

— Гхм…, кгхм…

* * *

На кухне тоже тоска — никого нет, чайник холодный. В ожидании своей очереди грею кофе, а потом, прихватив с собой пару чашек, отправляться в гостиную, в мягкое кресло. Егоровские десять минут растягиваются на все пятнадцать и края этому не видно. Вижу, как из своей комнаты выползает Анька, в майке и трениках, зевая и потирая глаза:

— Уа-а-а…, о-о-ой

А потом тащится ко мне:

— Доброе утро.

Не…. Сегодня я злой и вредный… Интересно, они спят вместе или валетиком? Судя по Сомовской униформе, их платонические отношения застряли в самой начальной стадии. Cклонившись над столиком, отпиваю из чашки и мрачно зыркаю в сторону ванной:

— Кому доброе, а кому не очень.

Добродушная Сомова усаживается на диван:

— А что случилось?

— Ничего не случилось.

Угрюмо гляжу на Аньку.

— Только я у себя в квартире умыться нормально не могу.

Сомова берет со стола свободную чашку и отпивает остывший кофе.

— А чего это ты не можешь умыться то?

— Потому что по утрам в ванной у меня плавает кашалот.

Сомова обалдело смотрит в сторону ванной, потом, наконец, до нее доходит:

— А…, хэ… Гош, ну мы же вчера все это обговорили уже.

Что это? О том, что Егоров будет на все утро занимать мою ванну? Не было об этом никаких разговоров. Наоборот, кто-то обещал, что я его даже замечать не буду. Мое раздражение находит выход, и я цежу сквозь зубы:

— Когда Наумыч в квартире, не называй меня Гошей!

Пофигистка Сомова лишь пожимает плечами:

— Господи, извини…, хэ…. Я чисто на автомате.

Да хоть на пулемете. У него не уши, а локаторы.

— А ты переходи на механику! Я что, теперь, каждый свой шаг должна контролировать? Да ты хоть знаешь, что он ночью лежит и слушает, как я храплю?

Сомова начинает мямлить:

— Марго…, ну-у... Он долго не мог уснуть.

Она вдруг наклоняется в мою сторону и с жаром добавляет:

— У него стресс!

Ну и лежал бы в больнице! Повышая голос, тычу в себя обеими руками:

— Да? А ты хочешь, чтобы у меня теперь был стресс, да?

Сомова цокает языком и возмущенно вскидывает руки:

— Ну, хорошо!

— Что, хорошо?

— Ну, хорошо, давай я сейчас пойду и скажу ему, чтобы он собирал свои манатки, и валил отсюда, да?

Вытянув руку в сторону ванной, она встает и обвиняюще вопит:

— Да, так?

Нет, не так. Но раз ты притащила его сюда, то отвечай за его поведение! С металлом в голосе требую:

— Cядь!

Анька снова взмахивает руками, готовая перейти к своему любимому оружию — шантажу. У нее всегда так — лучшая защита это нападение. Опять, вопит:

— Что, сядь?

Ничего. Вам палец в рот положи, оттяпаете всю руку. Пусти вас в одну комнату, захватите всю жилплощадь с ванной и туалетом. Кстати мне уже на работу пора, а я еще не умывалась, не говоря о том, чтобы принять душ. Ему то что, с его больничным, он может хоть до вечера в пене бултыхаться… И ведь кто-то обещал, что это будет всего на пару дней! Помолчав, недовольно бурчу:

— Все обидчивые такие, прямо слова не скажи.

Неожиданно из ванной доносится гулкое пение:

— Из-за острова на стрежень…

Я лишь хмыкаю, а Сомова, нахмурив брови, изгибается, заглядывая в коридор:

— Что это?

Сплетя пальцы рук, раскачиваюсь в такт музыкальному сопровождению:

— Что, что…. Больного твоего прорвало!

Анька ржет:

— Ничего себе.

— Иди билеты продавай, для Шаляпина два слушателя это очень мало.

Сомова ухохатываясь, снова принимается за кофе, а я закатываю глаза к потолку:

— Господи!

* * *

Когда чужой мужик в доме, да еще такой, что везде сует нос и уши, толком, конечно, на работу не соберешься, не оденешься и не накрасишься. В итоге, когда отправляюсь в редакцию, у меня на все стиль минимализма — красная водолазка, брюки, минимум макияжа и гладко расчесанные волосы. Опаздываю, конечно, но в этом виноват исключительно поющий кашалот. Захожу к себе в кабинет и застаю в своем кресле расслабленного и заспанного Калугина. Помнится, Саша Верховцев любил в этом кресле вздремнуть после обеда, а Калуга, значит, пойдя на повышение, решил не откладывать и поспать с самого утра? С усмешкой неторопливо иду к своему рабочему месту:

— А я не знала Андрей Николаевич, что у вас губа не дура.

Он ухмыляется:

— То, есть?

Останавливаюсь у окна и смотрю на улицу сквозь жалюзи:

— Не успели вас назначить зам. главного, как вы уже в мое кресло метите?

— Хм..., ну, ладно, Марго, я просто соскучился.

И пришел поскучать сюда? Калугин поднимается из кресла, а я, оглянувшись, ехидно добавляю, переводя разговор в шутку:

— По этому месту?

Андрей вылезает из-за стола и встает рядом:

— Хэ… Всегда обожал твое чувство юмора. Ну что, я вижу, голос вернулся, настроение тоже. Это радует.

Меня тоже. И все же, теперь, когда все окончательно определилось, мне не нужно никакого сближения, даже на уровне «соскучился». Чем быстрее мы отдалимся друг от друга, и Гоша станет Гошей, тем лучше.

— Совершенно верно. Настроение абсолютно рабочее, так что, давай, вали отсюда.

Обхожу вокруг кресла, собираясь сесть.

— Стоп, стоп! Как это, что значит вали?… Я вообще-то думал, что мы в паре работать будем.

Наклонившись, он опирается на стол обеими руками и смотрит за моей реакцией. Это мы типа флиртуем? Заканчиваю нашу шутливую пикировку:

— Вот именно, что работать. Так что все, давай! Собирай всех, будем креативить. У нас совсем мало времени.

Андрей, улыбаясь, кивает головой:

— Хорошо.

И продолжает странно смотреть на меня.... У него такие добрые глаза и в них вопрос. И еще они смеются, порождая внутри меня, что-то теплое и нежное... Невольно спрашиваю:

— Ты что смотришь?

Калугин усмехается:

— Что и посмотреть нельзя?

Ладно, любуйся. Тряхнув волосами, отворачиваюсь:

— Посмотреть можно.

— Сейчас, секунду посмотрю и пойду.

Улыбаюсь:

— Секунда прошла.

Он в ответ тоже улыбается:

— Ну, я пошел.

Жду пока Андрей, оглядываясь и вздыхая, уходит. Встряхнув волосами, провожаю грустным взглядом — на душе и хорошо, и печально.

* * *

Спустя полчаса иду в зал заседаний. Калугин уже здесь, стоит вместе с Наташей возле стены и тихо с ней переговаривается. Возле кресел топчется Кривошеин, не зная куда податься, а в углу укрылась Галя Любимова с папкой в руках. Народ еще подтягивается, и я устраиваюсь позади председательского кресла, положив локти на его спинку. Андрей, что-то сказав Егоровой, перебирается ко мне поближе. В дверях возникают Мокрицкая с Зимовским. Эльвира обходит вокруг стола, мимо меня, и садится на свое обычное место, а Антон начинает оправдываться:

— Извините ради бога, типография задержала. В связи с кадровыми перестановками частенько там приходится зависать.

Это он так себе цену набивает, что ли? Аки пчелка трудится, бедный, не то, что раньше. Не могу не съязвить, наморщив нос:

— Антон Владимирович, зависают обычно компьютеры со слабыми процессорами.

Тот в ответ кривит рот:

— Гы — гы.

— Присаживайтесь.

— Спасибо.

Он садится напротив Эльвиры, переглядываясь с ней.

— Ну что, я думаю тему летучки никому разжевывать не надо. Андрей Николаевич, что мы имеем на сегодняшнюю секунду?

Тот пожимает плечами.

— Да, в общем-то, кроме рекламы, ничего.

Вижу усмешку на губах Зимовского. Его злорадство мне понятно, другого ожидать трудно, потому не особо и тревожит… Я действительно, пока, решил притормозить все наши наработки с Егоровым и Калугиным — хочу попробовать с чистого листа. «Мужчины, которые вдохновляют» — меня уже не вдохновляют, выбор и прочие обломы — слишком много личного. Обвожу взглядом коллектив:

— Вот, все слышали? А времени до сдачи выпуска сами знаете.

Андрей подхватывает:

— Да, поэтому друзья мои придется работать быстро и очень, очень, оперативно.

Теперь моя очередь:

— Я бы даже сказала мега оперативно… Слушаю ваши предложения.

Валик, облокотившись на кресло Антона, неуверенно крутит головой:

— Так, а тема номера уже известна?

Мне остается лишь вздохнуть и прикрыть рукой глаза. Моя плюха — одни общие идеи. Как-то не срослось утвердить, из-за болезни Наумыча и прочих потрясений. Опять же Укку, Куньямы и аналогичная нечисть. Не до того было. Зимовский, указывая в сторону Калугина, оглядывается себе за спину:

— Юноша, чем вы слушаете? Вам же заместитель главного редактора сказал — нет ничего, кроме рекламы.

Он преданно подается в мою сторону:

— Я правильно понимаю?

Вот, язва. Растягиваю углы губ в искусственной улыбке, а Калугину ничего не остается, как подтвердить:

— Совершенно верно.

Антон продолжает кривляться:

— Спасибо.

— Не за что.

Галя, до сих пор молча переминающаяся у окна, вдруг тянет руку:

— Можно, я озвучу?

Оглядываюсь на нее. Может, действительно, уже перейдем от пикировки к делу?

— Да, конечно, Галь.

Андрей уступает ей свое место:

— Прошу.

И Любимова перемещается поближе к начальственному креслу:

— В последних выпусках мы старались поднимать женские проблемы, причем чисто с мужской точки зрения. Так вот, я подумала, что мы еще ни разу не цепляли такую интересную тему, как беременность и все, что с ней связано.

М-м-м… Чешу губу под носом, как-то меня эта тема не увлекает. Вижу, что и Мокрицкая с Зимовским с вытянутыми лицами переглядываются через стол. Любимова неуверенно усмехается:

— Ведь мужчины тоже имеют к этому отношение… Их тревоги, какие-то проблемы.

Антон закатывает глаза к потолку, а младшая Егорова срывается со своего места:

— Любимова, какие тревоги, что ты тут каркаешь, а?

Чего это она, взвилась? Андрей пытается невесту перехватить и успокоить:

— Чи-чи-чи…

Галя повышает голос и продолжает гнуть свою линию:

— Я не имею в виду кого-то конкретного, просто бывают разные случаи. И матери — одиночки, и сбежавшие папаши.

Неуверенно задумываюсь — может действительно в этом что-то есть? Хотя, на мой взгляд, тема так себе, не цепляет. Нет тут никаких проблем и особых случаев — наш замечательный папаша не сбежал и даже не попытался. Наоборот, старательно окучивает будущую мать. Кривошеин наклоняется к сидящему в кресле Антону и негромко комментирует:

— Совсем крыша поехала.

Тот не медлит с ответом, оглядываясь:

— Ага. Там уже давно нет крыши, там одни стропила остались.

И оба начинают ржать, козлы. Наташа с напором тараторит:

— Ой, да все это чушь! Беременность — это не для «МЖ» и это не наш контент.

Надо же какие мы слова умные знаем. Даже у Зимовского удивленно брови лезут вверх, а губы делаются гузкой…

— О!

Ну, если ты такая знающая, давай, креативь:

— Допустим, предложи альтернативу.

— Ну, я бы подумала над чем-то более интересным.

Емко! Любимова огрызается:

— Отличная идея! Главное — конструктивная. Как это мы раньше недопетрили?

Она обиженно обходит Егорову и возвращается назад в свой угол у стены. У них что, опять война началась? Пытаюсь объявить перемирие:

— Галь успокойся, мы все в одной упряжке.

Зимовский поднимает голову и опять разворачивается к Валику, чтобы вполне слышно пробурчать:

— Только они там, в санях, а мы, тут, в упряжке.

Понимаю, что это он пытается меня или Андрея спровоцировать на склоку и потому не реагирую, только посылаю многозначительный взгляд. Когда хожу, мне лучше думается, и я отправляюсь расхаживать вдоль стола... Калугин переходит от окна к креслам и усаживается возле Антона. Любимова, не найдя у общественности поддержки, снова пытается склонить меня на свою сторону:

— Маргарита Александровна, можете объяснить, чем не нравится моя идея?

Не нравится, потому что не цепляет. Размазанная она какая-то, нет в ней стержня.

— Галь ты понимаешь, она слишком …, слишком много социального подтекста. Это всегда такие дебри….

Наташа радостно подает голос:

— Есть еще одна идея.

Тут же поворачиваюсь к ней. Такая же насыщенная, как и предыдущая? Кривошеин, с ухмылкой, не может удержаться:

— Неужели?

Наташа оглядывается на него и продолжает:

— Свадебные хлопоты! И с точки зрения мужчины, и с точки зрения женщины. При этом можно пройтись по всем слоям населения.

Мдя… Мотаюсь вдоль окна за креслом. У нас уже один с этими хлопотами попал в больницу. Теперь не знаешь, как выгнать из собственной квартиры. Зимовский, криво ухмыляясь, качает головой, а Любимова продолжает воевать из своего угла:

— Угу. У кого чего болит.

Егорова огрызается:

- Галочка, у тебя это точно никогда болеть не будет!

Похоже, кроме взаимных упреков мы сегодня ничего не услышим. У Наташи, видимо, на Галю аллергия и она, проскользнув у меня за спиной, переходит на противоположную сторону стола, к Эльвире. Антон неожиданно присоединяется к всеобщему базару:

— Так, господа гении креатива, вы тут можете кусаться до посинения, но может быть как-то конкретнее что ли?

Он для меня, как красная тряпка, и я сразу набрасываюсь с ответными упреками:

— Антон Владимирович, может быть вы, осчастливите нас какой-нибудь светлой мыслью?

Он глядит на меня снизу вверх, а потом исходит желчью:

— Маргарита Александровна, мне кажется, это уже не входит в мои прямые обязанности.

Мне нечего ему возразить и я, сунув руки в карманы, отворачиваюсь к окну. Неожиданно от дверей слышится голос Наумыча:

— А ты прояви инициативу!

Тут же раздается Наташин радостный вскрик:

— Папа!

Оборачиваюсь и расплываюсь в улыбке:

— Борис Наумыч.

Андрей тоже оглядывается в сторону будущего тестя, а Зимовский здоровается:

— Доброе утро Борис Наумыч.

Егоров соколом проходит через весь зал к председательскому месту и усаживается, беря бразды в свои руки:

— И вам того же…. Вот как я люблю, когда народ работает… Прямо на первом этаже слышно.

Антошка лишь кривится — обидели маленького, сильно поскандалить не дали.

— Ну, по какому поводу шумим?

Я стою за спиной начальника, положив руку на спинку кресла — подмога подоспела вовремя и, надеюсь, оперативка закончится с пользой.

— Да вот обсуждаем тему номера.

Наумыч, развалившись в кресле, благодушно кивает:

— Я догадался, я догадался.

Но народ сейчас озабочен совсем другим — насовсем шеф вышел на работу, или так, заглянул на огонек. Валик первым решается задать этот насущный вопрос:

— Как вы себя чувствуете, Борис Наумыч?

Егоров отшучивается:

— А чего, плохо выгляжу?

— Да, нет, просто мы переживали.

Все дружно кивают, а Мокрицкая, так больше всех. Наумыч продолжает острить:

— Не надо переживать. Будешь переживать — будешь лежать в соседней палате.

Он тычет рукой в сторону двери, довольный своей юмориной и народ его поддерживает улыбками и смехом. Но такой уклончивый ответ лишь возбуждает любопытство масс, голос теперь подает Любимова:

— А что врачи говорят?

Шеф, растянув губы в стороны, отмахивается:

— А они наговорят. Их послушать, так вообще жить не хочется.

Он жмурится и вскидывает руки вверх, прекращая дебаты о своем здоровье:

— Все! Мне хочется послушать, что вы тут обсуждаете. Ну-у…, э-э-э…, какую темку выбрали?

Если не считать нашего с Андрюхой загашника, нашего НЗ на крайний случай, то пока все мимо. Кошусь на Галину:

— Э-э-э…, вообще-то…

Егоров кивает:

— Понятно… В поиске.

Кривошеин более оптимистичен, чем я:

— Ну, в принципе, вариантов достаточно.

Егоров удивленно поднимает на него глаза:

— Особенно у тебя Валентин, да?

Вызывая опять общий смех. Галя все никак не угомонится со своей идеей и теперь пытается привлечь к ней внимание начальника:

— А… Борис Наумыч!

— Да?

— А как вам тема материнства?

Наташа снова взвивается:

— Любимова, ну, что ты как баран, тебе же русским языком объяснили….

Егоров ее останавливает, не желая склок между сотрудниками, и задумчиво повторяет:

— Подожди…. Материнство, материнство…

Видимо его это тоже не зажигает. Он упирает руки в колени:

— Так, какие еще темы есть?

Дочка озвучивает свое предложение:

— А я предлагаю свадебные хлопоты.

Наумыч тут же поднимает обе руки вверх. Чувствуется, что свадебными хлопотами он уже сыт по горло:

— О нет, нет, нет, только не это! Тоже мне, темку нашла.

Неожиданно со своего места поднимается Мокрицкая:

— В принципе у меня тоже была небольшая мыслишка.

Головы дружно поворачиваются в ее сторону, Наумыч тоже удивленно смотрит, даже скептически, не ожидая креативных откровений. До сих пор молчавший Антон подает голос со своего места:

— Здрасьте, не хватало, чтобы финансовый директор нам еще идеи номера подбрасывал.

Я тут же вмешиваюсь, перебивая его:

— Антон Владимирович, угомонитесь, пожалуйста.

Тот покорно изображает, как зашивает себе рот. Вот это правильно. Вместо того чтобы тявкать на всех, лучше бы сам бы подкинул какую-нибудь свежую идею. Эльвира, стушевавшись, молчит, и Андрей ее подбадривает, хмуря брови:

— Подождите! Говори Эльвир, говори.

Та продолжает мяться.

— Ну… Не знаю, наверно это все ерунда.

На безрыбье и рак — рыба, а время — деньги. Тороплю ее:

— Так, Эльвир, давай мы сами решим что ерунда, что нет.

Пытаюсь изобразить руками всю круговерть наших креативных идей — все равно же на выходе будет хороший фарш для котлет, чего уж стесняться то.

— Давай говори, что за мысль.

Мокрицкая, обойдя кресло Наумыча, встает рядом со мной и, запинаясь и волнуясь, наконец, формулирует свое предложение:

— В общем, я в последнее время очень много думаю на тему… Cудьбы.

Зимовский снова мычит с усмешкой:

— Чего-о-о?

Вот неймется человеку, всех затыкает, даже свою подружку. Эльвира сбивчиво продолжает:

— Ну…, существует ли судьба или же все, что происходит это совпадение? … Женская судьба, мужская судьба…. Везение, рок.

Прямо в темечко. Очень близко к тому, о чем мы говорили с Андреем и даже чего-то накидали за выходные. Может, все-таки, остановится на этой теме? По крайней мере, увязать ее со мной и Калугиным напрямую не получится. Задумчиво тереблю себя за подбородок, глядя в пустоту. Действительно, тема, которая может зацепить многих. Андрей поддерживает:

— Чего… В принципе, можно покрутить-то.

Зимовский опять гундосит:

— Угу, отличный вариант.

И смотрит на Калугина.

— Для журнала «Наука и религия».

Егорову это ворчание уже успевает надоесть и он Антона обрывает:

— Зимовский, ты, когда раньше был заместителем, тебя меньше было слышно.

— Да?

Наумыч благодушно кивает.

— Так может восстановим, м-м-м?

Егоров, не обращая внимания на уколы Зимовского, поднимает глаза к потолку, но обращается ко мне, себе за спину:

— Марго, как тебе тема судьбы?

Ну, что сказать… С одной стороны тема плодотворная, наболевшая, может получиться яркой, но с другой... Поджав губы, смотрю на Мокрицкую и пытаюсь понять, откуда у нее вдруг такое желание по креативить. Всегда ведь отбивалась руками и ногами от любого творческого процесса. А тут вдруг…. Да еще поперек мнения своего вожака. Егоров продолжает разглагольствовать в пространство:

— Мне кажется, это такой широкий спектр!

Снова кошусь на Эльвиру, но та даже мускулом не дрогнет. Не могу понять, в чем подвох, но интуитивно не тороплюсь, пытаюсь оттянуть решение.

— Ну…, а не слишком ли широкий? Может еще по штурмуем?

Егоров усмехается:

— По штурмуем…. Было бы время, обязательно бы по штурмовали, а так, извини, не судьба…

Он поднимает вверх палец:

— О, кстати, хороший антитезис.

Ну, в принципе, несколько дней еще есть, не пожар, но особо спорить с шефом не о чем. Егоров принимает окончательное решение, энергично двигая своими кулачками:

— Не судьба! Чего стоим? Ну-ка, работаем. Давайте работать, работать!

Все срываются со своих мест и тянутся к выходу. Задумчиво следую за толпой, пытаясь еще раз проанализировать ситуацию и разогнать смутные подозрения. В холле меня догоняет Егоров:

— Марго!

Оглядываюсь, поправляя растрепавшиеся волосы. Какой-то у Наумыча настороженный вид, что-то еще прилетело?

— Что?

— Мне конечно неудобно.

Он мнется, пожимая плечами, и это меня слегка напрягает. Что-то в редакции или дома? Руки нервно гуляют, продолжая приглаживать лохмы сбоку и сзади. Егоров все никак не разродится:

— Так получилось.

И глазки вниз опускает. Капец. Изнутри реально начинает подниматься тревога.

— Что, получилось?

— Ну, я сегодня, когда уходил из твоего дома.

Тысяча догадок, одна хуже другой. Позвонили родители? Карина прислала еще одно письмо? Егоров отводит глаза:

— Ну…

— Ну, я поняла. Что, кран потек?

— Нет... Ну, просто, вот, зазвонил телефон, там включился автоответчик…

Он поднимает торчащие пальцы к своим локаторам:

— Ну, мне что, уши затыкать что ли?

Так я и думал. Неужели мать? Мне жутко неуютно и я, хмуря брови, отворачиваюсь:

— Кхм… Кто звонил?

Егоров, глядя на меня жалобными глазами, трясет отрицательно головой:

— Я не понял. Там говорили про какую-то Фудзияму и изменение пола.

Он пытливо осматривает меня сверху до низу, будто хочет в чем-то уличить. Вот…. Тра-та-та-та… Не захочешь, а выматеришься. Тяну время, пытаясь что-нибудь придумать правдоподобное. Запрокинув голову куда-то вбок, напрочь замираю, а потом решительно встряхиваю волосьями, рассыпая по плечам то, что долго приглаживала:

— Э-э-э…Куньяма?

— О, точно, Куньяма.

— Да, вспомнила. Есть такая, да … Она изменяет якобы пол …, э-э-э, с помощью каких-то там ритуалов.

Взгляд Егорова становится еще подозрительней:

— Я не понимаю, зачем тебе это надо?

Зачем, зачем…. Мы стоим перед закрытой дверью моего кабинета, и нет никакой возможности ускользнуть от начальника, не ответив. Сую руки в карманы брюк и задумчиво утыкаю нос в пол:

— Ну-у-у… была мысль, сделать материал … ведь согласитесь, все-таки …

Рука снова вырывается на свободу и сама тянется поправлять волосы. Неуверенно продолжаю:

— Тема интересная из мужчины в женщину и, так сказать…, хэ…, наоборот.

Вопросительно смотрю на Егорова, ища согласия, но тот увлеченно рассматривает все, что у меня ниже шеи. Не верит? Видимо мой приход в редакцию в Гошином костюме аукнется еще не раз.

— А вас что-то тревожит?

— А нет, нет, нет… Все нормально, нет, я согласен. Молодец… Вот, темка, действительно эта…, интересная.

Изучающе смотрю на него, пытаясь понять — поверил или нет? По физиономии непонятно. Егоров кивает:

— Давай, работай.

Недоуменно вздернув брови шеф, все-таки, разворачивается к себе, а мне лишь остается провожать его взглядом, открыв рот и посылая гром и молнии на голову Анюты с ее сердобольностью. Кажется, Наумыч мне не поверил и что из этого теперь выйдет совершенно не понятно. Начнет всем мозги про меня полоскать налево и направо… Или вдруг действительно загорится и заставит писать статью о транссексуалах.

— Черт!

Хватаюсь за мобильник и, набирая кнопки, прохожу к себе в кабинет. Сомова откликается сразу:

— Привет, давно не слышались.

— Ань это просто капец, какой-то!

— Ну, в принципе, по голосу слышно.

— Слушай, Сомова, скажи мне, пожалуйста, только честно. Сколько еще времени твой Борюсик будет ползать по моей жилплощади, а?

— Мы эту тему уже два раза обсуждали. Ну, что опять?

Да хоть три. Чего мы обсуждали? Я ж задаю конкретный вопрос и жду конкретный ответ. Неделю, две, месяц, год? Эмоции накручивают меня, и я начинаю метаться вдоль окна:

— Ничего! Просто у меня привычка есть дурацкая, телефон на автоответчик ставить, а у твоего Борюсика, между прочим, не уши, а локаторы.

— Подожди, ты хочешь сказать, кто-то звонил, а Боря был дома?

Я, по-моему, сейчас по-русски разговариваю. Особо сообразительным пытаюсь вдолбить, повышая голос и тюкая воздух собранными в щепотку пальцами:

— Не кто-то, в том то и дело, что не кто-то! Мне конкретно там назначили встречу, по поводу изменения половой принадлежности!

— В смысле? Звонил тот шаман?

Она что издевается что ли? Я ей про Фому, она мне про Ерему.

— Да, какая разница, шаман не шаман. Егоров слышал весь разговор!

— И что теперь?

— Ничего! Теперь он ходит и задает мне тупые вопросы!

— Гош…. Ну, все-таки, кто тебе звонил.

Вот задрыга, так и уводит все время разговор в сторону. Бороться с Анькой, когда она придуривается, а тем более по телефону, бесполезно. Сдаюсь:

— Да есть тут, одна…, оккультная… Я ее в интернете нашел.

Или его. До сих пор не разобрался.

— И что, когда тебе назначили?

Откуда же мне знать. Это же Наумыч ее слушал, а не я. Перезвоню — узнаю.

— Думаю, сегодня вечером.

— Подожди, а как же чай или мы его бросаем?

Немного успокоившись, останавливаюсь возле окна и таращусь сквозь жалюзи на улицу. Чтобы тебе опять гоготать, как лошадь и издеваться надо мной, пока не уписаешься? Нет уж, хватит.

— Слушай, Сомова, когда я тебя спрашивал, ты сказала «не знаю». Хочешь, сама пей!

Может у тебя что-нибудь вырастит, или отвалится, вместе посмеемся. Слышу за спиной шаги и оборачиваюсь — ко мне направляется Зимовский. По морде видно, что с очередной гадостью.

— Ань, извини, тут ко мне зашли.

— Подожди, ты сегодня как всегда?

— Не знаю, поздно наверно.

— Понятно. Это я про ужин думаю. Ладно, пока.

— Да, пока.

Облокотившись на спинку кресла, смотрю на перемещения Зимовского по кабинету. Тот подходит ко мне совсем близко и молча усаживается на край стола. Любопытное начало. Захлопываю крышку мобильника и, всплеснув удивленно руками, интересуюсь:

— Антон Владимирович, а что, новая должность дает вам бонус не стучаться в кабинет главного редактора?

Тот усмехается и отворачивается:

— Ну, вот согласитесь, как приятно пинать побежденного, правда, Маргарита Александровна?

Отворачиваюсь. В чем-то он конечно прав. В нашей борьбе сейчас перелом в мою пользу и я, пользуясь моментом — пытаюсь укусить его и по делу и без дела. Но ежу понятно, что этот упырь не успокоится и вся борьба еще впереди!

Зимовский слезает со стола и проходит к окну, и мне остается лишь разглядывать его спину. То, что он сдался, не поверю никогда. Привычно огрызаюсь:

— А кто тут побежденный, Зимовский? У тебя что, опять паранойя?

— А у вас с Калугиным, я так понимаю, эйфория?

Он глядит на меня, не мигая. У нас с Калугиным? Скорее хрен с редькой, да лимоном политый. Напоминание об Андрее заставляет поморщиться:

— Какая эйфория? Чего ты несешь?

Мне этот разговор ни о чем, не нравится и я, протиснувшись между столом и креслом, усаживаюсь. Антон успокаиваться не желает:

— Это я у вас хотел спросить, какая?!

Ну не выгонять же его из кабинета. Вздохнув, откидываюсь на спинку кресла. Ладно, тренди дальше. Зимовский начинает прохаживаться сбоку от стола, будто чем-то недовольный:

— Потому что в здравом уме, вы бы не выбрали тему номера «Судьба»!

Опершись одной рукой на крышку стола, он нависает надо мной, а потом снова присаживается на край. Что-то здесь не так. Смотрю на него снизу вверх. Странное рвение, однако. Сначала подружка его вылезла, теперь сам прибежал. Подозрительно все это и мне не нравится. С другой стороны это Наумыч принял окончательное решение по номеру, а мы с Андреем поддержали — часть заготовок у нас уже есть. Может, он хочет помешать выпуску? Вскинув голову, смотрю на него и изображаю догадку:

— А-а-а… То есть ты пришел побороться с судьбой, да?

— Марго, ну ты же опытный редактор, ну, сама посуди, в чем тут смак? Расписывать, как люди ищут любовь до гроба или как чудом спасаются в катастрофах? Ну, это же банально, ну согласись. Это уже сто раз было!

Он соскакивает со стола и снова идет к окну. Но у нас-то номер будет вовсе не об этом, это я гарантирую. Выбор, облом и судьба — вот наш будущий конек.

— Слушай, Зимовский, я ведь такими формулировками могу любую тему завернуть.

Он оглядывается, и я добавляю:

— Ты мне скажи, у тебя есть что-то конструктивное?

Антон отводит глаза и чешет двумя пальцами переносицу:

— Нет, ну…, я пока конкретно не думал…

Все понятно, одно бла-бла-бла…. И чего я тут сижу, слушаю всякую муть? Может быть, меня эта Куньяма за один присест расколдует. И всем проблемам капец! Оттолкнувшись двумя руками от поручней кресла, поднимаюсь:

— Жаль, если вдруг придумаешь, ты поделись. А то у нас критиков пол редакции, а развороты готовить некому. Извини, я убегаю.

Проскользнув мимо него, иду к боковому креслу, где лежат мои сумка и куртка. Склонившись над ними, засовываю телефон в сумку, а потом, подхватив все свое хозяйство, выжидающе смотрю на Антона. Это все или еще что?

— ОК, простите что побеспокоил.

— Ничего.

Ухожу с одной мыслью — зачем этот крендель все же приходил?

* * *

Уже из машины перезваниваю волшебному Куньяме и, о чудо, именно сегодня и именно сейчас он свободен и готов провести обряд. Это меня немного настораживает, но, с другой стороны, случайность — это непознанная закономерность, и, может быть, именно в этот вечер проведение все делает для того, чтобы исполнилось самое заветное мое желание! Офис колдуна оказывается в одной из квартир обшарпанной многоэтажки, ни таблички с названием, ни очереди перед дверью. Не слишком радужное начало. Сняв куртку и перекинув ее через сумку, висящую на плече, поднимаюсь на нужный этаж — все-таки, надежда умирает последней и я, вздохнув, нажимаю кнопку звонка. Спустя несколько секунд глухих трелей, дверь распахивается и из темноты прихожей на меня смотрит странный мужик, завернутый с головой в коричневую простыню. Он молча разворачивается ко мне спиной, явно собираясь скрыться во мраке, и я торопливо захожу внутрь, захлопывая за собой пути отступления.

— Оу… добрый день.

Мужик оборачивается и невнятно спрашивает:

— Маргарита Реброва?

— Да это я.

— Проходите.

Ссутулившись, он идет вперед, показывая дорогу…. Капец, мне уже стремно — какие-то коридоры, тонущие во мраке, чуть освещенная комната впереди, так и кажется — сейчас высунется рука откуда-то сбоку, ухватит за плечо и выдернет за полоску света. На пороге комнаты останавливаемся, сверху свисают цепи , образуя занавес перед магическим капищем и мужчина таинственно указывает вниз глазами:

— Э-э-э…, извините, а...

Тоже туда смотрю:

— А! Разуться?

— Если, можно.

— Да, конечно.

Скидываю туфли, оставаясь в последниках. Голос из-под капюшона снова зовет:

— Проходите за мной… Сюда, пожалуйста.

Кругом горящие свечи, гирлянды, цепи, какие-то тарелки на стенах. В общем, антураж вполне мистический. Мы подходим к подушкам, лежащим вокруг невысокой этажерки с зажженными свечками, и останавливаемся. Судя по всему, на эти подушки предполагается садиться, что я и делаю, поджав под себя ноги и положив сумку рядом. Мужик в простыне и с бусами на шее встает рядом на колени, на соседнюю подушку. И проникновенно на меня смотрит:

— Маргарита?

— Александровна. Да, можно просто, Марго.

— Маргарита Александровна, мы обсудили вашу проблему и готовы вам помочь.

Откуда они узнали? Шлепаю губами, проглатывая комок в горле. Неужели этот или эта Куньяма действительно все видит и все знает? Таинственная обстановка и темнота вызывают внутреннее беспокойство, губы от напряжения едва раскрываются:

— А… Куньяма, разве не вы?

Мужик тихо произносит:

— Что вы, я ее ассистент, Куньяма сейчас готовится к ритуалу.

Он кивает куда-то за спину, в темноту. Ее? Меня это почему-то успокаивает. После Укку, я женщинам больше доверяю на магическом поприще.

— Так…, а… Она — женщина?

Ассистент задумчиво тянет:

— В общем-то, да. Она зулуска, родом из Южной Африки. Отец у нее потомственный колдун.

Ошалело таращусь на стены. Настоящая зулуска! Отец — африканский колдун! Я готов сейчас молиться даже на африканских зулусов, лишь бы помогло. Мужик в простыне, потупившись, тянет:

— Марго, я хочу, чтобы вы поняли меня правильно. Клиентов у нас хоть отбавляй. И в данном случае уже мы выбираем и кому помогать, и кому нет.

Мой мозг уже в ауте. Если они сразу все поняли про меня и выбрали, то…. Что? Потерял мысль.

— А что, таких как я, много?

Мужчина прикрывает глаза:

— Случаи бывают разные, тем не менее, мы выполняем не более трех ритуалов в день. Каждый сеанс отнимает очень много сил и энергии.

Мелко киваю и киваю. Я сейчас соображать не могу, я сейчас на все согласен, лишь бы быстрей!

— Я понимаю, да.

— И еще хочу вас предупредить. Если вы относитесь к этому скептически, то лучше сразу встаньте и уйдите!

Он опять прикрывает глаза в задумчивости. Блин, какой скепсис? Один шаг в сторону и то руки не те, то голос не тот, то вообще, вместо мужика баба.

— Нет, что вы…

Даже дергаю плечом:

— После того, что со мной случилось — мне не до скепсиса.

— Замечательно. И… Последнее. Помогать людям это предназначение Куньямы, но, тем не менее, кушать хочется всем.

Слушаю таинственного мужчину, открыв рот, но переход от магической темы на бытовой и финансовый уровень заставляет его захлопнуть:

— А…, да.

Отвернувшись в сторону, лезу в сумку за кошельком:

— Да, конечно. Сколько?

— Сколько не жалко.

Укка, помнится, взял 10 тысяч, наверно Куньяма стоит столько же? Извлекаю пачку тысячерублевок, отсчитываю 10 штук и кидаю их на пол перед этажеркой. Смотрю на ассистента — хватит? Но тот сидит без движения, опустив глаза. Блин, это называется — сколько не жалко.

— Так.

Снова лезу в кошелек и выуживаю еще одну бумажку, на этот раз пятитысячную. Секунду помедлив, кладу сверху. Мужик, словно очнувшись, встает с колен и растворяется в темноте.

Спустя несколько секунд начинает играть торжественная музыка, и я нервно бросаю взгляды по темным углам, ожидая, откуда прилетит долгожданное таинство. За спиной опять раздается мужской голос:

— Встаньте.

Оглядываясь на вернувшегося ассистента, поднимаюсь.

— Закройте глаза.

Убираю рукой волосы назад, приглаживаю их и покорно закрываю глаза. Следует новая команда:

— Расслабьтесь.

Легко сказать. Нервно выдыхаю:

— Фу-у-ух.

— Сейчас выйдет Куньяма.

Откуда-то сбоку раздаются шлепки босых ног по полу и женское пение на тарабарском языке. Наверно на зулусском. Набор странных диких звуков, где чаще всего повторяется «Я!».

Стою, замерев, и не открывая глаз, безвольно опустив вниз руки.

— Я-ка-то-ма-бу! Я-ка-та-ма-бу!

Пение перемещается на другую от меня сторону. Чувствую движение воздуха от чьих- то энергичных взмахов конечностей перед носом, слышу причитания и повизгивания, то в одно ухо, то в другое. Осторожно приоткрываю глаза — вокруг меня скачет темнокожая девка, позвякивая навешанным на тело металлом. В ухо опять сопит голос ассистента:

— Расслабьтесь.

Закрываю лицо ладонями — капец, кажется, от всей этой вони, воплей и темноты мне плохеет. Может ну ее, эту Куньяму? От этой здравой мысли меня отвлекает легкий толчок в бок:

— Держите.

Опускаю руки вниз и оглядываюсь — мужик тут же сует мне в руки чашу с темной жидкостью. Опять чай?

— Не задавайте лишних вопросов!

Куньяма продолжает скакать, махая руками:

— Я -ка-то-ма-бу! Я-ка-та-ма-бу!

— Хлебните три раза и не глотайте, держите во рту.

Его палец назидательно маячит перед моими глазами. Послушно отхлебываю, но меня сразу начинает реально тошнить! Когда же закончится обряд? Мужественно держу во рту горькую отвратительную жижу…. 10 секунд…. 15 секунд… Сколько еще? Почему ничего не происходит?

— Держите во рту!

Мне уже невмоготу и я машу рукой перед ртом и губами, изо всех сил сдерживая рвотный рефлекс.

— Глотайте.

Не в силах больше терпеть, проглатываю мерзкую гадость. Меня всего перекашивает и передергивает. Над ухом продолжаются вопли Куньямы:

— И капусту- бу! И -капусту-бу!

Никак не могу отдышаться, а ассистент уже забирает из моих рук свою чашку и тут же сует курительную трубку:

— Курите!

Зажигалкой пытается разжечь ее. Делаю несколько сосательных движений и вонючий дым заполняет мои легкие. Он такой же противный, как предыдущая жижа и я мычу от отвращения:

— М-м-м…

— Курите, курите!

Едкий дым разъедает легкие и я, все сильней и сильней, кашляю. Из горла вырывается какой-то придушенный сип:

— Извините, но я не могу.

— Потерпите, потерпите, потерпите.

Из последних сил держусь и сосу трубку. Мужик толдычит и толдычит в ухо:

— Курите, курите…. С вами все в порядке.

Стучу ладонью в грудь. Какой в порядке, у меня уже глаза лезут из орбит!

— Не могу больше.

— Курите, курите.

Потные прыжки Куньямы, вперемежку с дымом делают свое темное дело и в глазах у меня чернеет.

— Я-ката-мабу! Я- капусту-бу!

До меня доносится:

— С вами все в порядке?

Кашель заставляет придушенно лаять:

— Еще немножко и я вырублюсь!

— Сейчас принесу хипериуса, вы его проглотите и мы перейдем к завершающей стадии!

Сам ты хипериус. Я тут сдохну через пять минут и без всякого глотания. Продолжаю кашлять, стуча рукой себя в грудь. Ассистент опрометью скрывается в темноте. Мне уже не до скачущей Куньямы, которая продолжает орать, как резанная:

— Я могу-то бу! Я могу-то бу!

Растерянно оглядываюсь:

— А хипериус это что?

Мужик в простыне материализуется из темноты:

— Это африканская слепая лягушка. Очень сильное средство!

Смотрю на него дикими ошалевшими глазами. Мне глотать лягушку? Да еще слепую? Даже ради Игоря не буду! Поднимаю протестующе руку вверх:

— Так, стоп!

Потом взмахиваю сразу двумя:

— Стоп — машина! Все, я так больше не могу.

Даже кашель пропал. Ассистент обиженно тянет:

— Что, значит, не могу? Мы же с вами договорились!

Я его уже не слушаю — прочь, на воздух! Опустившись вниз, рыскаю в полутьме по полу в поисках туфель и сумки. Вот, они! Поднявшись, снова начинаю кашлять и придушенно оправдываться:

— Кхэ… Извините, но меня сейчас вырвет. Ой, мамочки, где у вас тут дверь!?

И опрометью кидаюсь к выходу.

* * *

Домой приезжаю, когда на улице уже темнеет. Когда захожу в квартиру, из глубины доносится голос Наумыча:

— А ты будешь помешивать каждые полчаса… Ха-ха-ха

В ответ слышится хихиканье Анюты. Похоже у них полная идиллия, не то, что у меня. Бросив сумку на ящик с обувью, прикрываю за собой входную дверь, а потом, положив ключи на полку, не раздеваясь и не переобуваясь, топаю к ним на кухню. Анька оглядывается и радостно приветствует:

— А вот и Марго!

Егоров в домашнем фартуке прерывается что-то резать на разделочной доске и приветственно машет рукой:

— Салют.

Стаскивая с себя куртку, хмуро откликаюсь:

— Салют.

Сомова, грызя кусочек огурца, так и сыпет шутками:

— Марго, представляешь, Борис Наумыч, кажется, ошибся с выбором профессии.

Безрадостно смотрю на их кулинарный конкурс. После фиаско с Куньямой у меня полное разочарование в жизни и абсолютный пофигизм. Вяло разговор поддерживаю:

— В смысле?

— В смысле, он так готовит, что аж язык проглотишь!

Егоров. закончив нарезать овощи, смахивает их с разделочной доски в стеклянную салатницу.

Одной рукой он протягивает ее в мою сторону, а ладонью другой медленно размахивает над блюдом, разгоняя аромат. Счастливая Сомова призывает:

— Ну, ты, понюхай!

После слепой лягушки и ядреного табака меня уже ничем не соблазнишь. Привалившись плечом к стене и сунув руки в карманы, отказываюсь:

— Не, не, не… Я сейчас все равно запаха не чувствую.

Лицо Егорова принимает разочарованный вид, и они с Сомовой переглядываются. Отрываюсь от стены и уныло плетусь в гостиную, оставляя за спиной Анькин шепот:

— Борь, я сейчас.

У меня паршивое настроение — похоже, весь мир ополчился против меня, а возможность что-то изменить, повернуть все назад, становится призрачней и призрачней. И дома, и на работе, и в жизни. Подойдя к дивану, обреченно плюхаюсь на него, и кладу рядом куртку. Анька нагоняет через пару секунд и усаживается сбоку, на угловой модуль. Тихонько интересуется:

— Ну, что?

Молчу, опустив голову, положив локти на колени и сцепив пальцы. Сказать мне нечего. Поразмышляв еще в дороге, однозначно прихожу к выводу, что все эти Укку и Куньямы жулики и проходимцы.

— Я так понимаю, что не все удачно прошло?

Остается безнадежно вздохнуть:

— Да не то слово, я ушла посередине сеанса.

Сомова вдруг накидывается на меня:

— Ты что, с ума сошла?

Недоуменно вскидываю голову и смотрю на нее. Капец, она все время так переживает со всеми этими недоделанными чаями и хипериусами, будто для нее возвращение Гоши важнее, чем для меня!

— А что?

— Ну, это же может быть небезопасным!

Интересно, откуда такая перемена и желание позаботится о моем здоровье? До сих пор самым ярким проявлением эмоций были истерики по поводу чая и ржание над изменившимся голосом. А, кажется, поняла — мои даже небольшие физические проблемы, при проживающем здесь Егорове не скроешь и они, увы, могут иметь катастрофические последствия для их романа. Спешу успокоить подругу:

— Ань, я тебя умоляю. Опять какие-то клоуны разводят таких лохов, как я, вот и все!

К нам с кухни спешит Егоров, неся в руках тарелку с фруктами:

— Девочки…

— А?

— А у вас что, от меня какие-то секреты?

Он ставит тарелку на столик. Анька первая находится с ответом:

— Ну, а как же! У девочек всегда какие-то секреты.

Тот грозит ей пальцем:

— Припомню.

— Хэ.

Исподлобья наблюдаю за Егоровым. Шутки шутками, но теперь каждый чих придется контролировать, а тревожащие вопросы магии и прочих таинств отложить до лучших времен. Как только Наумыч уходит назад на кухню, Сомова снова поворачивается ко мне:

— Ну и что, много они из тебя вытянули?

Нормально вытянули. За такие деньги приличное представление могли бы устроить, а не этакую гадость.

— Да не в этом дело! Представляешь, они хотели, чтобы я какую-то жабу съел.

Анюта брезгливо отворачивается:

— Фу, господи

С кухни неожиданно слышится голос главного кулинара:

— Ань!

— А?

— А где у тебя корица?

У тебя?! Можно подумать он живет в квартире у Анюты… Хотя, судя по их поведению, это уже недалеко от истины. Сомова оглядывается в сторону кухни и тянет туда указующий перст:

— А-а-а, там возле холодильника посмотри!

Пока они решают вопрос с корицей, привожу себя в порядок и поправляю волосы, убирая их назад. Сомова снова смотрит на меня:

— Ну и что ты будешь дальше-то делать?

А что тут сделаешь? Честно отвечаю:

— Не знаю.

Анька цокает языком.

— Вариант только один!

— Какой?

— Любым способом надо эту Карину как-то найти!

Ну, это не вариант. Во-первых, что это даст? А во-вторых, где ее искать?

Сморщившись в кривой усмешке, причмокиваю губами:

— Ой, где ее теперь найдешь, господи.

Подхватив куртку, встаю.

— Ты куда?

Устала я. Или устал. От всего и всех.

— К себе! Или у меня уже нет комнаты?

Пробираюсь мимо Аньки с одним желанием — нырнуть под душ, в отсутствии кашалота, расслабиться и завалиться спать в люлю. Та удивленно разводит руками:

— А ужинать? Ты что, не будешь?

Нет уж, меня до сих пор выворачивает от воспоминаний от угощений Куньямы.

— Нет, извини, меня мутит.

Мне навстречу попадается Егоров с блюдом с зеленью и овощами, но я ловко обхожу его и прячусь в спальне.

* * *

После душа желание спать куда-то уходит, зато неожиданно пробивает на творчество. Натянув белую майку и темно-синие треники, забираюсь с родным ноутбуком на кровать и открываю крышку. Ну, что… Будем писать про превратности судьбы и выбор, который мы делаем, подталкивая свою судьбу совсем не в том направлении, которое хотели сначала. Не встреть я Карину и жизнь моя, да и всей редакции, пошла бы совсем другим путем…. Не встреть Калугин Наташу и опять же — судьба повернулась бы к нам совсем другой стороной.

Усаживаюсь по-турецки поверх покрывала и включаю компьютер. В принципе наработанная рыба уже есть, надо только переделать под новое название «В плену судьбы», кое-что перефразировать, кое-где добавить. В принципе, Зимовский прав — всякие тривиальности использовать ни к чему. Тру виски пальцами, позевывая и прикрывая рукой рот, выстукиваю мысли подсказанные Зимовским, как антитезу всему тому, о чем буду писать дальше. А потом активно моргаю, отгоняя сон — вообще-то никто меня не торопит написать статью, это можно сделать и завтра, но плохое настроение и сыплющиеся со всех сторон неудачи лучше отгонять именно работой, а не депрессивными переживаниями и лежанием в постели. К тому же, надеюсь, если мысль попрет, то завтра не возбраняется поспать и подольше, и в редакцию заявиться не с самого утра.

Несколько дней готовим и вылизываем номер. Выпуск обещает стать нашим триумфом, нашей победой. Даже Лазарев благосклонно раздает комплименты и ждет бомбу для инвесторов. Зимовский совершенно перестал со мной кусаться и лишь дрючит сотрудников по каждой строчке, добиваясь идеального соотношения текста, рекламы, и фотоматериалов. Егоров буквально светится от счастья — такой слаженности и трудового порыва давно наш «МЖ» не испытывал, это точно.

В пятницу, в конце дня, из типографии приносят пахнущий краской макет обложки и Наумыч с радостным воплем по интеркому, зовет меня с Андреем в зал заседаний. В предвкушении долгожданного триумфа я сегодня даже принарядилась — к черной юбке надела новую красную блузку, купленную в выходной в одном из бутиков в «Плазе». Блузка хоть и закрытая под самое горло, с длинными рукавами, но яркая и нарядная и, по-моему, мне идет. Особенно, как сейчас, с гладко зачесанными назад в классический узел волосами. Может быть, бант на шее великоват... а может быть и нет... Анюта говорит, что с завязочками интересней.

Эти дни Сомова действительно старается изо всех сил, и все мои претензии к ней потихоньку сходят на нет. Ну, действительно, если я прихожу в девять вечера, сижу с моими подселенцами пару часов, ужинаю, а потом иду спать, то какие могут быть проблемы?

Я к ним тоже не лезу — ко всем проблемам дома и на работе добавились уже почти «привычные» бабские дни — после лягушачьей отравы Куньямы из меня льется, как никогда и башка забита одной заботой — чтобы никто меня не трогал и как бы побыстрее пережить дискомфорт во всех частях тела и души. И пережить обиду на женское существование в частности.

Когда мы с Андреем заходим в кабинет, Егоров и Лазарев уже тут — Наумыч у окна дает отмашку подойти поближе, а Константин Петрович, расположившись в главном кресле, с легкой улыбкой приветствует нас кивком головы. Выслушивать приятные слова всегда позитивно — стою возле шефа, сложив ручки внизу живота и улыбаюсь, довольная, как сытая кошка. Калуга рядом со мной, возвышается, уцепившись за спинку кресла и тоже чрезвычайно доволен — все-таки, это его первый блин в качестве заместителя главного редактора и он вовсе не комом — испекся красивым и вкусным.

Егоров нежно прижимая макет к груди, стучит по нему пальцем — там молодящаяся Мэри Поппинс, уже потрепанная судьбой, куда-то улетает со своим волшебным зонтиком. У нас были по ходу дела баталии изобразить молоденькую девочку с длинными ногами, но такой образ слабо коррелирует с ударами судьбы и нелегким выбором и мы остановились на модели уже повидавшей жизнь. Масса смысла! Егоров чуть не плачет от счастья:

— Вот это... Вот это — гениально!

Он протягивает экземпляр посмотреть Лазареву, перебирающему остальные материалы будущего номера.

— Ты видел это?

Тот бросает взгляд и кивает:

— Да, симпатично.

Егоров с довольной физиономией ворчит:

— Симпатично ему. Да я не знаю, это лучшая обложка из всех, что у нас были! А содержание… Ты читал материалы, а?

Ну, про обложку я не согласна. Обложка, на мой взгляд, дело второе, хотя Егоров считает и по-другому — я прекрасно помню экзекуцию, которую он мне устроил с ведьминским номером. Наумыч склоняется над столом, пытаясь заглянуть в лицо Константина Петровича, и тот добавляет:

— Ну, скажем так, просматривал.

Егоров, красный от возбуждения, взмахивает пальцем у Лазарева перед носом:

— Просматривал… И как?

Константин Петрович одобрительно качает головой:

— Мне понравилось.

Егоров радостно рубит рукой воздух и все не может успокоиться:

— Понравилось ему… Ну, я не знаю! Я просто в восторге!

Он обнимает нас с Андреем за плечи:

— Вот ваш тандем… Он сработал просто на шесть баллов!

Калугин улыбается:

— Ну, большое спасибо, конечно, Борис Наумыч, надо еще посмотреть, как продажи будут.

Шеф, когда в эйфории его не собьешь:

— Чего тут смотреть, тут прямо к гадалке не ходи.

Он гоголем идет вперевалочку вокруг кресла Лазарева и добавляет:

— Номер разлетится, даже не заметите!

Лазарев добавляет ложку скепсиса, но ему это и полагается по статусу:

— Ну, сначала посмотрим, что конкуренты предложат.

Егоров залихватски машет рукой:

— Плевать, что они предложат, главное, что вы best!

Он вдруг становится плачуще-серьезным и начинает аплодировать и чуть ли не рыдает:

— Вы, лучшие!

Приятно слышать и мы с Андреем, улыбаясь до ушей, переглядываемся.

Ну, что ж, можно компоновать на диск и отправлять в типографию печатать сигнальный экземпляр. И обзванивать распространителей — пусть сразу готовятся ко второму тиражу.

В понедельник ожидать каких-то эксцессов, капцов и сложностей на гламурном фронте не приходится. Утром отпечатают сигнальный экземпляр, а уже днем типография выдаст на гора полный тираж нового номера. Спокойно с Анькой завтракаю, одеваюсь и навожу марафет. Сегодня на улице прохладно, но мне хочется продолжения пятничного боевого настроения, хочется ярких красок. В кои-то веки фортуна поворачивается к нам всем лицом и после убогого предыдущего номера, «МЖ» снова может оказаться на коне. Косичка сзади и оранжевая помада — отличное дополнение к моему хорошему настроению. К юбке выбираю светло-серый тонкий джемпер с треугольным вырезом — если одеть с курткой, то на улице вечером не замерзну, и на работе будет нежарко.

Когда выхожу на нашем этаже из лифта, сразу натыкаюсь на Людмилу, в панике и с вытаращенными глазами носящуюся по холлу и комнатам в поисках меня и Калугина. Видимо, что-то случилось?

— Люся?

— Маргарита Александровна, срочно к Борису Наумычу!

— А что случилось?

— Я не знаю… Но он так орет!

Не заходя к себе, с сумкой на плече, с курткой, перекинутой через руку, влетаю, запыхавшись, в кабинет шефа. Сразу привлекает внимание сбоку на столе здоровенный портфель Егорова, словно баррикада, а сам шеф, весь красный, и, кажется, невменяемый, прячется за ней — стоит возле кресла с журналами в руках.

— Борис Наумыч, что случилось?

Сзади, от дверей, слышится голос Калугина:

— Борис Наумыч разрешите?

Притаившийся в сторонке Лазарев поджимает губы и Егоров кладет на стол два свежих номера, разворачивая их лицом в нашу с Андреем сторону. Это сигнальный номер «МЖ» и свежий вышедший номер «Мачо». Подошедший сзади Андрей, заглядывает мне через плечо и так же столбенеет, как и я. Это какой-то кошмарный сон! Кроме междометий, никаких связных звуков:

— Т… Так…

Мы смотрим с недоумением на почти одинаковые обложки, я беру в руки номер "Мачо" и не выдерживаю:

— Стоп машина! Это что за бред?

С открытым ртом разглядываю почти родную тетку с зонтиком и похожий слоган красной линией "УПРАВЛЯЙ СВОЕЙ СУДЬБОЙ". Почти как наш: "ВЕРШИТЕЛИ СУДЕБ". Сверху вниз поверх картинки впечатаны рубрики номера "Навигатор покажет дорогу", "Вседорожная инженерия", "Практичность и люди", "Серфинг как образ жизни". Фу-у-у-ух, слава богу, хоть это у нас совершенно другое и содержание менять не надо — перевожу взгляд на наш экземпляр — "Кухня от бигмака до лобстера", "Ориентиры. Лучшие острова для заслуженного отдыха", "О погоде и запахах"… Мозги уже крутят, как выправлять ситуацию — поменять картинку, слоган, может что-то по тексту и выкрутимся. Но обложка?! Такие совпадения невозможны! Явно какая-то крыса слила нашу идею конкурентам! Егоров орет, возмущенно сотрясая воздух руками, и рисуя в воздухе огромный круг:

— Это не бред! Это задница, это большая задница!

С ним сейчас разговаривать бесполезно и я поворачиваюсь к Калугину:

— А…, Андрей … Там типография еще работает…, надо остановить.

Он смотрит на обложку, никак не может сообразить, и мотает головой:

— Н-н-н… я не знаю ... Все, тираж уже готов.

Капец, что значит готов? Отпечатан — это одно, разрезан, склеен и увязан в пачки совсем другое. Мысль приходит и уходит. Шеф в полном ауте сидит, сосет свои колеса, и я никак не соображу, как такое могло получиться и где у нас предатель. Может в типографии? Если тираж готов, то замена обложки может влететь в дополнительные бабки. Прикрываю ладонью глаза — я сейчас в полном шоке… Поворот судьбы, блин…

От дверей раздается громкий голос Зимовского:

— Борис Наумыч!

Он врывается в кабинет с плащом в одной руке и знакомыми журналами в другой. Проскользнув между мной и Андреем, подбирается к Лазареву с Егоровым:

— Борис Наумыч!

Он кидает на стол номер «Мачо» и свежеотпечатанный номер «МЖ». Уже сбегал в типографию? С трагическим лицом рыдающим голосом он произносит:

— Вы это видели?

Константин Петрович пытается сдержать этот театральный порыв:

— Антон, ты извини меня, конечно, ты не вовремя.

Егоров, склонившись над столом, прикрывает лицо руками. Антон все никак не выйдет из своей патетической роли:

— Подождите, Константин Петрович. Борис Наумыч, мне кажется, я знаю, как это можно уладить.

Наумыч, жуя очередную таблетку, безнадежно стонет:

— Как ты уладишь?

— Ну, мне кажется, есть один вариант.

Вариант, не вариант, исправить недолго я уже и сам вижу, как это сделать. Сейчас надо другое копать — как такое могло произойти и где искать крысу. Перебиваю Зимовского:

— Подождите.

Меня не покидает ощущение, что нас всех развели, как самых последних лохов с этой обложкой, да и с темой номера вообще. Вот, не зря мне было стремно и я отбивался от нее! А все Наумыч — времени нет, времени нет…. Вот теперь, действительно нет! Удивленно и ошарашено продолжаю рассматривать обложку «Мачо» — не знаю на кого и подумать, мысли мечутся то в одну сторону, то в другую, то качаю головой, то хватаюсь за нее, то растерянно тычу пальцем в журнал:

— Этого не может быть! Ну, как такое могло произойти?

Егоров подскакивает в кресле, сжав кулаки и выпучив глаза:

— Это ты у меня спрашиваешь!?

Зимовский, облокотившийся на спинку кресла начальника, даже отскакивает в сторону. Наумыч повторяет:

— Как вот это могло…

А потом вскакивает и тычет указательным пальцем от меня к Андрею и обратно.

— Это я должен спросить — как это могло произойти?!

Он трясет руками, брызгая слюной и обвиняя во всем нас, и я ошарашено и с приоткрытым ртом, оглядываюсь на Андрея. Обложка его зона и пусть скажет, пусть объяснит, откуда прилетела идея этой бабы с зонтиком. Калугин, приложив руку к груди, пытается что-то сказать:

— Борис Наумыч, мы же…

Но Егоров перебивает, хватает журналы со стола и тут же швыряет их обратно в сторону Андрея:

— На, смотри, что Борис Наумыч! Это... Это полный абзац!

Калуга недоуменно вздергивает брови, морща лоб. Я тоже не понимаю такой бурной реакции начальника. Неожиданно в общий ор влезает Лазарев:

— Спокойно, Борис Наумыч, мне кажется, что Антон Владимирович хотел что-то сказать.

Антон мелко кивает, излучая скромность и смущение:

— Спасибо, Константин Петрович.

Он разворачивается к шефу с лицом пристыженного школьника, а Лазарев отступает к окну. Продолжаю хмуро рассматривать дубликаты, пытаясь разобраться. Стащить макет обложки, если его стащили, могли либо из Андрюхиного компа, либо из типографии, либо по пути из редакции в типографию, вариантов немного. Либо другой вариант — тема номера с самого начала была подставой. Но додуматься до подлости такого масштаба и организовать ее, мне кажется, Зимовский не потянет. Тем временем Антон ставит свою сумку-папку на стол Егорову, загородившегося в отчаянии рукой от всех нас, и начинает в ней копаться.

— Ну я, вообще-то не знаю… Хотел это предложить для следующего номера… , но…, раз такая ситуация, то...

Он достает из портфеля пустую пластиковую корку с цветным листком поверх нее и кладет перед шефом. Прямо на счета с печатями.

— Ну, как-то, вот так…. Вот, посмотрите.

Удивленно таращусь на него. Is fecit cui prodest. Ищите, кому выгодно.... А затем снова смотрю на распечатку, на листок с полуодетой теткой, в венке и охапках травы на поясе на фоне складок театральной занавески. Ну и что? Таких тетех в архивах Калугина воз и маленькая тележка! Он за полчаса еще десяток настрогает. И это все? Егоров, вроде как, заинтересовавшись, подносит корку с распечатанной бабой к глазам. Пытаюсь перехватить инициативу — в конце концов, обложку заменить недолго, хоть на эту, хоть на другую, главное, что будет внутри, а наш номер по рубрикам и сейчас отличается от «Мачо», он выверен и вылизан. Немного переработать и все! А у Зимовского под его зеленой бабой ничего нет, пустота!

— Подождите!

Егоров, никого не слушая, вдруг вещает:

— Антон, ты гений!

Я не понимаю поведения шефа. Он что ослеп? Он не видит, что все подстроено? Лазарев тычет своим пальчиком в зеленую бабу:

— По крайней мере — это как минимум вариант.

И этот туда же! Наумыч вдруг делает счастливое лицо и отмахивается:

— Нет, это не вариант.

Он даже встает и благоговейно повторяет:

— Это, это спасательный круг!

Не понимаю, он что, таблеток своих наглотался что ли? Какая разница — из этого листка делать новую обложку или из другого, макет в любом случае переделывать. Он что не понимает или придуривается? Сам же, всего полторы недели назад, вопил, здесь в кабинете, что прозрел, что видит все по-другому и нашел самую главную гниду последних месяцев — Зимовского. Что изменилось за выходные, к чему весь этот спектакль? Нельзя Зимовскому давать такой карт-бланш. Андрей начал номер, Андрей его должен и исправить!

Повышаю голос:

— Так, подождите… Это что получается… Антон, пока мы припахивали над новым выпуском, ты что готовил альтернативный вариант, что ли?

Хотя какой это альтернативный вариант — так, красивый листок, распечатанный на цветном принтере. Егоров, кажется, тоже настораживается, и мы с подозрением оба смотрим на Зимовского. А тот чуть не плачет:

— Что за люди, а? Что за люди…. Это же просто наброски, я же вам русским языком сказал — я хотел это предложить для следующего номера, ну!?

И обиженно отворачивается к окну. Хоть убейте, все равно не понимаю к чему весь этот цирк. Ладно бы в этой корке лежали заметки, картинки, статьи, но ведь она же пустая! Даже отсюда видно. Какие на хрен наброски к следующему номеру? Вот эта недоделанная позеленевшая баба наброски? И, главное — для чего Егоров подыгрывает Антону?

Андрей, засунув руки в карманы, презрительно цедит:

— О-о-очень правдоподобно, вот сейчас…

Егоров словно опомнившись, набрасывается на Калугина, тряся в воздухе руками:

— Вы что, сейчас, с ума посходили? Человек можно сказать вас спасает, а вы… Антон!

Он выхватывает у отвернувшегося Зимовского его корочку с листком и прижимает ее к себе. Калугин, поджав губы, хмыкает:

— А-а-а…, выручает…, ну-ну.

Все-таки, это неспроста. Хоть наброски, хоть обмылки, мне непонятна истерика Егорова и его поступок. Или я чего-то не знаю… Дальше — больше, Наумыч тянется к Зимовскому с объятиями:

— Антон иди сюда, я тебя обниму!

Я в совершенной прострации, судорожно поправляю упавшие на лицо волосы и растерянно смотрю на обнимающегося Егорова. Цирк Шапито. И все из-за распечатанной бабы на фоне занавески? Недоуменно улыбаясь, отворачиваюсь — я не в силах понять логики поступков шефа. Капец, может быть, я вообще перестал понимать мужскую логику?

Лазарев из своего угла подает довольный голос:

— А вы знаете, Борис Наумыч прав! Надо сказать спасибо.

И жмет Зимовскому руку:

— Большое тебе спасибо!

Очень может быть, что они организовали эту травлю на пару, Лазарев и Зимовский. И Эльвира — это же она подбросила идею. И Наумыч… Хотя нет, Наумыч, скорее всего, воспользовался ситуацией для каких-то своих целей. Только опасное это дело — подыгрывать тем, кто играет нечестно. Егоров снова забирается в кресло. Недовольно повышаю голос:

— Давайте ему еще премию выпишем.

Наумыч снова вскакивает, изображая обиженное негодование:

— А что, это неплохая мысль!

Маразм крепчал. Ну что ж дедуля, потом не обижайся, когда подставят тебя самого. Не знаю, чем провинился, будущий зятек, но Андрюху, все-таки жалко. Качая головой, и беззвучно матерясь, с обиженной улыбкой отворачиваюсь.

— Маргарита Александровна, надо номер спасать, а вы, стоите, ерничаете.

Так ты же сам и не даешь спасать. Выводишь, так сказать нас из игры, особенно Калугина. Андрей это чувствует и возмущенно подает голос:

— Да мы не ерничаем. Я все пытаюсь понять, в первую очередь — вот как такое могло произойти.

Лазарев не дает развить мысль:

— Это второй вопрос! А первый вопрос — вот шеф прав, что кто-то конкретно сел в лужу.

Или его конкретно посадили. И только слепой не видит кто. Тема плагиата щекотливая и Лазарев повышает голос, пытаясь ее сменить на другую. Он стучит костяшками пальцев по столу:

— И надо думать башкой, как из нее выбраться.

Егоров снова начинает вставать, глядя на меня с Андреем:

— Золотые слова-то!

Отвернувшись в сторону, продолжаю про себя чертыхаться. Наумыч прекращает диспут:

— Чего вы стоите? Хотите, что бы и это кто-нибудь напечатал? Давайте, работайте. Антон, давай дуй в типографию, ты знаешь, ты знаешь, что надо делать!

Тот преданно смотрит в глаза шефу:

— Конечно.

— Давай!

— Я понял.

Дурдом! Да не хрена ему делать в этой типографии! Обложки отклеивать что ли? Или отпечатанный тираж с места на место перетаскивать? У этого же укурка ничего нет, кроме одной недоделанной картинки. У меня почти нет сомнений — Егоров за него схватился чисто из-за каких-то собственных заморочек с Андреем... Может, решил щелкнуть по носу будущего зятька, что тот не торопится со свадьбой? Не знаю… Есть и второй вариант — совсем из ума старик выжил, что тоже не исключено.

Зимовский идет мимо меня, и я прожигаю его взглядом, совершенно не в силах понять, как можно быть таким подлым и лживым. Не могу удержаться, чтобы не сказать вслед, поджав губы:

— А ты молодец, Зимовский, чувствуется — далеко пойдешь.

Тот, полуобернувшись, огрызается:

— Пока я иду в типографию.

Егоров торопит:

— Марго, не задерживай Антона.

Прикрыв глаза, невольно шепчу «старый м….», и что-то еще нецензурное в адрес начальника. Совсем чуйку потерял, раз с Зимовским и Лазаревым спелся. Антон наклоняется в мою сторону и многозначительно добавляет:

— В типографию, а там, посмотрим.

* * *

К обеду Эльвира приносит мне на подпись измененный заказ для типографии. Слава богу, судьбоносный номер хоть и отпечатали, но на склейку успели отправить только небольшую его часть. Естественно у Зимовского никакого рояля в кустах нет, лишь имитация и мелкие потуги. Так что в заказе фактически одна новая позиция — дополнительное изготовление обложки по макету. Фрезерование, торшонирование, склейка — все, что не успели сделать по тиражу, пройдет с новой обложкой и в пределах прежних сумм … Безумно обидно за Андрея — из-за такой фигни, его реноме пострадало и еще неизвестно, как аукнется.

Интересно, кто пресловутый макет обложки будет Зимовскому делать? Обиженный Калугин еще с утра свалил с работы вместе с Егоровой. Мда… Может быть те же самые спецы из «Мачо», что передрали наш номер…. В общем, вместо всеобщего торжества и праздника получается «г» на палочке…. До конца дня брожу по редакции, с угрюмой кислой физиономией, и кидаюсь на каждого, кто попадается навстречу.

* * *

Да и дома радости не добавляется. Сомовой нет, поплакаться и поделиться размышлениями не с кем. Переодевшись в темно-синие спортивные штаны и майку, отправляюсь на кухню — есть пока не хочу, а вот поклевать что-то из фруктов, вполне можно. Уныло присаживаюсь боком к столу и смотрю на виноград с апельсинами. Никакого аппетита. Фиона, не отрывая глаз, сидит рядом и гадает, что я выберу. За моей спиной раздается стук входной двери, и я оглядываюсь — судя по тяжелым шагам, это не Анька:

— Добрый вечер, Борис Наумыч.

— Кому-то добрый, кому-то не очень.

Он приваливается плечом к стене и затихает. Не знаю, за что он взъелся на Андрея и почему так вцепился в предложение Антона, но очевидно, что это не конец, а только начало истории, и имеет тайную цель, нам неизвестную.

— Борис Наумыч!

— Ну?

— Вы знаете, я сама не люблю таскать проблемы с работы домой, но вся эта история с дубликатом обложки. Это же явно Зимовский, он же нас подставил… Вы что, не видите?

— Маргарита, у тебя есть доказательства?

Прямых нет, только куча косвенных.

— Нет, но…

— Все! Тогда разговора не может быть. Пока, Антон, выглядит победителем.

Егоров отправляется в гостиную и я, соскочив со стула, тащусь вслед за ним. У меня язык чешется упрекнуть, что кто-то не поленился приложить усилий, чтобы Зимовский, так выглядел. И это не только Лазарев. Переделать обложку можно было и без того, чтобы кидать вверх чепчики, кричать «ура» и обниматься в засос с упырем Зимовским. И еще хочется напомнить, его слова о «прозрении». И куда интересно это «прозрение» вдруг подевалось? Наумыч тяжело опускается на боковой модуль дивана, а я плюхаюсь рядом:

— Борис Наумыч, вы что, не видите?

Как же мне убедить этого упертого бегемота, что союз с Зимовским против Калугина это фатальная ошибка? Судорожно убираю локон за ухо:

— Он же явно все заранее просчитал, сделал заранее макет новой обложки. И эта идея с Мэри Поппинс — это же он ее Калугину приволок!

Я все выяснил.

— Идея может быть и его, а воплотил кто?

Бред какой-то. С таким же успехом надо наказать и тебя самого — тему номера вбросила Мокрицкая, но решение Егоров принял единолично! Но я молчу.

— Только не надо думать, что меня в дровах нашли. Я не слепой. Я прекрасно вижу, что таких совпадений просто не бывает…. Но прежде, чем вот так вот сыпать обвинениями, надо докопаться до сути… А я уже в этом направлении кое-какие шаги сделал.

Смотрю на него, не отрываясь. Маразм крепчал. Где логика? Вместо того чтобы уклониться от подозрительного подарка и его последствий, Егоров с восторгом принимает троянского коня, а потом «предпринимает шаги», чтобы из этого коня не полетели стрелы троянцев.

Шеф начинает подниматься со своего места, и я тоже вскакиваю:

— Борис Наумыч!

— Так, все. Марго, ты знаешь, у меня в башке кипит.

Подняв руки вверх, он трясет ими возле висков:

— Мне нужно пойти душ принять. Вот доктор мне говорит: «Берегите себя». А как тут беречь? Пришел и прямо сразу с порога.

Он идет в комнату Сомовой и зовет:

— Аня!

Чего орет… Если бы Анюта была дома, давно бы вышла. Сложив руки на груди, остаюсь стоять, где стояла. Проводив жильца взглядом, вздыхаю и отворачиваюсь. Так ведь он мне и не сказал, зачем ему все это было надо. Как говорится, ушел от ответа.

* * *

Пока кашалот наматывает круги в своем мини бассейне, сижу в спальне, просматриваю гламурную макулатуру. Вскоре, меня отвлекает разноголосый бубнеж в прихожей — видимо приехала Сомова и, наконец-то, встретилась со своим Ромео. Соскочив с кровати, неторопливо иду к ним, в гостиную. Голубки устроились на диване и я, сложив руки на груди, остаюсь стоять у отгораживающих полок. Анька, видимо, только с порога — сидит с несчастным видом и с надеждой в глазах взирает на своего упитанного бойфренда в домашнем халате, и с накинутым на шею влажным полотенцем. А тот вещает что-то очень убедительное:

— Прошу, потерпи чуть-чуть. Я как разгребу все свои дела, так мы обязательно что-нибудь придумаем.

— Что придумаем?

— Чего-нибудь. И тогда твой Марат локти грызть будет, я тебе обещаю.

Походу у Анюты на радио проблемы? Порываюсь спросить, будем ли мы ужинать, но молчу — тут можно сказать люди о возвышенном беседуют, а я к ним с разговорами о жратве. Терпеливо жду, когда меня заметят. Сомова, хлюпая носом и срываясь на плаксивость, вдруг приникает к груди Егорова:

— Борь, все-таки, как хорошо, что у меня есть ты.

Походу эти сопли никогда не кончатся. Всплеснув руками, поднимаю глаза к потолку, а потом возвращаюсь к себе в комнату — чем мотаться неприкаянной душой, в ожидании ужина, лучше найти себе занятие и отвлечься.

* * *

Странно, но и через час никто меня звать на вечернюю трапезу не собирается. В животе все урчит и бьет тревогу. Выхожу из берлоги снова на волю и иду к Наумычу с Анькой…. Капец, походу они уже пожрали — сидят в обнимку на диване, вытянув ноги на придиванный модуль, а на столике рядом груда пустых грязных подносов и посуды. А меня кормить, не надо что ли? Или я уже тут на правах приживалки? Устроились, блин…. Капец, даже телевизор в своем доме не посмотришь! Ругаюсь про себя, но вмешаться в их идиллию, чтобы разогнать по комнатам и усесться смотреть ящик, не позволяет совесть. Но и сидеть тоскливо в спальне, как в клетке, больше неохота. Всю квартиру уже захватили оглоеды…. И еще не кормят при этом!

Остается метаться по кухне, да по прихожей, в надежде, что кто-нибудь, рано или поздно обратит внимание и у него пробудится совесть. Прислушиваюсь, что за лапшу Егоров вешает нашей Сомовой на уши:

— И ты сам себе начальник, и выпускающий редактор, и сам себе программный директор, и царь, и бог, и воевода.

— Так заманчиво звучит.

Мои мотания заканчиваются в прихожей возле входной двери. Сквозь полки доносится:

— Знаешь, Ань, я очень хочу познакомить тебя со своей дочерью.

— Думаешь надо?

— Я уверен! Вы с ней подружитесь.

— Почему ты так думаешь?

Ага, прямо как я с Зимовским — не разлей вода, будете. Продолжаю топтаться на месте, бросая на парочку взоры, полные скепсиса и надежды в одном флаконе. Снова пытаюсь подать звуковой сигнал:

— Слушайте, а пожрать в доме есть чего-нибудь?

Ноль внимания, кило презрения — парочка продолжает бубнить и ворковать исключительно друг с дружкой. Ладно, попробуем по-другому — обхожу полки вокруг и стою здесь, уже на виду.

Егоров продолжает пиарить дочурку:

— Потому что вы так похожи… Она такая же, как ты — целеустремленная, заводна-а-ая.

Наумыч благоговейно поднимает обе руки вверх. Капец, если бы я не знал о ком он говорит, ни за чтобы не догадался. Раздраженно повышаю голос:

— Я говорю: у нас есть чего-нибудь в топку кинуть?

Сами сытые, пожрали, а меня будто и нет — не только не позвали, но походу и не оставили ничего. Чертовы эгоисты! Анька вдруг просыпается и, наконец, реагирует на помехи:

— Подожди, это кажется, с нами… Это ты с нами?

Нет, с прохожими на улице. Прямо издевательство какое-то.

— Слушайте народ, вы бы это…

Сомова обрывает меня, повышая голос:

— Что-о-о?

У меня внутри уже все клокочет, и я еле сдерживаюсь. Еще немного и выгоню на хрен всех! Потому что, иначе, скоро выселят меня. И замки поменяют! Нервно поправляю волосы, собирая их назад и рычу:

— Ничего!

В дверь начинает кто-то настойчиво трезвонить, и я снова иду в обход полок, назад в прихожую.

— Кого еще там?!

Влюбленные фыркают, хрюкают и, кажется, хихикают. А звонки продолжаются и продолжаются. Не глядя в домофон поворачиваю защелку и толкаю дверь… На пороге Наташа, в плаще, с замотанным шарфом горлом, позади нее жмется Калугин. Он тихонько бубнит:

— Подожди, пожалуйста.

Как говориться помянули всуе и заводная явилась собственной персоной. Стою столбом с открытым ртом и гадаю, что бы это значило. Егорова-младшая вихрем проносится мимо меня и сразу направляется в гостиную, громко причитая:

— Прекрасно папочка, шикарно, браво!

Подбежавший Андрей пытается ее приобнять и как-то урезонить, но с нашей целеустремленной справиться непросто. Растерянный Наумыч бормочет:

— Ты откуда здесь?

Сомова отводит бесстыжие глаза в сторону и пялится в темное окно. А я ее предупреждала! С самого начала. Дочурка в карман за словом не лезет:

— От верблюда! На тебя пришла посмотреть, какой красавец, а?!

Андрей пытается отгородить собой невесту от тестя и примирительно поднимает руки вверх:

— Наташ, пожалуйста, я тебя прошу.

Лежащие на подушках Наумыч с Сомовой принимают, наконец-то, сидячие положение. Вот уж кто точно знает, как разговаривать и с кем. Никто без внимания не оставляет ее слова — ни сам папаша, ни его любовница — вмиг отрезвели. Егоров сползает с дивана, спуская ноги на пол, а дочка тем временем, распаляется с каждой секундой сильней и сильней:

— Что, Наташа? Посмотри, какой жеребец!

Наконец шеф встает и видно, как ему сейчас неудобно. И за себя, и за Сомову, и за то, что застукали.

— Наташ. Ты, это самое, слова подбирай, гхм…

Выговаривая, он так и не смотрит на дочь. Ситуация действительно далека от той розовой и идиллической, какую он тут рисовал перед Анютой. Та смущенно встает, одергивая на себе маечку, и Егоров их начинает представлять:

— Кстати, познакомься, это Аня.

— Да я вижу, кто это. Вы что, совсем с ума посходили!?

Наташа вдруг оборачивается ко мне, словно призывая в свидетели:

— Одна в ресторанах сидит, сосется, другой вообще неизвестно где и с кем!

Это она про Каролину Викторовну? Да-а-а… Мне даже становится Наташу жаль — действительно родители пошли в разнос. Наумыч пытается урезонить дочь:

— Наташ, замолчи.

— Что, замолчи? Только и слышу — замолчи, замолчи… Вы зачем семью, развалили?

Сейчас я почти на ее стороне, хотя и желаю романтического счастья подруге. Обхватив себя руками за плечи, гляжу то на Аньку, отвернувшуюся от семейки, то на Наумыча и его дочурку с женихом. Наташа повышает голос:

— Чтобы вот так, на сторону бегать?

Вижу, как Сомова насуплено приподнимает бровь. Слушай, слушай, я тебя предупреждала! Папаша предпринимает еще одну попытку, уже резче:

— Наташа, прекрати.

Та уже переходит на настоящий ор:

— Прекрати, это ты себе скажешь, понял? Как кувыркаться у нас, черт знает где и с черт знает с кем, так он первый, а как…

Ну, это она перегнула… Не надо никого оскорблять. Я даже не соображу сначала, что происходит, только слышу громкий шлепок…, а потом понимаю — Егоров дал ей пощечину!

Тут же слышится укоризненный протест Андрея:

— Борис Наумыч.

В ужасе смотрю на шефа, открыв рот и не зная, что предпринять и как спасти ситуацию. Нет, я понимаю, довела, но здоровенному мужику ударить по лицу женщину, ребенка… По заднице еще куда ни шло, хотя уже и поздно, раньше надо было воспитывать, но по лицу?! Опомнившись, Егоров начинает растерянно топтаться на месте:

— Наташ…, прости, я случайно. Ну, прости меня, пожалуйста, я…

Приложив руку к щеке, Егорова-младшая смотрит на отца больными глазами. Как ужасно все получилось. Я так с открытым ртом и стою, нервно приглаживая волосы. И Аньку жалко, и Наумыча, и Наташу тоже… Та вдруг со слезой в голосе выдает:

— Ну, вы же знаете, что я беременна. Пап, ты что хочешь, чтобы твой внук дебилом родился?

— Ну, что ты дочка... , я уверен у нас будет самый здоровый внук в мире.

Ни он, ни Сомова по-прежнему не смотрят на Наташу, которая вновь хватается за щеку, а потом утыкается в плечо к Андрею и тонет в его объятиях. Сцепив пальцы у груди, Егоров просит:

— Принесите ей воды кто-нибудь.

Как будто про чужую говорит. Сомова срывается бегом на кухню, я тоже не могу стоять спокойно, готовая ринуться на помощь по первому зову. Минут десять мы все скачем вокруг обиженной Наташи, а потом она просит Калугина увести ее к машине. Конечно, их уход не добавляет позитива. Переживать Наумыч уходит с глаз долой подальше — в Анькину комнату. Сомова тоже исчезает туда же утешать и зализывать раны своему бойфренду. Ну, а я, все-таки, звоню в пиццерию и заказываю себе пиццу — сам о себе не позаботишься, никто не позаботится.

Утром, уже позавтракав, собираюсь в редакцию. Настроение будничное и желания его приукрасить никакого — туфли, черная юбка ниже колен, пиджак, синяя водолазка, стандартный макияж на лице, гладко расчесанные распущенные волосы. Или слишком уныло? Давно уже все делаю сама, но с Анькой посоветоваться не помешает. Егоров, перенервничав ночью, уже уехал пораньше, видимо мириться с дочкой и нам, с Анькой, никто не мешает спокойно поболтать. Бросив взгляд в зеркало на дверце шкафа, иду из спальни на кухню. Там Сомова сидит боком к столу, уперев ногу в сиденье соседнего стула, и умиротворенно пьет кофе с конфеткой. Ничего ее не берет, даже вчерашний скандал. Останавливаюсь за несколько шагов от подруги:

— Ань, слушай, глянь, как мне вот с этой юбкой.

Анька скептически осматривает сверху донизу сегодняшний скромный образ и качает головой:

— Ну…не… Лучше синюю надень.

Темно-синюю с синей водолазкой? С сомнением переспрашиваю:

— Думаешь?

Анюта машет рукой с конфеткой и Фиона завороженно следует головой за этим движением.

— Уверена!

Ладно, пойду, одену темно-синюю. Разворачиваюсь и даже делаю шаг к спальне, но меня останавливает многозначительное Сомовское замечание:

— И вообще…

Сразу останавливаюсь и оглядываюсь:

— Что вообще?

Анькины глаза направлены ниже края юбки:

— Дорогая моя, так тебе пора эпиляцию делать!

Подбоченившись, смотрю вниз на ноги: во глазастая, за три метра углядела. Черт, когда в последний раз это изуверство было то? Не так уж и давно, недели две назад? Возмущенно ворчу, разведя руками:

— Блин, капец, я ж только что делала!

Сомова отпивает из чашки и многозначительно вещает:

— М-м-м… Ну, а как ты хотела? Так всегда будет.

Всегда? Не хочется даже об этом и думать. Веду головой из стороны в сторону и, тяжело вздохнув, иду к табуретке напротив Аньки и усаживаюсь на нее:

— Ненавижу!

— Ну, а кто навидит — то? Давай, звони на Кутузовский, там тебя знают и вроде ж тебе не больно там.

Набирая номер в мобильнике, недовольно бурчу:

— Угу, не больно.

Анька облизывает пальцы:

— Давай, давай.

Но сначала звоню на работу, а не в салон.

— Алло, Людочка, привет.

— Доброе утро Маргарита Александровна.

Бросаю взгляд на Сомову.

— Слушай, я сегодня задержусь, ненадолго. На пару часиков, не больше.

Кладу изящную конечность в туфле прямо на стол и, поглаживая ее, пытаясь решить — достаточно ли она лохматая и стоит ли идти с голыми ногами или, все же, одеть колготки.

— Хорошо, а если Борис Наумыч спросит?

— Ну, ты, если что, прикрой меня, ладно? Хорошо?

— Сказать, что вы на встрече?

— Ага.

— Я записала.

— Целую.

Сомова вдруг прекращает пить свой кофе и тоже начинает разглядывать мою ногу. Тяжко вздыхаю и отворачиваюсь. Теперь нужно звонить в салон.

— О-о-ох, как на праздник.

Болезненный укол заставляет вскрикнуть. Оказывается, вредная Анька воспользовалась моментом и выдернула волосок. Быстро опускаю ногу вниз:

— Ой, ты чего дура, что ли?

Анька растягивает губы в улыбке:

— Ну, на память.

Хлопнув себя по бедру, удивленно качаю головой — и правда, дура.

* * *

Экзекуция в салоне проходит даже быстрее, чем планировалось — им там поставили новый аппарат и всем предлагают попробовать лазерную эпиляцию — меньше боли, дольше срок — естественно согласилась. В начале двенадцатого, я уже на своем рабочем месте и разбираюсь с пришедшей почтой. Буквально сразу следует приглашение от Егорова собраться в зале заседаний на внеочередную оперативку, тема которой остается не озвученной. Захожу вместе с народом и пока мы рассаживаемся за столом, Наумыч стоит отвернувшись к окну и не реагирует на приветствия. По одну сторону стола, сидим как всегда — я, Зимовский, Калугин, по другую — Эльвира, Галя, Кривошеин. Наташа стоит рядом с отцом, за его креслом, не садится. Наконец все рассаживаются, гвалт стихает, и шеф поворачивает к нам свою грустную физиономию. Интересно, что опять прилетело? Вроде никаких серьезных проколов нет, номер ушел в продажу. Голос Егорова скрипуч и устал:

— Значит так, марксисты — ленинисты. Все в этом мире меняется со страшной скоростью. Даже голова болит.

Он идет за креслами и останавливается позади Зимовского.

— Я вообще не знаю, как вам преподать.

Валик шуткой пытается поддержать шефа:

— Борис Наумыч, а вы начните, мы поможем.

Тот печально смотрит на Кривошеина:

— Валик, не надо. Я и без тебя собьюсь.

У него такой вид, что всем становится не до смеха — произошло что-то действительно серьезное. Тряхнув головой, отбрасываю волосы назад и, сцепив пальцы у живота, с нарастающей тревогой слежу за шефом. Егоров возвращается к окну и оттуда вздыхает:

— У нас опять кадровые перестановки.

Походу Наумыч Андрюху, все-таки, решил сместить и вернуть Зиму на его прежнюю должность. Объятия Егорова с Зимовским обретают осязаемый результат. Наташа недовольно переспрашивает:

— Опять?

— Не опять, а снова… С этого дня Калугина Андрея…

Замерев на секунду, продолжает:

— Освобождается от должности заместителя главного редактора.

Наташа удивленно перебивает:

— Как?

— Вот, так.

Нет, Егоров не прав! И я его сейчас попытаюсь в этом переубедить. Уже подбирая в уме слова, вскакиваю со своего места и приглаживаю ладонями юбку по бедрам:

— Борис Наумыч!

Оглядываюсь на Андрея.

— Борис Наумыч…, ну-у…, э-э-э… Я понимаю, что с последним номером получился ляпсус.

Дернув головой, отгоняю прочь вновь упавшие на лицо волосы:

— Но это не вина Андрея, мы все…

— Это решение наших инвесторов…

А инвесторы то откуда узнали? Дело то копеечное, на один день!

— Более того, Маргарита Александровна… На место Калугина назначаетесь вы…. А главным редактором назначается Зимовский Антон Владимирович.

Раздается громкий Эльвирин голос:

— Вау!

Потеряно смотрю в пол. Я не понимаю... За что его и главным? За подлость? За то, что к готовому номеру прицепил другую обложку? Егоров заучено твердит:

— Я еще раз повторяю, что это решение принято нашими испанскими инвесторами в свете последних событий.

Последних событий? Капец, хоть плач! А не ты ли сам виноват во всех этих последних событиях? Почему меня-то надо за них наказывать? Совершенно опустошенная, стою, привалившись плечом к окну и сложив руки на груди… Старый козел доигрался, а что мне теперь прикажете делать? Егоров, Калугин на своих местах, как были, так и остаются, а я после их вывертов в полной заднице!

— Приговор, так сказать, окончательный и обжалованию не подлежит.

Наумыч вновь останавливается позади Антона и хлопает его по плечу, а потом, даже не взглянув в мою сторону, уходит из зала заседаний, оставляя всех в шоке.

Натыкаюсь на холодный взгляд Зимовского. Это какой-то кошмарный сон… Ничего не понимаю…. У тестя с будущим зятем какие-то разборки, а я крайняя?! Они все в белых смокингах, а я в дерьме и с гладкими ногами?! Слезы обиды подступают к глазам. Растерянно трясу головой, бросаю взгляд на Наташу, но у той у самой недоумевающий вид. Как сомнамбула иду прочь из зала, пока не натыкаюсь на Люсю, истекающую любопытством возле дверей.

— Маргарита Александровна, ну что там, а?

Там капец… Полный капец, хоть Маргарите Александровне, хоть Игорю Семеновичу. Из меня словно выкачали воздух с последними силами. Безжизненно бормочу:

— Ничего серьезного.

И иду дальше, практически на автомате.

* * *

Словно выпотрошенная, безразличная ко всему на свете, торчу возле окна, не представляя, как теперь быть. Ведь даже не намекнул, начальник хренов! Как обухом по голове… Никто мне не поможет и не подскажет. Ни Сомова, ни Егоров. Все решения были его с самого начала и Анька будет стоять горой за своего бойфренда. Достаю из сумочки портмоне и смотрю на фотографию Игоря. Столько раз он мне приходил на помощь, помогая крепиться и проявлять характер — я же теперь не то, что раньше… Кисель, влюбленная баба, сопли по ночам. И вот ему моя награда….

Нет, нужно собраться и решиться на что-то. Вот как бы он поступил сейчас? Перевожу взгляд в окно…. Какой же Игорек был слепой, а? За это теперь и страдает... И он, и я.

Дверь с щелчком распахивается, и я слышу шаги. Опустив портмоне вниз, оборачиваюсь. Ко мне направляется Зимовский собственной персоной, и я напряженно жду, что за этим явлением больной природы последует. Тот хозяином проходит в кабинет, идет к окну, осматривается. Даже не знаю, как мне себя вести и неуверенно блею:

— Что тебе надо?

— Да, ничего, ничего, не обращай внимания.

Не глядя на меня, он самоуверенно продолжает:

— Я вот думаю у себя остаться или сюда перебраться?

И плюхается хозяином на мое место. Хочется сказать в ответ что-то резкое, но кто я теперь? Никто. Топчусь сбоку от стола и пытаюсь ерепениться:

— Слушай, перебирайся куда, хочешь! Только имей в виду, когда вернется Гоша….

Если он вернется… Зимовский морщит нос:

— О-о-о, Гоша.

Он открыто смеется мне в глаза:

— Маргарита Александровна, может, хватит издеваться, а?

Склонив голову набок, смотрю на него, а потом отвожу глаза в сторону — я уже и сама не верю, что Гоша вернется.

— Или вы думаете, что с одним козырем можно выиграть всю партию?

Мне остается молча глотать издевательства Антона, а этот упырь сидит развалясь в моем кресле, да еще кладет ногу на ногу.

— Может быть, вы все-таки признаетесь, где вы закопали своего братца?

Грозит пальцем:

— А, да и братца ли, вот ведь вопрос?

Запугать ему меня все равно не удастся. Стоит показать труса и мне здесь и суток не прожить, это точно. Шагнув к окну, опираюсь одной рукой на подоконник, а другой на стол и склоняюсь к лицу Антона:

— Зимовский!

— М-м-м?

— Ты больной человек.

Выпрямившись, заканчиваю:

— А я с больными не разговариваю.

Повернувшись боком, складываю руки на груди. Антон продолжает пялиться на меня, снизу вверх:

— Ты так думаешь?

А потом поджимает губы:

— Ну и ладно.

Теперь уже мне приходится бросать на него настороженный взгляд и думать — что бы это значило? Антон вдруг смеется:

— А, кстати, слушай, говорят, что все главные редакторы больные. Да ты и сама знаешь, да?…Хэ-Хэ…

Хлопнув себя ладонями по коленям, он встает:

— Да! Я, пожалуй, останусь у себя. У меня, там, поаккуратней, посветлее… Cолнечная сторона, да. Так что, так уж и быть — оставайся.

Хмыкнув, отворачиваюсь, пряча заблестевшие от влаги глаза. Тоже мне, благодетель. Наверно ждет благодарности. Он вдруг с мерзкой улыбкой шутит, делая особое ударение в середине фразы:

— Да, кстати… Я давно хотел ИМЕТЬ такого симпатичного заместителя.

Я не откликаюсь и не смотрю на него, хотя звучит откровенно пошло. Поднимаю глаза вверх — господи, дай мне терпения. Зимовский добавляет:

— Ну, ты только не подумай…

Он приближает свой гадкий рот к самому моему уху и переходит на шепот:

— «Иметь» в хорошем смысле.

И втягивает носом воздух, нюхая парфюм. Какой же подлый и мерзкий тип. Искренне шепчу: "Урод!» и отворачиваюсь, утыкая нос в окно. Слышится смех:

— Да это был прекрасный тандем: красавица и чудовище.

Слышу, как хихикая, он идет из кабинета, разворачиваюсь и провожаю спину взглядом. Что же мне делать, а? Гоша, он бы ни минуты не остался в этом гадюшнике, ни минуты! Он то, себе, цену знал!

* * *

Так ничего и не решив, тупо сижу и перебираю распечатки не вошедших никуда картинок, выбираю, что еще сгодится, а что можно отправить в корзину…. Я тут после скандала поспрашивала народ и получилась интересная картина — кому-то по теме номера подсказал Зимовский, кому-то Мокрицкая, а кому-то идею бросил сам представитель инвесторов, Лазарев Константин Петрович. Мне с этой кодлой не сладить, это точно…. Будут долбить и долбить, а следующее понижение в должности мне уже не выдержать. Это будет такое унижение, что лучше застрелиться.

Под руку попадаются два варианта одного и того же рисунка, смотрю на них, сравниваю, но мысли концентрируются совсем на другом. Что делать? Остаться, из последних сил держась, или уйти и ждать возвращения Игоря? Стук в дверь отвлекает меня, и я поднимаю глаза на вошедшего Калугина.

— Марго, прости, у тебя есть минута?

Он идет к столу, и я откладываю листки в сторону:

— Да хоть пять.

Все равно переливаю из пустого в порожнее. Андрей останавливается в торце стола и топчется там, понурив голову и вздыхая:

— Э-э-э…, Марго…

Может быть, он пришел рассказать, о своих проблемах? Может быть, нужна моя помощь? Напряженно смотрю ему в лицо:

— Что?

— Ты знаешь, вся эта идея мне изначально не нравилась.

Пока не очень понятно.

— Какая?

— Ну, с моим назначением, и… Я бы хотел перед тобой извиниться.

Что мне с твоих извинений? У вас там свои игры — свадьбы, беременности, поездки в Испанию, покупки машины, квартиры, совместный бизнес… А крайняя в итоге — Марго. Нынче заместитель главного редактора, а завтра глядишь, вообще переведут в отдел моды, вместо Наташи. Дочурку же надо повышать! Грустно усмехнувшись, поднимаюсь из-за стола:

— За что?

— Ну как за что. За то, что тебя сместили, есть и моя доля вины.

Может и есть, только не вины, а повод. Веду головой в сторону, отворачиваясь. Жалеть ни его, ни себя я не собираюсь. Если есть силы и возможность бороться — значит надо бороться, если нет таких сил — надо уходить.

— Андрей, я тебя умоляю, не выдумывай. В этом нет ни чьей вины. Это целиком и полностью заслуга Зимовского, так что честь ему и хвала и дай бог ему здоровья.

Ну, может быть еще Наумыча, который заигрался и дал возможность волку вцепиться зубами в жертву, то бишь в меня, как это не печально звучит. Теперь вся свора будет раздирать меня своими клыками на части, пока не сожрет. Они уже пытались это делать, но теперь, кажется, все действительно получится по-взрослому. Но я не собираюсь оставаться мальчиком для битья! И девочкой для битья тоже!.... «Давно хотел иметь такого симпатичного заместителя…, иметь в хорошем смысле». Сволочь!

Протискиваюсь между Калугиным и столом, и иду на выход. Сзади слышится:

— Подожди, ты куда?

Куда? Куда? А действительно, куда? Собиралась в туалет, но теперь цель меняется. Надоело мне играть в игры, где все меня пытаются использовать, а потом еще и чморят! То под Гальяно пытались подложить, то под Верховцева, а теперь что, под Зимовского?

Оглядываюсь на ходу:

— Салют заказывать!

* * *

Без стука стремительно врываюсь в кабинет к Егорову. Он там не один, с Каролиной, но мне плевать и на нее, и на их взаимный ор. Наумыч, облокотившись на крышку стола, нависает над женой, сидящей в его кресле с какими-то листками в руках. Или они обсуждают новый вариант свадебной церемонии? При моем появлении Егоров шипит жене:

— Но и губами шлепать я не собираюсь!

Я, кстати, тоже не собираюсь. Решительно иду к столу, и Наумыч недовольный вмешательством выпрямляется, хмуро глядя на меня. Каролина, с ее воплями, переключается на новый объект:

— Так, я не поняла, почему без стука?!

Перебьешься. К тому же это не твой кабинет. Больше обращаюсь к Егорову:

— Я у вас много времени не отниму.

Слышу сзади от дверей голос Калугина:

— А…, извините.

И тут же Наташин:

— Андрей!

— Подожди!

Это что, всей семьей Егоровых будут меня провожать? Тронута до слез!

Хватаю первый попавшийся чистый листок со стола шефа, шарю там же в поисках ручки. Вот, есть! Склонившись над бумагой в не слишком изящной позе, начинаю быстро строчить всем известный текст:

«Директору издательства «Хайф файф» Егорову Б.Н. от заместителя главного редактора «Мужского журнала» Ребровой М.А. Заявление».

Волосы свисают вниз, мешая писать, и я отвожу их за ухо. Каролина вскакивает из директорского кресла:

— Может быть, кто-нибудь объяснит, что здесь происходит?

Не поднимая головы, пишу дальше: «Прошу уволить меня по собственному желанию». Осталось поставить подпись и дату, но это дело двух секунд. А всем интересующимся сообщаю:

— Ничего не происходит, просто я пишу заявление об уходе.

Егоров делает непонимающее лицо:

— Да какое заявление?

А ты думал, вы всей семейкой будете об меня ноги вытирать, а я проглочу и умоюсь? Дудки!

— По собственному желанию.

С двух сторон в мои уши врываются недоуменные возгласы Наумыча и Андрея:

— Марго?!

— Подожди, то есть как?

Оторвавшись от своей писульки и выпрямившись, смотрю на Егорова:

— А вот так, мне кажется, все, что я могла, я для этого издательства сделала.

И получила благодарность. Снова склоняюсь над своим листком. Наумыч почему-то продолжает удивляться:

— Марго, это что, шутка такая?

Отрицательно качаю головой, еще раз перечитывая текст и ставя число. Нет, дедуля, это ты здесь клоунаду неделю назад устроил с объятиями Зимовского. Надо же додуматься — выпустить тигра из клетки! Наташа радостно поддерживает меня:

— Да какая шутка?! Видишь, Маргариту Александровну тоже не устраивают ваши кадровые перестановки!

Калугин, протестующе подняв руку, ее перебивает:

— Наташа, подожди.

— Что, подожди? Люди вам не пешки, переставляют они тут.

А ведь она права. Даже если на Егорова нажали назначить Зимовского главным редактором, Наумыч мог бы и не спешить переводить меня к нему в заместители. Вон, Антон, ходил же по редакции две недели без всякой должности, каверзы строил. Или взять того же Верховцева, которому должность арт-директора придумали. А меня вот так вот сразу — раз и в половые тряпки!

Егоров мотает головой:

— Нет, нет, нет, Марго… Я это заявление…, я не подпишу!

Понятно дело — работать то кто будет? Подозреваю — все, что на мне висело, так и будет висеть, только еще будут гнобить и ноги вытирать, все кому не лень. Наташа снова вмешивается:

— Что это значит, не подпишу?

Она проходит у меня за спиной к отцу:

— Папа, Маргарита Александровна приняла решение.

Где-то я подобную фразу уже слышала. А, да, от Калугина. Не с ее ли голоса он тогда пел? Егорова младшая добавляет:

— Она имеет на это полное право.

C другого уха Егорова раздается не менее настойчивый голос Каролины Викторовны:

— Наташа абсолютно права! Не вижу повода задерживать Маргариту Александровну.

Наумыч повышает голос, пытаясь перекричать свою семейку:

— Это кто здесь рот раскрыл, интересно? Ты, вот, заруби себе на носу, и этому хахалю своему передай, Лазареву, что этот замут ваш, не пройдет!

Каролина лишь хихикает, а Наумыч уже наседает на меня:

— Марго я тебя прошу, не делай ошибок, они только и ждут от тебя такой реакции.

Неужели? А какой реакции ждали вы, Борис Наумыч? В ноги бухнусь, проглочу и буду изливать благодарности?

Я все перечитываю и перечитываю короткий текст на своем листке и все не решаюсь поставить подпись. Каролина продолжает верещать тонким голосом:

— Наташенька, а я могу тебе объяснить его реакцию. Это же подруга его любовницы! Естественно, он костьми ляжет.

Начинаю выводить заглавную букву и делаю росчерк, а потом, снова выпрямившись, гляжу на Каролину — все-таки, какая же она дура! Мой порыв вовсе не связан с дрязгами вашей семейки и выслушивать упреки желания нет. И защита со стороны Егорова тоже не нужна, хотя он уже спешит вступить в очередную полемику с женой, разрубая воздух рукой:

— И что? Она, прежде всего — это профессионал, который обеспечивает постоянный рост твоему предприятию!

На меня уже никто не смотрит, орут друг на друга, брызгая слюной. Сложив руки на груди, разглядываю их исподлобья, потом не выдерживаю и влезаю в спор, повышая голос:

— Стоп — машина! Может, хватит, меня уже называть «это»?!

Гордо встряхнув головой, откидываю волосы назад. Каролина цепляется за мои слова, чтобы еще раз упрекнуть мужа:

— Вот, именно! Маргарита Александровна выполняла свою работу и получала за это деньги. Конечно, делала она это хорошо, кто же спорит. Во всяком случае, она заслужила, чтобы ее мнение уважали!

Наумыч пытается заглянуть жене в глаза:

— То есть?

— Подпиши заявление, и закончим этот концерт.

— Подписать?

— Именно!

Тут же протягиваю ему листок. Шеф выхватывает его, мнет и рвет в клочки, причем так энергично, что я аж вздрагиваю и моргаю при каждом взмахе его рук перед носом.

— Я сказал, нет!

Меня мало впечатляет такая категоричность, мне нужны конкретные предложения — зачем мне оставаться и что я получу взамен за свое терпение. Так что, на вопли Егорова, объявляю не менее решительно:

— Я напишу новое.

Наумыч вдруг меняет тон:

— Значит так, Наталья Борисовна и Каролина Викторовна, выйдите, пожалуйста, из моего кабинета. Я вопрос этот буду решать лично! С госпожой Ребровой и господином Калугиным.

Интересное кино, а он тут причем? Значит, я, все-таки, была права — весь замут с Зимовским был действительно из-за каких-то семейных терок с Калугиным и желанием ему насолить. Наташа тоже обращает на это внимание:

— Причем тут Андрей?

Егоров отвечать не хочет и орет:

— Я сказал выйти всем!

Каролина суетливо выбирается из-за кресла и спешит к дочке:

— Наташенька пойдем, пойдем, а то, кое-кому здесь, придется вызывать скорую.

Подхватив свою сумку и недовольную дочь, она торопится на выход, а я остаюсь выслушивать доводы начальника. Может у него и правда есть план? Егоров топчется возле окна, а потом присаживается на край столика с монитором, в углу кабинета.

— Марго, я тебя прошу, давай все спокойно обсудим. Успокойся и сядь, пожалуйста.

Сидеть и слушать уговоры нет ни малейшего желания. А когда хожу, мне лучше думается. И вообще я жду планов и предложений, а не уговоров! Оставшийся Калугин продолжает молчать — он стоит, облокотившись на шкаф с бумагами, просто поглядывая на меня исподлобья. Начинаю метаться возле стола, туда-обратно, мимо Егорова, с каждой секундой распаляясь все сильнее:

— Борис Наумыч, только не надо меня, как школьницу уговаривать, это не бзик, это не истерика.

Тычу в себя рукой:

— Я взрослый человек и я приняла решение!

Тьфу, привязалось! Остановившись возле Егорова, смотрю на него, а тот молитвенно складывает ладони:

— Вот только подожди, я тебя прошу, не кипятись.

— Да никто не кипятится.

Делаю еще один круг по пятачку.

— Просто я еще раз повторяю — я в этом издательстве больше работать не буду!

Егоров встает и бредет к окну, сжимая пальцами виски:

— О господи, дай мне силы, а?!

Это все лирика. Я, пока, не услышала ни одного конкретного слова. Разворачиваюсь к шефу спиной и оказываюсь совсем рядом с Андреем. Тот печально смотрит на меня:

— Марго.

Присаживаюсь на освободившееся место на углу компьютерного столика и жду, что скажет Калуга.

— Борис Наумыч прав, надо успокоиться и все нормально спокойно взвесить.

Смотри, какой разумный взвешиватель. То-то Егорова теперь с пузом по редакции бегает. Больше всего меня бесит отсутствие даже минимальной конкретики с их стороны. Кроме успокоительной мантры — ничего! Никто не скажет конкретно — за каким хреном мне оставаться в этих стенах и долго ли мучиться! Никто не поделится планами, как выползать из всей этой ситуации. Нервно веду головой из стороны в сторону, судорожно приглаживаю волосы, а потом соскакиваю на пол, потрясая поднятым вверх кулаком:

— Слушайте, вы меня вот этим своим «Надо успокоиться» только заводите!

Интересно Зимовский еще не говорил Калуге, что всегда мечтал «иметь» такого художественного редактора, а? Оглядываюсь на Егорова, который уже стоит спиной к окну и смотрит на меня.

— Я спокойна, абсолютно. Только в этом серпентарии разбирайтесь, пожалуйста, уже без меня. Вот, все, я сыта по горло!

Эмоции переполняют меня, и я провожу ребром ладони поперек шеи. И снова плюхаюсь на край мониторного столика и складываю руки на груди. Егоров, покраснев как рак, вскидывает руки вверх, потрясая ими:

— Вот, только как ты не понимаешь — ты уйдешь, и все они просто счастливы будут! Зимовский, Лазарев, они сегодня по этому поводу такой банкет закатят!

Недоуменно смотрю на него сквозь опять упавшие на лицо пряди волос. И что? Быть хрен знает кем и терпеть издевательства ради того, чтобы кто-то не устраивал банкета? Можно подумать, ты и сам к этому руку не приложил. Вполне мог, поручить Андрею, переделать обложку, а не пихать вперед Антона. Они тут химичат, а мне огребать по полной? Тогда скажи, сколько мне терпеть — неделю, месяц, два? Или я так и буду в дерьме до пенсии ходить? Егоров снова отворачивается к окну, а я в противоположную сторону. Слышу, как шеф страдальческим голосом стонет:

— Я здесь загнусь без вас.

Угу, сейчас прослезюсь от жалости. И без кого это, без вас? Жених, вроде, остается на месте, никуда не девается.

— Давай, уходи ты, уходи Андрей!

Калугин собрался уходить? Первый раз об этом слышу. Нет, я помню, была темная история с якобы увольнением при Верховцеве, а потом неожиданные сборы в Испанию вместе с Наташей. Что теперь-то не поделили? Наумыч продолжает причитать:

— Они же сожрут меня, через пять секунд.

А меня через три. Помолчав и чуть успокоившись, оглядываюсь на шефа:

— Борис Наумыч у меня нет другого выхода.

Потому что все вопли Егорова — это эмоции, никто его, на самом деле, и пальцем не тронет, а у меня реалии и будни — это меня сожрут, причем живьем и без соли. И никто не поможет! Никто! Вы же первые все и спрячетесь по своим норам.

Шеф, засунув руки в карманы брюк, глазеет сквозь жалюзи в окно, а потом, нагнувшись, стремительным нырком разворачивается, протестуя:

— Как нет? Ну, как это нет? Ты оглянись вокруг, ты посмотри сколько нас.

И что из того? В отчаянии поднимаю глаза к потолку — ведь уломает же, уломает, так ничего и не пообещав. Егоров присаживается рядом со мной на стол, потрясая кулаком в воздухе:

— Ну, неужели нам нечего противопоставить?

То есть у него действительно никаких идей и вся надежда на авось — абы как, кобыла, по имени Маргарита Александровна, выкрутится и телегу вывезет. Возмущенно разворачиваюсь к нему, вскакивая и повышая голос:

— Да что мы можем им противопоставить?

Наумыч разводит руками, а потом хлопает ладонями и кладет руки на пузо, сцепив пальцы:

— А вот не знаю что! Думать надо. А ты уйдешь, кто будет думать?

Это называется спасение утопающих — дело рук самих утопающих. То есть, засунуть всех в задницу у него ума хватило, а как выпутываться думать мне? Снова сажусь на стол, отвернувшись и сложив руки на груди. И молчу. Я надеялась хоть на какую-то помощь, хоть на минимальные идеи.

Калугин стоит рядом, молча смотрит и теребит подбородок. И зачем его Наумыч оставил для разговора непонятно. Может что-то чувствует про наши непростые взаимоотношения с Андреем? Вряд ли…. Я не знаю, что мне делать в этой ситуации. И терпеть нападки Зимовского нет желания, и рвать по живому к чему за годы приросла душой — не хочу. Может и правда немного подождать, посмотреть, что и как пойдет? Егоров, постояв, делает новый заход, присаживаясь рядом:

— Марго, твой брат... Он полжизни положил этому журналу. Ну, неужели ты вот так вот возьмешь и отдашь этим гиенам?

Я отдам? То есть это я во всем виновата? Цокаю губами, пытаясь возразить. Но потом понимаю, что в одном он прав — Игорь попытался бы придумать какой-нибудь контрудар, прежде чем хлопнуть дверью. Ведь если уйти, возможностей станет гораздо меньше. И киваю, принимая доводы Наумыча. Он добавляет:

— Ну, смотри. Все равно решение за тобой, но знай — ты мне очень нужна.

Смотрю на него — кто бы сомневался, естественно нужна. Кто пахать то будет? Зимовский? Но спорить уже нет желания — пламя буянить и хлопать дверью угасает, оставляя головешки.

Егоров, кряхтя, встает и уходит из кабинета, не обращая внимание на трезвонящий телефон на столе, и я провожаю взглядом спину шефа. Не знаю... Нет у меня уже былой уверенности в своей правоте. Молчавший все это время Калугин вдруг добавляет:

— И мне тоже.

Поднимаю на него глаза и устало переспрашиваю:

— Что тебе тоже?

Он смотрит на меня какими-то больными глазами и повторяет:

— Очень, нужна.

Я тоже смотрю в ответ. Так хочется верить словам.

* * *

Весь день меня ломает и, наконец, к вечеру я принимаю окончательное решение — рву и отправляю заявление в корзину... Выпустим номер или два, а там видно будет. Когда я сообщаю об этом шефу, радости его нет предела. Он даже организует дома, для нас с Аней, праздничный ужин. Хотя главный повод, конечно, другой — сегодня на радио аншлаг, о чем Сомова взахлеб сообщает еще с порога. Эфир весь день разрывался от бесконечных звонков и хвалебных слов в адрес «Бессонницы» и ее ведущей и теперь новый рабочий контракт с ней может включать солидную прибавку к зарплате. Переодевшись в домашнее — в бирюзовую обтягивающую футболку и спортивные брючки, с тесемками, свисающими на поясе, перемещаюсь в гостиную к столу, в боковое кресло и жду обещанного празднества.

Егоров приносит с кухни бутылку и два бокала красного вина, а Аня большую квадратную тарелку, наполненную резаными фруктами. Наумыч ставит бутылку на стол, один бокал передает мне, а другой оставляет себе, усаживаясь на диван:

— Угощайся.

Гостиная тонет в полумраке, свет только от торшера. Уютная семейная обстановка.

— Спасибо.

Анька тоже ставит свою тарелку на стол, но пока не садится и я, с горящими от любопытства глазами, набрасываюсь на нее за подробностями — не каждый день такой успех, у нас теперь все больше неприятности — что у меня, что у нее.

— Анют, ну и чего? Что дальше то было?

Сомова отмахивается:

— Что дальше... Народ как полоумный звонил, а директор продолжал грузиться.

Она садиться рядом со своим бойфрендом, который прямо светится от радости.

— Ну, а я выложила все карты — пускай сами разбираются.

С приоткрытым от удивления ртом качаю головой и улыбаюсь — ну и правильно, труд специалиста должен цениться и хорошо оплачиваться. Наумыч радостно хлопает в ладоши, и я поддерживаю его:

— Супер! Супер!

И тяну руку с бокалом, предлагая чокаться. Егоров берет свой бокал тоже:

— А потому что Анечка умеет ждать.

Он с обожанием смотрит на нее:

— Я вот всегда ей говорил — не надо никуда бегать. Сядь на берегу реки и сиди. Труп твоего врага обязательно проплывет мимо!

Наумыч взмахивает рукой, видимо хватая невидимых недругов, и я невольно хмыкаю. Типа плыви по течению? Ну, нет. Поднимаю вверх бокал:

— А вот Зимовский, например, хрен проплывет. Такой еще и нас с собой потащит, крокодил!

Не хочется о грустном и мы, смеясь, чокаемся. Наумыч острит:

— Между прочим, из крокодила, очень хорошие сумочки получаются.

Он сидит приобняв хихикающую Аньку, и она подхватывает:

— Да, и ремни.

Тянусь бокалом чокнуться с подругой. Шеф приняв торжественный вид, готовится произнести тост:

— Все, все, все… Давайте выпьем за Аню.

Жмурясь, он поднимает лицо к потолку:

— У нас сегодня такой день!

Анюта смущенно мнется и качает головой:

— Ой, да ну какой день… Все еще может тысячу раз измениться.

С улыбкой смотрю на них — ну, хоть кто-то счастлив в этом гнусном мире. И я рад, что этот счастливый лотерейный билет достался двум близким мне людям. Егоров уверенно качает головой:

— Ничего не изменится, это я тебе обещаю. Все!

Он оборачивается ко мне и поднимает бокал.

— Все, пьем!

Пригубливаю красное вино. Хорошо сидим... Наумыч, допив, вдруг пускается в откровения:

— Знаете, я даже не ожидал, что произойдет такой эффект.

В смысле? Вижу, как Анька непонимающе смотрит на него, поведя бровями и тряхнув головой:

— Какой эффект?

— Со звонками.

Расслабленно улыбаясь, сосу винцо и пока тоже не въеду о чем речь. Положив ногу на ногу и пристроив сверху, на коленке, руку с бокалом, чуть наклоняюсь в сторону Наумыча и уже слегка осоловело интересуюсь:

— А что со звонками?

Егоров c довольным видом смеется:

— А ты не знаешь?

— Нет.

— Ха-ха! Я попросил в редакции, чтобы каждый разочек звякнул… Вода камень точит, понимаешь?

То есть Анька и не причем? Успех был бы, даже если в эфире блеяла какая-нибудь овца, без мозгов? Улыбка сходит с моего лица и я, поджав губы, отвожу глаза. Сомова хмурится, а потом возмущенно смотрит на Егорова.

— Я даже не думал, что они так быстро отреагируют... Ха.

Анюта недовольно мотает головой:

— Так это был ты?

— Да.

Обиженный смешок срывается с ее губ.

— Хэ!

Открыв в беззвучном протесте рот, она отворачивается от своего бойфренда, а потом вскакивает с дивана:

— Ничего себе… Я думала это реальные люди звонят, а это, оказывается, ты зарядил?! Ну, вообще!

Егоров тянется к ней, пытаясь успокоить:

— Ань!

— Убери руки!

Он искренне недоумевает, умоляюще прикладывая ладонь к сердцу:

— Ань, ну, я же хотел тебе помочь! Я же хотел, как лучше, понимаешь?

Не хочу вмешиваться в их разборки и тихонько сижу, чуть склонив голову набок.

Сомова, уперев руки в бока, повышает голос:

— Знаете что, Борис Наумыч, больше не надо мне ни в чем помогать.

И уже орет:

— Больше никогда! Ни в чем! Не надо мне помогать! И не надо лезть в мои дела! Ясно?

Она словно разбушевавшийся смерч уносится в свою комнату, оставляя разрушения и растерянного Егорова, который жалобно кричит вдогонку:

— Ань.

Да уж, ситуация. Анюта она такая. Наломал Наумыч дров. Сейчас Анька начнет манатки собирать в чемодан, либо свои, либо его. Хорошо бы его. Сижу, уперев ладони в бедра, и гадаю, что дальше. А потом тянусь почесать бровь. Все эти Сомовские истерики и обиды мне знакомы, но насколько они распространяются на Егорова? Гляжу на него, а тот, растерянно смотрит на меня:

— Чего это она?

Лишь неопределенно шевелю бровями. Обиженная Сомова — это цунами.

* * *

Минут пятнадцать сидим одни, и Наумыч переваривает случившееся. Потихоньку уношу на кухню грязные тарелки, кроме одной, из которой ела Сомова, оставляю на столе только бутылку с бокалами. Анька Анькой, но у меня свои заморочки — кто-то тут обещал подумать, как вытаскивать Маргариту Александровну из болота, а еще не мешало бы наметить стратегию поведения, раз угораздило не уволиться. Пытаюсь выстроить логические цепочки и подтолкнуть Егорова присоединиться к моим размышлениям. Когда хожу, мне думается лучше, поэтому брожу позади дивана туда-сюда с бокалом в руке и разглагольствую, размахивая поднятым вверх пальцем. Наумыч же, все это время, сидит, уткнув лицо в сцепленные в замок пальцы, и его реакцию я не вижу.

— Антон вот сегодня приходил, гоголем приходил, победителем. Хотя, конечно, я Зимовского понимаю. Не оправдываю, понимаю. Потому что он, по своей натуре, гнилой человек и все что он делает, продиктовано его гнилой моралью.

Егоров опускает руки вниз и глядит куда-то в сторону. Мне хочется сказать, что Наумыч тоже приложил руку к тому, что Зимовский выполз в фавориты и, чтобы составить какой-то план по выплыванию, мне было бы неплохо знать всю ситуацию в целом, а не только частности, до которых меня допускают. Продолжаю давить на шефа:

— И, конечно, он считает себя правым, потому что по его морали — это борьба за выживание.

Пускаюсь по новому кругу за диваном.

— Тут противно, тут противно другое. Ведь вот Лазарев, да он же абсолютно другой человек. Он все понимает и действует абсолютно математически. Ему же Зимовский нужен, ну как мне этот фужер. И вот увидите, он сольет его через две секунды после того, как Антон станет ему не нужен.

Склоняюсь над Наумычем, к его уху, буквально тыча пальцем перед носом, а потом возбужденно шарахаюсь идти дальше, в другом направлении дивана, к торшеру.

— Да, сейчас они союзники. И жрать они друг друга начнут после того, как сожрут нас!

Облокотившись двумя руками на спинку дивана, в упор смотрю на Егорова. Тогда получается, что давить нужно не на Зимовского, это бесполезно, а на Лазарева, через Гальяно. Наумыч неуверенно поднимает вверх руку, и я интересуюсь:

— А у вас, на этот счет, другая точка зрения?

Наумыч кивает, но вид у него совершенно невменяемый, будто он меня и не слушал:

— Как думаешь, она сильно обиделась?

С ходу не въезжаю:

— Кто?

— Аня!

Разочарованно отвожу глаза в сторону. Понятно…. Ему уже все по хрену! Я согласилась остаться, и теперь у него забота только о себе любимом.

— Я действительно хотел ей помочь.

Выпрямившись, иду вокруг дивана.

— Господи, ну кому что, а?!

Наумыч оглядывается назад:

— Марго.

Останавливаюсь возле торшера с пустым бокалом в руке:

— Что?

— Ну, подскажи, что мне делать.

Снять штаны и бегать. Пожав плечами, присаживаюсь на диванный валик:

— Борис Наумыч, ну что, я вам могу посоветовать?

Тот обиженно возмущается:

— Ну, я ж не знаю, вы ж подруги.

Он испуганно зажимает рот и оглядывается на комнату Сомовой. Что-то ты, дорогой начальник, со мной советоваться редко когда желаешь. Все химичишь сам. Хотя вроде мы и «друзья».

— Я вот что вам скажу, я Аню знаю давно.

Тот ловит каждое мое слово.

— Да?

— Она мне как сестра. И скажу вам, так.

Тыкаю бокалом в сторону Аниной комнаты:

— Если сейчас с ней не поговорить, то потом будет в 150 раз сложнее!

Завтра в одних трусах по улице за ней будешь бегать, уговаривать. Егоров хватает мою руку, и я испуганно дергаюсь:

— Ой.

Тот тянет ее к себе и начинает благодарно целовать. А потом вскакивает и, одергивая рубашку, торопливо направляется к возлюбленной. Провожаю взглядом, а потом тихонько двигаюсь следом послушать. Оказывается, Анька прячется не у себя, а в моей спальне и я останавливаюсь возле приоткрытой двери. Оттуда слышится воркование:

— Анечка… Родная… Вот поверь, когда тебе плохо и мне плохо…Очень

Кажется, ураган удалось погасить в самом зародыше. Почесав тыльной стороной руки лоб, тихо отступаю назад и ухожу в гостиную, смотреть телевизор.

Очередное утро настраиваю себя не поддаваться на провокации и держаться на работе так, словно ничего не изменилось. И одеваюсь, достаточно строго — не хочу порождать в воспаленном мозгу у некоторых придурков странных желаний сказать какую-нибудь гадость и похабщину — достаточно длинная юбка, красная закрытая рубашка с отложным воротником поверх пиджака. Вавилонов на голове тоже нет — расчесанные, свободно падающие на плечи волосы. Серая офисная мышь. А если будут идиотские приказы и указания — буду стучать про это Егорову, пусть сам разбирается со своим выдвиженцем. Первый час проходит достаточно спокойно — у себя за столом, за ноутбуком — пытаюсь набросать план следующего номера.

А что, пора — взбаламученная последними событиями грязь, оседает вниз, снова делая мир светлее и чище, номер, с опозданием, но выходит в продажу, наше с Калугой творение, хоть и с обложкой Зимовского, раскупается довольно прилично — дополнительные затраты, думаю, перекроются быстро. Мои оптимистические грезы неожиданно прерываются — без стука открывается дверь и заходит улыбающийся Зимовский, заставляя меня внутренне напрячься.

— Салют.

Он неторопливо приближается, и я опускаю крышку ноутбука. Со вздохом откидываюсь на спинку кресла и отворачиваюсь — демонстрирую, что новому начальнику здесь не рады и ничего хорошего от него не ждут. Антон с довольным видом с листком в руке доходит до окна и там встает, глядя на улицу. Пришел постоять помолчать? Не глядя на него, уныло тяну:

— Антон Владимирович, по-моему, когда я была главным редактором, я, все-таки, как-то стучалась в дверь.

Зимовский тут же реагирует:

— Ну, во-первых, когда это было…

Потом разворачивается в мою сторону:

— А во-вторых, ни к чему хорошему это тебя не привело.

Взмахнув своим листком прямо у меня под носом, он усаживается на край стола. Огрызаюсь:

— А ты не переживай, я в этой должности ненадолго.

Антоша с улыбкой качает головой — ему ведь тоже палец в рот не клади:

— А я в этом не сомневаюсь. Вопрос только насколько ненадолго. Интересно сколько ты протянешь — неделю, две?

Его ручонка тянется к крышке моего ноута, чтобы приоткрыть и посмотреть, что там, но я реагирую быстрее и прихлопываю крышку назад. На его лице искреннее удивление:

— А что ты там прячешь?

Не моргнув глазом, парирую:

— Сливаю макет следующего номера конкурентам.

Антон недовольно ведет носом:

— Очень остроумно.

Поджав губы, отвожу глаза в сторону:

— А что, я теперь заместитель главного редактора, сам бог велел!

Вылезаю из-за стола и, одернув пиджак, отхожу к окну — не хочу смотреть на него снизу вверх, пусть будем на равных. Обхватив себя за плечи, замираю там. Правда-матка злит Антошу, и он начинает раздражаться:

— Маргарита Александровна, ваши остроумные опусы мне, как слону дробина.

Антон слезает со стола, подходит сзади и протягивает свои листки:

— Ладно, на! Возьми, изучи.

Тяну руку:

— Что это?

— Продажи последнего номера. Я думал, ты в этом разбираешься.

Это я уже и сама знаю, сообщили. Полистав и нисколько не впечатлившись, склонив голову на бок, смотрю на Зимовского:

— Красивые картинки. Наверно всю ночь рисовал? Под линейку.

Возвращаю графики назад. Антон самодовольно ухмыляется:

— Давай, давай, завидуй. Мне даже приятно.

Чему завидовать — то? Там твоего — кот наплакал.

Уткнувшись носом в свои листки, Антон протискивается за мой стол и садится. Сказать мне нечего, остается только лениво отбрехиваться и брюзжать. Вздохнув, выхожу из-за кресла и, уперев одну рук в бок, а другой, держась за спинку кресла, склоняюсь над главным редактором:

— Антон Владимирович, а хотите, я к этой бумажке рамочку подарю, черную. А? Как?

Не глядя в мою сторону, Зимовский вздыхает в ответ и, перебирая бумажки, бурчит:

— О-о-о-о-ох, как-то беззубо ты стала кусаться Реброва, мне даже нестрашно.

Сам знаю. Но все равно не отступаю и переспрашиваю:

— Не страшно?

Зря, он не боится зря. Все течет, все меняется…. Усаживаюсь на край стола, и, сцепив пальцы в замок, кладу руки на колени, сочувственно вздыхая:

— Это наверно потому, что ты страх потерял, Зимовский.

Но у этого упыря совести ни на копейку. С самоуверенно улыбкой он резюмирует наш разговор:

— Короче! Когда в следующий раз будешь писать по собственному желанию…

Он с сожалением качает головой:

— Ты не беги сразу к Егорову, старик стал слишком сентиментальным. Приходишь ко мне, я тебе тихонечко подписываю, идешь в бухгалтерию и все — до свидания.

Плохо трудовой кодекс изучали Антон Владимирович, плохо. Тихонечко, с Мокрицкой на пару, убрать меня не получится. Зимовский вытаскивает туловище из кресла, и я огрызаюсь, хотя совсем не уверена в своих словах:

— Не дождетесь, Антон Владимирович.

Тоже встаю, пропуская его пройти мимо, и добавляю:

— Я еще хочу на ваше заявление посмотреть.

Антон останавливается и ехидно хихикает, словно кудахчет:

— Маргарита Александровна, боюсь у вас, к этому времени, зрение сядет. А на очки у вас денег не будет.

Подхихикивая, он тащится прочь из кабинета, оставляя меня смотреть ему вслед, до боли сжимая сцепленные у живота пальцы. Конечно, если он задастся целью меня раздавить, то мало не покажется — инструментов для этого у любого начальника целый набор.

— Вот носит же земля.

Выслушивать постоянные угрозы и гадости нет ни малейшего желания, и я хватаюсь за трубку звонить Наумычу — во-первых, настучать на зарвавшегося главного редактора, а во-вторых, получить внятный ответ — сколько мне еще мучиться?! Егоров обещал все разрулить, вот пусть и разруливает.

— Борис Наумыч, я так больше не могу. Он же мне уже прямо в лицо говорит об увольнении!

— Марго я тебя очень прошу. Ты плюнь на этого Зимовского!

— Что значит наплюй?! Да не могу я постоянно все это терпеть!

— А ты через не могу, плюнь!

— Борис Наумыч, он же издевается, куражится надо мной каждую минуту. Я что, терпеть должна?

— Пусть куражится, ты не обращай внимания. Ты, главное делай свое дело и все.

Блин, слов нет… Тебе главное, чтобы делалось твое дело, и номер выходил. Егоров добавляет:

— Это недолго осталось. Я тебя прекрасно понимаю.

Недолго, это сколько?

— Вы не представляете, как мне трудно сдерживаться и быть корректной. Так бы и дала в морду!

— Ты что, думаешь, мне этого не хочется? Ну, не время сейчас.

— Ладно, извините, все накипело, а выговориться некому.

— Да все давай, держись. Я с тобой!

Хмыкаю… Со мной, он. Свежо предание, да верится с трудом. По сути, так ничего конкретного Егоров мне и не сказал. Одни пустые обещания и призывы потерпеть. А ведь без его поддержки Зимовский с Лазаревым успеха бы в своем темном деле ни за чтобы не добились. Так что к начальнику у меня, по-прежнему, остается много вопросов и претензий — я так и не понял, пока, дурь это была с его стороны с обложкой, или какие-то неизвестные мне игры. И замешан ли в них Калугин, тоже вопрос, то его увольняют, то возвращают, то выдвигают, то задвигают вновь…

Уныло вздыхаю — ладно, один номер так и быть потерплю, но потом все — баста карапузики.

Захлопнув крышку мобильника, отворачиваюсь к окну. Работать совершенно не хочется и я, сложив руки на груди, глазею сквозь жалюзи на улицу.

* * *

И после обеда моя диспозиция остается прежней. Поковырявшись с полчаса в файлах, оставляю ноутбук открытым и опять иду к окну печально глазеть на прохожих. Сзади слышится скрип двери и снова голос Зимовского:

— Привет.

Давно не виделись. Никак не реагирую и не оборачиваюсь. Когда шаги становятся совсем близкими, наконец, роняю:

— Упорно не хотим постучаться, да?

— А мы упорно не хотим здороваться с начальством, да?

Разворачиваюсь и смотрю сквозь надоедливого товарища... Теперь что, при каждом его заходе кланяться надо? А потом пожимаю плечами:

— Что-то я здесь начальства не вижу.

Зимовский уже стоит за моим столом и все-таки что-то высматривает на экране ноутбука. Дорвался таки, ну смотри, смотри… Наверно каверзные планы по своему устранению выискивает. Но огрызаться на мои выпады не устает:

— Хм… Вот видишь, зрение уже стало садиться.

Он оглядывается на меня с усмешкой и тычет в мою сторону очередной порцией принесенных бумажек…

— Я же тебе обещал.

Надо же не забыл. Отхожу от окна. Настроение, после объяснений с Егоровым на нуле, но пикироваться со своим главным врагом силы есть:

— Не дождетесь Антон Владимирович.

Он опять бесцеремонно плюхается в мое кресло. Медом ему там намазано, что ли?

— Ладно, покусались и будет.

Зимовский откидывается на спинку кресла и протягивает мне новый урожай своих творческих идей:

— У меня для тебя задание. На! Ознакомься.

Как же мне претит его начальствование! Блин, он мне задания дает! Тоже мне умывальников начальник… Рука не поднимается сделать хоть какое-то ответное движение. Зато есть большое желание сказать гадость:

— Антон Владимирович, вы случайно мой кабинет с туалетом не перепутали?

Это конечно на эмоциях, но я просто ничего не могу с собой поделать. Мирно подчиняться Антону совершенно не желаю, сколько бы Егоров меня не упрашивал. Вижу, как лицо Зимовского вытягивается и становится злым, и с усмешкой добавляю:

— Что-то вы зачастили ко мне с бумажками.

Антоша вскакивает как ужаленный и торопится выговорить ответные колкости:

— У тебя есть желание поработать в общественном туалете? Пожалуйста, я могу устроить!

На самом деле тявкаю и кусаю без причины. Явного повода сцепиться он мне не дает. Получается, провоцирую сама. Смотрим в упор друг на друга, а потом я, молча, забираю у него его опусы и отхожу к окну:

«Начальники и секретарши»

«Красивые игрушки для серьезных мужчин»

«Лидеры и ведомые»

И еще таких же перлов с десяток.

Кинув взгляд на выстроившийся сверху вниз ряд названий, с усмешкой разворачиваюсь:

— Что это за бред?

Зимовский подступает ко мне вплотную.

— Это список тем, для следующего номера. Выберешь парочку, напишешь центральную статью. Поняла?

У нас в редакции так не принято, и я пытаюсь сопротивляться:

— Так, стоп-машина! Ты эти темы Егорову показывал?

Зимовский, посмеиваясь, обходит вокруг меня и заявляет, глядя нагло в глаза:

— Хе-хе... А вот это уже вас не должно волновать Маргарита Александровна.

Типа субординации что ли? На самом деле мне начхать на субординацию, но сталкивать Зимовского с Егоровым по каждому чиху тоже не хочу — я уже сегодня жаловалась на Антошу и эффект оказался нулевой — терпи, дескать, и не обращай внимания. Вторая попытка, боюсь, даст еще более слабый результат. Пытаюсь подступиться с другой стороны. Темы, на мой взгляд, примитивные, мы от таких уже ушли. Стараюсь говорить спокойно и убедительно:

— Это не наш стиль, Зимовский!

Он зло обрывает меня:

— Я бы сказал не твой! Это старый классический «МЖ». Мой и Гошин!

Антон стучит костяшками пальцев по крышке стола, повышая голос:

— И хватит со мной пререкаться! Я дал тебе четкое указание. Все!

Не глядя в его сторону, бормочу:

— Это будет полная лажа.

— Будет это лажа или нет, зависит от тебя! Ты же у нас писательница.

Мы смотрим друг другу в глаза, и я понимаю, что противопоставить указивке начальника мне нечего. Любой бунт должен иметь прочную основу, а ее у меня пока нет. Зимовский напутствует:

— Так что давай, дерзай.

Искоса бросаю на него упрямый взгляд. А он, с придыханием и издевкой в голосе, заканчивает:

— Я очень на тебя рассчитываю.

Наши прения прерывает появившийся в кабинете Калугин. Сложив руки на груди, таким же язвительным тоном отвечаю:

— Спасибо за оказанное доверие.

Услышав шаги Андрея, Антон оглядывается, а потом добавляет с ухмылкой:

— Справишься, выпишу премию.

Оттолкнувшись кулаком от стола, Зимовский цыкает зубом и разворачивается, чтобы уйти, но утыкается носом в стоящего стеной Калугина. Он ждет, что Андрей отступит в сторону и пропустит его, но нет — Андрюха возвышается, как скала, предоставляя возможность только обходить кругом. Мне это нравится! Это меня можно оттолкнуть или отодвинуть, а здесь придется попотеть, это точно. Антон повышает голос:

— Может я, все-таки, как-нибудь пройду?

Они буравят друг друга глазами, Калугин молчит, а потом, насуплено вздохнув, делает полшага в сторону. Зимовский протискивается мимо него, на ходу оглядываясь на меня:

— Борзеют твои подчиненные.

Приятно слышать — значит, Антоша в душе так и остался замом, признает, подлец, что командовать художественным редактором ему не по зубам. Зимовский идет прочь, сунув руку в карман и изображая уверенность и равнодушие, а мы провожаем глазами его спину. Андрей, причмокнув губами, усмехается:

— Да, а парень-то совсем плох.

Но мне не до шуток. И писать статьи по темам Зимовского мне совсем не хочется. Уныло гляжу в сторону, а потом со вздохом сажусь в кресло:

— Плохо — это мягко сказано. По-моему, случай вообще необратимый.

Расстроено гляжу в сторону двери. Калугин подходит ближе к столу, все также пошучивая и улыбаясь:

— Шиза косит наши ряды.

Мне совершенно не до смеха. Насуплено таращусь вбок, забивая вглубь эмоции и глотая комок в горле:

— Не знаю, сколько я еще так протяну.

— Ну, ничего, Наумыч просил потерпеть.

Да Наумычу твоему по хрену все — лишь бы номер выходил. И еще, чтобы дочка за тебя быстрее выскочила замуж, да родила наследника. Меня бесят их пустые разговоры «потерпеть» и «подождать» и я взвиваюсь, вскакивая:

— Да знаю я, что просил Наумыч!

Торкаюсь в раздражении к окну, но там стоит Калугин, и я сворачиваю вбок, прячась за кресло.

— Я вижу, ты устала?

Мученически поднимаю глаза к потолку — зря я на Андрюху бросаюсь, он то, как раз, ничего мне не обещал, в отличие от Егорова.

— Да, есть немного, извини.

Бросаю виноватый взгляд на Калугина и тот, протестуя, мотает головой:

— Да нет, ничего, все нормально! Есть предложение.

С интересом жду какое.

— Давай спустимся вниз и хлопнем грамм по 50.

Забавно. А почему бы нет? Не могу удержаться от шутливой подколки:

— Надо же, это кто мне говорит?

Когда-то я сама ему предлагала подобное средство все расставить за рюмкой, но оно, увы, было отвергнуто. Андрей добавляет:

— Ну что я, не человек что ли? Ну, бывает иногда, хочется.

Ладно, не будем о грустном. А вот перекусить действительно, не мешает — обеденное время я пропустила без пользы для желудка. Проскальзываю мимо Калугина к креслу, где лежит моя сумка. Чуть нагнувшись, подхватываю ее и оглядываюсь:

— Ты знаешь, если честно, я бы лучше поела, но можно и совместить.

Калугин вдруг идет на попятный, и смотрит на часы:

— А, слушай, извини, поесть, к сожалению…. Я думаю, не успеем.

Зависаю — а, ну да, у него есть с кем обедать и без меня. Ну, тогда найдет и с кем выпить. Это он пятнадцать минут выкроил, пока Наташи нет? И украдкой, значит, со мной? Весьма признательна. Разочарованно отворачиваюсь:

— А!

И бросаю сумку назад в кресло:

— Ну, да, тебе же надолго нельзя отлучаться.

Смотрю ему в глаза, снизу вверх:

— Ты же у нас практически семейный.

Калугин вздыхает и отводит взгляд:

— Слушай, ну Марго, ну можно без этих вот, подколок?

А тогда чего на часы смотришь? Мне становится обидно, и я, наморщив лоб, утыкаюсь взглядом в пол:

— Какие подколы, Андрюш, я же факты излагаю.

Когда снова смотрю на него, чувствую, как у меня блестят от подкравшейся влаги глаза:

— Или ты уже на факты обижаешься?

Но Калугин уже не смотрит в мою сторону и недовольно сопит, качая головой:

— Да... Я чувствую, сегодня не получится.

И не только сегодня, Андрюш, не только сегодня. Прошло время, когда ты сидел на двух стульях сразу.

— Ну, выходит, что так.

Иду мимо него, назад к своему столу:

— Ты хочешь выпить, я хочу поесть. На лицо полная несовместимость.

Опять захожу за кресло, вцепившись пальцами в его спинку. Калугин вдруг произносит:

— Очень жаль.

Да, действительно, нам было так хорошо вместе… Одну ночь и один день… А потом все кончилось, не начавшись, а у невесты оказалась трехмесячная беременность. И это все перечеркнуло — все слова о любви и все признания… Не могу скрывать:

— Если честно, то мне тоже.

Отводим глаза и не смотрим друг на друга. Сомневаюсь, что он рыдал от горя в подушку, как выла полночи я. И не надо делать вид, что ничего не изменилось — мир и правда стал другим. И даже если я думаю по ночам об Андрее, то уже совсем не так как раньше, уже без острой боли в сердце и опаляющего жара во всех частях тела.

— Ну, ладно, я, пожалуй, пойду?

Лишь киваю, уткнувшись глазами в пол. Андрей уходит, а я кошусь ему вслед — зачем приходил и бередил раны? Ничего уже не вернешь и не изменишь...

Вторую половину дня занимаюсь накопившейся текучкой, иногда бросая взгляды на листок с темами, оставленный Зимовским на столе. Выполнять его задание или нет? Быть или не быть? Вот в чем вопрос.

* * *

Обсуждение визита Калугина продолжается вечером с Анькой, когда вернувшись домой и переодевшись в белую майку и синие треники, беру с тумбочки в спальне жидкость для снятия лака, упаковку ватных дисков и отправляюсь с ними в ванную, к Сомовой, которая тоже здесь, у зеркала — уже смыла макияж и теперь пялится на себя, что-то разглядывая. Самое время девчонкам поделиться сплетнями. Придвинув табуретку, раскладываю на ней свое хозяйство, а сама усаживаюсь на край ванны:

— Представляешь, мало мне Зимовского с его наездами, приходит Андрей и предлагает пойти в «Дедлайн» выпить. С какой козы, совершенно непонятно.

Анька, продолжая расправлять кудри и приглаживать брови, тему поддерживает:

— Ну, и что дальше?

Скрестив босые ноги в Гошиных тапках, еложу попой по холодном краю, устраиваясь поудобней:

— Ну и ничего! Он предложил мне выпить, а я предложила ему поужинать.

Или пообедать? Времени до конца рабочего дня было еще много. Вопрос философский и я углубляюсь в изучение своих ногтей. Анька подходит поближе, любопытствуя:

— И что?

— И ничего. Есть ему, видишь ли, долго.

Намочив ватный диск в жидкости, провожу им по ногтю… Как там Сомова учила? От основы к кончику? Эмоции заставляют прервать процесс и бросить многозначительный взгляд на Аньку — с этой Егоровой все так прозрачно:

— Как будто я не вижу эту картину — прибегает зареванная Наталья, держится за живот, а мне хоть под стол провались.

Сомова молчит, сложив руки на груди, никак не комментирует. Потом, хмыкнув, отступает назад, но тут начинает зудеть оставленный в спальне мобильник. Все время она его везде забывает!

— Подожди, звонок.

Она торопится убежать и до меня скоро доносятся охи и ахи:

— Алло, да, Руслик. Да, могу говорить… Да ты что?… Cупер!

Посматриваю в проем открытой двери — где то там радостная Сомова, даже завидно.

— Правда? Ха… Слушай, какой ты молодец, что позвонил… Спасибо тебе большое… Да, все. Я тебя целую. Давай, пока, ага!

С телефоном в руке и счастливой гримасой на физиономии Анюта снова возникает в моей близости и я, продолжая ковыряться с ногтями, не оставляю ее довольного вида без комментариев:

— Cегодня Борюсика целуем, завтра Руслика? Класс!

Но Сомову не собьешь — полыхая энергией от возбуждения, она встает сбоку от меня и чуть ли не кричит:

— Представляешь?!

Встряхнув волосами, поворачиваю к Ане голову. Не представляю, но сейчас узнаю.

— У моей сегодняшней программы просто рейтинг зашкалило, представляешь?!

Ну вот а сколько было переживаний, Наумыча чуть в землю не закопала за его креатив со звонками. Улыбаясь, делаю благостное лицо и качаю головой:

— Я тебя поздравляю.

Сомова продолжает вопить:

— Ну вообще, это же бомба! Я волновалась как школьница. Думала что облажаюсь, а тут такое…

Она буквально захлебывается в своем повизгивании. Такой счастливой я Анюту, действительно, давно не видела. Интересно, что это за передача у нее сегодня такая. Пожимаю плечами:

— Ну, ты так и радуешься как школьница.

Эмоции ее переполняют:

— Да я этого Марата… Нос то утерла, а?

Глаза горят, аж подпрыгивает от счастья. Мне это странно и я продолжаю подтрунивать, сведя вместе брови и нахмурив горестно лоб:

— А он сейчас, наверно, сидит дома, плачет.

Даже губу оттопыриваю. Сомова мечется по ванной, недовольно упрекая меня за здоровый скептицизм:

— Ну, чего ты ерничаешь, Игорь?!

Обижать подругу мне вовсе не хочется, и я развожу руками:

— Я ерничаю, когда у меня хорошее настроение, а хорошее настроение у меня, когда у тебя праздник.

И снова погружаюсь в маникюрный процесс. Сомова продолжает бродить рядом, задрав голову к потолку:

— Слушай, ну вообще… Я наверно сегодня даже не усну вообще!

Усмехаясь, киваю головой:

— Ничего! Бутылка виски под язык и спишь как убитая.

— Слушай, это отличная идея! Ну, ты со мной выпьешь?

Она толкает меня в плечо.

— Не, не, не… мне работать еще.

Завтра этот козел опять притащится и будет долдонить, что я не выполняю задания и меня нужно уволить. Сомова расстроено тянет:

— Игорь!

Пожимаю плечами:

— Ну Сомова, я тоже хочу, чтобы у меня завтра был праздник. Поэтому мне надо поработать. А чего ты — иди Боре своему позвони! Стоишь тут, маешься…

Тот где-то бродит, домой не идет.

— Ой, это идея!

— Ну, пять евро.

— Что пять евро?

— За идею.

Смотрим, друг на друга, и до Сомовой, наконец, доходит:

— Игорь, ты, как всегда, отлично пошутил.

И бежит прочь, к себе в комнату, звонить Борюсику. Наверно, в ресторан завалят. Улыбаясь, киваю, провожая взглядом. Моей влюбленной парочке, холодный душ явно пошел на пользу — они оба стали более вменяемы, и даже вспоминают, чья эта квартира. Правда Егоров, нежась в Анютиных заботах, съезжать, кажется, совершенно не планирует…

Ну а для меня, похоже, сегодняшний вечер действительно пройдет в одиночестве в обнимку с ноутбуком, бутылкой пива и куском пиццы.

Утром собираюсь в редакцию, словно в последний бой. У меня есть вариант статьи, и я готова за него пободаться… Хотя, конечно, он и не формате Зимовского. Одеваюсь так, чтобы было удобно для драчки… Или для бегства, если до этого дойдет…. Шутка. В общем, на мне брючный костюм, темно — сиреневая водолазка, скоромный макияж, а подвитые волосы заколоты сзади в хвост.

На удивление, но утро в редакции проходит тихо, мирно и неожиданно спокойно. Ближе к одиннадцати, когда надоедает сидеть, вылезаю из-за стола и начинаю прохаживаться вдоль окна, просматривая распечатки картинок и будущих текстовок. Неожиданно распахивается дверь и на пороге, уже привычно без стука, возникает Зимовский:

— А-а-а….Хм…, а она, оказывается, у себя в кабинете торчит.

Странное начало. А где же еще мне быть? Огрызаюсь:

— Действительно, кто бы мог подумать, да?

Бросив бумаги на стол, сажусь в кресло, пока этот упырь в него не плюхнулся.

— А ты разве не в курсе, что у нас в издательстве иногда бывают летучки?

У нас летучка? Недоуменно смотрю на него — Люся мне ничего не говорила. Поднимаюсь со своего места и судорожно собираю назад в стопку только что просмотренные странички — как раз прихвачу с собой.

— Ну, вообще-то меня никто не предупредил! Сейчас, иду.

— Не надо, не надо, сидите, сидите.

Непонимающе смотрю на Антона и веду плечом — так будет летучка или нет?

— В смысле?

— Мы прекрасно и без тебя справились. Или ты что думала — что без тебя и чихнуть невозможно?

Вот, мелкий пакостник, ясно что нарочно все подстроил. Молча отворачиваюсь. Зимовский словно выплевывает:

— Статья готова?

— Готова.

Беру распечатку со стола и, встряхнув листками, протягиваю Антону. Хотя руки чешутся швырнуть в лицо. Он, также резко, выдергивает их у меня:

— Я бы, на твоем месте, не был бы так самоуверен.

Зимовский отступает к окну, бегло просматривая мое вечернее творчество, а потом демонстративно сминает его в комок. Ошарашено зависаю, не веря в происходящее — да как он смеет! Зимовский кидает комок в урну, а потом подступает ко мне вплотную:

— Эти сопли, конечно, можно напечатать, но не в журнале «МЖ».

Вот, дятел. Теперь понятен его выпад про самоуверенность. Исподлобья смотрю на него:

— Что ты сказал?

Антон кивает в сторону урны:

— Я говорю, не годится. Переписать!

Я целый вечер на эту статью угрохала, и я лучше знаю, годиться она или нет!

— Что, значит, переписать?

— А то и значит, ручками.

— Слушай, Зимовский…

Сунув руки в карманы, он меня перебивает:

— Нет, это ты слушай! Я тебе еще раз напоминаю: политику партии здесь определяю я! Или ты завтра приносишь мне новую статью…

Сощурив глаз, поднимаю вызывающе нос:

— Или что?

Он глядит на меня, не мигая, словно удав:

— Или заявление об уходе!

* * *

Час размышлений в собственном кабинете и мучительных сомнений, как теперь поступать, ничего не дает. Ясно, что Егоров будет призывать терпеть и выкручиваться, Калугин — терпеть и успокоиться, а Сомова — молиться на Борюсика и искренне верить каждому его слову. Никакого желания переделывать статью у меня, конечно, нет, но есть стойкое желание подкараулить в темном месте нашего нового главного вредителя и чем-нибудь крепко стукнуть по дурной башке. Наконец, мотаться впустую надоедает, и я отправляюсь к Антону. Если не выяснять отношения, то хотя бы высказать все, что о нем думаю. Может быть, это заставит его поумерить пыл. И еще, все-таки, хочу попытаться понять, что же он хочет, в конце концов, и что меня ждет. Уже по заведенному новому порядку, без стука, и уперев глаза в пол, захожу в кабинет к Зимовскому, как раз заканчивающему телефонный разговор:

— Дауны! Зашились там, в типографии, как в катакомбах.

Молча иду через всю комнату, к дальней стене, завешанной плакатами номеров «МЖ» и останавливаюсь там, разглядывая висящие постеры:

— Ты знаешь Антон, я тут шла мимо и подумала.

Он ошалелым взглядом смотрит на меня, и я продолжаю:

— Что же я тебе хотела сказать и забыла?

Зимовский ухмыляется:

— Наверно, как ты меня любишь.

— О-о-о, это само собой... А, вот что!

Поджимаю нижнюю губу, делая брезгливую гримасу, а потом складываю руки на груди. Мой взгляд устремлен ниже лица Зимовского, куда-то на уровень груди и я как бы невзначай замечаю:

— Кстати, неплохой костюм, за сколько брал?

Антон, видимо, не может сообразить причин моего вторжения на его рабочее место, не понимает моих перескоков с темы на тему, ищет подвоха и потому с подозрением в голосе тянет:

— Мне его на день рождения подарили.

— Ясно.

Разворачиваюсь к столу, провожу пальцем по лежащим на столе бумажкам, одну из них поднимаю и, просмотрев, откладываю.

— Я вчера, в кино, на убитом такой же видела.

Видимо мое появление, все-таки, нервирует — Антоша откладывает, со стуком, мобильник в сторону, тянет в мою сторону руку и зло вырывает свои бумажки:

— Маргарита Александровна!

Смотрим, друг на друга в упор, и он раздраженно указывает в сторону двери:

— Вы знаете, что это такое?

Спокойно киваю:

— Это дверь.

— А вас научили в нее стучать?

Задумчиво кошу глаз в сторону монитора:

— Ну, во-первых…

На Антона не смотрю, продолжая демонстративно разглядывать, что там у него в компьютере.

— У меня есть с кого брать пример.

Может быть, это самый действенный вариант общения с таким надутым индюком — как ты себя ведешь у меня, так и я буду себя вести у тебя, до мелочей. Беру рамку с выгравированной короной с фотографией Зимовского и показываю ее хозяину кабинета. С издевательским придыханием восхищаюсь:

— Маленький принц.

Потом ставлю обратно на стол.

— А, во-вторых…

Морщу нос:

— Стучать — не моя прерогатива.

По крайней мере, про плагиат обложки, инвесторам стало известно не от меня, точно.

К тому же, я это уже поняла — стучать Наумычу на Зимовского совершенно бесполезно, хотя намекнуть упырю на то, что и над Антошей есть начальники, все равно не лишне. Антон уже сидеть не может, нервничает, вскакивает и начинает расхаживать за моей спиной:

— То есть, ты приперлась сюда, чтобы поупражняться со мной в игре слов, да?

Он наваливается обеими руками на крышку стола и, подавшись вперед, раздраженно таращится на меня. Качаю головой — вовсе нет… Просто хочу показать, что ты меня не сломаешь своим хамством, что могу ответить и ответ мой будет адекватным. Засунув руку в карман брюк, другую отвожу в сторону, демонстрируя удивление, и пожимаю плечами:

— Да где уж нам…. Ты же у нас в передергивании слов магистр.

И с усмешкой гляжу на него, ожидая ответного выпада. Антон вдруг успокаивается и даже ухмыляется, словно квохчет:

— Хэ-хэ-хэ... Марго…

Он подходит ко мне вплотную, а потом садится на край стола:

— О-о-ой... Ты знаешь, ты мне сейчас напоминаешь рыбку из разбитой банки.

Не в бровь, а в глаз. Усмешка сползает с моего лица.

— Шлепаешь хвостом по паркету, а толку…

Сморщившись, он фыркает и качает головой. А потом тянется к моему пиджаку — подцепив двумя пальцами за полу, что-то там поправляет и одергивает:

— Эх, Маргарита Александровна, знаете…

Он почти вплотную приближает свое лицо к моему и проникновенно сообщает то, о чем я и так догадывалась:

— Я буду вас прессовать до тех пор, пока вы сами отсюда не уволитесь.

Теперь мне действительно становится все понятно, горько и без последних иллюзий. И даже цель своего прихода мне самому теперь яснее — спровоцировать Антона на откровение. Что же цель достигнута, откровенней некуда. И как бы я не старалась выполнять работу и его «поручения» все равно буду крайней и виноватой. Прищурившись, интересуюсь:

— Да что вы говорите?

— Угу. Ты меня еще умолять будешь, чтобы я тебе заявление подписал.

Надо же, сколько ненависти и злобы в человеке. И главное, за что? Вздыхаю, отводя глаза в сторону:

— Ох, Антон Владимирович.

Потом снова гляжу ему в глаза:

— За что же вы меня так не любите-то, а?

Он со смаком словно выплевывает, отделяя слово от слова:

— Я просто ненавижу… Запах дохлой рыбы.

Зимовский переходит в наступление, будто оправдывая себя и свои поступки:

— От журнала, который мы придумали с Гошей, практически ничего не осталось. Вы его перемолотили под себя! Вы мужиков задвинули на 49 место! Но теперь все. Все! Лафа закончилась.

Логики в подлых поступках, так же как и связи с моим «прессованием» в этих Антошкиных словах никакой. Цель оправдывает средства, что ли? А ведь недавно называл «МЖ» гламурной туалетной бумагой…. Так что фуфло это все, фуфло… И никаких святых целей, кроме как все подмять под себя, у Зимовского с Лазаревым нет.

Поведя головой из стороны в сторону, засовываю руки в карманы, а потом иду в обход стоящего Зимовского и его кресла. Хрен с ней с «дохлой рыбой», но зачем же журналу-то вредить, а? Пытаюсь найти контраргументы — не хочу, чтобы последнее слово оставалось за злобной гнидой, причем словом, похоронным для меня и всего, что я делала.

— То есть ты хочешь сказать, что Гоша обрадуется, когда узнает, как ты поступил с его сестрой, да?

Обойдя с другой стороны, глядя исподлобья, пытаюсь заглянуть в лицо Антону. Зимовский усмехается:

— Я думаю, Гоша обрадуется, когда узнает, что я спас журнал.

Тут уж я откровенно смеюсь — уж не мне ли знать обрадуется Игорь, когда вернется и закатает тебя в трехлитровую банку! Увидев мою реакцию, Антон отворачивается:

— Более того, по его отношению к вашему полу…

Он оглядывает меня с ног до головы:

— …У нас с ним полная солидарность!

— Серьезно?

— Поверь мне.

— А ты не думаешь, что Гоша мог измениться за это время?

Зимовский ухмыляется:

— Нет, ну почему же…

Выпятив губы вперед, он на секунду задумывается:

— Нет, ну, конечно же мог! Он мог покрасить волосы, сменить имидж там, потерять руку… Тьфу, тьфу, тьфу…

Он плюет через левое плечо и стучит по столу, а потом добавляет, бросив презрительный взгляд в мою сторону:

— Но по отношению к бабам?

И мотает убежденно головой:

— Не-е-е-е-ет!

Смотрю на него, как на таракана. Вот мелкая мерзость. Еще и Гошу притянул в свое оправдание. Антон радостно заканчивает свои разглагольствования, усаживаясь за свой стол:

— Скорей китайцы выиграют чемпионат мира по хоккею.

Если вспомнить наши обильные победы в прошлые годы и натужные сейчас, то я бы не говорил с такой категоричностью. Прохожу позади Зимовского и топаю к выходу, ворчливо комментируя последнее замечание:

— Да уж, не за горами.

Не глядя в мою сторону, Зимовский вдруг принимает деловой вид:

— Ладно, я предлагаю прекратить прения.

Его тон говорит о новой проблеме, и я торможу.

— Есть еще один вопрос, по которому я должен ввести тебя в курс дела.

Демонстративно не смотрю на него:

— Боюсь даже предположить.

— Значит так, завтра у нас пятница. Да, пятница!

И что у нас в пятницу? Присаживаюсь в стоящее у стола кресло, расслаблено, нога на ногу, положив локоть на край.

— И завтра всей редакцией мы выезжаем за город на семинар.

Удивленно гляжу на этого креативщика, что еще за дела? Мне никто ничего такого не говорил, ни Наумыч, ни Люся.

— Какой еще семинар?

Недовольно отворачиваюсь и роняю в пространство:

— Вообще-то, я рассчитывала в выходные отдохнуть.

Зимовский, изображая занятое начальство, углубляется в изучение своих тухлых бумажек и бурчит:

— Ну, вот там и отдохнешь. Там прекрасный гостиничный комплекс, бассейн, лес кругом, свежий воздух — дыши, не хочу.

Черт, как все неожиданно. Пытаюсь усмехнуться:

— А если я эти дни планировала провести по-другому?

На самом деле планов никаких, но это ж дело принципа. Антон поджимает губы, потом будто выплевывает:

— Пиши заявление и можешь планировать хоть в будни!

Приходится поджимать хвост. Тяжело вздохнув, деланно улыбаюсь:

— Ладно.

Одним толчком поднимаюсь из кресла и делаю хорошую мину при плохой игре:

— Семинар, так семинар… В принципе ты прав — тебе же надо как то повышать квалификацию.

Сунув руки в карманы и оставив последнее слово за собой, не торопясь двигаюсь к выходу.

Когда дверь за мной закрывается, набираю в легкие побольше воздуха и тяжело вздыхаю — последнее то последнее, но поход к главному редактору, увы, положительных результатов не принес и даже наоборот. По дороге к себе сворачиваю к Люсе и пытаюсь понять, откуда прилетело с семинаром и действительно ли объявлен общий сбор. А то с нашим креативщиком станется — припрусь завтра с вещами на работу, а тут передача «Розыгрыш».

Людмила успокаивает — была бумага, был и звонок Наумычу, и даже сотрудники в своем большинстве уже предупреждены. Называется «Основы групповой психологии и коллективное творчество».

* * *

До вечера меня не трогают, и ровно в шесть часов я срываюсь домой. Настроение унылое — хотелось отоспаться в выходные, может быть никуда не вылезать из дома, а тут на тебе, семинар какой-то. Раньше бы я отмахнулся бы и никуда не поехал, отмазался бы у Наумыча, а теперь и не рыпнешься — огребешь плевков и угроз в свой адрес. Когда захожу в квартиру, с гостиной слышится громкий голос Егорова:

— Служи… Нет, служи!

С Фионой играет…. Усмехаюсь — или с Сомовой? Когда захлопываю дверь, Наумыч это слышит и вопит со своего места:

— О-о-о, Марго пришла, привет… Привет, Марго-о-о-о.

А потом радостно торопится ко мне, встречать. Увы, настроение у меня совершенно не в тему его бурному веселью и я ограничиваюсь коротким:

— Салют.

Держась рукой за полку, переобуваюсь, меняя садистские шпильки на удобные тапочки.

Егоров забирает у меня из рук сумку с курткой и, подцепив за локоть, настойчиво увлекает за собой гостиную. Покорно следую заданному курсу, лишь мельком бросив взгляд в сторону Аньки, стоящей за кухонным столом и молча наблюдающей за действиями своего бойфренда.

— Ну, давай, рассказывай.

Не понимаю, чего ему надо.

— Что рассказывать?

— Как дела?

Пожимаю плечами — чего придуривается, сам все знает. По крайней мере, полдня был на работе, шушукался о чем-то с дочуркой. Да и по телефону мы с ним разговаривали, как раз о Зимовском и его происках. По новому кругу заводить старую песню бесполезно, и я отмахиваюсь:

— Да, все отлично.

— У нас всегда все отлично, ты вот конкретно мне рассказывай.

Он садится на диван, откладывая мою сумку с курткой в сторону. Театр какой-то. Наверно, перед Анькой. Ну, ладно, сажусь сбоку на диванный модуль, сцепив руки перед собой. С кухни к нам спешит Сомова:

— Эй, стоп — машина, никаких новостей!

Можно подумать она не в курсе, что он был в редакции. У меня вся эта ситуация вызывает маяту — я то упираю руки в колени, собираясь встать, то со вздохом опять их складываю на коленях перед собой. Наумыч укоризненно смотрит на подругу:

— Аня!

— Ну, что, Аня, Аня! Ты лежал, отдыхал, очищал свои файлы. Не надо! Я вот тебе сейчас чай с ромашкой сделаю. Не надо свою голову возвращать в работу.

Она требовательно наклоняется в сторону Егорова:

— Я прошу тебя.

Все ясно. Весь этот спектакль исключительно для Сомовой. Наумыч кокетничает:

— Я так не могу, я все же директор.

Анька закатывает глаза к потолку:

— Ну и что, что ты директор?

— Ну, пускай хотя бы общие новости расскажет.

Дурдом «Ромашка» отдыхает с их любовными играми. Может действительно уехать на выходные? Анюта милостиво соглашается:

— Ну, общие, пускай.

И уходит снова на кухню.

Егоров поворачивается ко мне, а я тянусь к стоящей рядом Фионе, чтобы потрепать за голову — вот кто действительно никогда не строит из себя неизвестно кого и чего.

— Ну, чего там?

Ладно, может вот этого Наумыч еще не знает:

— Да, там нечего рассказывать. Зимовский проявил инициативу, так что мы завтра вечером, после работы, все дружно едем за город на семинар.

Сомова уже возвращается с кухни и слышит мои слова.

— На какой еще семинар?

Да по хрену мне какой. Безвольно уронив руки на колени, поднимаю глаза к потолку:

— Я не помню. Там какая-то чушь, про коллективное творчество.

Егоров вдруг оживает, что-то вспоминая, и взмахивает рукой:

— А-а-а… Господи, ну, точно, мне ж звонили, а я все перевел, все это, на главного. Извини Марго, я забыл, что ты уже это…

Он виновато отводит глаза. "Уже это"! Конечно, забыл, не сомневаюсь. И про свои обещания все исправить, тоже забыл. Отворачиваюсь, опустив голову, а когда Сомова садится рядышком, продолжаю:

— Зимовский говорит, что все это будет происходить в каком-то гостиничном комплексе, с бассейном, в лесу. В общем, типа, совместим приятное с полезным.

Шеф с заговорщицким видом вдруг начинает суетиться:

— Так, стоп, а я в чем поеду? У меня все вещи дома.

Сомова тут же вскакивает:

— А ты никуда не поедешь!

Интересно почему? На работу ходить можно, а на природу нельзя? Решила воспользоваться моментом и провести с Борюсиком выходные наедине, без меня? Мы с Наумычем смотрим на нее, и влюбленный начальник деланно возмущается:

— Как это не поеду?

— Так не поедешь! Ты же только что из больницы.

— Ну и что, что из больницы. Это же семинар.

А сам светится, подмигивает мне — сразу видно идея остаться наедине с Аней в мое отсутствие ему самому по нраву. Сомова опять садится рядом и спектакль продолжается:

— Слушай, знаю я эти ваши семинары. Два часа поработаете, а потом всю ночь напролет бухаете! С разборками.

В чем-то Анька может и права. Хотя, конечно, могла бы сама присоединиться и проследить за своим ненаглядным. И мне спокойней было бы. Безучастно сижу и жду окончательного решения, хотя итог понятен заранее.

— Ну, я не бухать там буду, я работать.

Егоров толкает меня в плечо, и я удивленно смотрю на него. По тому, как он весело таращится, очевидно, что это все провокация для ненаглядной Анечки — посмотреть, как она будет кудахтать вокруг него, заботиться и запрещать. И она, конечно, так и делает:

— Тем более, врачи тебе сказали отдыхать! Отдыхать, понимаешь?

Наумыч игриво косится в мою сторону, играет бровями, подмигивает, кивает головой на Аньку — видимо просит подыграть. Капец, с меня в квартире и двух клоунов хватает, зачем им третий? Тарапунька и Штепсель. Со вздохом начинаю:

— Борис Наумыч, действительно, ну? Аня права, зачем вам это. Там все равно начнутся какие-то выяснения отношений, разборки, оно вам надо? Отлежитесь лучше дома.

Егоров сразу же соглашается:

— Ладно, подчиняюсь насилию.

И снова игриво двигает бровями. Артист больших и малых театров. Сомова высовывается из-за меня:

— Не насилию, а здравому смыслу.

Наклоняюсь к ней и с серьезной физиономией сетую:

— А как бы ему хотелось насилия…

Егоров тоже вздыхает:

— О-о-ох.

Сомова укоризненно обрывает меня:

— Марго!

Кряхтя, поднимаюсь:

— Ухожу, ухожу…

Мне еще переодеться надо, умыться, сумку собрать. Да и пожрать не помешает… Сомова вскакивает и обиженно ноет:

— Ну, чего ты постоянно…

Да, ладно школьницу из себя строить. А то я не вижу, как дуэтом поете.

— Ухожу, ухожу…

Пятница короткий день и в 16.00 нас всех, с сумками и чемоданами, загружают в автобус. После полутора часов пути наше транспортное средство прибывает на место — останавливаемся возле двухэтажного административного корпуса пансионата и с вещами, тащимся в одну из стоящих рядом четырехэтажек, потертых временем и с балконами на одну сторону. Возле стойки рецепшена, выстраиваемся в очередь — ждем ключи и команду на расселение. Во главе шеренги, конечно, Лазарев, Зимовский со списком и документами, дальше Кривошеин, Калугин с Наташей под ручку, Людмила, Галя Любимова… Я со своим спортивным баулом, портфелем и дамской сумкой — пока натянула куртку, пока выбралась из автобуса и доковыляла сюда, в общем, оказываюсь самой последней в ряду. Догонять и ждать самое муторное — теперь уныло стою, сложив руки на груди и маюсь, таращась по сторонам. Мне жарко и некомфортно в теплой белой куртке и синей водолазке с брюками, в которые я вырядилась в дорогу, хочется побыстрей все скинуть и отдохнуть... Усталая физиономия, блеклый макияж, тусклая помада, свисающие волосы… В общем, тот еще видок… Или здесь такое освещение?

Наконец, Антон отдает бумаги администратору и тот бегло что-то просматривает:

— Та-а-ак, хорошо. Значит вот ваша заявка, там я вам пометил у кого какой номер.

Заметив начавшуюся суету возле стойки, иду туда, желая поскорее получить электронный ключ и свалить от всех подальше. Антон кивает распорядителю:

— Отлично.

— Вот ваши ключи, можете заселяться. Да! Ужин у нас до десяти и поэтому, если что, еще успеете. Завтрак с восьми часов.

Я топчусь возле них, готовая выхватить карточку от номера и стартовать первой, но они все никак не наговорятся. Антон берет список в руки:

— Угу, хорошо.

Тянусь за карточкой, но Антоша пресекает мою попытку:

— Так, куда?

Не выдерживаю:

— Сколько можно париться? Где мой ключ?

Эта наглая рожа кивает в конец толпы:

— У Тортилы твой ключ! В порядке очереди.

Вот засранец! Ну не скандалить же с ним здесь, при всех. Приходится разворачиваться и топать назад на свое место. Эх, надо было, Егорова все-таки сюда взять — как-то я не подумал о последствиях его отсутствия.

— Значит так, внимание, сейчас я называю фамилии — все подходят ко мне и забирают ключ. Ключ-карточка.

Кривошеин слушает, открыв рот, и Зимовский повышает голос для непонятливых:

— В замок вставляется карточка. Значит так, почти все живут на третьем этаже, кроме меня и Константина Петровича.

Небось VIP номера себе и своему подельнику приготовил? Оглядываюсь на народ:

— А что так? Отделяемся от коллектива?

Клюнув, отворачиваюсь, скрестив руки на груди.

— Да нет, к сожалению, архитектор не предусмотрел на третьем этаже люксовые номера.

Так и знала. Ладно, мне можно и полу люксовый. Антон начинает вызывать:

— Так, 304 номер, Любимова и Мокрицкая.

Галя, стоящая рядом с Зимовским, качает головой:

— Кто бы сомневался.

Тот сразу набрасывается на Любимову:

— А где Мокрицкая?

— Съела что-то в автобусе.

— Понятно, как всегда… Так чего стоим, ключ забираем и идем!

Галина, подхватив сумку, уходит, а я, наклонившись, подхватываю свою. И портфель тоже. А потом переползаю поближе к стойке и Зимовскому.

— Так, дальше…. Угу…Калугин и Егорова.

Андрей тянется за ключом, но Антон не спешит отдать, добавляя:

— Это было не просто. Ну, штампа, то в паспорте у вас нет? И человек, конечно, вошел в положение. Особенно когда узнал о положении.

Калугин оглядывается на Наташу и та отвечает лучезарной улыбкой. Мое раздражение только усиливается, и я смахиваю прядь волос со лба, готовая взорваться. Каламбурист хренов.

Зимовский льстиво улыбается и Андрей отвечает ему благодарной улыбкой, прижимая руки к груди и кланяясь. Интересно, а им номер на 2 этаже или на 3-ем? Наташа срывается с места и уходит, а Андрей, получив ключ, еще с полминуты возится с вещами. Нагрузившись, он уходит вслед за шустрой невестой.

— Так дальше… Кривошеин!

— Да-а-а?

— Значит так. Ты живешь под лестницей.

— В смысле?

— В смысле шутка такая.

— Очень смешно.

— Рот закрой! На, 320.

Кривошеин тоже спешит уйти.

— Следующие … Следующие, у нас кто? А, Маргарита Александровна.

Наконец-то. Зимовский поднимает руку с карточкой вверх и ехидно добавляет:

— И Людочка.

У меня даже челюсть отвисает. Это что, в двухместном номере?

— Как, Людочка?

Этот гад нагло смотрит прямо в глаза:

— Что значит как? Вот, так! Ключ забирайте.

Он идет прочь, и я семеню вслед за ним:

— Подождите, Антон Владимирович, я хотела бы спать одна!

— Маргарита Александровна, а вас никто не заставляет спать вместе. Слава богу, в номерах кровати раздельные.

— Вы не поняли. Я хотела бы одноместный номер, как у Кривошеина!

C наглой усмешкой, Антон оглядывается и цокает языком:

— Ну, одноместных, к сожалению, больше нет. И потом согласитесь Маргарита Александровна логичней будет если с Людмилой будете ночевать вы, а не Кривошеин… Ха-ха.

От бессилия сжимаю зубы. Нарочно же все так подстроил гаденыш. Он уходит, хихикая, а мне обидно до слез — Игорь уже лет десять не останавливался в многоместных номерах и не ездил в купейных вагонах. Я уже и забыл, когда рядом чужие люди живут и спят!

* * *

Все-таки, наш с Люсей номер оказывается на втором этаже, а не на третьем. На карточке написано 2017 и мы с вещами тащимся по лестнице вверх на его поиски. Потом по коридору. В одной руке портфель, на локоть другой повешена спортивная сумища, да еще на плече обычная бабская сумка — зачем столько набрала, непонятно. Люся все время с любопытством крутит головой:

— Интересно, у них номера с ванной?

А потом, морща нос, объясняет:

— Я просто не очень люблю эти душевые кабины.

По пути оглядываюсь по сторонам, присматриваясь к номерам комнат. Ничего хорошего от совместного проживания я не жду и потому ворчу:

— Ага, с джакузи.

Людмила мечтательно подхватывает:

— А что, было бы неплохо. Хоть посмотреть на этот джакузи.

Ничего интересного, поверь мне. Кручу в руках карточку, рассматривая, а потом хмыкаю:

— Ну, попросись в номер к Зимовскому. У них наверняка и джакузи с подсветкой и бар с холодильником.

Люся бурчит мне в спину:

— Ага, бегу и падаю, к этому Зимовскому.

Наконец вижу дверь с таким же номером, что и на нашей карточке и сворачивает к ней.

— Так, стоп — машина, мы приехали.

Относительно свободной рукой пытаюсь карточку сунуть в щель замка и одновременно повернуть ручку. Неудобно и не получается, приходится звать на помощь:

— Люсь!

— Да?

— Э-э-э.

Наконец электроника поддается, и дверь распахивается.

— Заходи.

Пропускаю Людмилу внутрь. Совсем рядом раздается знакомый голос, и я оборачиваюсь — точно, Егорова-младшая:

— Похоже мы соседи?

На велосипеде. Наташа стоит возле открытой двери соседнего номера, держась за притолоку. Без особой радости отвечаю:

— Похоже.

Егорова торопливо добавляет:

— Я, надеюсь, стены толстые, а то мы с Андрюшей по ночам так шумим.

Вот, дура! Громко хмыкнув, отворачиваюсь, собираясь зайти в номер, но не успеваю — голос Калугина заставляет оглянуться вновь. Андрей, выскочив за дверь, тянется к сумкам, стоящим у входа.

— Наташ, ты куда пропала?

Заметив меня, он замирает. Егорова тут же начинает верещать:

— А какой сексодром Андрюшенька, ты видел?

Она скрывается в глубинах номера и я, не глядя на реакцию Андрея, захожу в дверь. Наверно у них там не только сексодром есть, но и джакузи?

* * *

Только начинаем с Люсей осваиваться и раскладывать шмотки по полкам шкафа — звонок от администратора — через час просят собраться возле столовой на ужин, вернее на банкет. Когда выходим из номера — за окном совсем темно. На вечер я переоделась в темное закрытое платье с небольшими рукавчиками и белым поясом, а с прической заморачиваться не стала — расчесала на левую сторону, волной и все. В назначенное время вся гоп-кампания оказывается в сборе и нас ведут к выделенному на вечер круглому большому столу. Тащусь позади всех, разглядывая стены зала и не особо прислушиваясь, о чем галдит народ. Остановившись у стола, не садимся — ждем команды предводителя, но Антон пока медлит — все никак не наговорится с накрашенной мартышкой, с недовольной физиономией оставившей в сторонке своего жениха. Интересно, от чего вдруг такая морда — по жизни или джакузи не работает? Наконец Зимовский оставляет Егорову и разворачивается к массам, изображая гостеприимство:

— Прошу.

Пока рассаживаемся, он опять отворачивается от нас, на этот раз пошептаться с Лазаревым. Мне все равно где сидеть и я устраиваюсь на свободный стул, между Галиной и Наташей. Антон, наконец, отрывается от Константина Петровича:

— Ну, что, всем приятного аппетита. Так, я не понял, а почему до сих пор шампанское не разлито, а, Андрей?

Калугин тормозит, не зная как реагировать, и Зимовский добавляет, усаживаясь между Эльвирой и Валиком:

— Между прочим, твой косяк.

Калугин тут же приподнимается и тянется за бутылкой, исправляясь.

* * *

На блюде тарталетки с салатом и помидорчиками разлетаются мгновенно. После закусок, без задержки подают горячее, так что сидим, едим, отдыхаем. Шампанское больше не хочу — пью красное. Сытый Валик изрекает:

— Слушайте, а мне тут все больше и больше нравится. И номера цивильные и жратва на уровне.

Антон, что-то разрезая у себя в тарелке, косится на Кривошеина:

— Ну, насчет жратвы юноша, я бы не торопился делать выводы. Сегодня специальное меню, так сказать спецзаказ.

Я тоже принимаюсь за разделку мяса, прислушиваясь к разговорам за столом. Интересно, по какому поводу торжество? Валик тоже интересуется:

— В каком смысле.

Антон горделиво признается:

— В прямом, я угощаю.

Даже так? Поставив локоть на стол, покусываю полоску зеленого перца и тороплю с продолжением:

— А с чего это такой аттракцион неслыханной щедрости?

— Ну… Должен же я как-то проставиться!

Не отрываясь, смотрю на этого зимородка — он так уверен, что занял мое место надолго? Зимовский ловит мой взгляд и добавляет:

— У мужчин так принято, Маргарита Александровна.

Кто спорит… Понимающе вздергиваю брови вверх и киваю. Антоша приглашает всех приступить к трапезе:

— Так что, не стесняйтесь, налегайте.

Не могу удержаться:

— Налегайте, это вместо приятного аппетита, я так понимаю?

Валик торопиться прогнуться:

— В таком случае первый тост за нового главного редактора!

Зимовский расплывается в довольной улыбке, а Лазарев тут же поднимает свой бокал:

— Поддерживаю!

Антоша обводит присутствующих демократическим взглядом:

— Cпасибо, спасибо… Я надеюсь у нас будет отличная команда!

Он поднимает свой бокал вверх, приветствуя всех, а у меня снова зудит пробубнить в бокал:

— По керлингу.

И пью. Никогда не поверю, что Зимовский сможет создать в редакции отличную команду. Дерьмом коллектив не скрепишь. Лазарев, откушав, начинает тыкать вилкой в тарелку, привлекая внимание:

— А салатик, между прочим, очень любопытный рекомендую.

Галя подхватывает:

— Мне тоже понравился, по-моему, с креветками.

Капец, хорошо, что я его не брала. Лазарев начинает предлагать дамам:

— Именно… Эльвира Сергеевна?

— Да?

— Прошу.

Мокрицкая благодарно улыбается:

— Давайте, попробуем… Хэ-хэ…

Константин Петрович разворачивается с тарелкой в другую сторону:

— Маргарита Александровна?

Трясу отрицательно головой:

— Не, не, не…

Убираю упавшие на лицо волосы назад и торопливо поясняю:

— Я креветки с детства не ем, я ими как-то в Сочи объелась.

Лазарев понимающе кивает:

— А-ха… У меня такая же ерунда, только с медом.

Дежурно улыбнувшись, отпиваю еще из бокала.

— Кому еще салат?

Неожиданно влезает Егорова:

-А кстати, я недавно смотрела передачу: оказывается, морепродукты способствуют стимуляции либидо.

Она поворачивается ко мне и добавляет:

— В особенности креветки.

Лишь хмыкаю. Эти детские выпады с намеком больше веселят, чем задевают. А либидо вашего мне и за даром не нужно… Вот Игорь Семенович вернется, пусть он и демонстрирует всем интересующимся дамам, где у него либидо и какого оно размера, после стимуляции.

Антон подхватывает разговор:

— Зря ты это рассказала, Наташ.

— Почему?

Тот косится на Кривошеина:

— Ну, боюсь, что в некоторых районах нашего города креветки станут дефицитом. Правда, Валентин?

Кажется, Кривошеин не слушал, задумавшись и потому, теперь, настороженно ждет подвоха:

— Чего?

И все равно вызывает всеобщий смех.

— Я говорю: хорошо, что здесь ты один живешь!

Валик не въезжая в шутку, недоуменно крутит головой, посматривая, то на одного смеющегося, то на другого. И даже перестает жевать. А мы уже откровенно хохочем над ним.

* * *

После ужина разбредаемся по номерам. Делать совершенно нечего, кроме как пялиться в телевизор, тем более, что сегодня обещали футбол. Нет, может у кого-то в VIP-номерах отдельная развлекательная программа, но нам простым смертным никто ничего не предлагает. Переодевшись в голубую маечку и спортивные брюки, забираюсь с ногами на постель и включаю зомбиящик. Матч уже начался, но полтора часа удовольствия впереди еще есть. Оглядываюсь на разобранную постель рядом со своей — главное, чтобы Людмила не воспротивилась и не потребовала включить какую-нибудь сопливую ерунду. Номерок действительно нам попался убогий, интересно, на третьем этаже такие же, или еще хуже? Зимовский, несмотря на весь гонор, ни мне, ни дочке начальника совсем плохую конуру выписывать не решился. Снова смотрю на экран и вмиг погружаюсь в игру.

Со стороны ванны раздается Люсино пение, и я бросаю скептический взгляд в ту сторону — надо же, еще одно юное дарование. На пороге появляется распаренная Людмила в ярко-салатовом халате, и проходит в комнату. Но голова у нее сухая, видимо не стала мочить.

— Гхм… Чего смотрим?

— Да так … «Спартак» с «Рубином» мяч возят.

— Хо… А что ничего другого не было?

Людмила стягивает с себя халат, оставаясь в таких же по цвету салатовой маечке и трусиках. В таком эротическом образе я ее никогда не видел. Немного ошарашено кошусь, потом отвожу взгляд. Когда-то мы с Антохой, на спор, фоткали, что у нее под юбкой и показывали друг другу — любопытство зашкаливало. А теперь смотри — не хочу, только неинтересно. Подобным добром каждый день в зеркале любуюсь. Пожимаю плечами:

— Да… Я не искала.

Людмила забирается под одеяло, нежась и охая:

— О-о-ой… М-м-м… Я хоть сегодня высплюсь.

Снова стараюсь сосредоточиться на игре. Не отрывая глаз от экрана, интересуюсь:

— А что такое?

Потом, все-таки, оглядываюсь на нее. Из-под одеяла уже торчит один нос.

— Да я чего-то всю неделю не сплю: cессия, контрольная, семинары.

И отмахивается ладошкой:

— А-а-а… , нервяк сплошной.

Снова, сощурившись, утыкаюсь в экран:

— Ясно.

— Маргарита Александровна, а вы бы не могли звук немножко по тише сделать?

Людмила поворачивается ко мне спиной, и я пожимаю плечами:

— Да ради бога — футбол можно вообще без звука смотреть.

Встряхнув волосьями, ищу кнопку звука на пульте, и телевизор замолкает.

— Спасибо… Ладно, спокойной ночи, Маргарита Александровна.

— Угу…И тебе того же.

Углубляюсь в перипетии матча и минут десять игра меня вполне радует. А вот когда «Спартак» прижимается к своим воротам и защитники, отбиваясь, лупят по мячу куда ни поподя, не выдерживаю и, непроизвольно взмахнув кулаком, вскрикиваю:

— Да куда ты, баран!

А потом, опомнившись, испуганно оглядываюсь на спящую Люсю. Та дрыхнет, не реагирует, но я на всякий случай винюсь:

— Ой, Люсь, извини, вырвалось.

В ответ раздается непонятный звук, и я напрягаюсь, медленно поворачивая голову.

— Хррр…Хррр…

Капец, она еще и храпеть будет ночью. Тихонько окликаю:

— Алле.

Я конечно и сама храплю, когда устану, особенно когда лежу на спине, но своя то ноша не тянет… Так и есть — Людмила тихо похрапывает и я, уперевшись на руку, чуть приподнимаюсь, пытаясь посмотреть на ее отвернувшееся лицо.

— Люсь, ты спишь?

В ответ раздается более громкое:

— Хр-р-р.

Ошарашено смотрю на соседнюю кровать — это что, придется всю ночь слушать Люсины трели? Обиженно резюмирую, качая головой:

— Здрасьте!

Ну, Зимовский, ну сволота. Храп становится все громче, уже отвлекая и мешая смотреть телевизор. И это нервирует. Возмущенно вздохнув, швыряю рядом с собой пульт и оглядываюсь на Людмилу. Надо с этим что-то делать…. Встав на коленки, ползу по кровати до сопящей секретарши, и нависаю над ней, заглядывая в лицо:

— Люся-я-я-я!

— Хррр.

Пытаюсь цокать и чмокать, реакции ноль.

— Хррр.

Пытаюсь успокаивающе шипеть.

— Чш-ш-ш.

Становится чуть тише. Снова художественный свист.

— Фью — фью — фью.

Людмила поудобней ложится на спину и дает максимальную громкость:

— Хррр.

Все сдаюсь. С открытым ртом и удивленно вытаращенными глазами могу произнести только одно:

— Капец.

Сижу на кровати, поджав под себя ноги, и совершенно не представляю что делать. Не спать всю ночь? Слезаю с кровати и начинаю мотаться туда-сюда в проходе, сложив руки на груди.

Что же делать? Поднимаю глаза к потолку… Что же делать? На мои молчаливые призывы небесам сопение и храп только усиливаются. Неожиданно за стеной раздается тонкий вскрик Наташи Егоровой:

— А-а…А-а… Андрей, пониже, пожалуйста… да-да-да…А-а-а-а!

Невнятное приглушенное мужское бормотание, потом новый вскрик:

— Не жалей меня Андрей …. А ты не бойся Андрей! Еще, еще чуть-чуть!

Вот, кобелина, не мог до Москвы дотерпеть. Устроил тут порнорадио. Останавливаюсь у стены, поводя головой из стороны в сторону. Если сейчас еще спинка кровати начнет от усердия ритмично дубасить в стену, запущу чем-нибудь тяжелым.

— О! Вот так хорошо, Андрей …А-а-а.

— Полный капец!

С кровати раскинувшейся Люси, высунувшей ногу из-под одеяла, снова раздается мощное похрюкивание и похрапывание. Раздраженно разворачиваюсь в ее сторону и возмущенно взмахиваю руками:

— Слушай, Люсь, ну может, харэ, а?

Та притихает, но через несколько секунд раздается снова:

— Хррр.

Беспомощно хмыкаю, отворачиваясь, а потом, все-таки, выплескиваю тайные желания: нависаю над распростертым телом, скрючив пальцы, словно кошка когти и рычу:

— Р-р-р-р

Порвала бы… Остается последнее средство. Хватаю подушку с кровати и злобно нахлобучиваю ее сверху сопящего и храпящего существа. Тишина… Неужели я победила? Вижу, как Людмила, во сне, тянет руки к преграде, стаскивает ее и подсовывает себе под голову. И снова храп. Блин, теперь я еще и без подушки осталась! Люся замолкает на секунду, а со стороны номера любвеобильной парочки снова слышатся женские вопли, и я прислушиваюсь:

— О…Да, да…О-о-о…

Он чего там, уже, по третьему заходу пошел обрабатывать свою кошелку? Повышаю голос:

— Слышь ты, не умри там, а?

В ответ слышатся приглушенные звуки:

— Yes, Андрей, спасибо тебе большое, это было божественно…. А-а-а… Андрей, да, еще чуть-чуть, ниже… А-а-а

Вот дура, наверно воображает себя звездой порнофильма. Как там Зима с Валиком говорили? Ja, ja, naturlich? Этой кобыле в самый раз. Сажусь на кровать и прикрываю глаза, вынужденная выслушивать сексуальные успехи будущих молодоженов. Раздраженно играю желваками, сжимая зубы… А этот-то кобель как разохотился, с виду и не скажешь, такого скромнягу из себя корчит… Такими темпами, глядишь, либо кровать раздолбают, либо заделает Егоровой второго, еще не родив первого.

— О-о-о, так хорошо, а-а-а….

Сколько ж можно-то! Беззвучно ругаясь, поднимаю глаза к потолку. Потом смотрю на вновь захрапевшую Люсю. Оборачиваюсь к стене и кричу:

— Слушайте, вы уж как-нибудь синхронно, что ли, а?

Раздраженно валюсь на постель и накрываю себя одеялом с головой.

Увы, тише от этого не становится. Слава богу, что любовный пыл у неугомонной парочки, минут через десять заканчивается, и они притихают… И я впадаю в дрему.