День за днем - 2 (гет)

Утром, уже позавтракав, собираюсь в редакцию. Настроение будничное и желания его приукрасить никакого — туфли, черная юбка ниже колен, пиджак, синяя водолазка, стандартный макияж на лице, гладко расчесанные распущенные волосы. Или слишком уныло? Давно уже все делаю сама, но с Анькой посоветоваться не помешает. Егоров, перенервничав ночью, уже уехал пораньше, видимо мириться с дочкой и нам, с Анькой, никто не мешает спокойно поболтать. Бросив взгляд в зеркало на дверце шкафа, иду из спальни на кухню. Там Сомова сидит боком к столу, уперев ногу в сиденье соседнего стула, и умиротворенно пьет кофе с конфеткой. Ничего ее не берет, даже вчерашний скандал. Останавливаюсь за несколько шагов от подруги:

— Ань, слушай, глянь, как мне вот с этой юбкой.

Анька скептически осматривает сверху донизу сегодняшний скромный образ и качает головой:

— Ну…не… Лучше синюю надень.

Темно-синюю с синей водолазкой? С сомнением переспрашиваю:

— Думаешь?

Анюта машет рукой с конфеткой и Фиона завороженно следует головой за этим движением.

— Уверена!

Ладно, пойду, одену темно-синюю. Разворачиваюсь и даже делаю шаг к спальне, но меня останавливает многозначительное Сомовское замечание:

— И вообще…

Сразу останавливаюсь и оглядываюсь:

— Что вообще?

Анькины глаза направлены ниже края юбки:

— Дорогая моя, так тебе пора эпиляцию делать!

Подбоченившись, смотрю вниз на ноги: во глазастая, за три метра углядела. Черт, когда в последний раз это изуверство было то? Не так уж и давно, недели две назад? Возмущенно ворчу, разведя руками:

— Блин, капец, я ж только что делала!

Сомова отпивает из чашки и многозначительно вещает:

— М-м-м… Ну, а как ты хотела? Так всегда будет.

Всегда? Не хочется даже об этом и думать. Веду головой из стороны в сторону и, тяжело вздохнув, иду к табуретке напротив Аньки и усаживаюсь на нее:

— Ненавижу!

— Ну, а кто навидит — то? Давай, звони на Кутузовский, там тебя знают и вроде ж тебе не больно там.

Набирая номер в мобильнике, недовольно бурчу:

— Угу, не больно.

Анька облизывает пальцы:

— Давай, давай.

Но сначала звоню на работу, а не в салон.

— Алло, Людочка, привет.

— Доброе утро Маргарита Александровна.

Бросаю взгляд на Сомову.

— Слушай, я сегодня задержусь, ненадолго. На пару часиков, не больше.

Кладу изящную конечность в туфле прямо на стол и, поглаживая ее, пытаясь решить — достаточно ли она лохматая и стоит ли идти с голыми ногами или, все же, одеть колготки.

— Хорошо, а если Борис Наумыч спросит?

— Ну, ты, если что, прикрой меня, ладно? Хорошо?

— Сказать, что вы на встрече?

— Ага.

— Я записала.

— Целую.

Сомова вдруг прекращает пить свой кофе и тоже начинает разглядывать мою ногу. Тяжко вздыхаю и отворачиваюсь. Теперь нужно звонить в салон.

— О-о-ох, как на праздник.

Болезненный укол заставляет вскрикнуть. Оказывается, вредная Анька воспользовалась моментом и выдернула волосок. Быстро опускаю ногу вниз:

— Ой, ты чего дура, что ли?

Анька растягивает губы в улыбке:

— Ну, на память.

Хлопнув себя по бедру, удивленно качаю головой — и правда, дура.

* * *

Экзекуция в салоне проходит даже быстрее, чем планировалось — им там поставили новый аппарат и всем предлагают попробовать лазерную эпиляцию — меньше боли, дольше срок — естественно согласилась. В начале двенадцатого, я уже на своем рабочем месте и разбираюсь с пришедшей почтой. Буквально сразу следует приглашение от Егорова собраться в зале заседаний на внеочередную оперативку, тема которой остается не озвученной. Захожу вместе с народом и пока мы рассаживаемся за столом, Наумыч стоит отвернувшись к окну и не реагирует на приветствия. По одну сторону стола, сидим как всегда — я, Зимовский, Калугин, по другую — Эльвира, Галя, Кривошеин. Наташа стоит рядом с отцом, за его креслом, не садится. Наконец все рассаживаются, гвалт стихает, и шеф поворачивает к нам свою грустную физиономию. Интересно, что опять прилетело? Вроде никаких серьезных проколов нет, номер ушел в продажу. Голос Егорова скрипуч и устал:

— Значит так, марксисты — ленинисты. Все в этом мире меняется со страшной скоростью. Даже голова болит.

Он идет за креслами и останавливается позади Зимовского.

— Я вообще не знаю, как вам преподать.

Валик шуткой пытается поддержать шефа:

— Борис Наумыч, а вы начните, мы поможем.

Тот печально смотрит на Кривошеина:

— Валик, не надо. Я и без тебя собьюсь.

У него такой вид, что всем становится не до смеха — произошло что-то действительно серьезное. Тряхнув головой, отбрасываю волосы назад и, сцепив пальцы у живота, с нарастающей тревогой слежу за шефом. Егоров возвращается к окну и оттуда вздыхает:

— У нас опять кадровые перестановки.

Походу Наумыч Андрюху, все-таки, решил сместить и вернуть Зиму на его прежнюю должность. Объятия Егорова с Зимовским обретают осязаемый результат. Наташа недовольно переспрашивает:

— Опять?

— Не опять, а снова… С этого дня Калугина Андрея…

Замерев на секунду, продолжает:

— Освобождается от должности заместителя главного редактора.

Наташа удивленно перебивает:

— Как?

— Вот, так.

Нет, Егоров не прав! И я его сейчас попытаюсь в этом переубедить. Уже подбирая в уме слова, вскакиваю со своего места и приглаживаю ладонями юбку по бедрам:

— Борис Наумыч!

Оглядываюсь на Андрея.

— Борис Наумыч…, ну-у…, э-э-э… Я понимаю, что с последним номером получился ляпсус.

Дернув головой, отгоняю прочь вновь упавшие на лицо волосы:

— Но это не вина Андрея, мы все…

— Это решение наших инвесторов…

А инвесторы то откуда узнали? Дело то копеечное, на один день!

— Более того, Маргарита Александровна… На место Калугина назначаетесь вы…. А главным редактором назначается Зимовский Антон Владимирович.

Раздается громкий Эльвирин голос:

— Вау!

Потеряно смотрю в пол. Я не понимаю... За что его и главным? За подлость? За то, что к готовому номеру прицепил другую обложку? Егоров заучено твердит:

— Я еще раз повторяю, что это решение принято нашими испанскими инвесторами в свете последних событий.

Последних событий? Капец, хоть плач! А не ты ли сам виноват во всех этих последних событиях? Почему меня-то надо за них наказывать? Совершенно опустошенная, стою, привалившись плечом к окну и сложив руки на груди… Старый козел доигрался, а что мне теперь прикажете делать? Егоров, Калугин на своих местах, как были, так и остаются, а я после их вывертов в полной заднице!

— Приговор, так сказать, окончательный и обжалованию не подлежит.

Наумыч вновь останавливается позади Антона и хлопает его по плечу, а потом, даже не взглянув в мою сторону, уходит из зала заседаний, оставляя всех в шоке.

Натыкаюсь на холодный взгляд Зимовского. Это какой-то кошмарный сон… Ничего не понимаю…. У тестя с будущим зятем какие-то разборки, а я крайняя?! Они все в белых смокингах, а я в дерьме и с гладкими ногами?! Слезы обиды подступают к глазам. Растерянно трясу головой, бросаю взгляд на Наташу, но у той у самой недоумевающий вид. Как сомнамбула иду прочь из зала, пока не натыкаюсь на Люсю, истекающую любопытством возле дверей.

— Маргарита Александровна, ну что там, а?

Там капец… Полный капец, хоть Маргарите Александровне, хоть Игорю Семеновичу. Из меня словно выкачали воздух с последними силами. Безжизненно бормочу:

— Ничего серьезного.

И иду дальше, практически на автомате.

* * *

Словно выпотрошенная, безразличная ко всему на свете, торчу возле окна, не представляя, как теперь быть. Ведь даже не намекнул, начальник хренов! Как обухом по голове… Никто мне не поможет и не подскажет. Ни Сомова, ни Егоров. Все решения были его с самого начала и Анька будет стоять горой за своего бойфренда. Достаю из сумочки портмоне и смотрю на фотографию Игоря. Столько раз он мне приходил на помощь, помогая крепиться и проявлять характер — я же теперь не то, что раньше… Кисель, влюбленная баба, сопли по ночам. И вот ему моя награда….

Нет, нужно собраться и решиться на что-то. Вот как бы он поступил сейчас? Перевожу взгляд в окно…. Какой же Игорек был слепой, а? За это теперь и страдает... И он, и я.

Дверь с щелчком распахивается, и я слышу шаги. Опустив портмоне вниз, оборачиваюсь. Ко мне направляется Зимовский собственной персоной, и я напряженно жду, что за этим явлением больной природы последует. Тот хозяином проходит в кабинет, идет к окну, осматривается. Даже не знаю, как мне себя вести и неуверенно блею:

— Что тебе надо?

— Да, ничего, ничего, не обращай внимания.

Не глядя на меня, он самоуверенно продолжает:

— Я вот думаю у себя остаться или сюда перебраться?

И плюхается хозяином на мое место. Хочется сказать в ответ что-то резкое, но кто я теперь? Никто. Топчусь сбоку от стола и пытаюсь ерепениться:

— Слушай, перебирайся куда, хочешь! Только имей в виду, когда вернется Гоша….

Если он вернется… Зимовский морщит нос:

— О-о-о, Гоша.

Он открыто смеется мне в глаза:

— Маргарита Александровна, может, хватит издеваться, а?

Склонив голову набок, смотрю на него, а потом отвожу глаза в сторону — я уже и сама не верю, что Гоша вернется.

— Или вы думаете, что с одним козырем можно выиграть всю партию?

Мне остается молча глотать издевательства Антона, а этот упырь сидит развалясь в моем кресле, да еще кладет ногу на ногу.

— Может быть, вы все-таки признаетесь, где вы закопали своего братца?

Грозит пальцем:

— А, да и братца ли, вот ведь вопрос?

Запугать ему меня все равно не удастся. Стоит показать труса и мне здесь и суток не прожить, это точно. Шагнув к окну, опираюсь одной рукой на подоконник, а другой на стол и склоняюсь к лицу Антона:

— Зимовский!

— М-м-м?

— Ты больной человек.

Выпрямившись, заканчиваю:

— А я с больными не разговариваю.

Повернувшись боком, складываю руки на груди. Антон продолжает пялиться на меня, снизу вверх:

— Ты так думаешь?

А потом поджимает губы:

— Ну и ладно.

Теперь уже мне приходится бросать на него настороженный взгляд и думать — что бы это значило? Антон вдруг смеется:

— А, кстати, слушай, говорят, что все главные редакторы больные. Да ты и сама знаешь, да?…Хэ-Хэ…

Хлопнув себя ладонями по коленям, он встает:

— Да! Я, пожалуй, останусь у себя. У меня, там, поаккуратней, посветлее… Cолнечная сторона, да. Так что, так уж и быть — оставайся.

Хмыкнув, отворачиваюсь, пряча заблестевшие от влаги глаза. Тоже мне, благодетель. Наверно ждет благодарности. Он вдруг с мерзкой улыбкой шутит, делая особое ударение в середине фразы:

— Да, кстати… Я давно хотел ИМЕТЬ такого симпатичного заместителя.

Я не откликаюсь и не смотрю на него, хотя звучит откровенно пошло. Поднимаю глаза вверх — господи, дай мне терпения. Зимовский добавляет:

— Ну, ты только не подумай…

Он приближает свой гадкий рот к самому моему уху и переходит на шепот:

— «Иметь» в хорошем смысле.

И втягивает носом воздух, нюхая парфюм. Какой же подлый и мерзкий тип. Искренне шепчу: "Урод!» и отворачиваюсь, утыкая нос в окно. Слышится смех:

— Да это был прекрасный тандем: красавица и чудовище.

Слышу, как хихикая, он идет из кабинета, разворачиваюсь и провожаю спину взглядом. Что же мне делать, а? Гоша, он бы ни минуты не остался в этом гадюшнике, ни минуты! Он то, себе, цену знал!

* * *

Так ничего и не решив, тупо сижу и перебираю распечатки не вошедших никуда картинок, выбираю, что еще сгодится, а что можно отправить в корзину…. Я тут после скандала поспрашивала народ и получилась интересная картина — кому-то по теме номера подсказал Зимовский, кому-то Мокрицкая, а кому-то идею бросил сам представитель инвесторов, Лазарев Константин Петрович. Мне с этой кодлой не сладить, это точно…. Будут долбить и долбить, а следующее понижение в должности мне уже не выдержать. Это будет такое унижение, что лучше застрелиться.

Под руку попадаются два варианта одного и того же рисунка, смотрю на них, сравниваю, но мысли концентрируются совсем на другом. Что делать? Остаться, из последних сил держась, или уйти и ждать возвращения Игоря? Стук в дверь отвлекает меня, и я поднимаю глаза на вошедшего Калугина.

— Марго, прости, у тебя есть минута?

Он идет к столу, и я откладываю листки в сторону:

— Да хоть пять.

Все равно переливаю из пустого в порожнее. Андрей останавливается в торце стола и топчется там, понурив голову и вздыхая:

— Э-э-э…, Марго…

Может быть, он пришел рассказать, о своих проблемах? Может быть, нужна моя помощь? Напряженно смотрю ему в лицо:

— Что?

— Ты знаешь, вся эта идея мне изначально не нравилась.

Пока не очень понятно.

— Какая?

— Ну, с моим назначением, и… Я бы хотел перед тобой извиниться.

Что мне с твоих извинений? У вас там свои игры — свадьбы, беременности, поездки в Испанию, покупки машины, квартиры, совместный бизнес… А крайняя в итоге — Марго. Нынче заместитель главного редактора, а завтра глядишь, вообще переведут в отдел моды, вместо Наташи. Дочурку же надо повышать! Грустно усмехнувшись, поднимаюсь из-за стола:

— За что?

— Ну как за что. За то, что тебя сместили, есть и моя доля вины.

Может и есть, только не вины, а повод. Веду головой в сторону, отворачиваясь. Жалеть ни его, ни себя я не собираюсь. Если есть силы и возможность бороться — значит надо бороться, если нет таких сил — надо уходить.

— Андрей, я тебя умоляю, не выдумывай. В этом нет ни чьей вины. Это целиком и полностью заслуга Зимовского, так что честь ему и хвала и дай бог ему здоровья.

Ну, может быть еще Наумыча, который заигрался и дал возможность волку вцепиться зубами в жертву, то бишь в меня, как это не печально звучит. Теперь вся свора будет раздирать меня своими клыками на части, пока не сожрет. Они уже пытались это делать, но теперь, кажется, все действительно получится по-взрослому. Но я не собираюсь оставаться мальчиком для битья! И девочкой для битья тоже!.... «Давно хотел иметь такого симпатичного заместителя…, иметь в хорошем смысле». Сволочь!

Протискиваюсь между Калугиным и столом, и иду на выход. Сзади слышится:

— Подожди, ты куда?

Куда? Куда? А действительно, куда? Собиралась в туалет, но теперь цель меняется. Надоело мне играть в игры, где все меня пытаются использовать, а потом еще и чморят! То под Гальяно пытались подложить, то под Верховцева, а теперь что, под Зимовского?

Оглядываюсь на ходу:

— Салют заказывать!

* * *

Без стука стремительно врываюсь в кабинет к Егорову. Он там не один, с Каролиной, но мне плевать и на нее, и на их взаимный ор. Наумыч, облокотившись на крышку стола, нависает над женой, сидящей в его кресле с какими-то листками в руках. Или они обсуждают новый вариант свадебной церемонии? При моем появлении Егоров шипит жене:

— Но и губами шлепать я не собираюсь!

Я, кстати, тоже не собираюсь. Решительно иду к столу, и Наумыч недовольный вмешательством выпрямляется, хмуро глядя на меня. Каролина, с ее воплями, переключается на новый объект:

— Так, я не поняла, почему без стука?!

Перебьешься. К тому же это не твой кабинет. Больше обращаюсь к Егорову:

— Я у вас много времени не отниму.

Слышу сзади от дверей голос Калугина:

— А…, извините.

И тут же Наташин:

— Андрей!

— Подожди!

Это что, всей семьей Егоровых будут меня провожать? Тронута до слез!

Хватаю первый попавшийся чистый листок со стола шефа, шарю там же в поисках ручки. Вот, есть! Склонившись над бумагой в не слишком изящной позе, начинаю быстро строчить всем известный текст:

«Директору издательства «Хайф файф» Егорову Б.Н. от заместителя главного редактора «Мужского журнала» Ребровой М.А. Заявление».

Волосы свисают вниз, мешая писать, и я отвожу их за ухо. Каролина вскакивает из директорского кресла:

— Может быть, кто-нибудь объяснит, что здесь происходит?

Не поднимая головы, пишу дальше: «Прошу уволить меня по собственному желанию». Осталось поставить подпись и дату, но это дело двух секунд. А всем интересующимся сообщаю:

— Ничего не происходит, просто я пишу заявление об уходе.

Егоров делает непонимающее лицо:

— Да какое заявление?

А ты думал, вы всей семейкой будете об меня ноги вытирать, а я проглочу и умоюсь? Дудки!

— По собственному желанию.

С двух сторон в мои уши врываются недоуменные возгласы Наумыча и Андрея:

— Марго?!

— Подожди, то есть как?

Оторвавшись от своей писульки и выпрямившись, смотрю на Егорова:

— А вот так, мне кажется, все, что я могла, я для этого издательства сделала.

И получила благодарность. Снова склоняюсь над своим листком. Наумыч почему-то продолжает удивляться:

— Марго, это что, шутка такая?

Отрицательно качаю головой, еще раз перечитывая текст и ставя число. Нет, дедуля, это ты здесь клоунаду неделю назад устроил с объятиями Зимовского. Надо же додуматься — выпустить тигра из клетки! Наташа радостно поддерживает меня:

— Да какая шутка?! Видишь, Маргариту Александровну тоже не устраивают ваши кадровые перестановки!

Калугин, протестующе подняв руку, ее перебивает:

— Наташа, подожди.

— Что, подожди? Люди вам не пешки, переставляют они тут.

А ведь она права. Даже если на Егорова нажали назначить Зимовского главным редактором, Наумыч мог бы и не спешить переводить меня к нему в заместители. Вон, Антон, ходил же по редакции две недели без всякой должности, каверзы строил. Или взять того же Верховцева, которому должность арт-директора придумали. А меня вот так вот сразу — раз и в половые тряпки!

Егоров мотает головой:

— Нет, нет, нет, Марго… Я это заявление…, я не подпишу!

Понятно дело — работать то кто будет? Подозреваю — все, что на мне висело, так и будет висеть, только еще будут гнобить и ноги вытирать, все кому не лень. Наташа снова вмешивается:

— Что это значит, не подпишу?

Она проходит у меня за спиной к отцу:

— Папа, Маргарита Александровна приняла решение.

Где-то я подобную фразу уже слышала. А, да, от Калугина. Не с ее ли голоса он тогда пел? Егорова младшая добавляет:

— Она имеет на это полное право.

C другого уха Егорова раздается не менее настойчивый голос Каролины Викторовны:

— Наташа абсолютно права! Не вижу повода задерживать Маргариту Александровну.

Наумыч повышает голос, пытаясь перекричать свою семейку:

— Это кто здесь рот раскрыл, интересно? Ты, вот, заруби себе на носу, и этому хахалю своему передай, Лазареву, что этот замут ваш, не пройдет!

Каролина лишь хихикает, а Наумыч уже наседает на меня:

— Марго я тебя прошу, не делай ошибок, они только и ждут от тебя такой реакции.

Неужели? А какой реакции ждали вы, Борис Наумыч? В ноги бухнусь, проглочу и буду изливать благодарности?

Я все перечитываю и перечитываю короткий текст на своем листке и все не решаюсь поставить подпись. Каролина продолжает верещать тонким голосом:

— Наташенька, а я могу тебе объяснить его реакцию. Это же подруга его любовницы! Естественно, он костьми ляжет.

Начинаю выводить заглавную букву и делаю росчерк, а потом, снова выпрямившись, гляжу на Каролину — все-таки, какая же она дура! Мой порыв вовсе не связан с дрязгами вашей семейки и выслушивать упреки желания нет. И защита со стороны Егорова тоже не нужна, хотя он уже спешит вступить в очередную полемику с женой, разрубая воздух рукой:

— И что? Она, прежде всего — это профессионал, который обеспечивает постоянный рост твоему предприятию!

На меня уже никто не смотрит, орут друг на друга, брызгая слюной. Сложив руки на груди, разглядываю их исподлобья, потом не выдерживаю и влезаю в спор, повышая голос:

— Стоп — машина! Может, хватит, меня уже называть «это»?!

Гордо встряхнув головой, откидываю волосы назад. Каролина цепляется за мои слова, чтобы еще раз упрекнуть мужа:

— Вот, именно! Маргарита Александровна выполняла свою работу и получала за это деньги. Конечно, делала она это хорошо, кто же спорит. Во всяком случае, она заслужила, чтобы ее мнение уважали!

Наумыч пытается заглянуть жене в глаза:

— То есть?

— Подпиши заявление, и закончим этот концерт.

— Подписать?

— Именно!

Тут же протягиваю ему листок. Шеф выхватывает его, мнет и рвет в клочки, причем так энергично, что я аж вздрагиваю и моргаю при каждом взмахе его рук перед носом.

— Я сказал, нет!

Меня мало впечатляет такая категоричность, мне нужны конкретные предложения — зачем мне оставаться и что я получу взамен за свое терпение. Так что, на вопли Егорова, объявляю не менее решительно:

— Я напишу новое.

Наумыч вдруг меняет тон:

— Значит так, Наталья Борисовна и Каролина Викторовна, выйдите, пожалуйста, из моего кабинета. Я вопрос этот буду решать лично! С госпожой Ребровой и господином Калугиным.

Интересное кино, а он тут причем? Значит, я, все-таки, была права — весь замут с Зимовским был действительно из-за каких-то семейных терок с Калугиным и желанием ему насолить. Наташа тоже обращает на это внимание:

— Причем тут Андрей?

Егоров отвечать не хочет и орет:

— Я сказал выйти всем!

Каролина суетливо выбирается из-за кресла и спешит к дочке:

— Наташенька пойдем, пойдем, а то, кое-кому здесь, придется вызывать скорую.

Подхватив свою сумку и недовольную дочь, она торопится на выход, а я остаюсь выслушивать доводы начальника. Может у него и правда есть план? Егоров топчется возле окна, а потом присаживается на край столика с монитором, в углу кабинета.

— Марго, я тебя прошу, давай все спокойно обсудим. Успокойся и сядь, пожалуйста.

Сидеть и слушать уговоры нет ни малейшего желания. А когда хожу, мне лучше думается. И вообще я жду планов и предложений, а не уговоров! Оставшийся Калугин продолжает молчать — он стоит, облокотившись на шкаф с бумагами, просто поглядывая на меня исподлобья. Начинаю метаться возле стола, туда-обратно, мимо Егорова, с каждой секундой распаляясь все сильнее:

— Борис Наумыч, только не надо меня, как школьницу уговаривать, это не бзик, это не истерика.

Тычу в себя рукой:

— Я взрослый человек и я приняла решение!

Тьфу, привязалось! Остановившись возле Егорова, смотрю на него, а тот молитвенно складывает ладони:

— Вот только подожди, я тебя прошу, не кипятись.

— Да никто не кипятится.

Делаю еще один круг по пятачку.

— Просто я еще раз повторяю — я в этом издательстве больше работать не буду!

Егоров встает и бредет к окну, сжимая пальцами виски:

— О господи, дай мне силы, а?!

Это все лирика. Я, пока, не услышала ни одного конкретного слова. Разворачиваюсь к шефу спиной и оказываюсь совсем рядом с Андреем. Тот печально смотрит на меня:

— Марго.

Присаживаюсь на освободившееся место на углу компьютерного столика и жду, что скажет Калуга.

— Борис Наумыч прав, надо успокоиться и все нормально спокойно взвесить.

Смотри, какой разумный взвешиватель. То-то Егорова теперь с пузом по редакции бегает. Больше всего меня бесит отсутствие даже минимальной конкретики с их стороны. Кроме успокоительной мантры — ничего! Никто не скажет конкретно — за каким хреном мне оставаться в этих стенах и долго ли мучиться! Никто не поделится планами, как выползать из всей этой ситуации. Нервно веду головой из стороны в сторону, судорожно приглаживаю волосы, а потом соскакиваю на пол, потрясая поднятым вверх кулаком:

— Слушайте, вы меня вот этим своим «Надо успокоиться» только заводите!

Интересно Зимовский еще не говорил Калуге, что всегда мечтал «иметь» такого художественного редактора, а? Оглядываюсь на Егорова, который уже стоит спиной к окну и смотрит на меня.

— Я спокойна, абсолютно. Только в этом серпентарии разбирайтесь, пожалуйста, уже без меня. Вот, все, я сыта по горло!

Эмоции переполняют меня, и я провожу ребром ладони поперек шеи. И снова плюхаюсь на край мониторного столика и складываю руки на груди. Егоров, покраснев как рак, вскидывает руки вверх, потрясая ими:

— Вот, только как ты не понимаешь — ты уйдешь, и все они просто счастливы будут! Зимовский, Лазарев, они сегодня по этому поводу такой банкет закатят!

Недоуменно смотрю на него сквозь опять упавшие на лицо пряди волос. И что? Быть хрен знает кем и терпеть издевательства ради того, чтобы кто-то не устраивал банкета? Можно подумать, ты и сам к этому руку не приложил. Вполне мог, поручить Андрею, переделать обложку, а не пихать вперед Антона. Они тут химичат, а мне огребать по полной? Тогда скажи, сколько мне терпеть — неделю, месяц, два? Или я так и буду в дерьме до пенсии ходить? Егоров снова отворачивается к окну, а я в противоположную сторону. Слышу, как шеф страдальческим голосом стонет:

— Я здесь загнусь без вас.

Угу, сейчас прослезюсь от жалости. И без кого это, без вас? Жених, вроде, остается на месте, никуда не девается.

— Давай, уходи ты, уходи Андрей!

Калугин собрался уходить? Первый раз об этом слышу. Нет, я помню, была темная история с якобы увольнением при Верховцеве, а потом неожиданные сборы в Испанию вместе с Наташей. Что теперь-то не поделили? Наумыч продолжает причитать:

— Они же сожрут меня, через пять секунд.

А меня через три. Помолчав и чуть успокоившись, оглядываюсь на шефа:

— Борис Наумыч у меня нет другого выхода.

Потому что все вопли Егорова — это эмоции, никто его, на самом деле, и пальцем не тронет, а у меня реалии и будни — это меня сожрут, причем живьем и без соли. И никто не поможет! Никто! Вы же первые все и спрячетесь по своим норам.

Шеф, засунув руки в карманы брюк, глазеет сквозь жалюзи в окно, а потом, нагнувшись, стремительным нырком разворачивается, протестуя:

— Как нет? Ну, как это нет? Ты оглянись вокруг, ты посмотри сколько нас.

И что из того? В отчаянии поднимаю глаза к потолку — ведь уломает же, уломает, так ничего и не пообещав. Егоров присаживается рядом со мной на стол, потрясая кулаком в воздухе:

— Ну, неужели нам нечего противопоставить?

То есть у него действительно никаких идей и вся надежда на авось — абы как, кобыла, по имени Маргарита Александровна, выкрутится и телегу вывезет. Возмущенно разворачиваюсь к нему, вскакивая и повышая голос:

— Да что мы можем им противопоставить?

Наумыч разводит руками, а потом хлопает ладонями и кладет руки на пузо, сцепив пальцы:

— А вот не знаю что! Думать надо. А ты уйдешь, кто будет думать?

Это называется спасение утопающих — дело рук самих утопающих. То есть, засунуть всех в задницу у него ума хватило, а как выпутываться думать мне? Снова сажусь на стол, отвернувшись и сложив руки на груди. И молчу. Я надеялась хоть на какую-то помощь, хоть на минимальные идеи.

Калугин стоит рядом, молча смотрит и теребит подбородок. И зачем его Наумыч оставил для разговора непонятно. Может что-то чувствует про наши непростые взаимоотношения с Андреем? Вряд ли…. Я не знаю, что мне делать в этой ситуации. И терпеть нападки Зимовского нет желания, и рвать по живому к чему за годы приросла душой — не хочу. Может и правда немного подождать, посмотреть, что и как пойдет? Егоров, постояв, делает новый заход, присаживаясь рядом:

— Марго, твой брат... Он полжизни положил этому журналу. Ну, неужели ты вот так вот возьмешь и отдашь этим гиенам?

Я отдам? То есть это я во всем виновата? Цокаю губами, пытаясь возразить. Но потом понимаю, что в одном он прав — Игорь попытался бы придумать какой-нибудь контрудар, прежде чем хлопнуть дверью. Ведь если уйти, возможностей станет гораздо меньше. И киваю, принимая доводы Наумыча. Он добавляет:

— Ну, смотри. Все равно решение за тобой, но знай — ты мне очень нужна.

Смотрю на него — кто бы сомневался, естественно нужна. Кто пахать то будет? Зимовский? Но спорить уже нет желания — пламя буянить и хлопать дверью угасает, оставляя головешки.

Егоров, кряхтя, встает и уходит из кабинета, не обращая внимание на трезвонящий телефон на столе, и я провожаю взглядом спину шефа. Не знаю... Нет у меня уже былой уверенности в своей правоте. Молчавший все это время Калугин вдруг добавляет:

— И мне тоже.

Поднимаю на него глаза и устало переспрашиваю:

— Что тебе тоже?

Он смотрит на меня какими-то больными глазами и повторяет:

— Очень, нужна.

Я тоже смотрю в ответ. Так хочется верить словам.

* * *

Весь день меня ломает и, наконец, к вечеру я принимаю окончательное решение — рву и отправляю заявление в корзину... Выпустим номер или два, а там видно будет. Когда я сообщаю об этом шефу, радости его нет предела. Он даже организует дома, для нас с Аней, праздничный ужин. Хотя главный повод, конечно, другой — сегодня на радио аншлаг, о чем Сомова взахлеб сообщает еще с порога. Эфир весь день разрывался от бесконечных звонков и хвалебных слов в адрес «Бессонницы» и ее ведущей и теперь новый рабочий контракт с ней может включать солидную прибавку к зарплате. Переодевшись в домашнее — в бирюзовую обтягивающую футболку и спортивные брючки, с тесемками, свисающими на поясе, перемещаюсь в гостиную к столу, в боковое кресло и жду обещанного празднества.

Егоров приносит с кухни бутылку и два бокала красного вина, а Аня большую квадратную тарелку, наполненную резаными фруктами. Наумыч ставит бутылку на стол, один бокал передает мне, а другой оставляет себе, усаживаясь на диван:

— Угощайся.

Гостиная тонет в полумраке, свет только от торшера. Уютная семейная обстановка.

— Спасибо.

Анька тоже ставит свою тарелку на стол, но пока не садится и я, с горящими от любопытства глазами, набрасываюсь на нее за подробностями — не каждый день такой успех, у нас теперь все больше неприятности — что у меня, что у нее.

— Анют, ну и чего? Что дальше то было?

Сомова отмахивается:

— Что дальше... Народ как полоумный звонил, а директор продолжал грузиться.

Она садиться рядом со своим бойфрендом, который прямо светится от радости.

— Ну, а я выложила все карты — пускай сами разбираются.

С приоткрытым от удивления ртом качаю головой и улыбаюсь — ну и правильно, труд специалиста должен цениться и хорошо оплачиваться. Наумыч радостно хлопает в ладоши, и я поддерживаю его:

— Супер! Супер!

И тяну руку с бокалом, предлагая чокаться. Егоров берет свой бокал тоже:

— А потому что Анечка умеет ждать.

Он с обожанием смотрит на нее:

— Я вот всегда ей говорил — не надо никуда бегать. Сядь на берегу реки и сиди. Труп твоего врага обязательно проплывет мимо!

Наумыч взмахивает рукой, видимо хватая невидимых недругов, и я невольно хмыкаю. Типа плыви по течению? Ну, нет. Поднимаю вверх бокал:

— А вот Зимовский, например, хрен проплывет. Такой еще и нас с собой потащит, крокодил!

Не хочется о грустном и мы, смеясь, чокаемся. Наумыч острит:

— Между прочим, из крокодила, очень хорошие сумочки получаются.

Он сидит приобняв хихикающую Аньку, и она подхватывает:

— Да, и ремни.

Тянусь бокалом чокнуться с подругой. Шеф приняв торжественный вид, готовится произнести тост:

— Все, все, все… Давайте выпьем за Аню.

Жмурясь, он поднимает лицо к потолку:

— У нас сегодня такой день!

Анюта смущенно мнется и качает головой:

— Ой, да ну какой день… Все еще может тысячу раз измениться.

С улыбкой смотрю на них — ну, хоть кто-то счастлив в этом гнусном мире. И я рад, что этот счастливый лотерейный билет достался двум близким мне людям. Егоров уверенно качает головой:

— Ничего не изменится, это я тебе обещаю. Все!

Он оборачивается ко мне и поднимает бокал.

— Все, пьем!

Пригубливаю красное вино. Хорошо сидим... Наумыч, допив, вдруг пускается в откровения:

— Знаете, я даже не ожидал, что произойдет такой эффект.

В смысле? Вижу, как Анька непонимающе смотрит на него, поведя бровями и тряхнув головой:

— Какой эффект?

— Со звонками.

Расслабленно улыбаясь, сосу винцо и пока тоже не въеду о чем речь. Положив ногу на ногу и пристроив сверху, на коленке, руку с бокалом, чуть наклоняюсь в сторону Наумыча и уже слегка осоловело интересуюсь:

— А что со звонками?

Егоров c довольным видом смеется:

— А ты не знаешь?

— Нет.

— Ха-ха! Я попросил в редакции, чтобы каждый разочек звякнул… Вода камень точит, понимаешь?

То есть Анька и не причем? Успех был бы, даже если в эфире блеяла какая-нибудь овца, без мозгов? Улыбка сходит с моего лица и я, поджав губы, отвожу глаза. Сомова хмурится, а потом возмущенно смотрит на Егорова.

— Я даже не думал, что они так быстро отреагируют... Ха.

Анюта недовольно мотает головой:

— Так это был ты?

— Да.

Обиженный смешок срывается с ее губ.

— Хэ!

Открыв в беззвучном протесте рот, она отворачивается от своего бойфренда, а потом вскакивает с дивана:

— Ничего себе… Я думала это реальные люди звонят, а это, оказывается, ты зарядил?! Ну, вообще!

Егоров тянется к ней, пытаясь успокоить:

— Ань!

— Убери руки!

Он искренне недоумевает, умоляюще прикладывая ладонь к сердцу:

— Ань, ну, я же хотел тебе помочь! Я же хотел, как лучше, понимаешь?

Не хочу вмешиваться в их разборки и тихонько сижу, чуть склонив голову набок.

Сомова, уперев руки в бока, повышает голос:

— Знаете что, Борис Наумыч, больше не надо мне ни в чем помогать.

И уже орет:

— Больше никогда! Ни в чем! Не надо мне помогать! И не надо лезть в мои дела! Ясно?

Она словно разбушевавшийся смерч уносится в свою комнату, оставляя разрушения и растерянного Егорова, который жалобно кричит вдогонку:

— Ань.

Да уж, ситуация. Анюта она такая. Наломал Наумыч дров. Сейчас Анька начнет манатки собирать в чемодан, либо свои, либо его. Хорошо бы его. Сижу, уперев ладони в бедра, и гадаю, что дальше. А потом тянусь почесать бровь. Все эти Сомовские истерики и обиды мне знакомы, но насколько они распространяются на Егорова? Гляжу на него, а тот, растерянно смотрит на меня:

— Чего это она?

Лишь неопределенно шевелю бровями. Обиженная Сомова — это цунами.

* * *

Минут пятнадцать сидим одни, и Наумыч переваривает случившееся. Потихоньку уношу на кухню грязные тарелки, кроме одной, из которой ела Сомова, оставляю на столе только бутылку с бокалами. Анька Анькой, но у меня свои заморочки — кто-то тут обещал подумать, как вытаскивать Маргариту Александровну из болота, а еще не мешало бы наметить стратегию поведения, раз угораздило не уволиться. Пытаюсь выстроить логические цепочки и подтолкнуть Егорова присоединиться к моим размышлениям. Когда хожу, мне думается лучше, поэтому брожу позади дивана туда-сюда с бокалом в руке и разглагольствую, размахивая поднятым вверх пальцем. Наумыч же, все это время, сидит, уткнув лицо в сцепленные в замок пальцы, и его реакцию я не вижу.

— Антон вот сегодня приходил, гоголем приходил, победителем. Хотя, конечно, я Зимовского понимаю. Не оправдываю, понимаю. Потому что он, по своей натуре, гнилой человек и все что он делает, продиктовано его гнилой моралью.

Егоров опускает руки вниз и глядит куда-то в сторону. Мне хочется сказать, что Наумыч тоже приложил руку к тому, что Зимовский выполз в фавориты и, чтобы составить какой-то план по выплыванию, мне было бы неплохо знать всю ситуацию в целом, а не только частности, до которых меня допускают. Продолжаю давить на шефа:

— И, конечно, он считает себя правым, потому что по его морали — это борьба за выживание.

Пускаюсь по новому кругу за диваном.

— Тут противно, тут противно другое. Ведь вот Лазарев, да он же абсолютно другой человек. Он все понимает и действует абсолютно математически. Ему же Зимовский нужен, ну как мне этот фужер. И вот увидите, он сольет его через две секунды после того, как Антон станет ему не нужен.

Склоняюсь над Наумычем, к его уху, буквально тыча пальцем перед носом, а потом возбужденно шарахаюсь идти дальше, в другом направлении дивана, к торшеру.

— Да, сейчас они союзники. И жрать они друг друга начнут после того, как сожрут нас!

Облокотившись двумя руками на спинку дивана, в упор смотрю на Егорова. Тогда получается, что давить нужно не на Зимовского, это бесполезно, а на Лазарева, через Гальяно. Наумыч неуверенно поднимает вверх руку, и я интересуюсь:

— А у вас, на этот счет, другая точка зрения?

Наумыч кивает, но вид у него совершенно невменяемый, будто он меня и не слушал:

— Как думаешь, она сильно обиделась?

С ходу не въезжаю:

— Кто?

— Аня!

Разочарованно отвожу глаза в сторону. Понятно…. Ему уже все по хрену! Я согласилась остаться, и теперь у него забота только о себе любимом.

— Я действительно хотел ей помочь.

Выпрямившись, иду вокруг дивана.

— Господи, ну кому что, а?!

Наумыч оглядывается назад:

— Марго.

Останавливаюсь возле торшера с пустым бокалом в руке:

— Что?

— Ну, подскажи, что мне делать.

Снять штаны и бегать. Пожав плечами, присаживаюсь на диванный валик:

— Борис Наумыч, ну что, я вам могу посоветовать?

Тот обиженно возмущается:

— Ну, я ж не знаю, вы ж подруги.

Он испуганно зажимает рот и оглядывается на комнату Сомовой. Что-то ты, дорогой начальник, со мной советоваться редко когда желаешь. Все химичишь сам. Хотя вроде мы и «друзья».

— Я вот что вам скажу, я Аню знаю давно.

Тот ловит каждое мое слово.

— Да?

— Она мне как сестра. И скажу вам, так.

Тыкаю бокалом в сторону Аниной комнаты:

— Если сейчас с ней не поговорить, то потом будет в 150 раз сложнее!

Завтра в одних трусах по улице за ней будешь бегать, уговаривать. Егоров хватает мою руку, и я испуганно дергаюсь:

— Ой.

Тот тянет ее к себе и начинает благодарно целовать. А потом вскакивает и, одергивая рубашку, торопливо направляется к возлюбленной. Провожаю взглядом, а потом тихонько двигаюсь следом послушать. Оказывается, Анька прячется не у себя, а в моей спальне и я останавливаюсь возле приоткрытой двери. Оттуда слышится воркование:

— Анечка… Родная… Вот поверь, когда тебе плохо и мне плохо…Очень

Кажется, ураган удалось погасить в самом зародыше. Почесав тыльной стороной руки лоб, тихо отступаю назад и ухожу в гостиную, смотреть телевизор.