День за днем - 2 (гет)

Следующим утром, к завтраку, выхожу в голубой маечке и обтягивающих спортивных брючках. У столика уже весь кагал — родители сидят, пьют кофе, Сомова задумчиво возвышается у полок, отделяющих прихожую от гостиной, тоже сосет из чашки... Хорошо мы, все-таки, вчера посидели. Надеюсь, сегодня допросы не продолжатся, и мы просто где-нибудь погуляем. Постельное белье, гляжу, уже собрано и спрятано, все одеты, хоть в офис веди, один я что-то разоспался. На стол мать, особо не мудрствуя, выставила остатки вчерашнего пиршества — бутерброды, печенье, резаный арбуз. Пожелав доброго утра, присоединяюсь к кофепитию — беру чашку со стола и присаживаюсь на боковой модуль. Больше любуюсь на родителей, чем пью — они сидят рядышком, умиротворенно потягивают кофе из чашечек и вид у них, как у новобрачных — мечтательно переглядываются и романтично улыбаются друг другу. Мать ставит пустую чашку на стол:

— Ну, что?

Интересно, какие у них на сегодня планы? Мама шлепает себя по коленям, будто собираясь встать:

— Спасибо этому дому. Сенечка, нам пора.

Куда, пора? Смотрю недоуменно на родителей, но для отца, видимо, все ясно:

— А мне, что? Мне только подпоясаться.

Отец встает с дивана, и я тут же вскакиваю. Как же так, почему? Так все было вчера замечательно — посидели, поговорили, вспомнили молодость… Я думал наш банкет и сегодня продолжится — они же сто лет у меня не останавливались! Недоуменно развожу руками:

— Как? Подождите как пора? Вы только приехали!

Мать качает головой и оглядывается на папу:

— Ну, кто только, а кто и не очень.

Ну, обидно же! Протестующе вскидываю ладонь вверх:

— Нет, подождите, как это так?! Нет….Мы ни по городу не погуляли … Как?

Отец усмехается:

— Да мы бы с удовольствием. У нас самолет через четыре часа.

В смысле? Мои руки безвольно падают:

— Как самолет?

Анюта выглядывает из-за меня и ставит свою чашку на стол. У нее такой довольный вид, что мне ясно — без ее помощи не обошлось. Мать влюблено смотрит на отца:

— В Крым!

А потом приникает к его груди, посматривая на меня:

— Ты представляешь, чего Сеня учудил?

Так это папа придумал? Мама смеется, а я с радостным удивлением смотрю на отца:

— Пап, когда ты успел?

Он усмехается, переглядываясь с матерью:

— Ну, дурацкое дело, не хитрое.

Анька не может удержаться от похвалы:

— Семен Михайлович, вы такой молодец, я прямо горжусь вами.

Если они успели забронировать билеты через интернет, то без Аньки и моего ноутбука не обошлось. Мне вдруг становится грустно — если Гоша в ближайшее время не вернется, то, может быть, мы и видимся-то в последний раз. Кто я для них? Никто… Отведя в сторону вдруг заблестевшие глаза, жалобно тяну:

— Капец, а я думала мы на Воробьевы горы, вечером, в ресторан.

Мать с отцом нерешительно переглядываются, но Сомова вмешивается:

— Да не слушайте вы эту эгоистку… Ну, вы все правильно сделали.

Она одобрительно машет руками:

— Я очень рада за вас.

Ничего я не эгоистка… Просто Анька не понимает! Слезы и сопли подступают к глазам и носу, и я ничего с этим не могу поделать:

— Да я тоже в принципе рада, просто…

Смотрю на родителей, и все расплывается перед глазами. А вдруг и правда, в последний раз? Что они скажут через месяц? Пошла вон, где Игорь? А мне так хочется их тепла, их любви… Тянусь к матери и утыкаюсь в грудь:

— Ма-а-ам!

Чувствую, как ее руки обнимают меня и прижимают к себе. Над ухом слышится теплый голос:

— Спасибо тебе Марго, за все, за все. И я так рада, что у Гоши теперь надежный тыл.

Сложив руки на груди, и надув обиженно губы, умильно смотрю на нее... Мама… И пытаюсь уговорить самого себя, что она любит меня не меньше, чем раньше. Благодарно киваю головой и виновато опять канючу:

— Может, все-таки, билеты поменяете, а?

Сомова дергает меня за локоть:

— Марго!

Ну, что Марго?! Я не Марго, я Гоша. Хрен знает сколько, не видел родителей и, может быть, больше и не увижу никогда. Сморщившись от этой мысли и совершенно рассопливившись, оглядываюсь на отца:

— Па-а-ап!

Приникаю к отцу, к маме, обнимая их обоих сразу, впитывая их тепло, смех. Отец успокаивает меня, похлопывая по плечу, и отстраняется:

— Ну, ну … Вот Гоша вернется, завалитесь к нам в гости и хоть на неделю, хоть на месяц...

Если бы…. Только где он, Гоша-то? С фонарями не сыщешь. Мне становится еще тоскливей, а в глазах вообще полное болото. Я руками и ногами цепляюсь за последние секунды, цепляюсь за наше прошлое:

— А мы на пруд на карася пойдем?

— Ну, конечно, пойдем.

Плевать на ужимки Сомовой, я ж понимаю — ей бы быстрей избавиться от моих родичей, притащить назад своего кашалота и кудахтать над ним. Отец удивленно клонит голову в бок:

— А откуда ты знаешь?

Знаю, уж поверь мне. Мама, глядя на него, смеется:

— Сеня!

— А ну да…. Ну, я смотрю у Гоши действительно никаких секретов от тебя.

Капец, даже про это уже нельзя вспоминать и спрашивать. Надув губы, обиженно ворчу, отведя глаза в сторону:

— А что, пруд с карасями, стратегический объект что ли?

Отец указывает на меня, а сам оглядывается на маму:

— О, мать, смотри у них даже чувство юмора одинаковое.

Та радостно кивает, довольная нашим единомыслием с Гошей. Господи, как же я их люблю! С умилением и улыбкой гляжу на отца, сдерживая рвущиеся наружу слезы. Анюта вновь скрипит, поторапливая наше расставание:

— Семен Михайлович, пойдемте, я вам с вещами помогу.

А мать тычет пальцем на заставленный стол:

— Да! А я помогу Марго со стола убрать…

Я тут же протестую, уж что-что, а это смогу и без помощи:

— Нет ма, не надо, я сама.

— Подожди, это две минуты.

Не хочу терять ни секунды. Мое лицо невольно сморщивается:

— Не-е…

Заставляю мать присесть, в ожидании папы и сажусь рядом сама. Не могу наглядеться перед расставанием. Особенно когда они оба у меня такие счастливые и довольные, как сейчас.

— Мам, ты вся светишься!

— Еще бы, сегодня ночью Сеня был как лев.

— В смысле?

К нам уже приближаются Сомова, которая еле прет красную мамину сумку, и отец с чемоданом-тележкой. Судя по Анькиным страданиям, мамины покупки за эти дни, здорово утяжелили ее груз. Мать игриво косится и шутит:

— Марго, ты меня удивляешь.

Наконец, до меня доходит, и я широко открываю от удивления рот — вот это откровение! С Гошей у нее таких не было. Изображаю веселое смущение:

— А… Так, извини.

Большие сумки ставятся на боковой модуль дивана, готовые к следующему рывку — на улицу. А отец тянется через стол передать маме ее сумочку:

— Держи.

Как раз в этот момент у Сомовой начинает трезвонить мобильник в кармане джинсов.

— Ой!

Она извлекает его на свет и, посмотрев на дисплей, прикладывает к уху:

— А… Алло… Да, здрасьте…. Какой номер? А…, спасибо.

Так они и такси успели вызвать? Перевожу взгляд то на мать, то на отца. А меня даже не спросили! Будто я чужой, совсем. Анька дает отбой, отключая мобильник:

— Ну, такси у подъезда, номер 730.

Как же мне не хочется отпускать их. Неужели, все? Растерянно поднимаюсь с дивана. Папа решительно разворачивается на выход:

— Ну что, по коням?

Я вдруг вспоминаю про апельсины, которые вчера ночью Сомова приволокла ко мне в спальню, когда приходила посплетничать и срываюсь с места:

— Подождите, подождите…

Несусь туда, а когда возвращаюсь с целлофановым пакетом обратно, мать протестует:

— Ой, не надо Марго.

— Как, не надо? Что значит не надо. Вы поедите там, в аэропорту, знаете какие цены?

— Спасибо.

Анюта забирает у меня фрукты и засовывает в красную сумку. Меня раздирают эмоции, и я снова кидаюсь обниматься с матерью:

— Ма-ам, я вас так люблю!

Она похлопывает меня по спине:

— И мы тебя тоже…

А потом опять к отцу — с несчастным лицом и слезой в голосе:

— Па-ап!

Узкие лямки лифчика врезаются в кожу, заставляя повести плечами и напоминая, кто я для них... Отец приобнимает меня:

— Знаешь, Маргарита, я вот тебя знаю меньше суток, а ощущение, что лет двадцать.

Зажимаю рот рукой, чтобы не разреветься и отворачиваюсь. Я бы даже сказала тридцать пять.

— Пап, ты только смотри, чтоб там мама далеко не заплывала, ладно?

— Не переживай, не переживай — без меня она даже в воду не войдет.

Сцепив руки у живота, вздыхаю и улыбаюсь им — как же здорово, что они приехали. Отец вдруг принимает строгий вид и грозит пальцем:

— А ты, знаешь, передай этому засранцу, что если он вздумает тебя бросить, будет иметь дело лично со мной, договорились?

Пусть вернется, а там разберемся. Сжав губы в тонкую линию в сопливой гримасе, киваю:

— М-м-м.

Анька снова вмешивается, пытаясь поторопить:

— Ну, что, долгие проводы лишние слезы, угу.

Отец разворачивается к дивану, чтобы снять с него сумку:

— Ну, что Анечка права. Все дочь, пока, береги нашего сына.

Мать тараторит, пытаясь завершить прощание:

— Марго, я просто счастлива, что теперь у Гоши надежный тыл.

Она присоединяется к отцу, и они оба двигаются к выходу. Сомова подталкивает меня в спину двумя руками в том же направлении. Ну да, им пора, и может быть, для них я веду себя неадекватно…, но они-то для меня родные и любимые! Сморщившись, не могу сдержаться и хлюпаю носом, и хоть на минутку стараюсь их удержать:

— Мам, ну…

Отец оборачивается у дверей:

— Ну, пока.

Хочу говорить спокойно, а получается какой-то надрыв:

— Мягкой посадки!

— Спасибо.

— Как прилетите, позвоните!

— Обязательно.

— Обязательно.

Родители топчутся возле двери, и я снова пытаюсь повиснуть у них обоих на шее:

— Обязательно! Да, подождите.

Пусть Анька и злобится, крутит у виска, и глазеет в потолок с кислой гримасой, но я же вижу, как маме с папой приятно, как они радостно млеют, чувствуя мою любовь. Я так редко с ними вижусь… Отец смущенно крутит головой:

— Ну, ну…. Ну, все, все…. Мать, пора нам…. Марго ну, мы же не на фронт уходим, в конце концов.

Это еще как сказать. У меня тут каждый день фронт, могу и не выжить. Оглядываюсь к Сомовой за поддержкой, да только напрасно — она снова торопит родителей, поднимая вверх сжатый кулак:

— Ну, до свидания вам. Да-а-а… Синяя машина, 730.

Мама в ответ посылает в воздух чмоки:

— Спасибо, Анечка, ну все.

Я еще раз призываю, срывающимся чуть ли не на плач голосом:

— Пока… Как прилетите, позвоните!

Уже с лестницы доносится:

— Обязательно, пока.

— Пока.

Сразу становится пусто и уныло, я огорченно закрываю входную дверь и с обиженной физиономией марширую в гостиную, чтобы плюхнутся на боковой модуль, сложив руки на коленях и закусив губу. Ну, как так можно!? Вечером собрались все вместе, а утром уже умотали. Можно подумать у них сыновей воз и маленькая тележка! Еще Анька со своей синей машиной. Как попугай «до свидания, 730», «до свидания, 730». Соплю и ругаюсь про себя… Потом все же срывающимся голосом ору на стоящую тут же рядом Анюту:

— Вот чего ты лезешь, а?

Она сгибается в мою сторону:

— Куда, я лезу?

— Проводы, слезы…Вот, кто-нибудь тебя просил?

— Что значит, кто-нибудь меня просил?!

Сомова всплескивает руками и усаживается возле меня:

— Ты здесь такие нюни распустил!

— Что, я распустил?

Имею право! Сомова повышает голос:

— Три короба наплел и про карасей, и про пруд. Еще бы пять минут и вообще бы…

Что вообще бы? А нюни распустил, потому что баба, чуть что, сразу в слезы. А тут родители, которых сто лет не видел и, может быть, не увижу! Пытаюсь оправдаться:

— Это мои родители.

Зажимаю рот и нос, чувствуя влагу на пальцах. Да, я готова разреветься и что? Убить меня за это?

— Слушай, Игорь, я понимаю, кто эти люди… Просто твое слезоточивое прощание смотрелось со стороны как-то странновато. Я все это дело прекратила. Еще вопросы есть?

Да, права, ты Анечка, права… Смотрю на потолок, а потом, наморщив лоб, вниз в пол, чувствуя себя самой несчастной на свете. Только и ты меня Анют, пойми — это для тебя они дядя Сеня и тетя Тамара, а для меня…, половина жизни. И родней их для меня нет, и наверно не будет. Отворачиваюсь:

— Ань, ты извини, правда…, просто я их так люблю.

Не ругать меня надо, а пожалеть… Утыкаюсь лбом в плечо подруги и та вздыхает:

— Гош, да я понимаю. Ну, слава богу, что мы хоть как то выкарабкались из этой ситуации.

Сидим, понурившись, и сложив руки на коленях. В другой раз, может быть, если Гоша не вернется, они со мной и разговаривать не захотят, выгонят из квартиры на улицу и все. К тому же, столько лапши им навешал, поди, докажи потом, что я это не я. Встрепенувшись, сажусь прямо и со вздохом смотрю на Сомика:

— Слушай, а может быть, им надо было все рассказать?

Мой голос неуверенно падает, а Анька резко разворачивается ко мне и глядит, как на сумасшедшую. Ну, да, кто бы мне поверил — выгнали бы и делу конец. Так что иду на попятный:

— Согласен, дурацкая мысль.

После всех этих переживаний и соплей, совсем морда опухла, волосы висят сосульками и я, подцепив прядь рукой, убираю ее за ухо. Потом смотрю на часы:

— Ладно, я пошла в душ, мне на работу пора.

Хлюпнув напоследок носом, ухожу в ванную плескаться, приводить себя в порядок и собираться. Получаса мне вполне хватает и на выходе уже совсем другой человек — четкий, деловой и серьезный. Оглядываю себя в зеркале — хватит, поигрались в невесту, теперь никаких бабских излишеств: черный пиджак, красная рубашка с широким воротником, брюки, макияж средней яркости, гладко расчесанные на пробор волосы. Анюта одобрительно осматривает меня, а потом расстегивает пару верхних пуговиц на рубахе, открывая обзор.

— Ну, ты же современная женщина, а не солдат в армии по стойке смирно.

Поджав губы, лишь пожимаю плечами — я бы сейчас от армии не отказался.

* * *

На работе, бросив сумку в боковое кресло, отправляюсь в комнату отдыха чего-нибудь пожрать — с родителями я этот процесс пропустил, а потом, с их отъездом, было уже некогда. Бутерброд с сыром и колбасой поверх него спасает от голодного обморока и вносит в настроение умиротворенность. Когда возвращаюсь назад в кабинет, замираю в дверях — оп-па-на, в моем кресле восседает мой главный враг и таращится в монитор включенного компьютера. Настроение качается в другую сторону, в предвкушении очередных гадостей, и я угрюмо иду к столу:

— Что ты здесь делаешь?

Злыдень благодушен:

— Ну вот, ни тебе здрасьте, ни тебе уважения.

Меня напрягает, что он лазает тут без моего разрешения, особенно в компьютере. Подхожу вплотную и, сунув руки в карманы, заглядываю на экран — что он там выискивает.

— Я спрашиваю, что ты здесь забыл?

Антон поднимает голову:

— А ты не догадываешься? Статью.

Он вдруг начинает ворошить и разбрасывать бумаги, лежащие на столе, подбрасывая их в воздух. Тон его выступления меняется на агрессивный:

— Я где-то здесь забыл статью!

Склонившись над столом, молча все собираю, и складываю обратно в стопку.

— Быстро свалил с моего компьютера.

— Ну, во-первых, компьютер не твой, он находится на балансе у издательства. А во-вторых, что это за дискриминация, а?

Сунув руки в карманы брюк отступаю к окну — там за стеклом солнце, жизнь…, а тут урод с очередной пакостью, стой теперь, слушай...

— Какая еще, дискриминация?

— По половому признаку. Тебе, видите ли, в моем телефоне копаться можно, а мне в твоем компьютере нельзя.

Это типа месть что ли? Молчу, ответить на выпад мне, пока, нечем. Зимовский поворачивается к клавиатуре:

— Кстати, неплохой аппарат.

Он со стуком жмякает по кнопке «Enter», а потом начинает бешено выстукивать по клавишам:

— Не тормозит! 500 символов в минуту!

Блин, что за гамадрил-вредитель, телефончик у него потрогали. Сломает же, или настройки какие-нибудь собьет в программах. Пробираюсь за креслом и срываюсь на крик, пытаясь отодрать руки Зимовского от клавы:

— Ты что, больной, что ли, а?

Тот, смеясь, бросает свое идиотское занятие, и я добавляю:

— Ты компьютер сломаешь, придурок!

— Хо! Что делать Маргарита Александровна, что делать.

Антон вскидывает руки вверх.

— Статьи то до сих пор нет, приходится как-то наверстывать…

Да я этих статей тебе уже с десяток накидала, только ж тебе они, на самом деле, на хрен не уперлись. Зацепившись одной рукой о крышку стола, а другой за спинку кресла, наклоняюсь к Антону и, еле сдерживаясь, цежу сквозь зубы:

— Слушай Зимовский, там на Цветном бульваре место клоуна освободилось. Тебя там заждались, по-моему.

Тот усмехается, и тянется взять со стола стаканчик из-под карандашей, а потом водружает его себе на голову, вместо шапочки.

— Маргарита Александровна, вы знаете, по-моему, в данный момент, проблема трудоустройства должна волновать, прежде всего, вас.

Он дергает головой, заставляя стаканчик упасть, а потом ставит его на стол. Усмехаюсь:

— Только не надо меня пугать.

— Ой, помилуй бог, никто никого не пугает. Просто таков порядок в серьезных учреждениях.

Выпрямившись, складываю руки на груди, а он поднимается из кресла:

— Если сотрудник не выполняет свои служебные обязанности, то ставится вопрос о его соответствии занимаемой должности.

Ясно, пытается меня прогнуть. Только я тебе не Кривошеин и не Любимова. Тряхнув головой, отбрасываю волосы назад и, прищурив глаз, спокойно парирую:

— В таком случае, я думаю, уместно было бы поставить еще вопрос о саботаже.

У меня все статьи сохранены в ноутбуке, и даже даты проставлены, когда я их передавала или отсылала по почте. Зимовский, сунув руку в карман брюк, поджимает губы:

— В чем, простите?

— А кто-то, все время, заворачивает добротные статьи. По-моему, я ясно выразилась.

Зимовский ухмыляясь отворачивается — возразить ему нечем. Выставив руку вперед, решительно отодвигаю Антона от моего кресла:

— А еще не подпускает сотрудников к своим компьютерам!

Вот так вот. Встав за стол, тянусь убрать с лица упавшую прядь волос за ухо и добавляю:

— Это ли не саботаж?

— Вот, оно что.

Зимовский с силой придвигает кресло к столу, подсекая меня под колени, и я плюхаюсь в него с размаху. Разозлился видать дяденька.

— Прошу вас, Маргарита Александровна, пожалуйста, пожалуйста, работайте.

Теперь уже он нависает надо мной, опираясь на спинку кресла. Молчу, чуть усмехаясь — мне нравится, как я его поставила на место. Ничего он мне не сделает, наоборот, сам себе могилу роет, мешая работе. Зимовский шипит:

— Только и вы уж, постарайтесь.

Выпрямившись, будто выплевывает:

— Короче, чтобы через пять минут ваш опус лежал у меня на столе!

Ой, как страшно. Лишь бы последнее слово за ним было. Антон идет к открытой настежь двери, что-то тихо приборматывая, ругаясь наверно, потом останавливается в проеме и, сделав слащавую улыбку, прикрывает за собой дверь. Гляжу ему вслед, играя желваками:

— Капец. Я когда-нибудь придушу его… с-с-с.

* * *

Кофе кофеем, но после словесной перепалки вдруг просыпается аппетит, и я опять иду на кухню — на этот раз чего-нибудь погрызть. Там за столиком сидит Калугин с чашкой, но я молча направляюсь к холодильнику и распахиваю дверцу. Слышу, как Андрей поднимается и делает шаг в мою сторону:

-М-м-м, привет Марго.

Не вытаскивая головы, отвечаю:

— Ага, и утром два привета.

Подцепила присказку в милиции в обезьяннике, теперь отвязаться не могу. Так, чего я хотела-то? Бездумно смотрю на полки. Сзади голос Калугина:

— Что, прости?

Зачем я сюда полезла, не помню. Здесь минеральная вода, йогурты, кетчуп, какая-то банка с чем-то недоеденным… Мне этого ничего не надо… Андрей что-то спрашивал? Бормочу:

— Да, так.

Мне неуютно рядом с ним. В голову сразу лезет его «Можно я тебя поцелую?»… И почему я тогда сказала «нет»... Стоп — машина! Захлопываю дверцу и, засунув руки в карманы, разворачиваюсь, чтобы поскорее уйти:

— Ничего, анекдот есть такой.

Вам с Егоровой, судя по ночным воплям в доме отдыха, как раз подойдет.

Андрей вдруг дергает рукой в сторону столика, за которым только что сидел:

— М-м-м…Хочешь, кофе?

Смотрю на столик с вазочкой печенья и неожиданно соглашаюсь:

— Ну, давай.

Потом вспомнив, что уже пила с утра морщусь:

— Хотя нет, все равно не поможет.

— Почему?

Со вздохом веду головой из стороны в сторону, подняв глаза вверх, к потолку:

— Да я уже литр в себя влила, все равно глаза слипаются.

И старательно таращу глаза, демонстрируя заспанность. Конечно, вчера поздно легли — сначала с родителями сидели, потом с Анютой сплетничали... Калугин сочувственно кивает:

— А-а-а…, не выспалась?

Ну, что ты ко мне пристал? Шла себе спокойно и шла... У меня и так, после Зимовского нервы на взводе, а тут еще ты... Весь такой спокойный, заботливый, правильный — и должность на месте, и невеста, и вообще идеальный мужчина. У всех все в порядке — у Калугина, у Наумыча… Одна я плаваю в помоях, как цветок в проруби и терпеливо жду, когда уволят! Горечь подступает к горлу, насупив брови и сморщив лоб, срываюсь:

— Слушай Андрей, ну, ты умный мужик, а? Ну если у человека глаза слипаются, то наверно он не выспался? Или ты думаешь, я себе клеем глаза намазала?

Выплеснувшись, тухну, и отвожу глаза в сторону. Чувствую, меня уже несет не туда, и я просто срываю свою обиду. Закон джунглей еще никто не отменял и нужно выживать самой, а не перекладывать ношу на других. Калугин недоуменно вздергивает брови вверх и отступает:

— Извини.

Кажется, я перегнула палку, и просто сбросила на него свои неудачи и плохое настроение. У него своих забот хватает, без меня.

— Андрей!

— Да?

Стараюсь успокоиться:

— Это ты меня извини. Я просто действительно не выспалась и раздражаюсь по всяким мелочам.

Глядим, друг на друга, и молчим. А о чем говорить-то? Какой разговор не заведи, не по работе, обязательно уткнешься в Егорову... Он стоит передо мной с зеленой чашкой в руке, опираясь другой рукой о спинку стула, а потом отворачивается в сторону холла:

— А, ерунда, проехали. Так..., к этому..., в зале заседаний можешь поспать часок.

Ну, если приспичит, так я лучше у себя в кабинете запрусь. Калугин загорается своей идеей:

— Ну, а чего? Я тебя пока прикрою.

Нелогично, но приятно. Улыбнувшись, качаю головой:

— Нет, Андрюш, я же не Штирлиц, чтобы спать по восемнадцать минут.

Он хмыкает:

— Ну, тогда, смотри сама.

Да, ничего не остается, как самой. Но мне уже в голову приходит новая мысль — как-то стихли баталии со свадьбой и еще Андрей жаловался на столкновения Алисы с Наташей. У молодоженов проблемы? Интересуюсь:

— Ну, а у тебя как дела?

Калугин отшучивается:

— В отличие от тебя, я выспался.

Усмехаюсь, складывая кончики губ в грустную улыбку:

— Как Алиса?

Андрей кивает, а потом, отведя глаза в сторону, качает головой:

— Спасибо..., э-э-э... М-м-м…, все хорошо.

Пытливо вглядываюсь в его лицо:

— Ты рассказал ей про Наташу?

Он вздыхает:

— А…, пока нет.

Ну и зря. Она же все видит и понимает. И недоумевает, почему ты с Егоровой, а не... Чуть не сказала со мной... А если человек не понимает, то, как он может доверять другому?

— А чего ждешь?

— Ну, скажем так, не было удобной возможности.

Ко мне с шоколадкой домой среди ночи была возможность прийти, а откровенно поговорить с дочерью за столько времени нет? Эх, мужчины, мужчины... Напоминание об уже забытой плитке меняет ход моих мыслей:

— А хочешь шоколад?

Калугин вдруг радуется как ребенок:

— У тебя есть шоколад?

Ну, не то чтобы специально у меня... Смущенно поправляю волосы и дергаю плечом:

— Ну, ты приносил, я все не съела.

Андрей смеется:

— Хэ... Нет, спасибо, у тебя большая сила воли, должен сказать.

Так приятно беззаботно болтать ни о чем. Не думать ни о работе, ни о его скорой свадьбе. Улыбаюсь в ответ, чуть вздернув бровями:

— Да, нет, я просто горький не очень.

Наше уединение прерывает Кривошеин, и мы с сожалением оглядываемся на него.

— Э, народ, там из типографии пришли, а вы чаи гоняете?

Калугин сразу переключается на деловой лад, видимо пришли по его душу:

— О, как.

Они с Валиком жмут друг другу руки, и Кривошеин его торопит, кивая в сторону холла:

— Пойдем, пойдем.

И тут же исчезает, также внезапно, как и появился. Значит, пора по рабочим местам. Сдвинув вверх брови, вздыхаю, морща лоб:

— Ну, что, на баррикады?

И первая выскальзываю наружу. И зачем, спрашивается, приходила? Потрендеть? Вслед мне несется:

— Да! Выше глянцевое знамя.

* * *

Через пять минут, естественно, никакой статьи Зимовскому не несу, неоткуда ей взяться. Но через пару часиков, накидав тезисов по поводу взаимоотношений родителей и взрослых детей, отправляюсь в кабинет главного редактора. По-моему, вполне привлекательное название — «Взрослые дети». Вручив пару листков, стою, чуть сбоку от стола, таращась в окно, жду реакции. Антон, развернувшись с креслом спиной ко мне, вроде как внимательно читает. Потом неопределенно цыкает языком. Отсутствие одобрительных звуков приводит меня к неутешительным выводам — впереди новый круг творческих потуг, а родительская тема отодвигается на неопределенный срок:

— То есть, я так понимаю, эта тема тебе тоже не нравится, да?

— Правильно понимаешь.

Сунув руки в карманы, почти равнодушно допытываюсь:

— И что на этот раз? Можете объяснить?

— Могу. Тема тухленькая, не цепляет.

Ясно. Похоже, тебя цепляет только скандальное и неприличное. Последний твой креатив, помнится, был «Гулящие жены»? Разворачиваюсь и, раздраженно кивая, медленно иду вокруг Антона, рассуждая и пытаясь найти компромисс нашим спорам:

— Ясно, значит, опять не та тема. Ладно, давай, тогда, выберем, чтоб цепляло.

Присаживаюсь на край стола, лицом к лицу. Антон кивает, отдавая мне инициативу:

— Предлагай.

Задумчиво вскидываю голову вверх:

— Э-э-э… «Cемья и работа. Оптимальный баланс».

— Мелко.

— Не согласна, но ладно… Э-э-э…. «Служивые и не служивые. Помогает ли армейская школа в жизни».

— Дальше.

— Почему?

— Не почему. Дальше.

Мое терпение на исходе — можно же конкретизировать претензии, а не отвергать любое предложение огульно. Ладно, попробуем еще одну попытку. Слезаю со стола и, подумав секунду, выдаю еще одно направление:

— «Отцы-одиночки».

А что, может получиться любопытно — откуда такие берутся и как они, потом, находят себе новую вторую половину. И, при этом, жизнь их ни хрена ничему не учит! Зимовский реагирует моментально:

— Старо.

Это не аргумент. Похоже он ищет повод отказать, а не найти консенсус. Решительно обхожу вокруг Антона, чтобы нависнуть над ним с другого бока — одной рукой упираюсь в стол, а другой берусь за спинку кресла. Смотрю в упор:

— Зимовский!

Толкнув спинку кресла, заставляю его крутануться, и развернуться ко мне лицом:

— Уже не смешно.

— Полностью с вами согласен, Маргарита Александровна — здесь плакать хочется…

Поведя головой и сжав зубы, отворачиваюсь.

— Целую неделю не можешь родить какую-то паршивую статью.

Ты же, гаденыш, сам и не даешь…, родить. Так бы и прибила в этом самом кресле, за вредительство. Чего взять с неадекватной-то? Экспромт с телефоном, помнится, произвел на Зимовского неизгладимое впечатление — весь вечер шарахался от меня и жался по углам.

— Антон Владимирович, если мне не изменяет память, вы же свой автомобиль на платной стоянке оставляете, да?

— А причем здесь мой автомобиль?

Задумчиво устремляю взгляд в пространство:

— А домой возвращаетесь через скверик, да?

Зимовский пока не понимает моих расспросов и спокойно сидит, развалясь в кресле и разглядывая меня.

— Ты к чему клонишь?

Сунув руки в карманы, кручу каблуком, словно провинившаяся школьница, а потом, встряхнув головой, отбрасываю волосы за спину:

— Да, так, ни к чему.

Сделав губы трубочкой, со вздохом тяну:

— Просто скверик этот темный, бомжи всякие, разные, ползают.

Антоша отрывается от кресла и встает:

— Ты что, угрожаешь мне?

— Да, боже упаси! Так, мысли вслух.

Стоим лицом к лицу, и Зиме ничего не остается, как бессильно огрызнуться, постучав пальцем в мои листки на столе:

— Ты лучше бы, свои мысли, вот сюда бы направила.

Туда? А толк будет? Вздыхаю:

— Слушай, Зимовский. Может быть, уже хватит Ваньку валять?

— В смысле?

Смотрю на него, прищурившись:

— Если я напишу трижды гениальную статью, ты же ее все равно зарубишь, да?

Он словно выплевывает:

— А ты пиши! Твое дело карябать.

Сам ты…, карябаешь. Не удержавшись, повышаю голос, наскакивая на него:

— Что, карябать?

— А ты уж сама решай — или статью или заявление. На выбор.

Глядим друг на друга как волки. Ясен пень — действительно будет рубить, до самого срока выхода номера, а потом назначит виноватой. Но упрямо повторяю:

— Не дождешься.

И стремительно иду мимо него на выход.

* * *

В три часа в холле шум и я высовываю нос в приоткрытую дверь. Калугин стоит посреди холла и хлопает в ладоши, привлекая внимание снующих в холле сотрудников:

— Так! Внимание дорогая моя общественность, все навострили уши и внимательно слушаем сюда!

Он весело еще несколько раз хлопает в ладоши, и народ начинает кучковаться вокруг, предвкушая что-то интересное. Вижу рядом с Андреем скромно стоящую, но довольную Наташу. Чуть в сторонке, за спиной у них, хихикающие Эльвира с Галиной. Калугин громко объявляет:

— Сегодня, в 22.35 n — ное количество лет тому назад…

Он ласково оглядывается на Егорову и продолжает:

— На свет появилась всем вам хорошо известная…

Еще одна пауза, после которой Калугин добавляет с улыбкой:

— И горячо любимая… Егорова Наталья Борисовна

Наташа прямо расцветает, хотя «всеми горячо любимая» звучит, по-моему как издевательство. Андрей начинает активно аплодировать, заражая народ подхватить. Галя с Люсей громко перешептываются, комментируя, мне не слышно, а Андрей на них оглядывается:

— Стоп, установили тишину… Организовано поздравляем!

Он окидывает взглядом собравшихся и раскланивается налево и направо, призывая присоединиться:

— Три, четыре…

И первым запевает:

— Happy birthday to you

Остальные подхватывают, кто в лес кто по дрова, но эффект явно не тот, на который Андрей рассчитывал. Калугин мотает головой и поднимает перекрещенные руки вверх:

— Так, стоп друзья, это не поздравление, это издевательство. Давайте мы вот как сделаем: мы тут все дружно отрепетируем, да, а ближе к банкету, к вечеру, красиво исполним.

Наташа тут же подхватывает:

— Поэтому, мы вас ждем в 19.00 в нашей наливайке.

Андрей, улыбнувшись еще раз, окидывает толпу взглядом:

— Да, спасибо, у нас все! Мы вас ждем, спасибо.

Под ручку они уходят в кабинет художественного редактора, по пути переговариваясь с Люсей, а я прикрываю дверь. Надо же так сказать «горячо любимой». Он же всегда говорил мне, что его вынудили обстоятельства, а вовсе не горячая любовь?!

* * *

Когда через полчаса отправляюсь в бухгалтерию на поиски Эльвиры и иду мимо кабинета Калугина, до меня, сквозь распахнутую дверь доносятся громкие голоса Андрея и Наташи и я, невольно, торможу прислушиваясь.

— Я сейчас пойду с мамой пообедаю, только у меня к тебе будет одна маленькая просьба.

— Ну, считай, что уже все сделано.

— Но ведь это мой праздник?

— Ну, естественно, чей же.

— Ну, так вот, поэтому я хочу, чтобы на моем празднике Марго не было.

Мои брови удивленно ползут вверх. Вот, выдра. Это еще почему? Сейчас мне больше всего интересно, что скажет Андрей.

— Ап…, в смысле?

Емко. Вскинув голову чуть вверх и набок, обиженно жду продолжения. Голос пиявки становится резче:

— Чтобы ее не было, какой смысл нужен?

— Ну-у-у, хорошо…. Но..., а-а-а.. Там будут все и как мы это объясним?

— А не надо ничего объяснять, это мой день рождения, кого хочу, того и приглашаю.

Поджав губы, исподлобья глазею на снующую мимо публику. Потом, встряхнув волосами, снова поднимаю глаза вверх, прислушиваясь к заиканию Калугина:

— Хорошо. Но, узнать причину можно?

— Ой, а то я не знаю, будет ходить, как побитая собака.

Закрыв глаза, стискиваю зубы. Сама ты с… Собака драная.

— И ты знаешь, у меня Марго ассоциируется с одиночеством. А я не хочу, чтобы на моем дне рождении, она своим видом отравляла праздник!

Да я сама не хотела! Больно надо. Развернувшись, иду к себе в кабинет ждать Калугу. Интересно, как он всю эту ситуацию мне преподнесет….

* * *

Мокрицкая сама меня находит, и мы обсуждаем с ней новые цены на рекламные блоки. Спустя час, так и не дождавшись вестника от Наташи, сваливаю домой. Естественно, по делу, как и многие наши тетки из редакции — типа наводить марафет к торжеству. Хотя, в общем-то, так и не решив, идти мне на это гнилое мероприятие или нет. Хорошо, что Анька оказывается дома, и я сразу обрушиваю на нее все свои болячки. Уединившись в ванной, мы обсуждаем животрепещущую тему — мою обиду. Таращась в зеркало, пытаюсь убрать ватной палочкой с нижнего века пятнышко туши и параллельно рассказываю о банкете для всех и злобных инсинуациях крашеной мартышки для меня.

— Представляешь, эта дура назвала меня собакой! Сама собака бешеная. Будь моя воля, я бы ей давным-давно укол сделала.

Сомова стоит в дверном проеме, сложив руки на груди, и пытается сбить накал моих страстей:

— Гош, ну, успокойся.

Меня называют собакой, а я должна успокоиться? Резко развернувшись, так что взметаются волосы и хлещут по лицу, иду в наступление на Аньку с ватной палочкой наперевес:

— Что значит, успокойся?

Сомова пожимает плечами:

— Ну, чего ты на всякую фигню то реагируешь? Ну, сказала и сказала.

Какая же это, фигня? Андрей же согласился меня не пускать, хотя, конечно, и не пришел, чтобы высказать это мне в лицо.

— Ань, эта фигня касается меня. Сегодня все пойдут в кабак, а я буду сидеть одна как дура?

Топаю назад к зеркалу и утыкаюсь в него.

— Ну не сиди одна как дура, тоже иди в кабак.

Чтобы подтвердить все гадости в свой адрес? Хмуро сморщив физиономию, оглядываюсь назад:

— Сомова, ты что больная или прикидываешься?

Со вздохом бросаю свое косметическое занятие и снова подступаю к Сомовой:

— Я тебе только что объяснила.

— Все я поняла. Поняла я все! Ты просто иди, но иди не одна.

О господи! Отвернувшись, поднимаю глаза к потолку, а потом снова смотрю на Аньку, склонив голову на бок:

— А с кем?

— Как, с кем? Ну, с мужиком каким-нибудь.

Анюта пожимает плечами, а я смотрю на нее с укоризной и повышаю голос:

— C каким, мужиком?

Сомова переминается с ноги на ногу, приподняв задумчиво бровь:

— Ну… Это поискать, конечно, надо.

Поискать? Это можно.

— А-а-а… Да, сейчас.

Быстренько обхожу все углы в ванной, заглядывая под близлежащие предметы:

— Мужи-и-и-ик… Э-э-эй… Ты, где? Вылезай, ты мне нужен позарез, да?

Анюта ворчит:

— Ну, Гош, ну хватит истерить, иди лучше, в парикмахерскую сходи.

Чем это лучше, чем? Снова дергаюсь к Аньке, заставляя волосы взметнуться по лицу и сжав зубы, подступаю к ней:

— На хрена?!

— Ну как, на хрена?

Она энергично взмахивает рукой и трясет кудряшками:

— Чтобы хорошо выглядеть рядом с кавалером, между прочим.

Издевается что ли? Склоняюсь над ней, приблизив лицо почти вплотную, и шиплю:

— С каким, кавалером?

Но Сомова лишь отмахивается:

— Да ну, не парься ты, найду я тебе мужика, в два счета! Это же плевое дело.

Она смотрит на часы и взвивается:

— Уй-е, я же сама опаздываю!

И бежит к зеркалу, оставленному мной без присмотра, хватая кисточку для туши:

— Запудрила мне мозги с этой Егоровой.

Спустя минуту, рыча, она уже выскакивает из ванной собираться. Ню-ню… Плевое дело говоришь?

Цепляю пальцем прядь волос, убирая за ухо. И продолжаю ворчать отвернувшись:

— Одноклеточная кому хочешь мозги запудрит.

* * *

Три часа на хорошие сборы для женщины конечно мало. Потому что больше двух из них я трачу в салоне на прическу и профессиональный макияж. Хвост-плетенка, такого у меня еще не было. По пути домой ловит звонком Сомова и предупреждает о скором визите мачо, которого она, то ли нашла среди друзей, то ли наняла где-то — вопрос так и остается темным и в разговоре открытым. Но стоимость услуг называет — двадцать тысяч. Оставшиеся полчаса уходят на переодевание — из приобретенных не так давно нарядов, как раз обнаруживается ненадеванное платье с узким низким вырезом спереди и на спине, и с бархоткой на шею. В комплекте идет красивая застежка на плечо, блестящий поясок на талию и не менее блестящий широкий браслет на запястье вместо часов. В общем, сорока отдыхает. К такому платью конечно и сумочка нужна другая, и туфли на высокой шпильке. Туфли точно есть, знаю. Лезу в стенной шкаф в коридоре, извлекаю из него коробку, а оттуда туфли. Морщась одеваю — не пойму, то ли ноги к вечеру отекли, то ли с размером мы с Анькой просчитались… Когда мерили, вроде нормально было. Придерживаясь рукой за полку, задираю ногу, сгибая ее в коленке, и пытаюсь удобней поправить туфель. Бесполезно и я снова морщусь:

— Да что ж так жмет, а?

Пританцовывая, ворча и пытаясь угнездить получше ступню, ковыляю на кухню, туда, где на стуле осталась лежать приготовленная к выходу сумочка. Недовольно бурчу:

— И чего бабы в кедах не ходят?!

Еще мобильник не забыть... Тянусь к телефону, чтобы забрать со стола, но звонок в дверь заставляет замереть и посмотреть в сторону домофона. Обещанный мачо? Иду не спеша, пытаясь разглядеть, что там на экранчике и гадая, понравится он мне в кавалеры или нет. А то, может быть, сразу придется послать далеко и надолго и все мои парикмахерские старания окажутся напрасными. Повернув защелку, распахиваю дверь, пропуская внутрь улыбающегося круглолицего парня.

— Привет, заходи.

Разворачиваюсь и сразу назад, на кухню, за оставленными там шмотками — демонстрирую деловой подход — у нас чистый бизнес, никакой вульгарщины. Сзади слышится:

— Здравствуйте.

Пока бросаю мобильник в сумочку, мой кавалер подходит поближе:

— Вы, Маргарита?

Хотя парень вроде вменяемый, но мне сей опыт, с эскортом, не слишком комфортен, и я нервничаю. Обернувшись к нему, нервно киваю несколько раз, чуть поморщившись:

— Э-э-э… Марго. Давай, лучше на ты.

— Легко.

Обменявшись любезностями, снова отворачиваюсь к сумке на столе, и проверяю, все ли положила. А может быть, просто нервничаю, настраиваясь на выход…. С одиночеством я, видите ли, ассоциируюсь и навожу тоску… Это мы еще посмотрим, кто из нас тоску наводит.

Наконец, щелкаю замочком на сумочке и разворачиваюсь лицом к новому знакомому. Тот тут же берет мою руку в свои, и наклоняется для поцелуя:

— Стас.

Но не успевает — у меня такая галантность для баб, с поцелуйчиками рук, уже в печенках сидит, терпеть ненавижу, а тем более от службы эскорта. Поморщившись, вырываю пальцы, убегая взглядом в сторону:

— Ой!

Мачо недоуменно смотрит на меня, но я вовсе не собираюсь оправдываться, а перехожу к делу:

— Давай, договоримся сразу, что мы очень, очень любим друг друга. Угу?

Оборачиваюсь к столу за сумкой и в спину раздается радостное:

— Значит, целоваться, все-таки, можно, да?

Строго смотрю на мачо, четко выговаривая каждое слово:

— Можно…, целовать… Ьез фанатизма.

Щелкаю выключателем на кухне, подхватываю сумочку и, не обращая внимания на сопровождающего, направляюсь к выходу. Также молча хватаю ключи с полки, выключаю свет в прихожей и, открыв дверь, выхожу первой на лестничную площадку. Мачо послушно следует за мной, и я одобрительно киваю — правильно, если так пойдет и дальше, каждый из нас получит, то, что хочет — он деньги, а я моральное удовлетворение, что утерла нос мартышке.

* * *

Едем в такси — пить не собираюсь, но фиг знает, как там все сложится. По пути заезжаем в цветочный магазин — негоже как-то, на день рождения, заявляться с пустыми руками. На самом входе в «Дедлайн» беру Стаса под руку, и мы входим в зал — надеюсь с триумфом и нашим обсуждением среди широких масс. Сразу пытаюсь разглядеть сквозь толпу празднующих и танцующих, где Наташа с Андреем, Егоров и остальные. Нужно же вручить веник роз новорожденной. Заметив скопление знакомых лиц, направляюсь туда, меняя, походу, выражение лица на радостное. Егорова с Калугиным стоят, отвернувшись к столу, что-то там выбирая и наполняя свои рюмки вином. Пытаюсь перекричать музыку и обратить внимание на себя и моего кавалера:

— С днем рождения, Наташа.

Та оборачивается с рюмкой в руках и прямо столбенеет, совершенно выбитая из равновесия улыбающейся физиономией Стаса. Такой эффект мне безумно нравится и я, довольная до соплей, смеюсь:

— Happy birthday, говорю.

Краем глаза с удовлетворением наблюдаю, как шушукаются Галина с Эльвирой, поглядывая на нас. Они хихикают, но мне плевать — одноклеточная явно повержена и нескоро оправится от удара. Наконец Егорова берет себя в руки и делано улыбается:

— Спасибо.

Сияя радостью, оглядываюсь на своего кавалера, и представляю публике:

— А это Стас, мой парень.

Нежно смотрю сладкому мачо в глаза, а потом знакомлю его с виновницей торжества и ее спутником:

— А это Наташа именинница и ее жених Андрей.

Калугин с деревянным лицом тянется к Стасу, и они жмут друг другу руки.

— Очень приятно.

Ну, что, первый раунд за мной — все в нокдауне. Весело оглядываюсь на Стаса, а потом киваю застывшей в прострации парочке:

— А-а-а…Ладно, мы пойдем в народ.

Ласково касаюсь плеча своего кавалера и предлагаю:

— Может быть, выпьем чего-нибудь?

Стас склоняется в полупоклоне:

— С удовольствием.

Мы углубляемся в толпу, я мельком оглядываюсь, проверяя последствия нашей атаки. Враг конечно повержен и расстроен, а у жениха лицо, как у свежевыкопанной мумии, но контрольной выстрел все равно не помешает. Буквально ощущая взгляды в спину, будто ненароком сдвигаю руку Стаса с талии на место пониже и оставляю ее там. Громко интересуюсь:

— Как обычно или по случаю, коньячку?

Стасу видимо нравится держаться за мою попу, и пока идем, делает это с особым энтузиазмом. Но я особо увлекаться не даю — довожу до стола, и ему приходится переключаться и демонстрировать галантное ухаживание — мы пьем вино, перекидываемся шутками, говорим о пустяках. В общем, пытаемся изображать влюбленную пару. Неожиданно Наумыч громко хлопает в ладоши, привлекая внимание:

— Так, марксисты-ленинисты, ну-ка, минуточку внимания, все сюда!

Он машет обеими руками, подзывая окружающих подойти поближе.

— Сейчас будет произведен вынос торта… Ха-ха-ха!

Еще один взмах дирижирующей руки:

— И-и-и…

И все хором начинают петь:

— Happy birthday to you…

Положив локоть на плечо своему кавалеру, кручу в пальцах бокал и с улыбкой наблюдаю за шефом. Даже пытаюсь подпевать, хотя, судя по отзывам родителей, мне еще в колыбели медведь, наверно плюшевый, потоптался на ухе. Егоров дирижирует:

— Happy birthday to you!

Вносят торт со свечками, и пока он движется, пытаюсь пересчитать количество огоньков. Кажется их 22, если не сбилась. Наташа, оказывается, по сравнению с Калугой, совсем соплячка.

— Happy birthday, Наташа, happy birthday to you…

Егорова-младшая счастливо смеется, праздник действительно удался — она наклоняется к торту и задувает свечи под улюлюканье гостей. С первого раза не удается, и Егорова предпринимает новые попытки, пока все свечи не гаснут. Смотрю, как она обнимается с отцом и тот трижды целует дочь в щеки.

— Я тебя поздравляю, солнышко мое.

— Спасибо, папа.

Благодушно посматриваю по сторонам. В общем-то, миссия выполнена и особо делать, здесь, нечего. Но поздравления еще продолжаются — Наташу целует Калугин, потом Кривошеин. Мы со Стасом отходим в сторону и там продолжаем цедить винцо из бокалов. Откуда-то со стороны в нашу тесную компанию врывается Эльвира:

— Маргарита Александровна! Хи-хи-хи.

Наши взоры сразу обращаются к ней, и я жду продолжения. Оглядев сверху донизу моего мачо, она интересуется:

— Я так понимаю, вы по дороге сюда еще и в кондитерский заскочили? Ха-ха-ха…

Ну, что ж, есть во внешности Стаса что-то приторное, не поспоришь. Смеюсь:

— В смысле?

Мокрицкая морщит нос:

— Ну, где вы такую карамельку отхватили?

Стас довольный оглядывается на меня и тоже смеется. Я в долгу не остаюсь — положив локоть на плечо кавалеру, усмехаюсь:

— Знаете, Эльвира Сергеевна, у меня вообще-то дядя на карамельной фабрике работает. У него таких карамелек, зашибись просто.

Демонстративно закатываю глаза к потолку, а потом, снимаю руку с плеча партнера и смахиваю со Стаса невидимые пылинки:

— Вот он и шлет их, кому попало.

Мокрицкая заливается смехом на мою шутку, а я возвращаю локоть на прежнее место. Что-то мне в ее подколках и ее пытливых взглядах, не нравится и я, уже более настороженно, интересуюсь:

— Так, э-э-э… Вы что знакомы?

Стас вмешивается, хотя его никто и не спрашивает:

— Честно говоря, не припомню.

Мокрицкая вдруг выдает:

— А я вот тебя, как сфотографировала.

— Да?

Разговор перестает быть томным. Если они тусуются в одних и тех же местах, моя задумка может с треском провалиться. Чувствую, как лицо вытягивается помимо воли. Не было печали. Эльвира со смехом добавляет:

— Только не помню, где.

Это немного успокаивает, но нужно как-то выкручиваться и придать ее мыслям нужное направление. Пытаюсь улыбаться, заботливо смахивая пылинки с плеча карамельного мачо, поправляя ему воротник и приглаживая завитки волос:

— Ну, вообще-то, у нас Стас в модельном бизнесе трудится. Поэтому запросто, так, где-нибудь в журнале…

Эльвира противно хихикает, явно не веря моим словам, а этот придурок еще сильней меня напрягает, опять влезая со своими дурацкими репликами:

— Подожди, а ты случайно не ходишь в фитнес-клуб на Комсомольской?

Мокрицкая начинает мяться, видимо не хочет признаваться, что подобное заведение в центре Москвы для нее дороговато.

— А-а-а…Э-э-э… Нет, ты знаешь, у меня со спортом такое, шапочное, знакомство… Ха-ха-ха

Стас широко улыбается в ответ:

— Тогда не знаю.

Мне хочется побыстрее прекратить вечер воспоминаний и увести кавалера подальше от этой гадюки:

— Мало ли где, ну, тусовались где-нибудь.

Окидываю взглядом зал, а потом, растянув губы, снова взираю на Эльвиру. У той не менее напряженная гримаса и немигающий взгляд. Вылитая кобра перед прыжком.

— Дэ…Может быть…Может быть.

Сейчас загремит погремушкой на хвосте, и кинется кусаться. Так и есть:

— Но я обязательно вспомню. Ха-ха-ха… Пока! Тусуйтесь.

Она морщит нос, изображая веселье, и быстро растворяется в толпе. Стас смеется:

— Своеобразный экземпляр.

Моя улыбка быстро сползает с лица. Кидаю взгляд по сторонам, тиская в пальцах пустой бокал. Пора прекращать вольную программу. У нас здесь обязательная, и он должен выделывать только те круги и фигуры, которые ею предписаны, и ни шагу в сторону:

— Значит так, Стас. Слушай меня внимательно.

Смотрю ему прямо в глаза:

— Ты молчишь! Я говорю, ясно?

— Ну, а что так?

Это что бунт? Придвигаюсь ближе, и говорю тише, сквозь зубы:

— Тебе не за это бабки платят.

Потом окинув взглядом зал и заметив несколько любопытных глаз, обращенных в нашу сторону, командую:

— Обними меня за талию.

Он тут же охотно прижимает меня к себе и тоже смотрит в зал:

— Как скажешь, родная.

Смотрим, друг на друга и смеемся. На этот раз вполне искренне.

* * *

Танцы и музыка продолжаются, народ вовсю веселится и, похоже, подходит к тому пику, после которого радость и бесшабашность общения сменяются усталостью и желанием побыстрее смыться. Если, конечно, у организаторов не приготовлены сюрпризы и рояли в кустах для поддержания адреналина в крови. Отлучаюсь в дамскую комнату, а когда возвращаюсь и пробираюсь назад к своему кавалеру, крутя головой и уворачиваясь от снующей толпы и топчущихся пар, неожиданно налетаю на жующего Калугина, который, почему-то, в данный момент, тоже оказывается в одиночестве, без своей мочалки. От неожиданности наступаю ему на ногу, ойкаю и смотрю вниз, насколько катастрофична моя неуклюжесть.

— Извини.

— Да ладно бывает, ерунда.

После выпитого вина, музыки и шуток, звучащих отовсюду, у меня отличное настроение и я, смеясь и прижимая руку к груди, прошу прощения:

— Я случайно.

Калугин, дожевывая, благодушно улыбается и шмыгает носом:

— Проехали, все нормально.

Оглядываюсь в зал — не заскучал ли там карамельный мальчик, не подцепил ли уже какую кралю, не распустил ли язык и руки. А то ведь по статусу мне с ней разбираться придется, а это не входит в мои планы. Андрей вдруг интересуется:

— Как дела-то у тебя?

В смысле это про что? На работе каждый день видимся, и домой ко мне на неделе заходил. Там тоже нет ни пожара, ни наводнения.

— Да-а-а, отлично. Вот, веселюсь.

— Ага … А кто этот, твой…, э-э-э…

Весь вид его говорит, что данный вопрос его мало задевает и спрашивает он чисто из вежливости, но я ему не верю. Закидываю сумку на плечо, придерживая ее за ремешок, и вопросительно смотрю на Андрея:

— Кто, Стас?

Он неопределенно мотает головой:

— Ну, я не знаю, как это… Стас, не Стас.

Киваю — его напускное равнодушие меня не обманывает. Делаю оживленное лицо, будто загораюсь отличной идеей:

— Ну-у-у... Кстати, я очень хочу вас познакомить.

И кручу головой, будто высматривая своего кавалера, а потом поднимаю большой палец вверх:

— Вот такой парень!

Андрюха совсем тухнет:

— Да-а-а?

— Да!

Так и передай своей одноклеточной. Калугин играет желваками:

— Ну, тогда с удовольствием.

Не знаю, что еще придумать и отвожу глаза, демонстрируя свою занятость — снимаю сумку с плеча, поправляю браслет на запястье... Андрей снова бросает в пространство:

— А вы, давно с ним это?

То, что Андрей ревнует, мне конечно приятно, но вопрос про «это» мне не нравится — не может быть у меня никакого «это», чушь какая. Но назло делаю губки колечком и непонимающе тяну:

— Что?

— Встречаетесь.

— А… Да нет.

Сдвинув брови, делаю вид, что вспоминаю, а сама судорожно пытаюсь придумать ответ. Уже три недели прошло с той несчастной ночи, когда Андрей сказал мне «люблю», а потом сообщил о беременности Наташи. Много это или мало? И тут же вспоминаю слова Егоровой перед банкетом…

— Ты знаешь, просто надоело быть одной….

Вскинув голову, громко и весело добавляю:

— Как собаке!

Мы напряженно улыбаемся друг другу, и Андрей кивает:

— Понимаю.

— Ага…, вот. И мы встретились на одной выставке, и понеслось-поехало.

Калугин подхватывает:

— Закрутилось, понеслось.

— Ну, да.

— Ну, ладно, веселись.

— Спасибо.

Меня задевает, что его сильнее впечатлил Стас, а не мои старания навести красоту. Мог бы и комплиментик девушке сказать… Это он меня типа осуждает? Замену ему быстро нашли любвеобильному? Ну, уж дудки! Когда Андрей делает движение уйти, хватаю Калугина за локоть:

— Кстати, поздравляю.

В шуме слова теряются, и Калугин делает шаг назад, приближая свое ухо:

— Прости, с чем?

Желание оставить последний укол за собой побеждает:

— Ну как, с чем?! С днем рождения невесты.

Вытянув руку, указываю в сторону Наташи, которая тут же кисло улыбается нам и шевелит приветственно пальчиками.

— А, да…. Я к невесте.

Угу, милый, не забывай у тебя невеста на сносях и Марго может строить свою личную жизнь с кем угодно. Оба активно киваем, и я делаю ручкой прощальный жест:

— Да и тебе всего доброго.

— Спасибо.

Развернувшись, ухожу к мелькающему за головами танцоров своему мачо, о чем-то болтающего с другим, таким же карамельным субъектом. Разговор с Андреем не выходит из головы, и я злюсь на него — надо же, с одноклеточной в постели скакать так, что санаторий ходуном ходит, ему можно, а я должна типа плакать и по нему сохнуть?!

Встаю позади Стаса, перевариваю один разговор и прислушиваюсь к другому.

— Так ты, часом, не работаешь сегодня?

— Да лучше бы я на шесте крутился, чем эта байда.

Внутренне напрягаюсь и замираю, затаив дыхание. В каком смысле на шесте? Собеседник Стаса ухмыляется:

— А в чем дело?

Мой кавалер приглаживает волосы:

— Да наняли меня, тут, одну козу выгулять.

— В смысле?

— С телкой одной пришел, типа я ее жених.

Стиснув зубы, продолжаю выслушивать стриптизные откровения. Сомова, дрянь такая, подсуропила. Интересно, в каком борделе она нашла этого мальчика по вызову. Тем временем, разговор продолжается:

— А чего мутный такой? Стремная, что ли?

— Да…, ну… То есть, нет, даже наоборот!

Он мнется, а потом выдает:

— Больная на всю голову.

Я??? От возмущения у меня даже челюсть падает вниз:

— Ну, Сомова, я тебя убью!

Не хочу больше слушать про себя гадости от всяких дебилов, разворачиваюсь и спешу уйти от них подальше, туда к выходу из зала. А там судорожно роюсь в сумочке в поисках телефона с желанием высказать Аньке все, что о ней думаю. Наконец извлекаю мобилу на свет божий, открываю крышку и, нажав вызов, прижимаю к уху. На том конце откликаются быстро:

— Алло.

— Что, алло? Ты кого мне подсунула? Ты почему не сказала, что этот гоблин стриптизер?

— Ну, стриптизер, ну что здесь такого?

— Что тут такого? Да меня языками завтра в редакции отутюжат по полной программе!

— Ой, Гош, не смеши меня. Мало тебя что ли языками утюжили?

Ну, не дура ли. Да весь этот спектакль был с одной единственной целью — показать, что у Марго все в порядке, что она цветет и пахнет. А тут, вместо мужика нормального — стриптизер! И кто я сама после этого?

— Так, ладно, Сомова. Не врубаешься. Давай, пока.

Закрыв крышку телефона, решительно направляюсь к Стасу, хватаю его за локоть и тащу в сторону. С таким рвением, что даже дыхание сбивается:

— Ладно, родной, давай ноги в руки, и валим отсюда.

— А почему?

Буквально наскакиваю на него, повышая голос:

— Потому что я больная, на всю голову!

Открыв сумку, бросаю в нее телефон. Все, домой! Сбоку из толпы на нас вываливается энергичный пьяненький Егоров:

— Так, так, так, а куда это вы лыжи навострили?

Блин, тебя тут не хватало. Растягиваю губы в улыбке и вешаюсь обеими руками на плечо своего кавалера:

— А, извините Борис Наумыч, но нам пора.

Егоров хитро закатывает глаза к потолку и молитвенно соединяет вместе ладошки:

— Понимаю, дело молодое.

Все с той же искусственной улыбкой киваю:

— Да.

К нам присоединяется вновь материализовавшаяся Мокрицкая:

— А что, вы уже уходите, что ли?

Похоже, нам этого не дадут.

— А-а-а…Эльвира Сергеевна, извините, да, так бывает — люди приходят и уходят.

Влюблено улыбаюсь Стасу, и он отвечает мне сладкой гримасой. Мокрицкая таращит удивленные глаза:

— Нормально! А как же сюрприз?

Она оглядывается в сторону небольшой сцены на той стороне зала, и пьяненький Егоров подхватывает заплетающимся языком, мотая головой:

— А, да, не, не…Мы же сюрприз приготовили… Марго…Э-э-э… Мы же для девочек, вас, старались, да!

Для девочек он старался, кобель старый. Раздраженно поджав губы, наклоняюсь в сторону его уха и шиплю:

— Лучше бы вы мне дома картошку почистили.

Но Наумыч совершенно неадекватен и лишь улыбается:

— Что?

— Ничего! Давайте, говорю, где ваш сюрприз.

Как по команде Мокрицкая начинает визжать, Егоров с Валиком, подняв руки вверх хлопают, привлекая внимания окружающих и вопят дурными голосам «Сюрпри-и-из!».

Народ улюлюкает, и я вижу, как на сцену выползает знакомый собеседник Стаса. Ну, точно, раскусят моего недоделанного мачо, как пить дать. Тем временем парень на сцене начинает расстегивать рубашку на груди. Наши тетки проявляют небывалый энтузиазм, но меня происходящее мало впечатляет — все мои мысли сейчас о возможном фиаско моего триумфа. Вдруг замечаю, что и Стас начинает производить некие телодвижения. Капец, еще немного и этот козлик тоже выскочит на сцену. Одергиваю его и разворачиваю к себе:

— Что ты делаешь?

— Как что? Развлекаюсь.

Развлекаться будешь за собственные бабки, а не за мои.

— Так, стоп!

Взяв за локоть, веду его сквозь толпу к выходу. Он еще и ерепенится:

— Чего?

— Ничего! Мы уходим.

* * *

Через полчаса такси привозит нас к дому на Ломоносовский и мы поднимаемся наверх, в квартиру. Захожу внутрь первой, включаю свет в прихожей и с облегчением вздыхаю, радуясь, что все, наконец, позади. Положив ключи на полку, сразу направляюсь к кухонной стойке на ходу раскрывая сумку и роясь в ней — хочу побыстрей расплатиться и отправить мачо восвояси.

— Так, Стас.

Подойдя к столу, кладу на него сумку, продолжая искать кошелек. Вроде маленькая сумочка, а барахла куча... Наконец извлекаю несколько купюр и, развернувшись обратно, протягиваю деньги:

— Все. Спасибо тебе большое.

Тот стоит рядом, облокотившись о стену, и выжидающе смотрит.

— В общем, вот, держи!

Перебираю пальцами зажатые в них бумажки — три пятитысячных и несколько по одной тысяче. Довольный кавалер берет деньги и пересчитывает:

-Угу.

Вдруг спрашивает, недоуменно глядя на меня:

— И это все?

Капец, мало что ли? Поел, попил, музыку послушал, мне бы так работать. Удивленно пожимаю плечами:

— Что значит все? Как договаривались.

Карамельный мачо неожиданно ухмыляется:

— Да я не про бабки.

— А про что ты?

— Ну, я думал.

Он тянет свою ручонку к моей талии. До меня, наконец, доходят его намеки. Отвожу руку в сторону — данные услуги меня не интересуют, даже если они входят в стоимость.

— Э-э-э…, спокойно.

Протестующе поднимаю ладонь. Думал он! Гляжу исподлобья, хмуро сдвинув брови:

— Тебе думать там, особо нечем.

Во всем облике парня явное разочарование. Неужели и правда считает себя таким неотразимым? Хотя дур, на его век, хватит… Стас снова утыкает локоть в стену, а я отворачиваюсь назад к сумке, закрыть ее. Товарищ, видимо, действительно не понимает, как можно отказываться от такого счастья, как он, и предпринимает еще одну попытку:

— Так чего, даже рюмашку не нальешь?

Все! Время шуток и намеков кончилось, я их больше не воспринимаю. Протестуя, взмахиваю рукой:

— Слушай, у тебя там денег на ведро. Так что давай, все, спокойной ночи!

— Подожди, я же чисто так, пообщаться.

Знаем мы эти песни. Упираю руку в бок и понимающе киваю:

— Да? И чай с баранками попить, да?

Стас, сунув руку в карман, хмыкая отворачивается, пытаясь еще что-нибудь родить в пустой голове. Тороплю его:

— Давай иди, может, на основную работу еще успеешь.

Совершено растерявшись, мой кавалер выдает последний аргумент:

— Подожди, ты что, хочешь провести ночь в одиночестве?

Представляешь, да! И это меня нисколько не напрягает, прикинь?! Удивленно приподняв брови, смотрю на мужской вариант одноклеточного существа:

— Слушай «Уж лучше одному, чем вместе с кем попало». Знаешь, кто сказал?

Стас молчит, отрицательно качая головой и глядя в бок:

— Кто?

Рассказывать про Омара Хаяма данному экземпляру бесполезно.

— Македонский!

Решительно подталкиваю ночного кавалера к выходу:

— Давай, все, иди, спокойной ночи.

Открыв дверь, жду, когда Стас выйдет, но он останавливается за порогом, явно собираясь что-то сказать еще. До свидос! Сморщив лицо, делаю прощальный жест:

— Way!

Закрыв перед носом дверь, возвращаюсь на кухню, продолжая, морщится и ворчать:

— Вот, уродский какой.

Мало того что заплати, так еще и сладеньким побалуй. Как же мне это все надоело! Оглядываюсь вокруг и с тоской вздыхаю — неужели и я такой же? Был. На часах скоро одиннадцать, впереди еще превращение принцессы в Золушку, а так хочется быстрей завалиться спать.