День за днем - 2 (гет)

Утром с трудом открываю глаза. Сколько ж я вчера выпил? На тумбочке стоит пустая бутылка, а на часах уже девять с хвостиком. Проспал… Сажусь в кровати:

— Однако… Хорошо посидел, с душой.

И с пользой. Главное я понял — всю бабскую дурь, с сопливыми мучениями, пора по боку. Нужно вспомнить, кто я есть, и думать, как решать действительно важную задачу — снова стать Гошей. Отправляюсь в душ, а потом, взбодрившись и окончательно проснувшись, начинаю собираться на работу. Сомовой нет — уже упорхнула на свое радио с утра — пораньше. Может и к лучшему — не будет зудеть над ухом: расскажи, да расскажи. Облачившись в брюки и красную водолазку, отправляюсь на кухню пить кофе с бутербродом, потом, набросав топлива в топку, назад в ванную красить физиономию и расчесывать лохмы. Но не увлекаюсь — для неудавшейся бабы и так сойдет с горчичкой. Потом, подумав, все-таки, собираю волосы в хвост и закалываю их на макушке. Наконец, прихватив портфель, сумку и куртку, выползаю из квартиры в большой мир.

* * *

Когда уже в редакции выхожу из лифта, на нашем этаже небольшое столпотворение. В холле суета и большой сбор сотрудников. Интересно, по какому поводу? В руках пластмассовые стаканчики с чем-то шипучим. В центре, на лобном месте Егоров с чувством произносит:

— Через каких-нибудь полгода я стану дедушкой.

Он повинно склоняет голову вниз и голос его срывается:

— Так сказать дедулей.

Останавливаюсь, вцепившись побелевшими пальцами в ремешок сумки и портфель. Через полгода? Андрей мне сроков беременности не озвучил... Значит я, все-таки, была права — они начали кувыркаться, чуть ли не с первых дней трудоустройства Егоровой в редакции, и к тому же весьма плодотворно. Эльвира хихикает:

— Так ведь это же здорово!

Зимовский, Валик с блаженно-радостными лицами вопят:

— Поздравляем, Борис Наумыч

— Здорово, это не то слово!!! Это такое счастье.

Вижу, как Наташа с Андреем стоят в дверях калугинского кабинета и тихо перешептываются, наверно поздравляют друг друга. Наумыч тянет руку в их сторону, призывая Наташу подойти:

— А вот и наша мамочка!

Приобняв дочь, он шутливо интересуется:

— А где папа?

И тут же грозно зовет, пытающегося укрыться в кабинете Андрея:

— Папа! Иди сюда, папа. Дед, так сказать, обнять тебя хочет.

Переложив стаканчик с шампанским из одной руки в другую, он приобнимает смущенного и довольного Калугина за плечо:

— Вот он наш папаня! Вот молодец, молодец просто…

Папаня, блин, прямо на глазах расцветает от похвалы… А счастливая будущая мать влюбленными глазами глядит на свою жертву. Поправив перекинутую через руку куртку, со свисающим до пола поясом, делаю радостное лицо и, решительно приближаюсь к семейной группе:

— Всем доброе утро!

Егоров тут же оборачивается:

— Марго!

Кажется, все головы тут же фокусируются на моей персоне и таращатся, словно я экспонат в кунсткамере. Все разглядывают — Эльвира, Люся, Эльвира, Галя с Валиком, Калугин и даже Наташа, вцепившаяся двумя руками в локоть Андрея. Егоров, приобняв меня, разворачивает в сторону будущих родителей:

— Давай, причаливай в нашу гавань, так сказать.

А потом шепчет с придыханием в ухо:

— Ты не представляешь, какой сегодня день!

Егоров мечтательно поднимает голову вверх, а мне хочется съязвить и опустить старого романтика на землю:

— Да? Почему не представляю… Четверг!

Егоров хватает с Люсиного подноса полный стаканчик:

— На, держи.

— Это что, рабочий день по четвергам вот так начинается?

Егоров со слезой в голосе качает головой:

— У нас сегодня необыкновенный четверг!

Я все прекрасно понимаю, но изо всех сил продолжаю оттягивать «радостную весть». Не хочется услышать окончательный и бесповоротный приговор теперь еще и от Егорова. Хотя иллюзий не осталось никаких. Я даже натужено улыбаюсь, морща лоб и поднимая вверх брови, подыгрывая расчувствовавшемуся шефу:

— Да? А что у нас с…, сегодня за четверг?

Егоров со счастливой слезой в голосе не говорит, а рыдает:

— Я узнал сегодня, что я буду... Дедушкой!

Стараюсь соответствовать моменту:

— Вот это да, Борис Наумыч, я вас поздравляю!

— Спасибо.

Егоров, наконец, отходит от меня и идет вдоль шеренги сотрудников, призывая всех к приятному действию:

— Пьем! Пьем!

Фальшивая улыбка сползает с моего лица, и я опускаю голову вниз. Как все в жизни быстро меняется. Вчера ты самая счастливая женщина на свете, а сегодня убогий никому не нужный мутант. Иду к молодым, поздравлять. Наташа, подняв нос к верху, глядит на меня победительницей, а Калугин перестает улыбаться и уже не выглядит счастливым. Что ж, это его выбор…

— Ну, что, Андрей, поздравляю!

Мы тихонько чокаемся.

— Спасибо.

Отвернувшись, немножко отпиваю, быстро ставлю стаканчик на поднос, который Люся уже передала Валику и торопливо ухожу к себе. С меня семейных восторгов достаточно.

* * *

Пора выполнить утреннюю установку — не вспоминать о бабских переживаниях, а заняться делом. Через час, сложив в папку весь набор рабочих полуфабрикатов, накопленный к следующему номеру, отправляюсь к шефу на ковер. Увы, у Егорова эйфория еще не прошла — когда стучусь и заглядываю в дверь, он хоть и машет рукой зайти, но настроен трендеть о чем угодно, только не о выпуске «МЖ». Немного послушав счастливое гундосенье будущего дедушки, устраиваюсь у окна, и возвращаюсь мыслями к ночному разговору с Андреем.

«Делать мне, что?»

И мой ответ:

«Я не знаю. Если это правда, то все уже сделано»

Могла ли я его подтолкнуть к другому решению? Наташа на моем бы месте наверняка именно бы так и поступила, но что теперь жалеть…

«Ну…, прости меня!»

«Не надо извиняться, всякое бывает»

«Неправильно это все…»

А может быть и правильно…. Если через полгода родиться ребенок. Он же не виноват, что я оказалась на его пути.

«Андрей, иди домой, тебя Алиса ждет!»

В уши врывается, заставляя вздрогнуть, брызжущий счастьем голос Егорова:

— Знаешь Марго, ну сегодня такой день… Ой, ну ты знаешь, ну такой сегодня день!

За спиной слышится хлопок в ладоши, и я разворачиваюсь посмотреть, что там происходит. Наумыч продолжает пребывать в нирване и приплясывает возле стола:

— Я просто ни о чем больше думать. Не мо — гу!

Сейчас вприсядку пойдет…. Зато я могу думать! Сложив руки на груди, без улыбки с укоризной смотрю на начальника и пытаюсь переменить тему:

— Борис Наумыч, я вас, конечно, поздравляю, но надо на журнале сконцентрироваться.

— А чего журнал?

Он плюхается на столик у стены, устраиваясь рядом со стоящим монитором. Еще раз утвердительно киваю, с серьезной физиономией:

— Сроки сдачи поджимают.

Они, конечно, и не думают поджимать, но очень хочется сбить Егорова с его безудержного настроя. Но шеф, походу, сегодня невменяем — совершенно меня не слушает:

— И что с того? Первый раз что ли? Плевать! Выкрутимся

Сложив ладони домиком у груди, он соскакивает со столика и, пригнувшись, переползает за свой стол, в директорское кресло:

— Я только молю бога, чтобы был мальчик, наследник.

Глаза вдруг начинает щипать ... У Калугина и Наташи мальчик. Маленький счастливый Андрюшка на руках отца…, и рядом жена с тестем. От этого семейного образа у меня начинают ныть зубы и я, сцепив их изо всех сил, отворачиваюсь к окну. Мне невыносима эта картинка, мне невыносимо слушать обалдевшего от радости дедушку. Опустив голову вниз, даже прикрываю лицо рукой и, вроде как, пальцем трогаю бровь, отгоняя предательскую слезинку. Капец, ведь все было так хорошо — Марго по боку, Гоша возвращается… Так нет, старику надо ковырять и ковырять мою душу ржавым гвоздем. До меня доносится:

— Тогда понятно будет, для чего я все это строил….

С блаженной физиономией он обводит руками свой кабинет. Все! Больше не могу — отхожу от окна со смурным видом. Если он сейчас не заткнется, я ему точно нагрублю. Егоров откидывается на спинку кресла, задирая мечтательно голову вверх, и добавляет:

— Этак в году две тысячи тридцать пятом!

Мое терпение лопается — усаживаюсь на край председательского стола и решительно обрываю все фантазии начальника:

— Борис Наумыч! Знаете, как говорят? «Хочешь рассмешить бога — поделись с ним своими планами на завтра».

Егоров перестает улыбаться и прямее усаживается в кресле:

— У тебя что, плохое настроение?

Отвратительное. Ну, сколько можно развешивать вокруг розовые сопли?! Ах, какая замечательная пара, ах, какая шустрая…, уже и внучка заделали… Слепой чурбан, который ни хрена не видит, кроме собственных шор. Ну, выпили шампанского, поздравили… И хватит, сколько можно-то!

Но ведь так начальнику не скажешь. Упрямо бурчу:

— Почему?

— По качану!

Не хочу, чтобы он увязывал мое настроение с Калугиным и Наташей. Поджав губы, веду головой в сторону:

— Все нормально, просто у меня настроение рабочее. И я минусом это не считаю!

Слезаю со стола и, сложив руки на груди, возвращаюсь к окну. За моей спиной ни звука — Егоров молчит, переваривает и это не может не радовать. Неожиданно в кабинет врывается Мокрицкая:

— Борис Наумыч, извините, простите, это очень срочно.

Оборачиваюсь и смотрю, как Эльвира бежит к столу и раскрывает перед Егоровым папку:

— Подпишите, пожалуйста, вот здесь.

Она тыкает пальцем в бумаги и подает Наумычу ручку.

— Ого, а это на что?

— Это на декорации.

Егоров поднимает глаза на Мокрицкую:

— У нас что, Голливуд, что ли?

— Борис Наумыч, извините, но Вы сами нам одобрили эту фотосессию.

— Ладно, ладно, мне не жалко.

Мне со своего места не видно, что он там читает и подписывает. Просто наблюдаю, как шеф подмахивает под бумагой, со стуком кладет ручку и захлопывает папку. Если бы было что-то неординарное, он бы вцепился не только в Эльвиру, но и в меня тоже. Мокрицкая выхватывает бумаги назад, стартуя по своим бухгалтерским делам и Наумыч ее благословляет, широким жестом указывая в сторону двери:

— Потому что, все достанется внуку!

Как только Эльвира исчезает за дверью, шеф оглядывается на меня и морщит нос:

— Ты знаешь, я всю эту чушь, что ребенок всего должен добиться сам, просто в гробу видел.

Я уже успокоился немного и лишь грустно хмыкаю — шефа с его пунктика не собьешь.

— Я как в огороде: поливаешь — вырастит, не поливаешь — кукиш. Ха-ха-ха!

Возвращение к теме портит настроение, и я скептически бормочу, задумчиво кивая головой:

— Философско…

— Дарю, записывай.

Продолжаю глазеть сквозь приоткрытые жалюзи на улицу, а у Егорова начинает звонить телефон на столе. За спиной слышится:

— О-о-о! Алле.

Шеф встает и уходит от стола, от меня подальше:

— Да это я, слушаю…. А чего случилось?… Зачем?…А он?…Анечка я тебя прошу, ты выброси из головы этого Марата… Мы скоро его в узел завяжем… Тем более у меня сегодня такой день! Можно сказать, знаменательный.

Анька звонит. Кстати, она же еще не в курсах. Решительно перемещаюсь к директорскому креслу и, вздохнув, усаживаюсь в него, положив ногу на ногу и откинувшись на спинку кресла. Как не храбрюсь, но мне очень погано и я отворачиваюсь. Сейчас… Сейчас и Анютка услышит мой ужасный приговор. Голос Наумыча уже дрожит от нетерпения:

— Ты можешь меня поздравить…. Угадай с трех раз.

Егоров усаживается на край стола, а я напряженно таращусь в пустоту. Интересно, как прореагирует Сомова. Порадуется за своего бойфренда или посочувствует подруге?

— Ха-ха-ха… Не-не-не… Мелко плаваешь. Ты знаешь, я боюсь, что моя жизнь… Вот просто она изменится к лучшему!

Егоров радостно раскачивается на столе, и даже взмахивает рукой, привлекая мое внимание. Но я, увы, не могу поддержать и присоединиться к его бурным эмоциям. Хмуро глазею на него, исподлобья, а потом отворачиваюсь.

— Все, все, все… Я не буду тебя мучить… Я скоро!… Стану!… Дедом!… Ну, а кого же еще…Мы тут с утра в издательстве уже шампанским прошлись…. А чего, Марго? Она тут сидит, понимаешь ли…

Каждое слово отдается болью, и я снова гляжу на начальника, как побитая собака. Но Егоров никак не угомонится:

— … Заставляет меня работать, а мне орать охота!…Стой, подожди, подожди, что у тебя вечером?

Анечка, родная, видимо ей тоже не хочется слушать семейные восторги, которые мучают меня и она обрывает связь. Егоров с сожалением закрывает крышку телефона.

— Марго.

Уныло поглаживаю пальцами лоб и виски.

— М-м-м…

Наумыч, видно не наговорившись с Сомовой, пытается свое игривое настроение перенести на меня:

— А вы не знаете, что у вашей подруги сегодня вечером?

Отрицательно качаю головой. Капец, угомонишься ты сегодня или нет? Чтобы не нагрубить, вылезаю из начальственного кресла и ухожу к окну, отбрехиваясь:

— Не знаю.

Уперев руки в бедра, снова утыкаю нос в жалюзи. Но от раздухарившегося дедушки так просто не избавиться, он подступает следом почти вплотную:

— А что ж, ты знаешь?

Разворачиваюсь, сдерживаясь из последних сил:

— Я знаю, что нам номер скоро сдавать.

Егоров смотрит на меня с укором:

— Ну, вот что, ты такая нудная, а?

Я лишь молча отвожу глаза. Мне нечего ему сказать — он же не виноват в своей невменяемости. Шлепнув впустую губами, лишь отворачиваюсь. Егоров машет рукой в сторону двери:

— Ладно, ступай, работай, раз не терпится.

И я ухожу.

* * *

А после обеда начальник уже сам зовет меня. Интересно, просто угомонился или что-то случилось? Захожу в кабинет и лицезрею спину Егорова, замершего возле окна.

— Борис Наумыч, я пришла.

Шеф тут же разворачивается и дергает приглашающе рукой:

— А, проходи.

Он вполне серьезен — видимо эйфория, наконец, рассеялась и впереди деловой разговор. Он опять дергает рукой и смотрит в сторону двери:

— Это… Может нам Люсю попросить, чтобы кофейку сварганила?

Ого! Я уже с некоторой тревогой смотрю на него — что-то опять прилетело?

— А что, разговор обещает быть долгим?

Егоров отворачивается:

— Не знаю, как пойдет.

Мне снова приходится разглядывать его спину... Значит, случилось. Вспоминаю присказку — когда уже нет слез и сил, остается только смех. И грустно усмехаюсь — это про меня, одно, за одним.

— Борис Наумыч, вы меня пугаете.

Шеф чуть оглядывается, оставаясь по-прежнему серьезным:

— Я сам себя пугаю. Ты знаешь, у меня такое ощущение, что у меня третий глаз образовался — я вижу такие вещи, которые раньше в упор не видел.

Странный разговор. Однозначно, что-то произошло. Сцепив пальцы внизу, у живота, присаживаюсь прямо на угол столика в углу кабинета — там как раз есть кусочек места возле монитора. Смотрю на Егорова снизу вверх, ожидая продолжения.

— Например.

Шеф стремительно присаживается рядом:

— Вот, например, знаешь, я вот принял решение… Ну, я на 100% не уверен, но на 99 уже есть…

Он рубит и рубит рукой воздух, словно пытается что-то вдолбить. Меня такое странное начало разговора беспокоит. Что он такое вдруг увидел, чего не замечал, и почему это заставило его принять какое-то важное решение? Вроде никаких серьезных нареканий не было… А может… А может он узнал про нас с Андреем и решил от меня избавиться в свете последних событий? Внимательно вглядываюсь в лицо Наумыча:

— Это решение касается меня?

Егоров соскакивает со своего места:

— Да, нет, оно касается всего издательства.

И то, слава богу. Переключаюсь с личного на служебное — а тут, что за проблемы? Шеф начинает расхаживать по кабинету, и я все с большим беспокойством наблюдаю за этими метаниями, пока ничего не понимая.

— Ты знаешь, я в последнее время о-о-о-очень сильно поошибался.

Меня его намеки пугают по-прежнему. Если не личное, а служебное, то в чем же он корит себя и почему вызвал меня? Не выдерживаю:

— Когда подписали со мной контракт?

Егоров машет протестующе рукой и снова усаживается рядом на столик, но уже с другой стороны:

— Да нет, это не тебя касается…. Когда я взял назад Зимовского!

Одобрительно приподняв брови, беззвучно шевелю губами «А, понятно..». Только, что из этого следует?

— Я очень сомневался, когда он ушел…

Наумыч морщится:

— Так некрасиво ушел. Тем более, сейчас Зимовский это не тот, который был год назад.

Вспоминаю нашу дружбу с Антохой в прошлом и его выпады в адрес Игоря теперь. Уставившись в пространство перед собой, тихо бормочу:

— Это точно.

Егоров тут же оборачивается:

— Чего ты сказала?

Не уши, а прямо локаторы.

— Э-э-э… Я говорю — вам виднее.

— Зимовский — человек Лазарева, а соответственно и Каролины.

Егоровские тайны уже действуют на нервы.

— Борис Наумыч, ну, к чему вы клоните?

Со вздохом он слезает со столика и идет к креслу. Молча шлепнув ладонями по спинке, он разворачивается, еще раз взмахивает обеими руками и потом спокойно и четко произносит:

— Как ты относишься к Калугину?

Черт, все-таки, он вызвал меня из-за Андрея с Наташей. Ну, это понятно — после телепередачи, наверно только уборщицы не обсуждали мое признание в эфире, а теперь Наташа и Андрей практически семья и у них скоро будет ребенок. Но увольняться из-за их семейных изменений я вовсе не собираюсь! Только я не понимаю, причем тут Зимовский? Нахмурив брови, внутренне собираюсь на борьбу, и слезаю со столика.

— В смысле?

— Ну, как к сотруднику.

Он закрывает глаза и безапелляционно требует:

— Только мне нужна правда!

Как к сотруднику? Что-то он меня в конец запутал и поставил в тупик.

— Э-э-э…, ну-у-у…, я про Андрея ничего плохого сказать не могу — он профессионал, работяга, он фанат своего дела.

Егоров меня перебивает:

— Вот так и должен выглядеть заместитель главного редактора!

Недоуменно смотрю на него. Калугина в мои заместители? Я по-прежнему не понимаю логику начальника, и как связано такое решение Егорова с внезапно открывшимся прозрением. Кто же ему открыл глаза и подтолкнул — неудачник Зимовский или счастливчик Калугин? Или дочурка подсуетилась?

— Борис Наумыч, вы хотите сказать, что…

Шеф меня перебивает:

— Я хочу сказать, что ваша связка с Андреем будет самая боевая и эффективная единица нашего издательства!

Я и Калугин? Растерянно улыбаясь, иду мимо Егорова и встаю за его креслом у окна. Капец! Трудно даже вообразить последствия такого решения. У Андрея никакого опыта в такой работе — его же постоянно придется опекать, все время быть рядом, слушать его, разговаривать с ним, сидеть до поздней ночи. Ничего хорошего из этого не выйдет. Ищу контраргументы:

— Борис Наумыч, вы представляете, как отреагирует коллектив на такую перестановку?

Но Егорова это мало волнует, он присаживается сбоку на столик:

— Я представляю эффективность нашей работы, повышение тиражей, соответственно прибылей.

Он поднимает вверх указательный палец:

— Вот, что я, прежде всего, представляю.

Только шлепаю губами, не находя контраргументов… Да, какого черта!

Пытаюсь ехидно улыбнуться и, встряхнув головой, выговариваю этому стратегу:

— Ну, просто все будет выглядеть так, как будто вы продвигаете своего зятя!

Обхватив себя руками, отворачиваюсь к окну. Наверно, так оно и есть. Даже, наверняка! «Я прозрел, я прозрел…». Интересно, Калуга к этому делу руку приложил или нет? Его заявление об уходе, внезапное жениховство и возвращение в лоно редакции, так и остались не обсуждаемой темой. А теперь еще и новое назначение! Егоров вскакивает со своего места и всплескивает руками:

— Да! Да оно так и будет выглядеть. А как иначе? Кого я поставлю? Васю Пупкина, что ли?

Он вдруг щурит глаза, углубляясь в свои воспоминания:

— Между прочим, когда я на Каролине женился, ее папа, прежде всего, меня сделал главным редактором. И заметь — он ни разу об этом не пожалел!

Меня эти отступления в прошлое мало интересуют, я почти не слушаю — мой мозг занят только одной громадной проблемой — как я смогу справиться с собой, со своим бабством, если Андрей будет все время рядом. Что мне делать? Увольняться?

— Вот, теперь, скажи мне…

Подхватив за руку, Егоров отходит от окна, увлекая меня за собой:

— Тебе с Андреем легче будет работать, чем с Зимовским?

Трясущимися губами ничего не могу вымолвить, только отрицательно мотаю головой. Конечно не легче! Замечаю взгляд шефа и киваю положительно. Но меня хватает ненадолго, и я опять качаю головой против. Наконец выдавливаю из себя:

— Ну, я даже не знаю…

Наумыч решительно пресекает все дебаты:

— Я, знаю. А мнение коллектива…. Это…

Он отмахивается:

— Вот, хочешь, сейчас эту новость озвучу сам?

Я лишь как болванчик беззвучно мотаю головой: туда-сюда, туда-сюда. Егоров машет рукой:

— Ступай!

Загруженная невеселыми мыслями, выхожу из кабинета и решительным шагом направляюсь к себе — мне нужно переварить свалившуюся информацию, а еще лучше рассказать новости Аньке. Сзади слышится:

— Маргарита Александровна.

Обернувшись, вижу заискивающе — улыбающуюся физиономию Антона.

— Да?

— Я в типографию собираюсь, вам там ничего не надо?

С чего это вдруг такое обхождение? Идем дальше рядом, и я настороженно кошусь, разглядывая своего извечного врага… Интересно, чего это он такой любезный, на него не похоже. Может уже пронюхал про планы руководства? С этого пройдохи станется… С ухмылкой интересуюсь:

— Антон Владимирович, вам что, своей работы не хватает?

— Да-а-а как вам сказать, вроде хватает пока что.

— Ну, вот и работайте…, пока что.

Не снимая с лица усмешку, скрываюсь за дверью кабинета, оставляя Зимовского снаружи. Пусть теперь поскрипит зубами. Иду быстрым шагом к столу, убирая радость с физиономии. И ведь пожаловаться некому, только если господу богу:

— Капец, только этого мне не хватало. Вот как я буду с ним работать?! Фу-у-ух..

И затыкаюсь — в голосе слезы и истерика, самому даже противно… Стою у кресла, оглядываясь в поисках телефона, но найти не успеваю — в кабинет входит Калугин.

— Марго.

Мог бы и постучать. Разговаривать сейчас с ним мне совсем не хочется, но приходится.

— Ты не занята?

Я совершенно не знаю, как мне с ним себя вести. Еще вчера мы целовались до одури и признавались в любви, а сегодня что, чужие люди? А теперь еще Намыч со своими идиотскими затеями… Или это идея не только Наумыча? У него ведь и дочурка есть…Единственно, что мне сейчас нужно, так это побыть одной и успокоится... Одному… Переступив с ноги на ногу, резко обрываю:

— Я всегда занята. Что ты хотел?

Он идет к столу и все никак не начнет:

— Э-э-э…

Меня все сильней трясет изнутри. Выхожу из-за стола, к окну, повернувшись к Калуге спиной и сложив руки на груди. Ну, уходи же!

— Я сейчас только что, разговаривал с Наумычем.

Разворачиваюсь:

— И что он тебе сказал?

— О моем назначении.

— Если ты зашел, что б я тебя поздравила…

Пожимаю плечам и смотрю на него исподлобья:

— То поздравляю.

Снова отворачиваюсь.

— Спасибо…. Я вижу, что не рада?

Ты сделал Егоровой ребенка три месяца назад, при этом толдыча мне про проснувшуюся после семи лет любовь, а теперь еще и женишься на ней… Я должна прыгать от счастья?

Резко разворачиваюсь и, прижав руку к груди, срываюсь, повышая голос:

— Андрей, что ты от меня хочешь? Ты не видишь — мне и так тяжело!

— Марго, ну, мне тоже тяжело.

Что-то незаметно. Да и груз у нас разный. У тебя с позавчерашнего вечера ничего не изменилось, промелькнул эпизод с новой бабой и снова упал в объятия к невесте, у меня же изменилось все! Отворачиваюсь, вздыхая, и складывая руки на груди:

— Фу-у-у-ух.

За спиной слышится:

— Ладно, я понял, я, пожалуй, откажусь от этого предложения.

Недоверчиво хмыкаю, наморщив лоб — он, что, действительно, не знал про идею Наумыча?

— Почему?

— Ты сама, только что сказала — чтобы не усугублять.

К чему такие жертвы? Это все равно не изменит главного.

— Андрей, если ты делаешь ради меня, то не надо этого делать.

— Марго!

Перехожу за свой стол, но не сажусь.

— Андрей, дай мне сказать.

— ОК.

Он стоит рядом, опустив голову вниз и уперев руку в бок… Гляжу на него… Нет, Андрей вовсе не такой карьерист, как может показаться. Это все Наумыч со своей дочуркой! Мне хочется его подбодрить, вселить уверенность:

— Во-первых, ты достоин этой должности. Я уверена, что у тебя все получится. А во-вторых…

— Что, во вторых?

Вздыхаю:

— А во-вторых, ты уже пересядешь со своего велосипеда в респектабельный автомобиль и будешь в нем возить своих детей и свою жену!

Хотя у нас ничего и не вышло, но я желаю тебе счастья…, большого пребольшого… Он смотрит на меня, не отрываясь, и это меня еще больше воодушевляет:

— И хватит уже для всех быть Калугой, пора становится Андреем Николаевичем.

Выговорившись, отворачиваюсь. Я постараюсь быть сильной. Я же мужчина, в конце концов. И у меня всегда есть запасной выход — уволиться к чертовой бабушке! Мягкий голос Андрея успокаивает:

— Ты так считаешь?

— Считает у нас Эльвира, а я просто даю совет.

Снова смотрю на него и горько подчеркиваю:

— Как друг.

— А мне очень хочется тебя поцеловать.

Словно наскакиваю на стену. Непонимающе смотрю на него:

— Что?

Он приближает ко мне свое лицо:

— Мне очень хочется тебя поцеловать. Можно?

Я оторопело смотрю на него, и не могу понять… И растерянно молчу.

В голове полный сумбур. Как так можно? Я не ослышалась? Он что, уже забыл, что у него невеста чуть ли не на четвертом месяце? Легкость мысли необыкновенная…

— Конечно же, нет!

А вот, кстати, и она — в открытую дверь вплывает сияющая Наташа, вся в розовом:

— Я, конечно, прошу прощения, но-о-о-о… Борис Наумыч, вас очень хочет видеть.

Калугин спокойно смотрит на нее, сунув руки в карманы, а я так не могу, стыдливо отвожу глаза в сторону — интересно, слышала Наташа наш разговор или нет? Руки непроизвольно дергаются, и я их суетливо складываю на груди, а потом снова опускаю вниз. Слышала или нет? Андрей интересуется:

— Зачем?

— Вообще-то, у нас совещание.

Пользуюсь моментом и, схватив папку со стола, проскальзываю мимо будущих родителей к выходу:

— О-о-о…, совещание это святое!

* * *

Когда вхожу в зал заседаний, там уже весь бомонд, только Каролины не хватает — за столом, в председательском кресле расположился Лазарев, позади хозяйского трона пригрелся Зимовский, неподалеку пялится в потолок задумчивый Наумыч, а вдоль стены топчутся Галя с красной пластиковой корочкой у пуза, Валик и Эльвира. Ну что ж, значит, мы не опоздали — прижимая к себе папку двумя руками, прохожу в угол, а Андрей с Наташей, зашедшие следом за мной, пристраиваются рядом с двух сторон. Егоров, заложив руки за спину, начинает очередной променад вдоль стоящих рядком пустых кресел:

— Ну, что, марксисты — ленинисты... Все собрались? Можно начинать?

Константин Петрович крутит головой:

— Вообще-то, я не вижу Каролину Викторовну.

На мой взгляд, особой беды в этом нет, даже наоборот. Егоров сморщив лицо, тихо скрипит, поддерживая мои мысли:

— Это не критично.

— Как сказать! Когда мы решаем такие глобальные вопросы, присутствие владельца журнала я считаю необходимым.

У меня ушки тут же на макушке: что за глобальные вопросы? Про назначение Калугина? Егоров продолжает мотаться вдоль кресел, бросая недовольные взгляды на Лазарева.

— Константин Петрович!

— Да?

— Владелец журнала… Он прекрасно знает, во сколько начинается и заканчивается рабочий день. Но в данный момент ее интересует шопинг, а не глобальные проблемы.

— Угу.

Наумыч потихоньку распаляется:

— И потом. Печальный последний номер прекрасно показал несостоятельность этого владельца журнала.

Дочурка, принимавшая активное участие в выпуске прошлого убогого «МЖ», вмешивается:

— Пап, время идет, а работы выше крыши.

Егоров прения прекращает:

— Согласен… Я собрал вас для того, чтобы сообщить о новых некоторых кадровых назначениях.

Дойдя до окна, он разворачивается лицом к сотрудникам:

— Во-первых, я хочу сообщить, что изменяется руководство в отделе моды.

Егоров опять начинает путь вдоль кресел, но, не дойдя до конца, останавливается и разворачивается снова:

— С сегодняшнего дня в отделе моды будут два руководителя. Помимо Любимовой Галины Степановны, такими же полномочиями наделяется Егорова Наталья Борисовна.

Вижу, как Наташа расплывается в счастливой улыбке, и бросаю сочувственный взгляд на Галю — вполне вероятно, что их под коверные столкновения с директорской дочуркой скоро всколыхнутся с новой силой.

— Во-вторых, я хочу представить вам нового заместителя главного редактора.

Егоров замирает и вытягивает руку в сторону Андрея:

— Калугина Андрея Николаевича!

Наумыч начинает движение по новому кругу, а народ с удовольствием наблюдает за страдальческой мимикой вытянувшейся физиономии Зимовского. Эльвира тут же подает голос:

— Так…. А заместителя главного редактора у нас теперь тоже будет двое?

— Заместитель главного редактора у нас будет один — Андрей Николаевич.

Лазарев тяжело поднимается со своего места:

— Значит так, я считаю, что подобные решения мы не можем принимать без участия наших инвесторов.

Егоров отрицательно трясет головой и повышает голос:

— Не думаю! Инвесторов, прежде всего, интересуют рейтинги журнала и продажи. А внутренние механизмы издательства их не касаются.

Лазарев молчит, а Зимовский, притихший у окна, начинает подкашливать и проявлять активность:

— Гхм….

Наумыч обращает и на него свой начальственный взор:

— Да, Антон Владимирович, я слушаю вас.

Мне тоже непонятно, кем же теперь будет у нас Антон, так что весь обращаюсь во внимание — приподняв подбородок, вслушиваюсь, ловя каждое слово. Зимовский выползает из своего логова и одергивает пиджак:

— Борис Наумыч, а вы бы не могли теперь озвучить мой новый статус.

Они в упор буравят друг друга глазами, и Антон повышает голос:

— Я теперь кто? Курьер или может быть безработный?

Егоров делает удивленное лицо.

— Нет, ну, почему безработный.

Он разворачивается к Зимовскому спиной.

— У нас в редакции работы полно! У нас работы, как у дурака махорки! Мы вам обязательно что-нибудь придумаем.

Прикрыв глаза, он кивает с проникновенным видом. Антоша, злобно зыркнув глазами по публике, молча идет на выход, а за ним из кресла поднимается и Константин Петрович, подхватив портфель. Я конечно «за» двумя руками, эти два фрукта нам только гадят, и палки в колеса вставляют, но ведь очевидно, что контра теперь затаится, а потом даст ответ, ударит исподтишка. И наверно очень больно и подло. Зря Егоров улей разворошил. А тот, как ни в чем не бывало, оглядывает оставшихся:

— Ну? Почему стоите? Антон Владимирович прав, так сказать, все на работу, все на глянцевые амбразуры.

В чем прав Антон Владимирович для всех остается секретом, но никто не переспрашивает, и Егоров, сгорбившись, идет к выходу. Потихоньку, тянемся следом, я замыкаю шествие.

В коридоре нагоняю Андрея с Наташей. Они уже что-то обсуждают, остановившись посреди холла редакции и я, в обнимку с не понадобившейся папкой, подхожу к ним:

— Ну, что, поздравляю обоих.

Наташа, сложив руки на груди, отворачивается:

— Спасибо.

Андрей присоединяется:

— Спасибо.

Видимо я не вовремя и они замолкают, только Калугин невнятно мычит:

— А...м-м-м...

Проскальзываю между ними и направляюсь прямиком к себе в кабинет.

* * *

Через полчаса ко мне заглядывает Андрей. С чего-то надо начинать заместителю главного редактора, вот он и пытается нащупать это чего-то. Не к Зимовскому же ему идти. Я не возражаю и слушаю сумбурные варианты и воспоминания на тему кто, что когда-то сказал, но в номер не прошло и забылось. Не мешаю — может действительно что-то интересное вылезет. Но особо и не подбадриваю — мои мысли о другом… Неужели нам теперь, вот так вот, придется все время? Бок обок? И как мне реагировать на эти его «можно я тебя поцелую?». Погруженный в эти мысли, последние пять минут стою, отвернувшись к окну, сложив руки за спиной и привалившись к кожаной спинке своего кресла. Сзади раздается очередной Андрюхин креатив:

— Слушай, а еще мы обсуждали с Гошей тему страсти.

Эти слова заставляют очнуться. Что-то я ничего такого, про страсть не помню. Ну, если не считать позапрошлой ночи. Удивленно оборачиваюсь:

— Ты и Гоша обсуждали тему страсти?

— Ну, я имею в виду, как тему для номера.

— А-а-а.

Все равно не помню. Выжидающе смотрю на него:

— И что сказал Гоша?

Калугин мотает головой:

— Ничего не сказал, мы тогда просто не были к этому готовы.

Не были готовы к страсти… Зато позавчера я была готова на многое. Может быть, на слишком многое… Такая эйфория была, так его подначивала, теперь даже самому страшно. И, слава богу, что этого не произошло... Я была готова, а он нет. Не знаю почему... Вопрос, который возник еще тогда, выскакивает помимо воли:

— А сейчас, что?

— Ну, я не знаю сейчас что…. Марго, я просто отследил все материалы! Ну, согласись это широкая тема, здесь есть где развернуться!

Страсть…. Значит, теперь он готов развернуться… Зато теперь я не готова. Ни за что! Это был дурман, и он закончился!… Страсть…. Мои мысли окончательно улетают, заставляя уставиться в точку в пространстве. Вспоминаю свои сны с Андреем и вздыхаю:

— Мда…, уж шире не бывает.

Потом разворачиваюсь в сторону Калугина. Надо остановиться и прекратить. Все эти бабские гормональные всплески в прошлом. Есть более актуальные и жизненные вопросы:

— А как тебе тема — «обломы»?

Отхожу от окна, проскальзывая мимо Калугина к полке с журналами. Он поднимает вопросительно брови:

— В смысле?

Задумчиво стою, сложив руки на груди и привалившись спиной к чему-то деревянно-врезающемуся . Ну, в каком смысле? В прямом, конечно.

— Вся человеческая жизнь состоит из обломов.

Андрей кивает, но смотрит неуверенно:

— Ну, ты имеешь в виду, разочарования?

Исподлобья разглядываю его.

— Нет, разочарования это для женских журналов. А у мужиков сплошные обломы. Разве нет?

Давай Калуга, без стеснения, обсуди еще разок вопрос страсти с Игорьком, а? Как оно получается-то? Одна медленно запрягала, а тебе невтерпеж — облом, побежал к другой — та, наоборот, с ходу в койку и в ЗАГС — тоже ведь облом? Калугин на меня не смотрит, и мои аллегории старается не воспринимать:

— Ну, я не знаю…. Пф-ф-ф…Слово какое-то грубоватое.

Меня уже заносит:

— Так и жизнь штука не мягкая.

Оттолкнувшись спиной от полок, возвращаюсь к окну позади кресла. Калугин что-то невнятно мычит, а я уже разворачиваюсь к нему с новой идеей. Обломы же они не с неба падают. Мы их сами порождаем.

— А хочешь, сделаем тему «Выбор»?

Он стоит совсем близко, нервно и напряженно, и смотрит в упор:

— Это как это?

— Ну-у-у…. Все мы по жизни делаем свой выбор. Причем хотим, как лучше, но почему-то, чаще всего, получается, что этот самый выбор оказывается неправильным! Почему так происходит, а, Андрей?

Мне хочется понять, что двигало им, когда он сходился с Егоровой, сходился, повторяя и повторяя при этом, о чувствах ко мне. Может, действительно, карьерный интерес? Или просто зудело так, что стало невтерпеж? Но, Калугин лишь неопределенно трясет головой:

— Я не знаю Марго.… Н-н-н… наверно это человеческая природа, что ли….

Отличный ответ, во всем виновата природа, а он совсем не причем! Делаю шаг назад и, одобрительно протягивая в его сторону руку, резюмирую:

— Вот и замечательно. Чувствуешь, здесь можно разойтись по полной?!

Забираю сумку из кресла — пожалуй, на меня сегодня хватит, выдохся, пора сваливать. Я уже чувствую внутри себя клубок злости и раздражения. И если Андрей еще раз скажет про поцелуи, ей-богу, я его ударю. Даю напутствие, на прощание:

— Ты там тезисно прикинь, что там может получиться. И я, кстати, тоже подумаю.

Иду к двери, оставляя Калугина позади. Он растерянно бормочет:

— Да хорошо, ну, ты хотя бы позвони, мне.

Оглядываюсь. Если что-то родится, так и быть сообщу.

— Да. Или пульну по электронке.

— Ну, да.

— Угу.

— Марго!

Смотрю на него:

— Что?

Калугин мнется, опустив глаза в пол:

— Я хотел тебе сказать, что…

Он молчит, качая головой и пытаясь сформулировать свою мысль, потом, наконец, выдавливает ее из себя:

— Ну, ведь иногда, человек …ф-ф-фу-у-ух…

Его взгляд устремлен куда-то в стену.

— Делает этот выбор под давлением некоторых обстоятельств.

Тухлая мыслишка-то... Каких таких, обстоятельств? Зудит в одном месте? На ум приходит его постоянная беготня за Егоровой и какие-то темные терки с Наумычем. Других обстоятельств я не знаю. Силой в кровать никто не тянул, это точно. Слушаю Калугина с большим скепсисом в душе, а потом, наморщив лоб, пытаюсь изобразить веселую мину на лице:

— Вот, молодец! Вот, видишь уже начал креативить. Кстати, хорошая мысль, запиши.

Разворачиваюсь к двери, снимаю куртку с вешалки и выскальзываю из кабинета.

Все, меня больше нет! Торопливо иду к лифту, на ходу просовывая руки в рукава — путь к машине, все-таки, далековат, а вечер обещает быть прохладным. Из кабины лифта выпархивает, сияя улыбкой, Каролина, так что наши пути, волей-неволей, пересекаются.

— О Марго, привет.

Она подхватывает меня под руку и разворачивает в обратную сторону. Меня ее появление не слишком радует, но приходится быть вежливой:

— Добрый день.

— А скажи, ты не знаешь, моя дочка здесь?

Понятия не имею, с меня достаточно ее жениха. Но Каролина продолжает крутить головой, высматривая Наташу. Лишь пожимаю плечами:

— Нет, я не знаю.

— А, Андрюша?

Андрюша? Я твоих прихлебателей вроде всех знаю — Антоша, Костя…

— Какой Андрюша?

— Как какой, Калугин естественно.

Блин, он уже для нее Андрюша! Ну, конечно, можно сказать сынок, родитель будущего внука. А он ее как зовет, интересно? Мама? Мамуля?.... Капец… И после этого «Можно я тебя поцелую?». Расстроено пожимаю плечами:

— Калугин? Здесь.

— Значит и она здесь! После помолвки они просто не расстаются. Такая милая пара, согласись.

Она смотрит на меня, счастливо улыбаясь. Даже и не знаю, что ей сказать — милого ничего не нахожу, а расстаются они или не расстаются мне по хрену, лишь бы ко мне в кабинет вместе не таскались. Мне и по одиночке на них смотреть тошно, не то что вместе. Глазея в пол, неуверенно хмыкаю:

— Ну, да.

Все такие счастливые, аж противно. И Каролина, и Наумыч, и Наташа… И даже Калугин не слишком печален. Одна я, дура, не в своей тарелке. Хочется наговорить гадостей и испортить настроение. Делаю сладкое лицо и язвлю:

— Говорят, вы скоро бабушкой станете? Я вас поздравляю.

Каролина с улыбкой морщится:

— Спасибо, только честно говоря, я пока не могу привыкнуть к этому слову.

— А что так?

— Ну, посмотри на меня, ну какая я бабушка?

Повелась. Так я думал. Продолжаю ехидничать:

— Ну, есть другие варианты.

— Какие?

— Бабуся, бабуля.

Оставив Каролину стоять с открытым ртом, разворачиваюсь, торопливо иду к лифту, захожу в кабину и нажимаю кнопку вниз.

* * *

Спустя сорок минут я уже на месте. Когда захожу в квартиру, свет внутри горит — значит, Анька уже дома. Кладу сумку и куртку, которые держу в руке, на обувной ящик в углу, кидаю ключи на полку и, не переобуваясь, шлепаю на кухню... Там Сомова, нацепив на руки резиновые перчатки, злобно драит мочалкой холодильник и даже не поворачивается.

— Ань, привет.

— Привет.

— Чего делаешь?

Она бурчит:

— Обои клею.

В смысле?

— Чего?

— Гош, ну ты чего, не видишь, чем я занимаюсь?

Походу, у нее на душе не радужно. Что-то случилось. Сквозь окно пробивается закатное солнце, играя тенями на стенах, а у нас дома, походу, тучи... Интересно, мы ужинать сегодня будем? Присаживаюсь к столу.

— А чего это ты вдруг?

— Настроение у меня такое!

Прям, не говорит, а рычит.

— Чего, на работе проблемы?

Сомова, сморщившись, оглядывается:

— Не спрашивай, а?

Так тоже ведь нельзя. Неприятности лучше оставлять на работе, а не таскать их домой. А если притащила — поделись и успокойся! Вздернув недоуменно брови, тоже повышаю голос:

— Да чего случилось-то?

— Да ничего не случилось… Глобального — ничего.

Вместо приготовлений к ужину на столе голубой таз и банка с чистящим средством. Тут же бокалы, пачка молока, банка сгущенки с банкой оливок, выставленные из холодильника. Бутылка вина с парой пустых тарелок. Навалено, наставлено в кучу, все подряд. Это она так снимает стресс? Анька цедит сквозь зубы:

— Просто, с каждым днем, все хуже и хуже.

Мне хочется, чтобы Анюта нормально села бы и поговорила со мной, поделилась бы, что там у нее случилось, погоревали бы вместе… Винишко бы выпили, пожрали….

— Слушай, да отвали ты от холодильника, дался он тебе.

Сомова шипит изнутри, из-за дверцы:

— Слушай, ты не слышала, умный человек один сказал…

Она, наконец, прикрывает дверцу и подходит к столу, за которым я сижу:

— Хочешь навести порядок в своей жизни — начинай с собственной квартиры!

Глупости, какие. Я уверенно киваю:

— Явно баба какая-нибудь сказала, да?

Сомова не отвечает, сыпет чистящее средство в таз и потом перемешивает в жидкости вытянутым пальцем в перчатке. Неужели ей такая трудотерапия помогает отвлечься?

Новая мысль приходит в голову, и я замираю, зацепившись за эту мысль, таращась в пустоту:

— Слушай, странное дело, а? У тебя все хорошо и у меня более-менее. У тебя какая-нибудь фигня и у меня полна телега.

Резкий запах от разбодяжки в тазу, заставляет сморщиться и замахать руками, разгоняя вонь.

Анька, решив отвлечься от своих проблем, интересуется:

— А у тебя то что?

— А у меня Борюсик твой цирковые номера откалывает!

При слове «Борюсик» Сомова перестает бултыхаться в тазу, и, выставив ухо вперед, превращается в статую внимания:

— В смысле?

Хоть и сказал про цирк, но не до смеха. Чуть склонив голову набок, раздраженно разъясняю ситуацию:

— Назначил моим заместителем Калугина! Прикинь, веселуха?

Анька недоверчиво тянет:

— Да ладно.

— Ладно, да нескладно.

Теперь жди какой-нибудь подлянки от Зимовского. Посидев несколько секунд, уставившись горестно в пол, снова смотрю на Сомову. Трудотерапия говоришь?

— Чего стоишь, рот открыла? Давай перчатки, тоже потру.

Анька действительно кидается стаскивать свои, но я ее останавливаю:

— Да подожди, ты. Сначала переоденусь.

* * *

Через пятнадцать минут, я уже на табуретке рядом с Сомовой — в джинсах, красной футболке и в желтых резиновых перчатках, выданных подругой. Сосредоточенно вытираю полотенцем вымытые бокалы и вместе с Анютой пережевываю жвачку о новом назначении Калугина. Сама я себе уже мозги сломала про это, теперь приходиться выслушивать и Анькины доводы, не беситься и успокоиться.

— И что тебе не нравится? Все лучше, чем с Зимовским собачиться и ждать каждый день всяких пакостей. А то, что опыта нет, так опыт дело наживное.

— Ань, ну ты не понимаешь. Если я раньше могла с ним пересекаться, могла не пересекаться, то теперь мы будем контактировать каждый день!

— Да что с того-то!

Удивленно смотрю на нее:

— Ничего с того! Ты думаешь, мне легко постоянно ловить на себе его взгляд, его мимику, интонации.

Да еще выслушивать предложения целоваться, пока невеста не видит. Словно ничего и не произошло…

— Еще и эта…

— Кто?

— Егорова, кто, кто.

Сомова поднимает глаза к потолку и молчит. Потом достает из таза очередную рюмку и тоже начинает вытирать ее салфеткой. Если уж говорить про младшую Егорову, то у меня на это имя уже рефлекс — сразу поднимается изнутри вал эмоций и возмущения:

— Тоже мне мамаша. Ходит, аж лоснится.

— Марго, я, конечно, все понимаю, но она добилась своего.

Я аж взвиваюсь. Да не любит ее Андрей!

— Вот чего она добилась?

Сомова, сморщившись, отгораживается от меня красными руками.

— Ой, Марго…Эта тема… Давай, не будем!

Согласен, не будем. Потому что я еще утром решил — хватит бабских переживаний и соплей, все, пора возвращать Гошу из небытия. Это все было затмение, дурь, а теперь я очнулся, прозрел! Цепляюсь к Анькиным словам:

— Во-первых, я не Марго.

Сомова закатывает глаза к потолку:

— Начало-о-ось.

Да, разве я не прав? Эмоции брызжут в стороны, и я набрасываюсь на подругу:

— Что, началось? Что, началось, Аня?

Тычу желтым пальцем в сторону Сомовой:

— Между прочим, если мы говорим о том, что кто-то чего-то добился, так это Карина!

Сомова молчит и не смотрит в мою сторону.

— Эта тварь пообещала, что я буду страдать, вот я и страдаю! Посмотри, во что я превратился?

В какую-то влюбленную дуру, в ряженого трансвестита, в..., в…, даже не знаю в кого. Совсем обабился! Как последний гей, к мужику в постель залезть собрался! Еще сны эти дурацкие….

Аня поворачивается в мою сторону, смотрит и качает укоризненно головой. Воодушевившись ее поддержкой, заканчиваю:

— Это фильм ужасов можно снимать!

— Да-а-а-а, подстричься тебе не мешало бы.

И снова начинает вытирать рюмки. Она что, меня не слушает совсем? Издевается? Зависаю, а потом бессильно роняю руки на колени:

— Слушай Сомова, что ты за человек? Я тебе про паровоз, а ты мне про спички.

Анька вдруг переходит на крик:

— Гоша, я не понимаю, чего ты завелся то?

Я завелся? Мои брови грозно поднимаются. Да ничего я не завелся, просто хватит из меня бабу делать! Тоже повышаю голос:

— А чего завелся? Я тебе объясню, чего я завелся. Если у такой тупой твари, как Карина хватило мозгов со мной такое сотворить, то у такого неглупого мужика, как я, тоже хватит мозгов что-нибудь сделать!

Мои руки взлетают вверх на волне эмоций, а потом падают на колени, и я отворачиваюсь. Мне очень хочется в это верить, я все для этого сделаю, только… Только мне больно видеть, как Андрей отдаляется от меня. Буквально за один день между нами выросла стена! Сомова язвит:

— Да? Только ты сейчас больше похож на истеричную женщину!

Отставляю чистый бокал в сторону, и бросаю на него сверху полотенце. Вот именно! И не только сейчас. И больше я ей быть не желаю!

— Слушай, Сомова. Ты меня сегодня только раздражаешь!

Пытаюсь стащить с рук перчатки — хватит заниматься бабской ерундой, мне это не поможет.

— Эти еще долбанные перчатки… Черт, зачем я их вообще напялил.

Сорвав, бросаю на стол и слезаю с табуретки. Сомова тут же напрягается и кричит вслед:

— Ты куда?

Тороплюсь в спальню взять куртку от спортивного костюма и сразу возвращаюсь назад, в прихожую, переобуваться.

— Пойду! Надо что-то делать.

— Что делать, Игорь?

Остановившись у стола, засовываю руки в рукава куртки. Не знаю. Думать, в первую очередь. О том, как докатился до жизни такой, и как все вернуть обратно.

— Не знаю что… Что-нибудь!

Сомова вдруг начинает суетиться и тоже стаскивать свои рукавицы.

— Подожди, я с тобой.

Я вдруг успокаиваюсь. На фига ей со мной? Я не уверен, что смогу что-то реальное придумать, но, по крайней мере, погуляю в одиночестве и попытаюсь разобраться в себе.

— Не надо со мной.

— Почему?

Потому что на мозги будешь капать Марго-Гоша, Гоша — Марго, а у меня и без этого они уже текут. Буквально взвиваюсь:

— Потому что мужик так сказал!

Застегиваю молнию куртки до шеи и, встряхнув головой, отбрасываю волосы назад.

— Сиди и занимайся своими делами, женщина.

Выходя из квартиры, слышу сзади глухой смешок и захлопываю дверь.

* * *

Надо с чего-то начинать и я отправляюсь по знакомому адресу. Тому самому, где последний раз был с Анькой три с половиной месяца назад. Дом, в котором жила Карина. Когда захожу в подъезд, консьержка, заполняющая какой-то толмуд своим чистописанием при свете настольной лампы, даже не поднимает голову. Привалившись плечом к дверной коробке, засовываю руки в карманы и пытаюсь навести с ней мосты:

— А..., э-э-э…, добрый вечер.

Женщина поднимает глаза:

— Добрый.

— А... Я прошу прощения. Вы же здесь работаете, да?

Она глядит на меня настоящим цербером:

— Ну, допустим. И что?

Облизываю вдруг пересохшие губы:

— Дело в том, что я ищу девушку по имени Карина. Может быть, вы ее помните?

— Почему не помню. Здесь и сейчас две Карины живут.

Я волнуюсь, и рука сама тянется прибрать упавшую на лицо прядь волос за ухо, а потом опять ныряет в карман джинсов.

— Нет... Понимаете, та, которую я ищу, отсюда переехала не так давно.

Бабка задумывается и кивает:

— Ну, почему и эту помню.

— А она не оставила свой новый адрес?

— Извините, нам жильцы новых адресов не оставляют.

Она снова утыкается в свои бумажки. Черт и здесь я в пролете. Капцы бьют по всем фронтам. Даже не знаю, что еще спросить. Делаю еще одну попытку:

— Ну, я подумала, мало ли, вдруг поделилась, как-нибудь.

— Да нет, вдруг не поделилась… А вы собственно?

Ежусь, словно под оптическим прицелом.

— А я... Меня зовут Маргарита. Я ее давняя подруга.

Виновато развожу руками:

— Она же переехала, и не оставила ни адреса, ничего.

Консьержка снимает очки, но подозрений с меня не снимает:

— Такая, значит, подруга, что и адреса своего не оставила.

Прямо чекистка на посту. Невольно усмехаюсь и пытаюсь успокоить:

— Да нет, я просто была в командировке… Без роуминга…. А когда вернулась, она уже переехала, я ей звоню на телефон, она недоступна. Ну, вот я и подумала, может, вы сможете, чем-нибудь помочь.

— Чем?

Пожимаю плечами и вздыхаю:

— Ну, не знаю.

Но хоть что-то же должно быть?

— А скажите… А на ее адрес не приходили какие-нибудь квитанции?

Консьержка отрицательно трясет головой, а потом опять утыкается в свои бумаги:

— Газеты приходили.

Ну, это мне не поможет.

— А письма?

— Нет. Только одни газеты.

Бабка снова надевает очки на нос, давая понять, что разговор окончен. Но я цепляюсь из последних сил.

— А может, заходил, кто-нибудь, из знакомых, родственники.

Похоже, я ей уже надоел и она, судя по тону, начинает раздражаться:

— Никто. Вы первая про нее спрашиваете.

Разочарованно поджимаю губы — вот и поговорили. Консьержка добавляет:

— Она вообще редко к себе гостей звала.

— Жалко. Ну ладно, в любом случае спасибо вам большое.

— Да не за что «спасибо».

Кладу ей на стол тысячную.

— За информацию.

— Так я же ничего не сказала.

— Ну, если появится, вы же скажете?

Прикладываю к деньгам свою визитку:

— Вот моя визиточка, если что.

Бабка смотрит на вензель "Маргарита Реброва" и то, что написано над ним, ей видимо нравится — не пройдоха какая-нибудь, главный редактор журнала. При должности и деньгах.

— Хм, это вариант.

Ну, хоть какой-то процесс. Чем больше забросить крючков в реку, тем быстрее что-нибудь поймается. Так что вполне искренне улыбаюсь:

— Да… А я забегу, на днях. Ну, спасибо.

Отступаю к двери, открывает ее и выхожу. Вслед слышится уже более благожелательное:

— Всего доброго.

* * *

Уже почти два часа брожу по вечерним улицам, по темнеющим скверам… В башке тоже ночь и депрессия. Прошло всего три с половиной месяца с той злосчастной ночи, и я пытаюсь понять, почему так резко все в моей жизни изменилось, и я так легко поддался этому изменению? Почему я так обабился и почти забыл себя? Совершенно другой образ жизни, совершенно другая вселенная… C парикмахерскими, маникюрами, шмоточными бутиками…, с иными, чем прежде, недугами, снами и ощущениями…, с иными приоритетами и интересами…, с высокими каблуками, колготками и прокладками… По-другому стоять, сидеть, сведя вместе коленки, ходить… Даже бегаю теперь по другому, по бабски, как ни стараюсь … И еще угораздило влюбиться в мужика! Ну, ведь ни одного плюса, сплошные минусы!

Любовь? Да, это необыкновенное чувство и мне казалось, что ради него я готов на многое закрыть глаза, готов даже поверить, что я не мужчина… Господи, я реально решил, что я женщина!

Но ведь по большому счету вся эта сладкая муть оказалось фикцией! Если честно, по-мужски, взглянуть правде в глаза — сколько было метаний и красивых калугинских слов «иду туда только ради тебя», «кажется, я тебя люблю», «пока не встретил тебя», «скажи, этот мужчина я?»…. И все это время, Наташа уже была беременной! Три месяца из трех с половиной?! Когда мы гуляли в парке и тянулись друг к другу губами, она уже была беременной?! Или может чуть позже…, когда пили махито и он рассказывал мне про Кубу. Эти мысли мучают меня…. Где ложь, где правда?.

Пытаюсь уговорить себя: но ведь потом он ее разлюбил, разве нет? Нам же было так здорово вместе! Его глаза, его поцелуи, его прикосновения…. Я помню и чувствую их до сих пор. Замедляю шаг… А вдруг и это тоже неправда? А вдруг на самом деле, он знал о ее беременности? И тогда, ночью под дождем тоже? Или догадывался…. Он же никогда ничего не говорит прямо, все с вывертами и недомолвками…. Может, знал, поразмышлял день и выбрал Наташу, брак с ней, карьеру… «Я рассматриваю Андрея в качестве зятя». А я, дура, развесила уши….

И еще один вопрос тревожит меня... Хотя и старательно гоню его прочь. Что было бы, если бы Андрей тогда захотел... Если бы у нас той ночью что-то произошло? Ему сложнее стало бы делать выбор или нет? Я же не хуже его мочалки! Понятно, я бы не позволила, но решать должна была я! Останавливаюсь. Черт, о чем я вообще думаю! Прекрати! Эту бабу, внутри себя, травить — не вытравить.

Иду по Арбату, мимо дома Дружбы народов в горящих фонариках, мимо скверов и киосков с газетами. Взгляд скользит по последнему номеру «Мужского журнала» в витрине. А потом натыкается на другую обложку — «Женские страсти» с двумя блондинками в темных очках, скалящими зубы. Обычный набор: все женщины в душе кошки, вернуть любимого, советы профессионального колдуна-шамана…. Стоп машина!

Склонившись к стеклу, вчитываюсь еще раз, потом задумчиво выпрямляюсь, кусая и облизывая губы Профессиональный колдун-шаман? Поджимаю губы — это то, что мне нужно. Сую деньги в окошко и получаю заветный номер и, заодно, ручку — она мне сейчас пригодится. Разворачиваюсь в обратный путь — уже темнеет и пора возвращаться. На ходу просматриваю, листаю и даже мельком читаю выборочные страницы. Любопытно… Закрыв журнал, усаживаюсь на ближайшую лавочку в сквере и набираю номер, пропечатанный на последней странице.

Ну, с богом! Поведя головой из стороны в сторону, отбрасываю назад волосы и прикладываю трубку к уху. Соединение происходит сразу.

— Алло, здравствуйте! Меня зовут Маргарита Реброва, я главный редактор журнала «МЖ».

Женский голос приветлив:

— Здравствуйте, очень приятно. Меня зовут Алла. Чем могу помочь?

Хмыкаю про себя. Это наверно секретарша, такая как наша Люся.

— Спасибо. И мне тоже очень приятно. Скажите, а я могу поговорить с вашим главным?

— Думаю, да. Одну минутку, я уточню.

— Отлично, конечно подожду.

Прикусываю в нетерпении губу. Уже через несколько секунд на том конце раздается мужской голос.

— Алло?

— Здравствуйте, меня зовут Маргарита.

Договорить не успеваю.

— А меня Виктор и, признаюсь, я давний поклонник ваших статей. Даже специально иногда покупаю ваш журнал. Очень, очень рад познакомиться и поговорить, так сказать, в реале.

Усмехаюсь. Не очень верю комплиментам, но приятно.

— Да, спасибо. Взаимно. А скажите, я вот, сейчас как раз, держу в руках ваш последний выпуск и меня заинтересовал материал о колдуне — шамане.

— А, да… Это в последнем номере. Алтайский шаман.

— Да-да, он самый!

От напряженного ожидания и усердия даже высовываю кончик языка и облизываю губы. Сейчас главный вопрос:

— Скажите, а вы не выручите с контактом?

— Хотите написать? В принципе мы можем выслать всю информацию официально.

— Нет, нет, это абсолютно в частном порядке!

— А что вас интересует?

— Ну, телефон, мыло, все что есть.

— Сейчас посмотрю в записной книжке… Вот, диктую.

— Да, записываю.

Я торопливо пишу улицу, дом, номер офиса…, рисую цифры мобильника. Потом сразу перезваниваю по указанному номеру — железо надо ковать, не отходя от кассы. Мужской голос от встречи не отказывается и предлагает прийти до 21.00. Естественно соглашаюсь.