День за днем - 2 (гет)

Начало недели пролетает как один день — с утра до позднего вечера на работе, да и потом приходится сидеть за ноутбуком — только за завтраком и ужином с мамулей и видимся. Чем она тут развлекается одному богу известно, но про своего интернет-хахаля, слава богу, не вспоминает и это радует.

Утро среды проходит в беготне и суете — без Аньки, все приходится делать самому — и не только одеваться, причесываться и краситься без привычного надзора, но и думать о завтраке себе и маме. Хорошо, что с волосами не надо особо возиться после парикмахерской — захватив их потуже, просто закалываю сзади, а подвитые локоны пускаю на плечо. С завтраком тоже везет — пока облачаюсь в одну из своих любимых блузок, голубенькую с узким вырезом спереди, юбку и пиджак, мать успевает и чайник вскипятить, и яичницу пожарить. Так что мне, после всех сборов и выхода пред мамины очи, остается только добавить к своей порции пару кружков докторской колбасы, помидорку, булочку и сесть за стол. В холодильнике правда еще есть пара куриных ножек, можно или сейчас погреть в микроволновке, или на вечер оставить. Забравшись на табуретку и уцепившись шлепками за нижнюю перемычку, начинаю активно резать ножом колбасу с яичницей и отправлять вилкой кусочки в рот, заедая батоном. Заодно можно поразмышлять и о планах на день — предстоит уйма дел и вероятно новые стычки с Зимовским. Что с ним делать, даже не представляю. Мать молчаливо ходит мимо меня, что-то приносит себе, ставит на стол, но мои мозги заняты работой и будущими проблемами.

— Слушай, Марго.

С набитым ртом вопросительно поднимаю на мать глаза.

— Глядя на тебя, я никогда бы не подумала, что ты можешь так много есть.

Не знаю, что и ответить, привык я так по утрам хавать за 35 лет-то.

— Честно говоря, у нас с Игорем культ завтрака.

— В смысле?

— Ну, работа у нас такая. Если с утра в топку кинул дров…, то к вечеру там что-то тлеет вроде.

Продолжаю хомячить, освобождая тарелку. Мать, придвигая к краю миску с зеленым салатом, повторяет:

— В топку…

И садится за стол напротив меня.

— Слушай у тебя так много Гошиных слов.

Не переставая жевать, бросаю на нее взгляд — чего это она с утра мной так озаботилась, не понимаю.

— Это хорошо или плохо?

— Не знаю. Но я в первый раз вижу, чтобы жених и невеста был так похожи.

— Ну-у, предлагаю это считать комплиментом.

Прожевав, вздыхаю:

— Фу-у-ух… Я думаю курица сюда уже не влезет… Слушай, мам, помоешь посуду, а? Пожалуйста! Мне на работу надо уже бежать.

Развернувшись на стуле, соскакиваю на ноги. Мать кивает:

— Да, да конечно.

Спешу в спальню за оставленным там телефоном, но на полдороге меня тормозит вопрос:

— А где ты работаешь?

Там же где и раньше, где же еще. Если бы что-то изменилось, я бы сообщил.

— Как где? В издательстве.

— В каком издательстве?

Черт, для Марго я как-то о таких вопросах не подумал. Молчу, быстренько прокручивая, как безопасней ответить.

— Ну-у-у…, в этом…

Шлепаю и шлепаю губами — ляпнешь, а одно тут же за собой тянет другое. С ходу в голову ничего не лезет и я, срочно вспоминаю, всплеснув руками:

— Черт, мне же позвонить надо!

И прячусь в спальне. Так, у меня всего несколько минут все продумать. Какое место работы или профессию не назови, придется делиться подробностями. О которых я, кстати, понятия не имею. Ага, и буду в глазах собственной матери дура — дурой.

* * *

Через пять минут возвращаюсь в гостиную, специально держа в руке мобильник — вот, звонила, дескать. Надеюсь, она уже забыла про свой вопрос. Мать пока меня не было ушла вглубь комнаты, за диван, туда, где полки со всякой азиатской мишурой. Магнитом ее туда тянет, что ли? Где-то уже нашла тряпку и стирает пыль, забытую Сомиком. Теперь решит, что я грязнуля. Прохожу туда к ней и укоризненно тяну, виновато сведя брови вместе:

— Ма-ам.

Та дружелюбно улыбается, а потом делает шаг мне навстречу:

— Марго... А ты что работаешь в одном издательстве с Гошей?

Возвращение к теме вызывает внутреннее томление — врать неохота и я переминаюсь с ноги на ногу, то отведя взгляд в сторону, то снова осторожно бросая на мать:

— Ну-у-у…, да

Решительно киваю:

— Ну, мы собственно, там и познакомились.

Мать качает головой:

— Ты знаешь, ты, все-таки, фантастическая женщина.

Похвала, конечно, приятна, но какова причина для такого мнения? Мой ясный взор и приподнятая бровь демонстрируют непонимание:

— В смысле?

— Ты заставила моего сына нарушить два его главных табу.

Табу? Это про что? Сложив руки на груди, с интересом жду продолжения. В голосе появляется справедливое сомнение:

— То, есть?

— Ну, во-первых, никогда не заводить романов на работе.

С этим соглашусь. Утвердительно киваю — действительно был когда-то такой разговор. Мать, оперевшись рукой с тряпкой на спинку дивана, придвигается ко мне еще ближе:

— А уж про длительные отношения я вообще молчу.

Тоже факт, хотя в качестве табу я такого не называл. Обхватив себя руками, пожимаю плечами и усмехаюсь, хитро косясь на мать:

— Ну…, извините, так получилось.

Мать, с довольным видом, тянется ко мне:

— Дай, я тебя поцелую.

Прижимаюсь щекой к щеке и с блаженной физиономией целую маму в уголок рта. Вкус и запах детства, когда она обнимала меня и жалела детские болячки… Только я, дурачок, тогда вырывался и убегал — мальчишки ведь не плачут… Когда мы разъединяемся, мои мысли возвращаются к прошлым тревогам и лицо серьезнеет:

— Мам….

Киваю на диван:

— Давай, присядем.

Мать с любопытством смотрит на меня:

— Давай.

Мы обходим, друг за другом, вокруг бокового модуля. Придержав рукой сзади юбку, усаживаюсь на диван, а мать устраивается сбоку. Уперев руку в сиденье дивана, а другую, с телефоном, положив на колени, со вздохом начинаю:

— Мам... Можно я озвучу одну маленькую просьбу?

— Да, конечно.

Поджав губы в тонкую линию, задумавшись, замолкаю на секунду, потом продолжаю:

— Мам…

Как же так сказать, чтобы не нарушить то, что сейчас между нами возникло… Чтобы она не обиделась… Грустно смотрю на мать:

— Ты, все-таки, хорошо подумай, а?

— По поводу чего?

Сморщив лоб, со вздохом отворачиваюсь:

— Ну, по поводу этого твоего виртуального друга.

Снова гляжу на нее:

— Просто старую конструкцию сломать очень легко, а потом, склеить, иногда не получается.

Вижу желание матери запротестовать. Вскинув голову, поднимаю руку, пресекая ее порыв, и тороплюсь закончить сам:

— Мам, только я прошу не надо, пожалуйста, ничего говорить, просто пообещай мне что подумаешь, хорошо? Просто я не хочу, чтобы Игорю потом было больно.

Мы смотрим, друг на друга, и она произносит:

— Хорошо родная, я обещаю.

Как же я тебя люблю, мамочка! Снова улыбаюсь и радуюсь жизни:

— Спасибо, тебе.

Снова тянусь поцеловать в щеку, а чмокнув, вскакиваю:

— Все!

Бодро иду в коридор переобуться.

— Я побежала, труба зовет.

Беру с ящика для обуви, оставленную там сумку, потом заглядываю сквозь полки на мать и машу рукой ей оттуда:

— Все мамуля, я ушла, пока.

И выскакиваю за дверь.

* * *

Приехав в издательство, поднимаюсь на лифте к нам, в редакцию. Кабина тормозит на каждом этаже впуская и выпуская народ. Облокотившись о стенку, терпеливо жду, пока доползем. Наконец двери раздвигаются и я выхожу, здороваясь с кем -то из снующих мимо:

— Доброе утро.

Сегодня я без портфеля, с одной сумкой в руке. Иду через холл, прямо в уголок к Людмиле:

— Люсь, привет.

— Доброе утро, Маргарита Александровна.

Только открываю рот спросить о новостях, как сзади раздается громкий голос, от которого сразу начинают ломить зубы:

— М-м-м, Маргарита Александровна.

Улыбка тут же сползает с моего лица, и я оглядываюсь. Зимовский стоит почти рядом и смотрит на наручные часы:

— Ну, наконец-то, заждались, заждались.

Настороженно гляжу на него — что-то он опять придумал, видимо. Вешаю сумку на плечо и двигаюсь к кабинету:

— Что, Антон Владимирович, уже не знаете, чем без меня заняться?

Он тащится рядом.

— Ну, почему же …, главному редактору всегда есть чем заняться. Например, поддержанием трудовой дисциплины.

Чего, спрашивается, пристал? Останавливаюсь:

— А... ну, трудовая дисциплина это серьезно, не буду вам мешать.

Пытаюсь проскользнуть мимо него, к своему кабинету, но Антон придерживает меня за локоть:

— Маргарита Александровна давайте оставим этот словесный пинг-понг и перейдем к конкретике.

— О, как! Ну, давай, вываливай свою конкретику.

— Позвольте полюбопытствовать, вы в курсе, во сколько у нас начинается рабочий день?

У меня вообще-то рабочий день не нормированный. Складываю руки на груди:

— А вы?

— Я в курсе.

Он крутит в руках стопку листиков, видимо изображает перед подчиненными занятого по уши начальника.

— Ну, а что тогда спрашиваете?

— Потому как сегодня вы изволили опоздать на работу на 48 минут!

Понятно, по всем фронтам прессовать удумал. Отвожу взгляд — крыть мне нечем.

— Я не опоздала, я задержалась.

Антон хмыкает и оттопыренным большим пальцем тыкает себе за спину, в сторону Люси:

— Это вот для нее вы задержались, а для меня вы опоздали.

Глубоко вздыхаю, стараясь оставаться спокойной:

— Антон Владимирович, я просто позже всех пришла в офис.

И возможно уйду позже всех.

— А свою работу я могу выполнять где угодно!

— Ах, вот оно что.

— Представьте себе.

Считаю, что разговор окончен! Отворачиваюсь, собираясь войти в кабинет.

— Понятно… Я теперь понимаю, почему я не могу получить от тебя статью.

Приходится снова остановиться и взглянуть в глаза этому укурку, Так и хочется сказать все, что я о нем думаю. А статьи нет, потому что ты, гнида, рвешь их постоянно, и других причин нет.

— К обеду получишь свою долбанную статью.

— Ну, в последнем варианте, она действительно была долбанная. Только статья должна лежать у меня на столе не к обеду, а через час! Потому как к обеду, я ухожу на обед.

Молча разворачиваюсь, что бы уйти, но Зимовский повышает голос:

— Стоять, Маргарита Александровна!

Приходится опять оглядываться:

— Я вас еще никуда не отпускал.

Тоже мне умывальников начальник, не отпускал он меня. Хмуря брови, тяжко вздыхаю — надоел он уже мне, а ведь только утро:

— Что еще?

— Еще довожу до вашего сведения, что за опоздание на работу, вы лишаетесь квартальной премии!

Вот, козел! У меня от такой подлости глаза лезут на лоб, а челюсть падает до земли. Гаденыш, какой!

Антон оглядывается на Людмилу и кричит:

— Люся!

Качая головой, невозмутимо складываю руки на груди. Удар конечно ниже пояса, но как утверждает Сомова, для женщин не такой болезненный, переживу. Зимовский победно на меня смотрит и от этого еще обидней. Люся шустро бежит к нам, и я отворачиваюсь.

— Чтобы через час приказ лежал у меня на столе!

Он неотрывно смотрит, ожидая мою реакцию, и она не заставляет себя ждать:

— Да подавись ты своей премией!

Презрительно оглядываю его сверху вниз и добавляю:

— Кстати, советую…

Взяв за кончик галстук, тяну его вверх.

— Купи на нее приличный галстук! А то ходишь, как обсосанный.

Выплеснув еле сдерживаемую ярость, захожу внутрь кабинета и хлопаю дверью.

* * *

Успокоившись, минут через пять, отправляюсь в туалет, размяться и помыть руки… Так сказать, для плавности мысли в работе. На обратном пути на меня, с кухни, наскакивает Калугин с тарелкой в одной руке и ложкой в другой. Успеваю увернуться и шарахнуться в сторону:

— Ой, осторожней!

Когда вижу на блюде большой кусок мороженного, улыбка тут же расползается по моему лицу — не зря я Андрюху обозвала кишкоблудом. Он виновато смотрит на меня:

— Извини.

— Привет.

— Привет. Салют.

Идем дальше вместе. Киваю на тарелку:

— О-о-о…Мороженное.

— Ну, да.

— Не много ли одному? Может, поделишься?

Калугин смущенно улыбается:

— Да, я бы с удовольствием, но это не мне.

— А кому?

Дурацкий вопрос, ясно кому. Андрей издает нечленораздельные звуки, размахивая ложкой:

— Ну-у-у…, и-и-и… Меня просили и-и-и....

Бедный, мучается-то как. А пиявка, кажется, совсем обнаглела.

— А-а-а…, понятно.

Тихонько идем дальше, потом останавливаемся. Оглядываюсь по сторонам и с усмешкой комментирую:

— Брат Митька помирает, мороженного просит?

Калугин мнется:

— Ну, типа, да.

Здорова девочка жрать, ничего не скажешь. Чуть прищурившись, продолжаю подтрунивать:

— Ну, и ты зажал мне кусочек, да?

Андрей огорченно мямлит:

— Да нет…, просто... Ну…, Наташа попросила и…

Ох, Калуга, Калуга, вертят тобой, как хотят.

— И что?

Он обиженно на меня смотрит:

— Ну, что же я ей, початый кусок принесу, что ли?

Весомый аргумент. Сделав серьезное лицо, продолжаю убеждать:

— Ну, я пальцем замажу, не будет видно.

Калугин сдается с грустным видом:

— А, ну…

Уже откровенно смеюсь:

— Да я шучу, не грузись…. Иди, корми брата Митьку.

Мой путь дальше, назад в кабинет, к ноутбуку.

* * *

Ровно через час, отправив Зимовскому по электронке пару страниц своих очередных статейных размышлений, переключаюсь на художественную часть будущего номера. Андрей оставил у меня на столе целый ворох фотографий для просмотра и отбраковки — теперь я пытаюсь бегло отделить зерна от плевел. Садиться пока не хочу, поэтому брожу с распечатками по кабинету, а потом останавливаюсь, повернувшись к свету от окна и разглядывая фото девицы в купальнике на фоне заката. Девица вроде ничего, только фон мрачноват — алый горизонт затягивают грозовые тучи. Неожиданный тычок пальцами с двух сторон под ребра и рев бегемота:

— Гав!

Испуганно оглядываюсь — господи, Наумыч, в детство впал. Да еще ржет:

— Ха-ха-ха…, извини, Марго.

Видеть выздоровевшего и радостного начальника, безусловно плюс в редакционной жизни и я через секунду уже улыбаюсь, смущенно опустив глаза. Интересно, каким ветром его занесло в мой кабинет… Пышущий весельем Егоров, вдруг заявляет:

— Слушай… Замечательная у тебя тетя!

Даже не задумываясь, переспрашиваю:

— Какая тетя?

— Ну, если вы с Гошей двоюродные, то она родная сестра кого-то из двоих родителей?

Кто? Это он про кого? Я уже начинаю нервничать и никак не пойму, зачем вообще весь этот разговор. Или Анька проболталась о мамином приезде? От непоняток сводит скулы, и лицо делается все угрюмей и напряженней:

— А причем здесь Гошина мама?

Веселый Егоров, чуть ли не пританцовывает:

— Ну как же, она сейчас у нас гостит, то есть у вас.

Ошалело стою, открыв рот, ни жива, ни мертва. Испуганно шевелю губами:

— И что, вы ее видели?

— Да… Мы даже пообщались! Ну, очень милая женщина.

— Кхе...

Мое лицо перекашивает вымученная улыбка. Капец, Сомова, ведь просила же! Похоже подруга совсем охренела со своим полубольным Борюсиком. Совершенно мозги дуре отшибло.

— И..., и о чем вы пообщались?

Егоров качает головой, а его взгляд блуждает по кабинету.

— Не, не, не …, ничего конкретного…, о том, о сем…, ничего конкретного.

С трудом проглатываю комок в горле. Блин, нужно что-то срочно придумать, чтобы он забыл дорогу в наш дом на некоторое время. А о том, что видел мою маму, забыл бы вообще навсегда!

— Борис Наумыч.

Обдумывая, что говорить, отворачиваюсь к столу и кладу на него фотографии. Единственно, что лезет в голову — Монтекки и Капулетти, ну и я бедная Джульетта в этой семейной трагедии. Снова поворачиваюсь к Егорову, приглаживая обеими руками юбку по бедрам, вспотевшими ладошками.

— Я хотела кое о чем вас попросить.

Наумыч — весь внимание:

— Да, да?

Жутко не люблю врать, а приходится. Стараюсь при этом не смотреть шефу в глаза:

— Понимаете тут такое дело…, в общем…, м-м-м… между нашими с Гошей родственниками есть кое-какие неурядицы и то, что Гошина мама гостит у нас, это как бы, в общем…

Егоров поднимает глаза к потолку. Кажется, он уже потерял мысль моего мямлянья и я перехожу к главной мысли, которая и должна отпечататься в его памяти — подавшись вперед, навстречу шефу, чеканю:

— Мне бы не хотелось, что бы кто-то об этом бы знал!

Егоров, сцепив ручки на пузе, хлопает глазами и молчит переваривая. Неожиданно, из-за его спины, от двери, раздается голос Зимовского:

— Э-э-э... Знал, простите, о чем?

Улыбаясь крокодильей улыбкой, он идет к нам. Услыхав голос главного редактора, Наумыч сразу напрягается, внутренне собирается — добродушие мгновенно сползает с его лица. Отвечать на вопрос Зимовского не собираюсь и отворачиваюсь, складывая руки на груди. Надеюсь, Егоров меня услышал… Или мне конец. Прямо здесь и сейчас. Антон, не дождавшись реакции от шефа, добавляет:

— Или я помешал?

Наумыч, чуть оглядываясь на незваного гостя, переводит разговор на другое:

— Антон Владимирович, вы что-то хотели?

— Да вот, два пригласительных «Семь лет клубу «Klaus and Raus»

— «К…», а чего вы не знаете, что с ними делать? Оставьте у секретаря.

— А, ну да.

С ехидной улыбкой выглядывая из-за плеча начальника, он то посмотрит на меня, то на профиль шефа, тряся билетами:

— Так вы не скажите, о чем вы тут шепчетесь?

Шепчемся, как тебя сподручней грохнуть! Голос Наумыча холоден как лед:

— Зимовский, выйдите, пожалуйста, за дверь и закройте ее с той стороны.

Фальшивая улыбка сползает с Антошиного лица.

— Угу?

— Угу.

Егоров отворачивается, показывая, что разговор окончен.

— Понятно. То есть у директора издательства есть секреты от главного редактора, то есть от меня, да?

Вот, придурок! Сжав зубы, с презрительным прищуром гляжу на этого упыря. Егоров молчит, не реагируя, только притоптывает ногой. Источая бессилие и злобу, Зимовский снова квакает какую-то чушь:

— Хорошо, так и запишем.

Давай, запиши, и на стенку повесь. Как только Антон убирается из кабинета, мой взор снова обращается к начальнику. Помнится, он клялся, что вся эта муть со дна, скоро уляжется и все вернется на круги своя, только что-то я верю в это все меньше и меньше. Егоров качает головой:

— Вот что за человек!

Твой недавний любимчик, кстати. Ты ж с ним чуть ли не целовался и называл спасителем. Сморщив лоб, будто горечь выплевываю:

— Да кто вам сказал, что это человек?

* * *

Наконец, Егоров тоже уходит, и я отправляюсь в свободный полет по редакции посмотреть, как работается остальным. Открыв крышку телефона, на ходу набираю Анькин номер и прикладываю трубку к уху — надо подруге внушение сделать — от ее недоглядов, можно и квартиры лишиться, и работы… А на настенных часах всего-то 11.05 — время сегодня ползет черепашьими шажками. Когда иду мимо кухни, слушая в мобильнике «абонент недоступен, перезвоните позже», из нее опять выскакивает Калугин, на этот раз с чашкой в руках и первым реагирует:

— Ап…, осторожно!

Живет он здесь теперь, что ли. Делаю шаг назад и с легкой усмешкой выговариваю Андрею:

— Да что ж такое!

— Извини.

Анька не отзывается, и я опускаю руку с телефоном вниз. Калугин вдруг предлагает:

— Хочешь кофе?

Я еще не забыла утренней встречи и с усмешкой подкалываю:

— А потом надкусанный кофе своей Наташе принесешь?

Калугин отводит глаза:

— Марго, ну причем тут это.

А притом. Укоризненно грожу ему рукой с зажатым телефоном:

— Имей в виду… Следующим капризом будет сахарная вата.

Неожиданно мобильник в руке начинает вибрировать, и я прикладываю его снова к уху, продолжая свое шествие:

— Алло… Да…

— Здравствуйте, Антон Владимирович сказал, что этими вопросами теперь занимаетесь вы.

Блин, я теперь всеми вопросами занимаюсь — и за себя, и за того парня. Походу Зимовский решил превратить меня в загнанную лошадь.

* * *

День катится и катится своим чередом. С работы приезжаю домой уже поздно вечером, полдевятого. В прихожей полумрак, но чуть дальше горит свет — мать дома. Привычно включаю иллюминацию в коридоре, кладу сумку на ящик с обувью и сразу кричу вглубь квартиры:

— Мам, привет!

Та отвечает с кухни:

— Привет.

Кладу ключи на полку и, не переобуваясь, иду к ней, на ходу расстегивая пиджак. Мать интересуется:

— Как дела?

Улыбаюсь во весь рот — как же я рад, что она дома, здесь, рядом со мной. Мамочка моя родная! Как приятно слышать от нее «Как дела?»

— Нормально. А у тебя?

Она немного нервно отвечает:

— Все хорошо спасибо.

Обращаю внимание на нарядный вид матери и присаживаюсь на табуретку к столу. На ней полосатая блузка с открытыми плечами, серьги, ожерелье, яркая помада. Я уже соскучился по ней за целый день и хочется сказать что-то приятное:

— М-м-м…, какой симпотный нарядик.

Мать радостно вспыхивает:

— Тебе правда нравится?

— Зачем мне лицемерить?

— Спасибо, я рада.

Она держит в руках бутылку с виски и стакан, и я интересуюсь:

— А ты по вискарю решила выступить?

Мама сходу не врубается и переспрашивает:

— Что?

Что-то она неадекватная какая-то, задумчивая… Может папа звонил и что-то произошло?

— Я говорю: виски решила выпить?

Киваю на алкогольные скипетр и державу в ее руках.

— А, да!

Совсем разволновавшись, она ставит посуду на кухонный стол.

— Вот хотела тебе предложить. Может быть по капельке?

— Да не вопрос

Двигаю стакан к себе поближе, а мать идет за емкостью для себя. Наливаю себе, потом ей, в подставленный стакан. Отставив бутыль в сторону, поднимаем бокалы и чокаемся. Смотрю на нее и чувствую, как тепло и нежная благодарность поднимаются изнутри:

— Ну, за тебя.

— Спасибо.

За мамулю пью до дна, занюхивая кулаком, хотя сама она пригубливает только немножко — но морщимся оба…обе… А-а-а, все равно. Мать усаживается напротив меня и нерешительно начинает:

— Ты знаешь, я тут подумала над твоими словами.

Морщу лоб, пытаясь сосредоточится, и вспомнить, что я такого успел наговорить.

— Какими словами?

— Ну, насчет интернета. Ты знаешь, ты права! Это слишком рискованно.

До меня доходит, о чем она и это наполняет меня безумной радостью. Да! Правильно! Умница!

— Я не пойду с ним встречаться.

Склоняю на бок голову от умиления:

— Мамуля!

Сморщившись от избытка нахлынувших радостных чувств, одобрительно качаю головой и наливая себе еще вискаря:

— Ты себе не представляешь, как я счастлива!

Снова тянусь чокнуться стаканчиками. Подношу пойло к губам, но выпить не успеваю. Моя Джульетта выпаливает:

— Пусть он лучше придет сюда!

Сюда?! Шлепаю губами и пытаюсь выдавить из себя хоть какой-то внятный звук. Это просто кошмар какой-то! Чтобы в моем собственном доме всякая крыса лезла под подол к моей матери? Пылая возмущением, соскакиваю со стула и буквально срываюсь на крик:

— Я не хочу, чтобы всякие валенки расхаживали по моему дому!

Вижу, как мать стискивает зубы и начинает злиться:

— Извини Маргарита, осмелюсь тебе напомнить, что это дом моего сына.

Стоим набычившись, друг против друга, как два петуха… Вернее, как две боевые курицы. Очень многое хочется ей высказать, но приходится захлопнуть рот. У меня нет приличных аргументов, а маме другого не скажешь… Молча, плюхаюсь назад на стул, хватаю стакан с остатками виски и опрокидываю в рот. Пожалуй, мне не помешала бы еще одна порция. Но не сейчас…. Отставляю стакан в сторону, со стуком, и исподлобья бросаю косой взгляд в сторону матери — та стоит и напряженно глядит на меня. Неожиданный звонок в дверь меняет ситуацию, и я вскакиваю со своего места, готовый ринуться на врага и гнать его к чертовой бабушке. Но мать остужает мой пыл:

— Я открою.

Пячусь к двери задом, перегораживая проход, и буквально умоляю одуматься:

— Мама, не делай этого!

— Чего? Чего этого?

Да понятно чего! Остановившись, судорожно вздыхаю и, яростно сверля мать глазами, делаю последнюю попытку:

— Мама…, один раз изменишь, потом не отмоешься!

— Я не собираюсь никому изменять.

Господи, да все так говорят, уж мне ли не знать! Снова раздается звонок в дверь, и я с отчаянием оглядываюсь, сморщив лицо и уже чуть не плача, вся дергаясь и, кажется, подпрыгивая от избытка эмоций:

— Мам, ну, на хрена тебе нужен этот старый пень!

Отец в тысячу раз лучше. В миллион раз лучше!

— Во-первых, он не старый пень, он на пятнадцать лет младше меня.

Так он что… вообще извращенец? Геронтофил? Мои глаза сами лезут на лоб, и я с диким видом смотрю на мать.

— Чего-о-о?

— А что здесь такого? Хэ…

Несмотря на звонки, с удвоенной силой бросаюсь умолять и уговаривать:

— Мам, ну, пожалуйста! На фига он тебе нужен? Давай, посидим, выпьем виски, поговорим за жизнь.

Но та упряма и не поддается:

— Я не могу, там человек ждет.

— Да мало ли, пускай ждет.

А еще лучше — пусть уходит. Оборачиваюсь к двери и кричу:

— Никого нет дома!

Голос матери становится резче:

— Я понимаю, что ты невеста моего сына, но это не позволяет тебе вмешиваться в мою личную жизнь.

Да причем тут личная жизнь, господи! Твоя личная жизнь сидит дома и даже не подозревает, что может получить рога на старости лет. Снова звонок и мы обе оглядываемся на экран домофона.

Ладно, попробую по-другому. Может быть, даже опять придется пожертвовать многострадальной шеей. В любом случае опыт борьбы с маньяками у меня уже есть. Пытаюсь взять себя в руки и успокоится:

— ОК, ладно, извини. Я буду в соседней комнате, если что…, но учти — если он будет тебя душить, я могу и не услышать!

Решительным шагом, мимо матери, направляюсь к себе в спальню и прикрываю за собой дверь. Тут же слышится глухой бубнеж, наверно они в прихожей, не разобрать… И я начинаю метаться по спальне. Мужской голос действительно не кажется старым, и я осторожно приближаюсь к двери, прислушиваясь. Голос матери:

— Может быть, цветы поставим в вазу?

— Да, конечно.

Горько усмехаюсь и отворачиваюсь — эх, мама, мама, на цветочки клюнула. Мужик продолжает бубнить:

— Это вам…, э-э-э…, то есть тебе.

Бормотание становится неразличимым, потом голос гостя опять прорывается:

— Виски? С удовольствием.

Цветы, алкоголь, что потом? Постель? Не выдерживаю и решительно выхожу из спальни. Мать и гость стоят посреди гостиной и сразу поворачиваются в мою сторону. Смазливый, гладкий, кудрявый кобель, в красной кофте и белых штанах. Жидкие усики и бородка не делают его мужественнее. Так я и знал, что к нам придет не мужик, а хрен знает чего. А мать стоит с букетом в руке и млеет… Коза! Подхожу к ним:

— Извините.

Мать шипит:

— Что такое?

Уничижительно смотрю на гостя, потом поворачиваюсь к матери:

— Мама, можно тебя на минуточку?

Та оглядывается на своего кавалера и ворчит:

— Да что ж такое то...

Кудрявый интересуется:

— Твоя дочь?

Мать мнется:

— Это…, я потом объясню.

Пытаюсь настоять и решительно обращаюсь к гостю:

— Вы, позволите?

Мать продолжает тихо возмущаться, явно не желая открытого конфликта:

— Что такое?

— Мама… Давай не здесь, а?

Прищурившись, киваю в сторону спальни, делаю туда пару шагов и останавливаюсь, демонстрируя ожидание. Мать растерянно оглядывается на гостя и все же идет за мной, продолжая тихонько бурчать и возмущаться:

— Что это такое?

— Мама…

Словно любящий сын, вернее дочь, приобнимаю ее за талию и увожу с собой. Она пытается выскользнуть вперед, а когда заходим в спальню, резко разворачивается ко мне лицом и с недовольным видом ждет объяснений. Прикрываю дверь и, не давая опомниться, набрасываюсь на нее, выплескивая скопившиеся за последние минуты эмоции:

— Мама!

Мотая головой и негодуя, даю себе волю, разрубая воздух рукой:

— Гони его к чертовой бабушке!

Вобрав в себя побольше воздуха, поднимаю глаза к потолку. Только слепой не видит, что это прохиндей и извращенец. Мать меня не слушает:

— Почему я должна его гнать?

Набрасываюсь с удвоенной силой:

— Да посмотри на него. У него же…

Тараща глаза, тычу пальцами себе в переносицу:

— Взгляд нездоровый!

Ну, какой мужик придет в гости к бабе в красной кофте? Ежу понятно, что он урод и извращенец! Мать переходит в контрнаступление:

— А когда это ты успела заметить его взгляд?

Ну, не взгляд, какая разница, заметила, вот. Переминаюсь с ноги на ногу, в поисках ответа, потом отмахиваюсь:

— Да там по голосу все слышно!

Совершенно разнервничавшись, делаю новый заход:

— Мам, поверь…. Я тоже женщина и вот таких вот упырей я повидала, на своем веку, знаешь сколько?

И тычу пальцем в сторону закрытой двери. Слова выскакивают сами собой — не успеваю даже задуматься, чего несу, главное переубедить маму. Да, в принципе и не сильно вру — действительно женщина и действительно негативный опыт есть — взять хотя бы того губастого придурка в доме отдыха. Мать качает головой:

— Ты преувеличиваешь. И потом…

Тут же перебиваю, не давая придумать контраргументы:

— Что, потом?

— Я не могу выгнать человека, которого сама пригласила в дом.

Ха! И всего-то? Брови удивленно лезут на лоб, эмоции бьют фонтаном, и я дергаюсь к двери, не давая матери опомниться:

— Не вопрос, давай я выгоню!

— Маргарита.

Звучит резко, и я замираю, разворачиваясь обратно. Мать решительно подступает вплотную.

— Извини, что я повторяю тебе это второй раз! Но, по-моему, ты перегибаешь палку!

Так, надо успокоиться. Если она говорит про второй раз, то на третий может и обидеться. Все время забываю, что она видит перед собой вовсе не любимого сыночка, а непонятную тетку с претензиями. Набрав воздух в легкие, глубоко вздыхаю и качаю головой:

— Ладно… Извините, Тамара Ивановна.

Отвожу глаза, потом не выдерживаю и снова страдальчески гляжу на нее:

— Просто я за вас же беспокоюсь... Если что, Гоша мне не простит!

— Да нет повода для беспокойства.

Чужой мужик с цветочками в доме, нет повода? Мать виновато улыбается:

— Мы просто общаемся.

Все так говорят! Голос мой срывается:

— Да? А нижнее белье ты тоже для общения купила?

Правда матери не нравится и она перестает быть мягкой и пушистой:

— Так, девушка.

Прикусываю язык и только нервно вздыхаю, не глядя на маму. По крайней мере, пока я в доме, они не посмеют сделать ничего лишнего.

— Ладно, я больше не буду… В конце концов, вы взрослый самостоятельный человек…

Мамин голос не становится мягче:

— Золотые слова.

Вскинув голову, она идет мимо меня на выход и мне остается лишь жалобно глядеть вслед:

— Мам…

У двери мать оглядывается, и я беспомощно вздыхаю, делая последнюю попытку, поморщившись и опустив глаза в пол:

— Если что, кричи.

Демонстрирую, что сдался, но мать уже разозлилась и не хочет успокаиваться:

— Если что, это что?

Да все что угодно! Воображения для картинок достаточно. Я тут же вскидываюсь, оживая и повышая голос:

— Ну, я не знаю!

Я уже спасала Аньку от одного маньяка… Ну, почему она меня не слушает! От бессилия к глазам подступают непрошенные слезы, и я отворачиваюсь, уперев руки в бока. Голос матери по-прежнему резок:

— И я о том же!

Лишь киваю, ню-ню… Открыв дверь, мать уходит к своему гостю. Ну, неправильно все это! Дергаюсь, делая движение броситься вслед, но сдерживаю себя. Только и остается, что мотаться по спальне. Слава богу мучиться приходится недолго — звонок в дверь, заставляет сначала прислушаться, а услыхав знакомый голос, рвануть наружу. Так и есть — в прихожей стоит Калугин, а перед ним мать:

— А вы кто?

Почти бегом спешу к ним — все левые разговоры, пожалуйста, только через меня:

— А это ко мне!

Вклиниваюсь между ними и, бросив взгляд на мать, тороплю гостя, схватив его за локоть:

— Андрей проходи.

Тащу его за собой, но потом торможу — куда вести?

— М-м-м..., так, давай…

Вижу, в гостиной, интернетный кавалер сидит, как хозяин, развалясь на диване, ухмыляется. На столе перед ним бутылка и бокалы с вином, фрукты. Он приветствует Калугина кивком, и я тут же пытаюсь увести Андрея дальше, недовольно бурча:

— Давай… Дуй в спальню, у нас тут гости.

Мать обходит нас и с недоверчивым видом останавливается возле полок. Я помню ее вопрос адресованный Калугину «А вы кто?», но мне вовсе не улыбается перспектива их знакомства и разговоров про Гошу и меня. Тороплю, повышая голос:

— Андрей, ну что ты как вареный! Давай, иди, говорю.

Киваю в сторону спальни. Калугин, ошарашенный непривычным обилием народу в моем доме, наконец, реагирует:

— Все, все, хорошо.

Он идет к спальне и останавливается в дверях, поджидая меня. Мать вдруг шипит:

— Марго!

Оставаясь вся на нервах, разворачиваюсь обратно к ней:

— Что?

— Что это еще за Андрей?

Пожимаю плечами:

— Калугин.

— Что еще за Калугин?

Придумаю — скажу.

— Мам, давай, я потом объясню.

Стуча каблучками, спешу к спальне. Андрей заходит первым, я за ним, прикрывая дверь. Теперь самое время узнать, чего его принесло в такое время. Отвлекаясь и оглядываясь на звук бубнежа в гостиной, иду к Калугину, который так и стоит возле кровати, и киваю на застланную постель:

— Падай.

Андрей усаживается:

— Спасибо.

Сажусь рядом, бочком, положив руки на колени:

— Ну, слушаю тебя.

Калугин мнется, отведя глаза в сторону:

— Да…, это…, я…

Потом вдруг оживает, показывая глазами на дверь:

— А это кто?

— Где?

— Ну, вот та женщина.

Тоже смотрю в сторону двери и зависаю.

— А…, это…, а-а-а.

Поджимаю губы, пытаясь срочно что-то придумать. Тетя, как решил Наумыч? Не дай бог, потом в редакции, начнут между собой обсуждать.

— А, это…

Натыкаюсь на неуверенный взгляд Андрея и замолкаю... Или матери моей брякнет про тетю. Вот, выйдет сейчас и брякнет «тетя» — с него станется. Перехожу в наступление:

— Слушай Калуга, ты, что, приперся меня спросить, кто эта женщина, что ли?

Пожимаю плечами:

— Тебе-то какая разница?!

— Да нет, нет… Ну, извини, пожалуйста…Я...

Он опускает голову:

— Я, на самом деле, посоветоваться пришел.

Что-то случилось? Внимательно гляжу на него:

— Ну?

Андрей вздыхает и отводит глаза:

— Да, у меня опять проблемы.

Сведя в тревоге брови, тороплю перейти к сути:

— Ну?

Калугин морщит лоб:

— Да-а-а, Наташа с Алисой.

Я сижу как на иголках, пытаясь услышать и что за дверью, и разобраться что нужно Андрею.

— Ч…Что Наташа с Алисой?

Калугин садится прямо, закидывая голову вверх:

— Опять они не ладят… Она ее задевает, раздражается, у меня такое ощущение, что все это взорвется рано или поздно скоро.

Он опять опускает голову, а я недоуменно кошусь на него — и что? Я с какого боку к вашей «семье»?

— Ну, а я…, э-э-э…, что я могу сделать?

Смотрим друг на друга. Мне кажется, так далеко Калуга не заглядывал, возможно, его приход сюда, это вообще экспромт без всяких причин. Если Алиса с Наташей пересобачились, то, как можно было их оставить сейчас наедине? А если все тихо — мирно, с какой стати идти ко мне, за советом, на ночь глядя? Странно это все. Андрей, наконец, говорит:

— Ну, я думал, ты посоветуешь что-нибудь и…

Подняв кверху подбородок, отворачиваюсь, переключаясь на более тревожный заботы — интересно, чего это в гостиной стало тихо? Андрей вдруг протягивает мне плитку, которая у него в руках:

— Кстати, хочешь шоколадку?

Сама не знаю почему, беру. Если это опять для брата Митьки, то тот переживет и без сладкого.

— Да, спасибо.

Калугин тяжко вздыхает, и я начинаю мямлить:

— Ну, что я могу посоветовать? Это ж сетуевина…

— Да-а-а...

Качаю головой:

— Ну, я в принципе могу поговорить с Алисой… Но ты же понимаешь, она у тебя девочка взрослая, все видит.

И что из себя представляет, твоя невеста тоже видит, и наверно говорила тебе не раз. Вижу, как Калугин меня внимательно слушает, и не могу удержаться — горько усмехнувшись, отворачиваюсь, опустив голову вниз:

— А..., хэ... Наталья твоя…, не рассмотреть, извини, надо слепым быть.

Андрей сразу протестует:

— Ладно, ладно, во-первых, она пока не моя и…

Теперь-то чего себя обманывать… Хмыкнув, бурчу под нос, не глядя на своего гостя:

— Вот именно, пока.

Калугину такая правда не нравится, и он недовольно разводит руками:

— Ну ладно, извини, я, пожалуй, пойду.

Вот, блин, все бы его только по шерстке гладили! За советом пришел? Терпи и слушай! Поворачиваюсь к нему, повышая голос:

— Ой, ладно господи, боже мой, обидчивый — слово, не скажи!

Калугин перестает дергаться, и мы сидим дальше, молчим. Снова замираю, пытаясь уловить, что там за дверью. Сижу как на иголках, уперев руки в постель и с желанием рвануть с низкого страта за дверь, туда к матери. Кажется, заиграла музыка? Концентрируюсь:

— Подожди.

— Что случилось?

Навострив уши, повернув голову, внимательно прислушиваюсь. Кажется, пошел процесс соблазнения? С вином и музыкой? Гипнотизирую дверь, а потом не выдерживаю:

— Сейчас, Андрей, сиди.

Предостерегающе подняв перед носом Калуги палец, поднимаюсь, оттолкнувшись рукой от поверхности кровати:

— Сейчас, одну секунду.

Осторожно подкрадываюсь к прикрытой створке. Калугин тихонько зовет:

— Марго.

Чуть оглядываюсь:

— Сиди.

Приоткрыв щель, наблюдаю медленные танцы в клубе «кому за пятьдесят». Мама быстро замечает мои прятки и сразу реагирует:

— Влад, извини, я сейчас.

Этого хмыря, оказывается, зовут Влад. Он тут же начинает посыпать себе голову пеплом:

— Что? Что случилось? Я что-то не то сказал?

— Нет, нет.

Она уже ускользает в мою сторону, освобождаясь из объятий своего бойфренда:

— Там просто моя невестка, я сейчас.

Пока она идет, бегу назад к кровати и быстренько усаживаюсь на край, боком к двери, напряженно сгруппировавшись и уперев руки в одеяло. А что? Я ничего. Потом бросаю взгляд на Калугина — вполне приличный вид, коллега по работе. Мать заходит и прикрывает за собой дверь и мне приходится смотреть на нее снизу вверх.

— Прошу прощения. Маргарита, можно тебя на одну секундочку?

Голос матери не слишком доброжелателен, Калугин это замечает, начинает елозить и смотреть на меня.

— А-а-а…

Встаем оба и я ему киваю:

— Извини.

— Да, да, конечно.

Не нравится, что я подсматриваю? Для переговоров отправляюсь в ванную, чувствуя, что мать за спиной не отстает. Иду в конец ванны, к занавеске и там разворачиваюсь, сложив руки на груди. Мать прикрывает дверь и грозно подступает вплотную:

— Сядь!

Недоуменно смотрю на нее:

— Куда?

— Куда, хочешь!

Плюхаюсь на край ванны, в профиль к матери — гордо держу голову и смотрю прямо перед собой — мне стыдится нечего, а вот тебе мамочка не мешало бы вести себя по приличней. Но мама почему-то задает вопрос совсем не про подглядыванье:

— Скажи мне, пожалуйста…

Задрав нос кверху, возмущенно пялюсь на потолок. И скажу!

— Кто этот мужчина?

Это она про что? Удивленно поворачиваю голову в ее сторону, и брови сами собой взлетают вверх:

— Калугин?!

— Мне не важно, Калугин или как там его!

— Это мой коллега по работе.

— А! Это твой коллега по работе!?

Ее голос резок и строг. Капец, не пойму, это что за наезды? Или лучшая оборона — нападение?

— Да, коллега по работе.

Допрос продолжается:

— А что он делает в этом доме?

Сразу и не знаешь что ответить. Может обозвать его каким-нибудь родственником? Не скажешь же, что коллега пришел пожаловаться на невесту и принес шоколадку. Мать ехидно добавляет:

— Особенно когда нет Гоши?

Меня сразу переклинивает — понятно, у самой рыльце в пушку, так давай назначим из меня крайнюю. Буквально взрываюсь:

— А что делает этот му… мужик, в доме, особенно, когда нет Гоши, а?

— Так, Маргарита!

Тут же встаю, и мы буравим друг друга глазами:

— Что?

— Тебя, кажется, опять несет? У тебя, кажется, есть жених!

Эмоции прут из меня и я, выпучив глаза, повышаю голос, не в силах удержаться от ответного укола:

— А у тебя…, не кажется, есть муж!

Оставив последнее слово за собой, выскакиваю из ванной в спальню, но Андрея здесь уже нет, и я спешу дальше, вовсе не желая общения Калугина с маминым гостем. Блин, они и правда, уже стоят

перед прихожей, жмут друг другу руки и вроде как знакомятся. До меня доносятся слова Влада:

— Как дела?

Вихрем врезаюсь между ними, оттесняя Андрея:

— Пока не родила!

Кивнув маминому хахалю, хватаю Калугина за руку:

— Вы позволите? Пойдем Андрей!

Веду его за собой на выход мимо гостя, а тот, лишь усмехаясь, поднимает обе руки вверх. У самой двери оглядываюсь назад — и на топчущегося Влада и на дверь спальни, где осталась мать:

— Андрей, давай, завтра договорим, ты извини меня.

Виновато морщу лоб, и Калугин понимающе трогает мой локоть:

— Я все понял, понял, не беспокойся, все хорошо.

Потом опять оборачивается к Владу и протягивает ему руку. Тот не остается в долгу, скрепляя знакомство рукопожатием:

— Еще раз.

Наконец, Калугин направляется к двери:

— Счастливо.

Тороплю его:

— Пока.

В дверях Андрей оглядывается на меня:

— Пока.

Когда дверь захлопывается, спешу назад в ванную к маме, бросив на ходу прожигающий до тла взгляд на ее кавалера. Что-то маман застряла и мне это не очень нравится — ищет в грязном белье компромат? В дверях спальни мы сталкиваемся, бросаем друг на друга предупреждающий взгляд и расходимся, как в море корабли, оставляя дверь в спальню открытой. Через секунду совесть меня заставляет устыдиться такой демонстрации, и я возвращаюсь ее прикрыть. Мать, как раз, подходит к своему недоделанному мачо, и я успеваю услышать:

— Влад, извини, просто так получилось.

— Ничего, ничего, я понимаю.

* * *

Где то через час гость уходит, но я держу марку и первый из спальни не выхожу. И вообще Марго обиделась! Стою в ванной перед зеркалом, смываю макияж. Неожиданно на пороге появляется маман, с виноватым видом и цветком в руке. У нее такой смущенно-растерянный вид, что я тут же бросаю свое занятие. Что-то случилось? Может этот укурок и правда ее чем-то обидел? Мать уныло присаживается на край ванны и начинает теребить цветок, обрывая на нем, один лепесток за другим.

— Проводила.

Тихонько приближаюсь к ней. Не поднимая глаз, она нехотя роняет:

— Вполне интересный мужчина, посидели, поговорили. Только….

— Что только.

Она смущенно отводит глаза:

— Ну….Он признался в маленькой слабости.

Молча жду продолжения. Мать мнется:

-... Сказал, что ему нравится иногда одевать…

Голос ее падает и становится тихим и неразборчивым:

— Ну, там всякое… комбинации, белье.

Не понял, какие еще комбинезоны? Мама рвет и рвет лепестки с цветка и бросает их на кафель. И не смотрит на меня. Торкаюсь перед ней, туда-сюда, и никак не пойму смены ее настроения. Переспрашиваю:

— Что он любит надевать?

Мать, не поднимая глаз, уже громче вздыхает:

— Ну…, женское белье… А что?

Блин, я как в воду глядел! Сразу сказал, что это извращенец. Мужик в бабском белье? Небось, под красную кофту лифчик напялил! Мот глаза распахиваются шире некуда в полном недоумении, а губы складываются в презрительную усмешку. Покачав головой, присаживаюсь рядышком с мамой на край ванны и складываю руки на груди:

— Хэ… Капец.

Она вяло сопротивляется, продолжая заниматься лепестками:

— Ну, почему, сразу капец.

Поворачиваю голову в ее сторону — господи, она его еще и защищает!

— Потому, что! Я тебе сразу сказала, что он больной!

Мать упрямится, не хочет признавать очевидные вещи, хотя вероятность увидеть Влада в женском белье, кажется, поубавило у нее романтических фантазий. И ругаться ей уже не хочется.

— Ну, почему сразу больной.

— Потому что это тебе любой психиатр скажет, что надевать чулки — это…

Сморщив брезгливо лицо и поджав губы, качаю головой, вынося окончательный вердикт:

— Патология!

Век бы их не надевал, если бы не необходимость. Мать продолжает отбиваться:

— Ну, во-первых, этих психиатров самих лечить надо.

Тут я могу лишь кивнуть соглашаясь.

— А во-вторых…

Мать замолкает, склонив голову на бок, и я ее тороплю:

— Что, во-вторых?

Помолчав, и не глядя на меня, она заканчивает:

— У каждого человека есть свои эротические фантазии. Это нормально.

Причем тут эротические фантазии? Смотрю на мать с недоверием — неужели она и правда оправдывает этого толстогубого придурка? Пытаюсь говорить спокойно:

— Нормально, никто не спорит.

Но потом все-таки срываюсь, повышая голос:

— Но одно дело эротические фантазии, а другое дело сдвиг по фазе!

Мать упрямо усмехается:

— Где ты увидела сдвиг по фазе?

Я понимаю — кавалер ее удивил, но признать, что я была права, у нее не поворачивается язык. Уверенно и твердо киваю, глядя прямо перед собой:

— Увидела.

— Хэ…, значит по твоей теории у Гошиного отца тоже сдвиг по фазе?

Ошалело гляжу на мать. Нет! Не может быть, чтобы отец одевался в женское белье?! Чувствую, как садится и хрипит от испуга мой голос:

— А что у Гошиного отца?

Мать вдруг смущается и отворачивается:

— Ну…, неважно.

Да как же неважно?! Тут, можно сказать, весь мир трещит и рушится, а ей неважно! Мне надо быть уверенным в своей семье, в своем прошлом и будущем, и я настаиваю:

— Так, стоп — машина, мам, сказала «а», говори и «б».

Она поворачивается ко мне лицом и со вздохом повторяет:

— «б»… По-моему, сейчас, очень поздно для разговоров. Давай-ка, спать.

Она молча встает и уходит, а мне остается сидеть с насупленным видом и мучить себя вопросами — неужели я совершенно не знаю своих родителей… И они совсем не те, каких я люблю и горжусь?

— Угу.

Спать, так спать… Хотя не уверен, что получится — лежи теперь, ворочайся в кровати, мучайся. Рука привычно тянется снять с крючка у двери свою пижамную куртку и штаны, но на полпути замирает — стоп — машина, зачем мне лишние вопросы и подозрения. Мужик в бабском белье безусловно не вызывает симпатий, но и невеста, щеголяющая в безразмерной одежке жениха, тоже не секси и выглядит подозрительно. А что, если мать ко мне зайдет, на ночь глядя? Бросив на тумбочку рядом с кроватью красный халат, дабы утром не перепутать и не влезть в клетчатый Гошин, ныряю под одеяло в одной комбинашке — придется привыкать спать так, пока в гостях мама.