Посмотри в глаза чудовищ (джен)

В понедельник на планёрке Робардс всем раздал расписание слушаний Визенгамота. Лестрейндж оказался прав в своих прогнозах: самым первым в нём стояло дело Джервисов. На него в Визенгамоте отвели целых два дня — вернее, формально оно стояло лишь во вторник, однако в расписании следующая за ним среда был пустой. А в четверг стояло дело недопожирателей — и вновь пустая пятница за ним. Впрочем, возможно, здесь и не было какого-то подтекста: на следующей неделе заседания вновь шли через день: в понедельник и в среду Визенгамот должен был рассматривать дела, связанные с контрабандой, а в среду — ещё с кражами, и в пятницу тоже, так что дело Мюррей пришлось лишь на следующий понедельник. Так что везти сюда Мюррей определённо смысла не имело: не сидеть же ей тут полмесяца. Да и других обвиняемых хватало: судя по всему, карете в октябре не суждено было простаивать без дела.

Они снова зашивались: дело Джервисов, вроде бы, было уже готово, но, как это часто бывает, всё время всплывали какие-то совсем незначительные мелочи, к которым на сей раз добавлялось никем не озвученное, но отчётливое нежелание приводить на заседание Визенгамота Эйвери. Который, в общем-то, там совершенно не был нужен — но ведь в деле он упоминался, и никто не мог предсказать, не выскажет ли высокий Визенгамот желание его заслушать. Значит, следовало держать его поблизости, а это — лишние бумаги, которые требовалось оформить, как обычно, срочно.

Со всем этим ритуальное — или нет? — убийство несколько поблекло, тем более что эксперты в выходные отдыхали и восстановлением лица не занимались. Лестрейндж, правда, мимоходом сказал Гарри, что обратился к знатокам санскрита, иврита и арабского, и они в один голос утверждали, что никакое слов из имеющихся букв составить невозможно.

— Даже если написать его с ошибкой? — спросил Гарри, и Лестрейндж, уже буквально убегавший, чуть притормозил и повторил:

— С ошибкой? Я не знаю… мне… никому из нас не пришло в голову. Отличная идея, я узнаю, — пообещал он и убежал куда-то.

На следующее утро Гарри — как, впрочем, и все его коллеги — был в министерстве ещё до восьми утра. Оцепление в зале и рядом с ним выставили с восьми — несмотря на то, что доступ в министерство посетителям открывался только в девять, а само заседание было назначено на десять утра.

Джервисов сторожили тоже, ещё с ночи, однако Гарри к этому не привлекли — ему предстояло стоять в оцеплении.

Добиться слушанья в закрытом порядке не получилось ни у аврората, ни у Фаджа, с которым их интересы парадоксальным образом совпали, так что зрителей ожидали много — но их оказалось не просто много. Они не вмещались в зал, наполнившийся под завязку в первые же минуты, и даже дополнительные скамьи помогли мало, и не меньше людей, чем было в зале, так и остались за его пределами. Провести в зал близких и родных в этот раз оказалось задачей непростой, но авроры справились — в конце концов, это была одна из немногих привилегий их профессии, облегчающее родным примирение с ночными сменами и дежурствами.

Место Гарри оказалось сбоку, возле входа — с одной стороны, оттуда открывался отличный обзор, а с другой — позиция была довольно беспокойной, потому что многие из тех, кто не успел попасть в зал, не готовы были смириться с поражением и вполне могли попытаться исправить эту несправедливость уже во время самого процесса.

Наконец, в зал ввели Джервисов, всех четверых. Пока их усаживали в кресла и заковывали в золотые цепи, они смотрели друг на друга, не отрываясь, но с очень разным выражением. Младшие были, кажется, почти испуганы — и злы, а их родители… Отец выглядел собранным и казался почти бесстрастным — а мать казалась неживой. Она смотрела своими не видящими ничего глазами без зрачков прямо перед собой и в руках усаживающих её в кресло авроров казалась куклой. Едва она появилась, в зале зашумели, и от этого шума она сжалась и зажмурилась, но потом опять открыла глаза и больше их уже не закрывала.

Обвинение от аврората представлял, конечно, Робардс. И Гарри, слушая, как он, коротко рассказав историю Энноры, бесстрастным деловым тоном зачитывает список убитых сперва Джермейном — сорок один человек, а затем и Урсулой и сыновьями -семнадцать человек, кожей ощущал, как в зале словно холодеет, и как его атмосфера наполняется сначала недоверием, затем — недоумением, а потом — тем самым шоком, который поднимает толпы на погромы или революции. Даже у членов Визенгамота, уже знакомых с этим делом, лица побледнели, а у многих — вытянулись или же окаменели. Как, например, у Андромеды — Гарри было очень хорошо видно её с того места, где он стоял.

Когда Робардс закончил, аврорам пришлось применять Силенцио и щитовые чары, потому что в зале поднялось невообразимое: в обвиняемых полетели, наряду с заклятьями, и разные предметы, от комьев грязи до ножей.

Наконец, поднялся Шеклболт и, усилив свой голос Сонорусом, призвал всех:

— К порядку! Прекратить немедленно, иначе заседание будет перенесено и продолжено в закрытом режиме!

Это помогло: зрители не то чтобы совершенно успокоились, но, во всяком случае, умолкли и прекратили бомбардировку обвиняемых. А Гарри вспомнил вдруг совершенно другой суд, который когда-то видел в Омуте — над Лестрейнджами. Там не было подобного: да, зрители шумели, когда вдруг всплыло имя Барти Крауча, но никто ничем в Лестрейнджей не швырял. Может, потому что Крауч-старший разрешил тогда аврорам непростительные?

Впрочем, сейчас зрители тоже успокоились, и начались допросы потерпевших магглов — что было довольно необычно, но в данном случае не просто оправданно, но и необходимо. Их, видимо, неплохо подготовили, потому что держались они довольно уверенно и отвечали почти нормально — лишь косились на Урсулу.

И рассказывали.

Вернее, в основном рассказывала Челси, потому что Даймонд помнил мало что.

После этого Шеклболт, как исполняющий обязанности председателя Визенгамота, объявил часовой обеденный перерыв, но никто, конечно — кроме собственно членов Визенгамота и обвиняемых — из зала не ушёл и, конечно же, аврорам тоже пришлось остаться. Впрочем, вскоре их сменили, и Гарри наконец смог размять ноги и поесть в маленькой боковой комнате, куда отправили всех, стоявших в оцеплении.

— Не думал, что однажды скажу это, но эти Джервисы хуже Джарвиса, — сказал Робардс, беря сэндвич с ростбифом. — И это мы ещё не дораскрутили эти сундуки.

— Ну почему, — возразил Лестрейндж. Сам он, правда, в оцеплении не стоял, но поесть с коллегами зашёл — его приберегли на случай, если Визенгамот вдруг выразит желание поговорить с ним. В этом случае ему, конечно же, нельзя было находиться в зале. — Джервис, я полагаю, действительно нам рассказал всё, что мог и знал. А Урсула молчит — и куда она дела те пять шкатулок, мы пока не знаем. Я подозреваю, продала — но доказать будет непросто, а главное, узнать, кому. Веритасерум не сработал, а легиллименция, увы, неприменима — там визуальный контакт нужен.

— Надо было допросить её до того, как Энноре зрение вернули, — с некоторым раздражением сказал Сэвидж. — Можно же подумать было!

— Можно, — с досадой согласился Лестрейндж, а Гарри подумал, что вообще-то миссис Джервис арестовывали ещё при Сэвидже. Но, конечно, говорить ничего не стал — что тут скажешь и зачем? И потом, он-то ведь сам тоже не сообразил.

— Да что теперь, — примиряюще проговорила Гор, добавляя в свой сэндвич с курицей сыр из другого сэндвича. — Всё равно же ничего не сделать.

— Удивительно эгоистичная женщина, — заметил Лестрейндж. — Ей наплевать на дочь, на сыновей — она совершенно погрузилась в свою личную трагедию. Она нас попросту не слышит

— Не хочет — и не слышит, — сказал Сэвидж. — Редкостная дрянь. И ведь не заставишь — что ж её, пытать?

Жующий что-то Лестрейндж вдруг замер, а потом, медленно проглотив, проговорил:

— Ну почему же не заставишь. Роберт, где ж ты раньше был?

— В отпуске, — насмешливо ответил Сэвидж с некоторым любопытством. — Ты знаешь, как её заставить?

— Может быть, — ответил Лестрейндж — и вернулся к своему обеду.

Гарри было жутко любопытно, что же он придумал, но расспрашивать его он сейчас не стал: здесь было полно авроров из всех существующих отделов, и раз Лестрейндж промолчал, значит, не хотел делиться с ними. Или просто не додумал пока пришедшую ему в голову мысль.

После перерыва начался допрос Джервисов. Первым был, конечно же, Джермейн — и он на удивление спокойно и обстоятельно рассказывал и о проклятье, полученном Урсулой, и о найденном ими способе спасения, и о рождении Энноры — обо всём. И о рабах, конечно — о том, как он искал их, сам, один, и приводил, и как их убивал, когда они либо исполняли свою функцию, либо начинали подготавливать побег, либо чем-нибудь не нравились Энноре… либо же, напротив, слишком нравились.

— Волшебнице не следует слишком глубоко привязываться к магглам, — пояснил он, когда Робардс спросил его, не в ревности ли было дело в этом случае. — Конечно же, я понимал, что какая-то привязанность возникнет — и это нормально, детям требуется дружба и общение с другими взрослыми, однако же мы оставались и должны были оставаться для неё родителями и самыми главными людьми.

Робардс эти его слова никак не прокомментировал — и Гарри поразился его выдержке — а вот и зрители, и даже Визенгамот себя не стали сдерживать: в зале поднялся галдёж, но на сей раз в обвиняемых полетели только оскорбления.

За допросом отца последовал допрос сыновей. Они — оба — в отличие от отца держались куда менее уверенно и говорили, в основном, о матери, сестра как будто бы их вовсе и не интересовала.

— Ну мы же не могли оставить маму, — говорил Эбенизер. Братья были очень похожи друг на друга, но он был худее и привлекательнее брата, ну и не носил усов. — Как бы она сама справилась? Она вообще не знает маггловский мир!

— Расскажите суду, что с ними потом происходило, — сказал Робардс и Эбенизер пожал плечами:

— Ну, теперь мы знаем — нам сказали. Но нам мама говорила, что она их отпускала. Да, — кивнул он, — стирала память да и отпускала.

— Ваша мать была хорошим менталистом?

— А зачем быть менталистом? — удивился Эбенизер. — Обливиэйт же, да и всё. Да кто их там потом найдёт и будет проверять?

Его брат показал примерно то же самое: да, они искали магглов для своей сестры, а то чего она сидит там в одиночестве, пусть хоть магглы развлекут её, но были убеждены, что мать потом их стирала память и отпускала.

— А вы сами не могли её развлечь? — не выдержал в какой-то момент один из судей — Гринграсс, и его голос прозвучал так неожиданно и громко, что Гарри, а с ним, кажется, и половина зала, вздрогнул. — Она ваша сестра, в конце концов!

— Мы ей что, собачки? — огрызнулся Натаниэл. — Или, может, эльфы? Мать попросила — мы нашли ей магглов. И мы никому из них вредить не собирались!

Правда это была или нет, узнать было невозможно: они оба твёрдо стояли на своём. Оставался лишь допрос Урсулы — а она молчала.

И никаких показаний Визенгамоту так и не дала.