День за днем - 2 (гет)

Утро конечно получается безрадостным — во рту бяка, в головке — бобо. Со стоном открываю глаза, потом прикладываю ладонь ко лбу и пытаюсь сесть:

— М-м-м… О-о-о…

Стол завален бутылками, грязными тарелками, пакетами из-под сока, банками. От одного обозрения становится дурно. Сажусь, опираясь сзади на руку, и веду головой из стороны в сторону, пыхтя и вздыхая:

— Ого, это как то мы вчера по стахановски…

Сколько ж водяры выжрали? От ударной боли в голове, морщусь и прикрываю глаза:

— Ой, капец.

Тело от неудобной позы тоже все болит, и я прогибаюсь назад:

— Женская печень не готова к таким нагрузкам.

Подходит улыбающийся Наумыч, уже в костюме и с плащом в руке, а с ним ехидно усмехающаяся Сомова, тоже с курткой. Куда это они, с утра пораньше? Шеф настроен благожелательно:

— Доброе утро.

Сомова присоединяется:

— Доброе…. Утро.

Вздыхаю:

— Да, если бы.

Шеф острит:

— Марксисты-ленинисты читали «Искру»? Ха-ха-ха...

Анюта скрючивается, смеясь шутке, и присаживается на боковой модуль дивана:

— Ну и видок, у тебя.

Понимаю, опухший видимо. Одной мне не до смеха. Полу открыв глаза, бормочу:

— Что? Пчелы?

Наумыч опять балагурит:

— Я бы даже сказал шершни!

Спускаю ноги с дивана вниз и шаркаю там ими в поисках туфель. Да уж, Гоша явно переусердствовал.

— Ну, ясно. Пиво сверху было зря.

Сомова, глядя на завал на столе, садится на придиванный модуль, грустно резюмирует:

— Мда, слушай Борь, ты наверно езжай без меня. А мы пока здесь уберемся.

Мне стыдно за устроенный свинарник и я протестую:

— Не, не, не.. .Никаких, без меня. Мы нагадили, мне и убирать.

Анюта с сочувствием смотрит на мой нерабочий вид, потом оглядывается на Егорова.

— Ты уверена?

Хмурю брови, хотя это выходит и болезненно для черепной коробки:

— Да уверена, я все сама сделаю, валите.

Шеф, чувствуя к пьянству солидарность и сочувствие, начинает рассуждать, водя в пространстве рукой:

— Нет, ты можешь взять отгул. Причина более, чем весомая.

Егоров прыскает, и я не пойму серьезно он или издевается — сегодня же воскресенье? Недоуменно гляжу на шефа, вцепившись руками в край дивана. Или рабочие выходные закончились? Сомова встает, и они оба смеются. Значит, издевается… Задрав голову вверх, прикрываю глаза — как же мне дерьмово. Потом прикладываю прохладную ладонь к горячему затылку и провожу ею по волосам:

— Не… Я бы с удовольствием, но работы выше крыши.

— Ну, смотри, хе-хе, вот молодцы.

Он гогочет, продолжая разглядывать поле алкогольной битвы, а Анюта уже спешит к выходу, поторапливая бойфренда:

— Ладно, все пошли, хватить болтать.

Егоров продолжает ржать и Сомова повторяет:

— Борь, пошли!

Она еще раз оглядывается на меня, а потом уводит весельчака, приборматывая на ходу:

— Господи, молодость, что ли вспомнил?

Мне уже не до них и я прикладываю ладонь к виску:

— О-о-ой!

Потом второй рукой массирую другой висок, вызывая невольный стон. Дверь хлопает, оставляя меня в одиночестве. Закрыв глаза, сижу и раскачиваюсь туда-сюда, стеная:

— М-м-м...Вот я дурак-то, а? Это ж надо было брать отгул-то!

Сил нет, и я откидываюсь на спинку дивана, закрывая глаза и издавая междометия:

— Уо-о-о…Ой!

В дверь начинают звонить, и это заставляет собраться. Значит Сомова, все-таки, решила вернуться… Или забыла чего-нибудь… Постанывая, смахиваю волосы с лица и с трудом поднимаюсь с дивана, одной рукой отталкиваясь и помогая ею удержать равновесие, другой поправляя задравшуюся юбку.

— Капец, Аня.

Ворчливо повышаю голос, направляясь к двери:

— Нельзя так выйти из дома, чтобы ничего не забыть и не возвращаться?

Пусть слышит, мне все равно. Не глядя в домофон, поворачиваю защелку и распахиваю дверь.

Стоп — машина, это не Сомова. Там Толстый стоит. Удивленно делаю шаг назад:

— Толстый? Ничего себе, а ты чего здесь делаешь?

Тот деловито заходит внутрь, прикрывая за собой дверь, и воровато бросает взгляд по сторонам:

— Я для тебя не Толстый, а Михал Михалыч.

И по-хозяйски шествует прямо в гостиную. Конечно, у меня башка сейчас соображает туго, но и на трезвую голову его поведение совершенно необычно. Недоуменно тащусь следом:

— А-а-а... Что случилось, ты что-то забыл?

Толстый, сунув руки в карманы, останавливается на пороге гостиной.

— Да, нет…

И оглядывается на меня:

— Это ты забыла.

Он идет дальше к дивану, а я растерянно ползу за ним. Черт, одни загадки, но разгадывать их сейчас нет сил и желания. Тупо усмехаюсь, не въезжая в его иносказания:

— Что я забыла...

Толстый разворачивается лицом:

— Рассказать нам.

Меня все это уже начинает раздражать, и я, несмотря на отдачу в затылке, возмущенно веду головой из стороны в сторону и пожимаю плечами:

— Толстый, что я должна рассказать?

Его тон меняется на угрожающий:

— Еще раз тебе говорю — Толстый я для своих друзей, а сейчас я хочу знать, кто ты такая?!

Никогда не видел его таким злобным. Хотя нет, было дело, однажды в общаге. Но сейчас не до воспоминаний и я отворачиваюсь, складывая руки на груди:

— Что значит, кто я такая?

Вроде вчера озвучил для всех. Развожу руками и, подавшись вперед, заученно повторяю:

— Я двоюродная сестра Гоши.

Но Толстый вдруг заявляет:

— Я эту туфту, уже слышал!

Не поняла:

— Что значит, туфту?

Толстый собирается усадить свое жирное тело на диван, но мои слова заставляют его снова встать:

— А то и значит!

Растопырив руки в стороны, он опять воровато оглядывается налево и направо. Потом все же усаживается:

— Что на этом самом диване, Гоша, показывая мне семейный альбом….

Не помню, что там было, но разговор мне не нравится и я, предчувствуя недоброе, плюхаюсь сбоку, на придиванный модуль.

— … русским языком жаловался, что у него, к сожалению, нет ни дядей, ни тетей.

Действительно засада. Отворачиваюсь, елозя, усаживаюсь со вздохом поудобней и пытаюсь сообразить, как выпутываться. Нужно, нужно собраться…, упираю руки в бедра. Толстый ядовито заканчивает свою речь:

— Так откуда у него могла появиться двоюродная сестренка?

Ну…, не было, так появилась… В чем проблема? Не глядя на него, подбираю слова по убедительней:

— Толстый, ну, тут такое дело…

Тот вдруг рявкает, заставляя меня вздрогнуть:

— Еще раз назовешь меня Толстый, я тебе все зубы повыбиваю! Понятно?

Ого! Я уже боюсь его. Никогда не думал, что это такая злобная и мелкая тварь. Отворачиваюсь, склонив голову на бок и не решаясь спорить:

— Гхм… Извини.

— Продолжай.

— Мишань, понимаешь, Гоша, он не знал, что у него есть тетка, она совсем недавно нашлась по линии матери, ну, Тамары Ивановны.

Сижу, вцепившись руками в диван, и блею со страху пургу. Докатился, Ребров. Толстый, с хитрым видом, переспрашивает:

— Серьезно? А фамилия тетки? Адрес? Давай ей позвоним?

Уже с опаской гляжу на него и понимаю, что все эти подкаты неспроста. Если бы заранее знать, мы бы с Анютой что-нибудь придумали, но вот так сходу, при таком напоре… Отвожу глаза:

— Понимаешь, такое дело….

И замолкаю.

— Понятно!

Он встает:

— Теперь слушай меня сюда! На самом деле, барышня, мне все равно кто ты такая. Да и до Гоши мне особого дела нет.

Он тычет рукой в стол заваленный бутылками:

— Хочешь — пей, ешь, живи здесь, меня это не касается.

А что тогда? Я боялся, он хочет вывести меня на чистую воду, всем рассказать. Непонимающе гляжу на него:

— Ну, а чего ты хочешь-то, тогда?

Толстый спокоен и чуть пожимает плечами:

— Денег!

— Денег?

— Да

Оттолкнувшись от дивана руками, тоже встаю. Теперь ясно, зачем он явился, но я пока не представляю, размер его претензий. Толстый все меряет на свой аршин:

— Many, тугрики пиастры. Ты ведь, насколько понимаю, тоже не просто так эту авантюру проворачиваешь?

Нет у меня никакой авантюры. Но как вести себя с вымогателем не знаю. Наконец, решаюсь поторговаться:

— И… Cколько ты хочешь?

— Пятьсот.

Ну, это еще терпимо. Но неопределенно и я непонимающе трясу головой:

— Пятьсот чего? Долларов, евро?

Толстый усмехается:

— Пятьсот тысяч российских рублей, Маргарита Александровна или кто вы там на самом деле. Я вам удивляюсь!

Да это моя зарплата за четыре месяца! И вот так вот отдать? Сложив руки на груди, ошарашено гляжу на него, и меня прорывает:

— Капец, Мишань, ну ты с дуба рухнул, что ли? Откуда у меня такие деньги-то?

Но Толстый мои стенания оставляет без ответа и не торопясь проходит мимо, топая в прихожую:

— Ищи! Или ты думала, на вставляла тут Гошиных словечек и я тебе поверил? Шевели мозгом!

Вот как раз это мне сейчас и недоступно. Я слишком ошарашен происходящим — Толстый и такие выверты!? «Выбью зубы, давай полмиллиона, бла — бла — бла…». Чешу растерянно репу, а потом снова складываю руки на груди.

— Раз додумалась такую аферу провернуть, значит, и бабки найдешь!

Да какая еще афера, капец! Но только открываю — закрываю рот и шлепаю губами — не станешь же рассказывать про превращение Игоря в бабу. Грозный Толстый в прихожей оглядывается:

— Да, и имей в виду…

Мы смотрим друг другу в глаза, и я покорно жду и слушаю.

— Что деньги мне нужны к завтрашнему дню. А то я приду сюда с Зимовским! Насколько я знаю, у вас с ним дружба в засос.

Он опять усмехается, а мне становится совсем дурно от такой перспективы, и я лишь удрученно киваю. Толстый ухмыляется:

— Удачи, сестренка.

Он решительно открывает входную дверь и исчезает за ней. Весь взвинченный, дергаюсь туда-сюда, потом замираю, приложив руку к гудящей голове. Нервно приглаживаю волосы. Что мне делать и как выпутаться? Где взять столько денег и нужно ли искать? В голове целый рой панических мыслей — Толстый с Зимовским, это же огромная гнилая масса, которая задавит и сомнет.

* * *

Естественно ни на какую, работу не иду, а звоню Аньке, а потом с нетерпением жду ее возвращения с раннего эфира. Потихоньку восстанавливаю человеческий облик, переодеваюсь в брюки и серую обтягивающую кофточку с глухим воротничком и короткими рукавами, крашусь, причесываюсь, оставляя волосы распущенными, и даже пью кофе. В общем, готова к любым действиям, хоть внутри дома, хоть вне его.

Наконец, Сомова заявляется, кроме нас в квартире никого, но мы все равно уединяемся в ванной, ставшей уже боевым штабом и местом всяческих переговоров подальше от ушей любимого шефа. Я присаживаюсь на холодный узкий край ванны и еще раз, с деталями, рассказываю Анюте о визите Толстого, его угрозах, а потом растерянно качаю головой:

— Капец, вот тебе и друзья!

Сомова стоит у окна задернутого занавеской, опершись одной рукой о стену. Стоит спиной и на мои сетования оглядывается:

— А я тебе говорила!

Я еще весь в воспоминаниях — и не только о визите жирного укурка, но и о давних днях счастливого студенчества — сижу, уставившись в точку. Наконец, до меня доходят Анькины уколы, и я огрызаюсь:

— Ну, что ты мне говорила?

Что наши ребята нажрутся у Гоши дома, как свиньи, и кинутся насиловать его сестру? Бред сивой кобылы. Анюта отрывается от стены и поворачивается ко мне лицом, разводя руками в стороны:

— Не надо было их впускать в дом! Ведь предупреждала же!

И чтобы это изменило? Собрались бы у Зимовского без меня, и наверняка бы разговор коснулся Гоши, а от Зимовского и обо мне. Может быть получилось бы вообще во сто крат хуже! Чего теперь-то меня грызть? И кто мог предположить, что душа компании и весельчак Толстый, внутри окажется гнилым и подлым? Сомова тоже хороша — она, конечно, наших ребят не очень хорошо знает, все-таки на разных потоках учились, но знакома же!

— Ань, слушай, хочешь меня добить, так лучше ножом!

Сомова со вздохом садится рядом, а я продолжаю ворчать:

— С ума сойти, кто бы мог подумать — Толстый и такое?!

Аня, понурив голову, отмахивается:

— Да ладно, ерунда это все.

Она елозит по краю ванны, вертится, пытаясь убедить себя и меня не паниковать и плюнуть на все проблемы.

— Ничего он тебе не сделает! И, конечно, не надо ему платить ничего.

Наивный человек! Толстый, да плюс Зимовский — они же меня живьем закопают. Возмущенно смотрю на подругу:

— Ань, ты Толстого не знаешь! Ты знаешь, какая у него кличка была, когда он еще не потолстел?

— Какая.

— Упертый! Он если во что-то вцепится — все, питбуль отдыхает.

Сомова неуверенно качает головой:

— Ну… Ну, что он тебе сделает, сам подумай.

Блин, скажи, что тебе лень и неохота помогать, просто. Возмущенно таращу на нее глаза, потеряв дар речи:

— Да... Как, что сделает?

Он же уже разнюхал, что у Игоря нет никаких теток и сестер. Теперь все — ничем не переубедишь! Вскакиваю с ванны:

— Все что угодно может сделать! Вот он сюда возьмет, ментов приведет, они меня элементарно пробьют по базе данных …А-а-а…, все…, капец!

Сомова отворачивается и затыкается — ей возразить на мои слова, нечего. С горечью добавляю:

— А у меня паспорт вообще фальшивый, а это, уж извините, статья!

Анька мнется и смотрит на меня с укоризной:

— Игорь, ну ты что, собираешься заплатить ему?

Есть другие предложения? Вскидываюсь, глядя на нее сверху вниз:

— А что, у меня есть выход?

Сомова пытается убедить меня в том, что я и сам прекрасно знаю:

— Ну, ты же понимаешь, что если один раз заплатить, ну…Все пошло-поехало. Всю жизнь тебя доить будет!

Так потому тебя и позвала, чтобы вместе думать! Со вздохом усаживаюсь назад на край ванны:

— Фу-у-ух

Сложив руки на груди, укоризненно смотрю на нее:

— Что ты мне предлагаешь?

Мне нужен конструктив, а не упреки. Сомова пыхтя отводит глаза — видимо, предложить ей нечего.

— Ну, я не знаю. А этот Толстый вообще кто? Чем занимается?

— Я не знаю, чем он занимается сейчас. Раньше он торчал в каком-то там банке.

Что еще? Задумчиво чешу нос.

— Потом его, то ли поперли, то ли он сам ушел…. Развелся, женился…. Все, больше я ничего не знаю.

Смотрю на Анюту и, судя по ее напряженному виду, мыслительный процесс у нее идет вовсю.

— С-с-с…Понятно.

У нее родилась идея?

— Что тебе понятно?

Аня достает мобильник:

— В общем, так, давай смотри-ка.

Она начинает нажимать кнопки разблокировки, и мы поднимаемся с края ванны:

— Ты звони ему и назначь встречу, где-нибудь через час-полтора.

Мой мозг оживает и наполняется надеждой — слушаю ее, судорожно убирая волосы за ухо, и пытаясь вникнуть в план подруги, хотя из озвученных обрывков пока ничего не понятно.

Сомова протягивает мне свой телефон, но видя растерянный и непонимающий взгляд, добавляет:

— Звони. Ну, в смысле, пока ты будешь набирать, я тебе все объясню. Давай, звони.

Беру в руку трубку, и, облизнув губы, недоверчиво посматриваю на подругу. Не люблю действовать в таких делах наобум и все испортить еще больше.

— Ну, хорошо, слушай. Мы запишем на диктофон его угрозы и припугнем, например, что озвучим по радио. Вряд ли его поведение понравится вашим общим друзьям и знакомым. Да и не общим тоже. Клин клином.

А что это идея. Его шантаж, на мой. Попробовать можно.

На мой звонок Толстый откликается сразу, хотя Анютин мобильный номер ему вряд ли знаком. На призыв приехать реагирует положительно, даже особо не спрашивая, нашла я деньги или нет — видимо, действительно, нужны позарез. К тому же обсуждать подобные вопросы по телефону я отказываюсь, намекая на посторонние уши.

* * *

Спустя полтора часа, трясясь от нервного напряжения, брожу по квартире с диктофоном в руке и мысленно проговариваю наш будущий разговор с Мишаней. Смотрю на часы — время «Ч» на подходе и я еще раз подношу диктофон к губам:

— Раз, два, три, четыре и пять, вышел зайчик погулять.

Убрав руку с диктофоном от рта, нажимаю кнопку проигрывания и из динамика слышится женский голос:

— «Раз, два, три, четыре и пять, вышел зайчик погулять».

Неужели, со стороны, он у меня такой ужасный? Мне слышится по-другому. Сзади от двери раздается трель звонка и на экране домофона возникает Толстый. Снова кидаю взгляд на правую руку, чуть приподняв бровь — надо же, минута в минуту:

— Как часы.

Все, нужно успокоиться и собраться! Враг не пройдет, победа будет за нами. Засовываю включенный на запись диктофон в карман брюк, а потом приглаживаю, чтобы не слишком оттопыривался. Не торопясь иду открывать, чуть отпихивая мешающуюся Фиону, поворачиваю защелку замка и распахиваю дверную створку наружу. Толстый заходит сразу, без экивоков, тут же захлопывая за собой дверь. Испытующе глядит на меня, стараясь понять, зачем позвала и есть ли деньги.

— Привет, сестренка.

Давно не виделись. Киваю вглубь квартиры:

— Привет, проходи.

Мы останавливаемся на пороге гостиной. Стараюсь держаться с покорной грустью, поджав губы и со смирением во взгляде. Толстый, глядя на такое безволие, предупреждает:

— Если денег, то и говорить не о чем!

В глаза не смотрю, изображаю затруднение и веду головой из стороны в сторону:

— Давай, может, присядем, извини, я так не могу, на пороге.

Толстый кидает взгляд в гостиную, потом снова таращится на меня. Подвоха он не ждет и соглашается:

— Ладно. Можно присесть.

Он идет к дивану, я следом, зацепив большие пальцы за карманы брюк, и мы рассаживаемся — он как барин, а я, как приниженная и виноватая сторона — на боковой модуль, осторожно прочищая горло:

— Гхм….

Он уже вошел в роль и смотрит требовательно:

— Тащи кофе... Ну?

Пока не реагирую, внутренне собираюсь, раскачиваясь взад-вперед, потом бросаю взгляд на Толстого:

— Слушай, я сегодня не успела деньги снять.

Мишаня разочарованно вскакивает:

— О-о-о, я так и знал.

Я тоже поднимаюсь и виновато гляжу на него — мне нужно, чтобы он еще раз озвучил свои требования, теперь уже на запись.

— Нет, Миш, подожди.

— Да?

— Ты, присядь.

Толстый, видимо и сам на нервах — он начинает заводиться и срывается:

— Нет, это ты присядь!

Отведя глаза в сторону, покорно сажусь обратно.

— Я тебе русским языком говорил, что деньги мне нужны сегодня!

Смотрю на него снизу вверх и киваю. Интересно, а почему сегодня? Сам же утром орал, что к завтрашнему дню. Или что-то изменилось?

— Ну, ты не горячись, я просто не успела деньги в банке снять, они завтра к утру будут.

Разбуянившийся Мишаня не может удержаться и действительно распускает язык:

— До завтрашнего утра в казино ждать не будут!

Он плюхается на диван, а я удивленно глазею на него, открыв рот — оппа-на! Вот это откровение.

— В каком еще казино?

— Не твое собачье дело!

Ну и ладно, суть все равно понятна. Пытаюсь сообразить, что еще спросить и как раскрутить на дальнейшие признания.

— Слушай, ну ты можешь потерпеть до завтра?

Толстый повышает голос, пытаясь давить:

— Терпят у стоматолога, ясно!

Но мне уже не страшно, я уже знаю его тайну, а как использовать эту тайну мы с Анютой придумаем.

— Послушай, ну я понимаю, ты там влетел в своем казино. Но ты пойми тоже — пятьсот штук в кошельке просто так не лежат.

— Я еще раз говорю — не твое сопливое дело, где и как я влетел!

Поджимаю губы — вот, хамло.

— Твое дело — найти деньги!

Приходится играть до конца, и я делаю виноватые глаза:

— Пожалуйста, Мишань, можешь до завтра подождать?

Немного подумав, он сопит и исподлобья смотрит на меня, потом встает:

— Хорошо.

И грозит пальцем:

— Чтобы завтра, в 12 часов, бабки были. Иначе — сливай воду, я не шучу.

Я вижу его страх, но мне Толстого не жаль — он сам выбрал себе свой порок и его попытки переложить проблемы на других, скорее похожи на грабеж в темном переулке. Я понимаю — если бы он хотел завязать и обратился к друзьям, мы бы помогли. Но трясти незнакомых людей, выбивая из них деньги, ради новых ставок… Подлость. Толстый идет мимо меня к выходу, но я окликаю:

— Миш…

Остановившись на полпути, Толстый оглядывается, а я делаю невинное лицо:

— А как же кофе?

Стою, привалившись плечом к торцу полок, отделяющих гостиную от прихожей, и хлопаю глазами — что взять с дуры, которая сдалась и готова быть дойной коровой всю жизнь. Но видимо Мишаня не очень верит моим театральным способностям, зло зыркает глазами и играет желваками:

— За кофе я с тобой отдельно рассчитаюсь.

Он решительно идет на выход и даже хлопает дверью за собой. Хмыкнув, достаю из кармана диктофон:

— Что, Толстый, это первое интервью в твоей жизни.

Спустя пять минут звуковой файл улетает на почту к Сомовой, и я со спокойной душой закрываю ноутбук.

* * *

Мы созваниваемся с Анютой, и я получаю от нее новые ЦУ — она следит за Мишаней от самого нашего дома и теперь моя задача связываться с ней каждые двадцать минут и подыгрывать возникающим ситуациям. Что это будут за ситуации, она не уточняет, но в голосе уже чувствуются проблески надежды и самоуверенности.

Теперь сижу в гостиной на диване и гипнотизирую телефон. Фиона сидит рядом и тоже гипнотизирует. Мобильник оживает, и я сразу хватаю его в руки. Странно, номер незнакомый, открываю крышку, и прикладываю мобильник к уху:

— Да, я слушаю.

Неожиданно в трубке звучит Анютин голос:

— Добрый день. Да, это ваша клиентка, Сомова моя фамилия.

Восхищенно молчу, получая удовольствие от представления, которое Анечка видимо кому-то показывает.

— Да ничего не случилось! Стою вот, поперек дороги…. Представьте себе! Знаете, что? Вы, если мне, вот сейчас специалиста мне срочно не пришлете, я вас по радио, так от рекламирую… Гхм….. Какие еще три часа? У меня через два — эфир!

Круто она. Слушаю, то подняв глаза к потолку, то снова разглядывая стены.

— Все, давайте, жду!

Где-то рядом с Аней раздается женский голос:

— Улица Немчинова, двадцать один.

Сомова раздельно повторяет в трубку:

— Улица Немчинова, двадцать один.

Прищурив глаз, тоже повторяю вслух, запоминая:

— Немчинова, двадцать один

— Да, все!

Видимо, это адрес Толстого. Если там его семья, то на шантаж можно найти контр шантаж. В ухо звучат короткие гудки, и я удовлетворенно опускаю руку с телефоном.

* * *

Спустя двадцать минут перезваниваю на тот же номер — если Анька звонила не со своего, значит так нужно для спектакля. На том конце раздается тот же самый женский голос, что называл адрес:

— Алле.

Пытаюсь изобразить строгость в голосе:

— Алле, алле! Анну Павловну, пожалуйста.

Звучит куда-то в сторону:

— По-моему, это вас.

Тут же откликается грозная Сомова:

— Алло, я слушаю!

— Ну, вот, как ты и просила — звоню тебе через каждые 20 минут.

— Еще раз вам повторяю — если я сегодня не выйду в эфир, ваша контора обанкротится к чертовой бабушке!

По-моему, Анька переигрывает. Тоже мне гроза морей и океанов.

— Слушай, Сомова, чего ты орешь, а?

— Ах, вы уже подъехали? Так с этого надо было и начинать!

Она продолжает разоряться, а я с недовольной физиономией, роняю руку с телефоном на колени и уже не слушаю — у меня барабанные перепонки не железные.

Когда перезваниваю еще через двадцать минут Аньке уже некогда — она едет на радио и свяжется со мной сама. Вроде они договорились в прямом эфире пообщаться с женой Мишани, поболтать о семейных ценностях. Вот тут-то и нужно будет Толстого дожимать!

Кстати, Маша, жена его, очень приятная женщина оказалась. По крайней мере, по Анькиному мнению. Даже непонятно, как такого укурка в упор не разглядела.

* * *

Болтаться по квартире в ожидании известий — не сахар. И ведь не уйдешь, даже в магазин. Телевизор смотреть тоже невмоготу — все равно ничего ухватить не получается. Следующий звонок Сомовой, через полчаса, уже с радио:

— Алло.

— Да.

— Короче, слушай, я тут посоветовалась с Русликом — мы запустим ее в эфир, где-нибудь часов в семь, так что ты там постарайся, чтоб Толстый уже был на базе.

Здорово! Нетерпеливо еложу по дивану не в силах усидеть и угнездиться, а настроение растет в плюс, как на дрожжах.

— Я поняла, я поняла, спасибо Ань… Э-э-э… Кстати, Руслику, привет.

— Ага, пока.

Даю отбой и сразу набираю номер Мишани — не терпится его порадовать. Тряхнув волосами, нервно раскачиваюсь, упираясь рукой в диван позади себя. Меня переполняет азарт и жажда отмщения за все мои страхи и переживания. Когда на том конце слышится знакомый гнусавый голос, сразу перехожу в наступление, забыв про экивоки:

— Алло, Толстый!

— Кто?

Сразу вспоминаю, что месть — это блюдо, которое нужно подавать холодным, а не прыгать и радоваться, как коза, раньше времени.

— Ой, извините, я забыла.

Откинувшись на спинку дивана, кладу ногу на ногу и чинно произношу:

— Михал Махалыч! Ну, тут расклад такой — подгребай ко мне, в часика где-то …, э-э-э…, в семь, а лучше без пяти.

Толстый, услыхав, что выдача денег состоится сегодня, сразу добреет:

— Да? Без пяти семь. Буду!

— Все, договорились, жду.

Закрыв крышку мобильника, подношу его ко рту, как микрофон и добавляю:

— Почти целую, даже.

Потом, расслаблено и с довольным видом кладу локоть на спинку дивана — кажется все не так плохо и жизнь налаживается.

— Хэ!

* * *

Без пяти семь раздается звонок в дверь, и я иду открывать. Начинается заключительный акт пьесы и пора поднимать занавес — повернув защелку и нажав на ручку, распахиваю дверь. На пороге главный актер — Толстый, уж не знаю, комический или трагический, скоро проверим. Делаю шаг назад, впуская его внутрь, стараясь ничем себя не выдать и отведя взгляд в сторону:

— Добрый вечер.

Мишаня с горящими от жадности глазами заходит в прихожую:

— Надеюсь на это и уповаю.

Он прикрывает дверь, а я скептически поджимаю губы и окидываю его взглядом — звучит патетически, действительно, как в пьесе. Толстый, со свернутой курткой под мышкой, суетливо крутит головой по сторонам:

— Ну, что скажешь?

Мы потихоньку продвигаемся к гостиной, и я указываю рукой в сторону дивана:

— Ты проходи, присаживайся.

На этот раз иду впереди, он следом, так что теперь меняемся местами — я на диване, а он на боковой приставке сбоку. Мишане не терпится и он квохчет:

— Только предупреждаю — у меня на все, про все, всего десять минут.

Сдвинув брови, смотрю на часы:

— Я думаю, уложимся.

Пора! Тянусь к радиоприемнику, лежащему на столе, и нажимаю кнопку, впуская к нам жизнерадостный Анютин голос:

— Вы знаете, это потрясающе, нам всем остается только порадоваться за вас.

Толстый удивленно смотрит на меня:

— Это что?

— Радио.

— Зачем нам радио?

Слушать, зачем же еще. В свободной позе, расставив ноги и сцепив пальцы на коленях, усмехаюсь:

— Как зачем? Ты слушай, для этого радио и изобрели.

— Скажите, Маша, а ваш супруг всегда такой или это удачный кураж?

Чуть склонив голову на бок, с уверенной довольной усмешкой гляжу на этого любителя азартных игр, изучая реакцию на наш с Анютой сюрприз. А она просто замечательная — я даже рот открываю от удовольствия — вся спесь с урода слетела! Ха… Я тебе «все зубы выбью», еще припомню.

— Да что вы! Влюбленному человеку очень трудно притворяться. Я сразу почувствовала. Не хочу сказать, что он полностью растворился во мне, но то, что я во всем могу положиться на этого мужчину — это однозначно!

Мишаня растерянно бормочет:

— Это чего? Моя жена, что ли?

— Молодец, схватываешь на лету.

— Я не понимаю, чего это за фигня!

Голос Сомовой дышит радостным возбуждением:

— Вы знаете друзья мои, это какая-то чума! Я не только бы за детей, а просто бы за погоду в доме давала бы отдельное пособие. Кстати если в Правительстве нас кто-нибудь нас слышит, то может быть так и произойдет…. Ну, если так и произойдет, то, во всяком случае, только после музыкальной паузы! Оставайтесь с нами.

Из динамиков слышится музыка, Толстый сидит, словно трахнутый пыльным мешком по голове, а я продолжаю насмешливо следить за ним. Мобильник на столе начинает наигрывать, и я, кивнув Мишане, беру телефон в руки:

— Извините.

А потом, открыв крышку, прикладываю к уху:

— Да.

— Алло Марго. У тебя три минуты.

— Ага, я поняла.

Опускаю трубку вниз. Толстый испуганно вскакивает, и я тоже поднимаюсь. Он почти визжит:

— Я спрашиваю, что это за кукольный театр?!

— Михал Михалыч, уважаемый, присядьте, пожалуйста

Снова садимся и я начинаю:

— Значит, так! А теперь, слушай меня внимательно. Музыкальная пауза длится в эфире ровно три минуты четырнадцать секунд. За это время ты: а) берешь ноги в руки и отсюда сматываешь, куда подальше, либо б) твоя жена узнает правду, причем в прямом эфире.

Толстый уже не так самоуверен, но еще цепляется и дрыгается, до конца не веря, что его затея с треском провалилась:

— Правду о чем?

Нахмурившись, лезу в карман за диктофоном:

— А что, уже запамятовал?

Нажимаю кнопку, делая удивленное лицо и даже приоткрыв рот. По комнате разносится узнаваемый злой голос:

«Я тебе русским языком говорил, что деньги мне нужны сегодня!».

«Ты не горячись, я просто не успела деньги в банке снять. Они завтра будут».

« До завтрашнего утра в казино ждать не будут!».

Останавливаю запись и кладу диктофон на стол, укоризненно качая головой и поглядывая на Мишаню, руки которого ходят ходуном. Глупые мысли буквально отражаются на его красном лице. Кошусь на него исподлобья и качаю головой:

— Не тешь себя иллюзиями — на радио есть копия. Ну что молчишь?

Он шипит, кипя от ненависти:

— Тварь!

— Ты о себе? Мягко.

Толстый вскакивает, тыкая в меня пальцем:

— Я тебе сказал, не трогай мою жену!

Тоже встаю:

— Упаси господи! Я знаешь, живу потому принципу — меня не трогают, и я никого не трогаю.

Вздохнув, усаживаюсь на прежнее место:

— Ну, что ты решил? Музыкальная пауза заканчивается.

Толстый сопит, а потом угрюмо выдавливает из себя:

— Сотри запись и я уйду!

— Нет, родной. Сначала ты уйдешь, а потом я сотру запись.

И твердо гляжу ему в глаза — сейчас сила за мной. Он побоится даже пальцем меня тронуть. Толстый бессильно отводит глаза, и я презрительно добавляю:

— И не сопи, а то кровь носом пойдет, как на третьем курсе!

Его «железный» план так бесславно рухнул, заваливая не меня, а его самого с семьей, и я так много знаю про его прошлое и настоящее, что взгляд Мишани наполняется настоящим страхом:

— Кто, ты?

Кто я? Увы…. Вздыхаю и, с повлажневшими вдруг глазами, мило улыбаюсь:

— Я же тебе объяснила — двоюродная сестра Игоря Реброва. А теперь вали отсюда!

Тот идет быстро к выходу, но меня продолжает мучить вопрос, который не отпускал меня сегодня весь день:

— Толстый!

Мишаня останавливается и оглядывается, а я подступаю к нему вплотную:

— Скажи, когда ты успел так скурвиться?

Внимательно вглядываюсь в его лицо. Мы же с тобой….Эх… Горько и обидно.

— Был же нормальным пацаном!

Толстый, помолчав, угрюмо бурчит:

— Жизнь такая.

Врешь.

— Нет, Толстый, люди такие.

Мои слова ему не нравятся, развернувшись, он быстро уходит, хлопнув дверью, а я тяжело вздохнув, возвращаюсь на диван, открываю мобильник и нажимаю на вызов Аньке.

— Все, отбой.

Захлопнув крышку, откидываюсь на спинку дивана, упираясь ногами в тапках в столик.

— Ну вот на еще одного друга меньше…. Что за жизнь такая!?

* * *

За окном темно, поздний воскресный вечер, а я, все-таки, тащусь в редакцию со статьей — кто этого придурка, Зимовского, знает, действительно в злобе возьмет, да и уволит за прогул. Едва успеваю распечатать — в открытую дверь кабинета вижу, как Антон, одетый и с портфелем направляется к лифту. Схватив листок, выскакиваю в холл перехватить и показать, что я здесь, пахала весь день, аки пчела.

— Антон Владимирович!

Он не останавливается, продолжая свой путь:

— Маргарита Александровна, рабочий день уже давно закончен.

— Мне нужна минута.

Наконец он тормозит, снисходя до мелкой рыбешки, бьющей хвостом у его ног:

— Маргарита Александровна, сейчас моя минута стоит очень дорого.

Я сегодня добрая, так что улыбаюсь:

— А в кредит можно?

Зимовский в ответ усмехается, окинув взглядом с ног до головы:

— Ладно.

И тут же поднимает предупреждающе палец:

— Но, только имей в виду.

Мы двигаемся дальше, и Антон указывает на лифт:

— Дверь открывается, и я уезжаю.

Он тут же нажимает кнопку вызова. Значит, мне уделяют двадцать секунд драгоценного времени. Круто. Обхватив себя за талию, другой рукой помахиваю листком перед носом главного редактора с текстовкой в три четверти страницы:

— Я думаю, ты успеешь прочитать?

— Что это?

Зимовский берет страницу в руки и разворачивает к себе. Буравлю этого злобного укурка глазами — на позитив не надеюсь, но хоть какое-то продвижение к согласию должно же быть?

— Новая статья, первый абзац.

Антон непонимающе мотает головой, хмуря брови:

— И все? А что так мало? Фонтан иссяк?

Честно пожимаю плечами:

— Фонтан устал струячить вхолостую. Давай будем утверждать по абзацам.

Зимовский читает, шевеля губами, а я, встряхнув головой и отбрасывая волосы с лица, продолжаю изгаляться:

— Ну, на хрена писать три страницы в корзину? Если направление мысли устраивает, работаем дальше.

Антон замирает, явно готовясь сказать очередную гадость:

— Направление чего?

Молчу, сложив руки на груди и не ожидая никаких пряников. И точно — гаденыш злобно сминает страницу, в комок:

— Что-то мыслей я здесь не заметил!

Меня это уже нисколько не удивляет, я спокоен:

— Зимовский!

Тот делает вид, что ничего не произошло, но глазки бегают. Чует собака, что гадит всем, а не только мне. Скептически смотрю на него:

— Долго будем ерундой то страдать?

— Вот! Извини.

Он прицеливается и кидает комок, стараясь закинуть его за Люсину стойку. Довольный своей выдумкой смеется, а потом делает серьезное лицо:

— Ты знаешь, меня волнует аналогичный вопрос.

Сощурившись, брезгливо гляжу на него, как на таракана.

— Чего ты добиваешься?

— А ты попробуй догадаться с трех раз.

Слышится звонок подошедшего лифта и Зимовский спешит к отрывшейся двери. Я не отстаю и успеваю спросить, прежде чем он нажимает кнопку первого этажа.

— Скажи, пожалуйста, если я напишу заявление, кто в этом журнале будет строчить центральный разворот? Ты? Или Эльвира?

Антон усмехается, уперевшись локтем на створку лифтового проема:

— Маргарита Александровна, я не помню, кто сказал… Свято место… Дальше ты в курсе, да?

Привалившись плечом к стене, качаю головой и хмыкаю в ответ. Если ориентироваться на марксиста-лениниста, готового родную мать продать за красивую обложку, то Антоша прав, мои статьи — дело десятое. Двери закрываются, и Зимовский машет прощально пальчиками:

— Удачи.

Похоже, света в конце туннеля не предвидится и нужно начинать искать работу. Развернувшись на 180 градусов, шумом вбираю носом воздух:

— Нда-а-а.

Носит же земля таких уродов и ничего с ними не случается. Сделав пару шагов, оглядываюсь в сторону гудящих дверей:

— Ведь как-то ж, в боевиках, эти лифты падают.

Сунув руки в карманы и еще раз вздохнув, плетусь в кабинет за сумкой и курткой — пора домой. Тяжелый день…. Вернусь, жахнем с Сомиком винца, отпраздновав удачное завершение сегодняшней операции, а завтра закрутится новая круговерть.