День за днем - 2 (гет)

Сплю плохо, а утром не могу встать — сажусь в кровати и тут же буквально скрючиваюсь от ноющей боли в нижней части тулова, а потом падаю лицом вперед в одеяло.

— У-у-уй! М-м-м...

Господи, что теперь-то. То понос, то золотуха… Не могу удержать стон сквозь зубы. Наверно, все-таки, громко, потому что в дверях возникает Сомова:

— Гоша, ну что случилось?

Слышу, как она подходит к кровати:

— Что? Болит что-то?

Сажусь и вою, укоризненно подняв на нее глаза:

— А что, не видно?

Анюта упирает руки в бока и заботливо интересуется:

— Чего, голова?

Тяжко вздыхаю:

— О-о-о-х… Капец, лучше б голова. У меня живот ноет, я не могу….

— Живот? А где именно болит, покажи.

Анька присаживается рядом, нога на ногу и я, морщась и постанывая, мну рукой то один бок, то другой:

— Я не знаю. Вот здесь, кажется…

От очередного приступа вскидываю голову вверх:

— И еще прямо сзади, в спину отдает.

— О, понятно.

Она поворачивается ко мне со знающим лицом и кивает, кривя губу:

— Слушай, а у тебя случайно не эти?

Я сейчас ее ребусы гадать не в силах, может эти, может те, недоуменно смотрю на нее:

— Что, эти?

Сомова цокает языком и отводит глаза, качая головой:

— Ну, вот эти дела.

Этих дел у баб столько, что я отказываюсь понимать намеки. Мне плохо и я с несчастным видом повторяю:

— Какие дела?

— Марго, мне, что, тебе каждый месяц, что ли объяснять, какие у женщин могут быть дела?

А, ну если каждый месяц… Равнодушно отворачиваюсь — тоже мне, конспираторша:

— А это…

Анюта пожимает плечами:

— Ну, это.

Когда они у меня были, ихние дни? Когда голос ломался? Не, не может быть, чтоб так быстро снова.

— Гм, подожди, они у меня только что закончились.

— Гоша, ну что ты как маленький. Вообще-то у женщин это бывает каждый месяц. У тебя, когда закончились они?

Когда закончились… Задумчиво пытаюсь вспомнить, потом обиженно выпячиваю нижнюю губу. Меня всегда напрягает, когда они начинаются, а когда заканчиваются, чего запоминать-то….

— Я не знаю…, ну-у-у… может неделю, полторы, две…

Наверно две. Сомова приглаживает кудряшки:

— Ну, все понятно.

Что-то ей все время все понятно в отличие от меня. Анюта, обхватив свою ногу, подтягивает ее повыше и победно заключает:

— Все понятно, у тебя эта…, овуляция.

— Чего у меня?

— Овуляция, это когда женский организм максимально готов к оплодотворению.

Вытаращив глаза, отворачиваюсь. Капец, опять у нее та же песня.

— Вообще, в это время надо быть осторожной. Шаг влево и ты уже мамой можешь стать.

От святого духа что ли? Да и вообще бред это все — никогда никаких болей не было по такому поводу, а тут на тебе — овуляция. Приложив руку ко лбу, остается лишь пожалеть себя и сокрушаться о несчастной бабской доле, которая испытывает меня, то вдоль, то поперек:

— Ой, капец, еще только этого мне не хватало!

Сомова вскакивает, морщась и легко отмахиваясь от моих страданий:

— Так, ладно, не ной, я тебе сейчас дам телефон моего гинеколога.

А вот это меня уже напрягает. Куда они и чем лазают, слыхал — спасибо, не надо.

— Кого?

Сомова замирает, а потом осторожно повторяет:

— Гинеколога.

— Слушай, Сомова ты реально рехнулась? Ты и правда, думаешь, что я пойду к кому-то там гинекологу?

— Ну, не хочешь, не ходи. Только может случиться так, что побежишь, а то и вообще поползешь! Знаешь, с этим шутки плохи.

Может так, пройдет? Хотя конечно ощущения хреновые. Держась за бок, раскачиваюсь вперед-назад и продолжаю стонать:

— Ой…О-о-о…

Аньку мои рулады раздражают:

— Кончай ныть! Давай я тебе, хочешь, ну…, грелку сделаю, хочешь?

Согнувшись, молчу, беззвучно ругаясь на подругу, и на весь бабский род с их овуляциями.

— Полежишь немного, может, отпустит.

Куда я с этой грелкой? На работу пойду? Не хочу, но выходит резко:

— Не надо мне никакую грелку! Дай мне лучше таблетку.

Выпрямившись, Сомова скептически на меня смотрит:

— Какую тебе еще таблетку?

Откуда я знаю, если могу только кряхтеть и стонать?

— Ну, не знаю… Что мне поможет?

Только если сдохнуть... С надеждой взираю на подругу:

— Цианистый калий?

Сомова отмахивается:

— Так, Гош, все, кончай ныть, не ты первая, не ты последняя, терпи.

Сколько ж можно терпеть-то? Сморщив лоб, постанывая, сижу с открытым ртом. Прав Зимовский — вылитая рыба. Потом поднимаю глаза вверх, задавая опять все тот же вопрос:

— О господи, за что мне это все?

И опрокидываюсь на спину, на постель.

* * *

Время от времени отпускает и это позволяет более-менее собраться, накраситься и отправиться на работу. Стараюсь в сегодняшнем гардеробе к максимальной функциональности и строгости — серый костюм из юбки и облегающего пиджака, белая рубашка с воротником навыпуск, гладко причесанные и собранные сзади в тугой пучок волосы, сколотые замысловатой заколкой — хочу демонстрировать подтянутость и работоспособность, но без надрыва.

Сразу встать на трудовую вахту не получается — мучает жажда, и я отправляюсь на кухню.

Здесь, за столиком, обнаруживаю Любимову с бутербродами и помидорами. Прохожу к холодильнику:

— Приятного аппетита, Галь.

Та, с набитым ртом, отвечает:

— Угу, спасибо.

Достав бутылку воды, закрываю дверцу и морщусь от проскочившей в боку тупой боли.

— Ой!

Любимова оглядывается на мой полустон.

— Маргарита Александровна…

Сжав зубы и прикрыв глаза, отхожу от холодильника:

— М-м-м.

— Все в порядке?

С сомнением качаю головой:

— Это вряд ли.

Галина снова оглядывается и утвердительно кивает:

— Заболели!

Сомова сказала овуляция. Правда, у нее на все болячки в боку всегда два варианта — либо месячные, либо овуляция. Поднимаю глаза вверх:

— Ох…, кто его знает, слушай.

И тут же роняю голову вниз, стараясь перетерпеть боль. А может Любимова в курсе? У Гали действительно свой вариант:

— М-м-м, траванулись, наверное.

Потом снова отворачивается к своим бутербродам, продолжая жевать. Капец, с этой коровой тоже все ясно.

— Галя, слушай, я в отличие от тебя все подряд не точу! Ой, капец, что ж такое то.

Вцепившись рукой в левый бок, пытаюсь массировать его.

— Почка? Не знаешь, что здесь находится? Селезенка?

Любимова вылезает из-за столика и идет ко мне, с подозрением рассматривая место, которое я усердно щупаю.

— Слушайте, с такими симптомами, лучше обратиться к врачу.

— К какому?

Галина оглядывается по сторонам и заговорщецки снижает голос:

— Я думаю, что к гинекологу.

И эта туда же. Сговорились, что ли? Даже думать о таком не хочу…. Или она тоже про овуляцию? С сомнением гляжу на Любимову:

— А почему к гинекологу?

— Ну, мало ли, может у вас там какая-нибудь неправильная беременность.

Офигеть! Вот и слушай бабские советы после этого. Надо же такое придумать! Ошарашенно таращу глаза:

— Чего-о-о? Ты что, что ли совсем Любимова? Какая беременность? У тебя, что там, бутерброды с коноплей что ли?

Но Галя уверена в своей версии:

— Просто с такими симптомами не шутят, Маргарита Александровна.

Да с какими, блин, симптомами! Я чего тебе Дева Мария что ли?! Набираю полные щеки воздуха, а потом шумно выдыхаю:

— Ф-у-у-у-ух… Галь, слушай, заканчивай жрать! На тебя это плохо влияет.

Выскакиваю из кухни, не обращая внимание, на запоздалый ответ:

— Я и заканчиваю!

* * *

Оставив бутылку с водой на столе, еще с полчаса терплю. Могу сидеть только вполоборота, держась за бок и потирая живот. И так поведу головой, и эдак, то скрючусь, то выпрямлюсь, но силы уходят. Больно.

— Ой, капец, да что ж там такое.

Наконец сдаюсь и тянусь взять мобильник со стола.

— О-о-ох!

Потом придвигаю телефонный справочник и стаскиваю его на колени:

— Ой…с-с-с.

Найдя страницу с районными женскими консультациями, веду палец до Юго-Западного округа, вот она! Открываю крышку телефона и набираю номер. Прикрыв глаза, морщась и елозя в кресле, жду ответа.

— О-о-х… Алло…. Женская консультация?

— Да.

— Мне бы записаться на прием. Очень срочно.

Диктую любезной девушке все свои симптомы, вперемежку с личными данными и адресом проживания. Сплошная бюрократия. Но есть и положительное известие — я могу приехать, хоть сейчас.

* * *

Пока доезжаю, пока сижу в очереди на прием, боль почти уходит и появляется желание сбежать. Только совесть не позволяет и подозрение, что данное мучение не последнее в бабской жизни и лучше выяснить причину. Тем более, сейчас уже должны вызвать и меня. Сложив руки на груди и положив ногу на ногу, прислушиваюсь к разговору двух беременных дамочек, расположившихся рядом. Им жарко и они обмахиваются медицинскими картами.

— И когда тебе срок ставят?

— Да вот уже. Завтра сдаваться.

Поворачиваю голову в их сторону и разглядываю. Да, животы у них действительно выдающиеся.

— Почему сдаваться? Что, кесарево?

— Нет, просто, чтобы не перехаживать.

— А, понятно.

Меня эти разговоры, честно сказать, напрягают, и я отворачиваюсь. У меня и так все внутри трясется от предвкушения, а тут еще такая психологическая обработка. Срок! Кесарево! Вот не надо мне такого счастья, забирайте вместе с туловом. Неожиданно соседка обращается ко мне, и я испуганно оглядываюсь, не сразу понимая, что ей надо:

— Простите, а у вас какой месяц?

У меня? С утра, как и у всех, конец лета.

— Август.

Соседки переглядываются друг с другом, а потом недоуменно смотрят на меня.

— В смысле, август?

Да во всех смыслах. Чуть веду плечом и нервно вздыхаю:

— Любимый месяц.

Что-то для себя решив, дамы вновь начинают обмахиваться своими медицинскими карточками, а я поворачиваюсь на скрип двери кабинета, откуда появляется посетительница в сопровождении немолодого седоусого доктора, в синем халате и такой же шапочке. Он ее напутствует:

— Давайте.

Девушка идет мимо ожидающих приема, и доктор, сняв очки, окидывает взглядом наши ряды:

— Так, дальше, заходим.

Оставив дверь открытой, он скрывается в кабинете. Ноги вмиг немеют, и я неуверенно оглядываюсь на теток. Может сначала они? Усатый снова выглядывает и торопит:

— Ну, смелее, смелее.

Вздохнув, встаю, одергиваю юбку и нетвердой походкой, на негнущихся ногах, вся трясясь и вцепившись в сумку пальцами, захожу в кабинет. Врач проходит за стол, приглашая сесть, и я, прислонив сумку к спинке кресла, присаживаюсь бочком, напротив дядьки, нервно теребя пальцами край юбки.

Нацепив очки, врач начинает заполнять мою карточку, расспрашивая о беспокоящих симптомах:

— Так…Скажите мне, Маргарита…

Подсказываю, нервно кивая:

— Александровна.

Дядька соглашается:

— Александровна… Когда у вас закончился последний цикл?

Мы смотрим друг на друга. Он ожидающе, а я судорожно пытаясь понять о чем он… А, да, Анька же тоже с этого начала…. Пытаюсь подсчитать дни и сбиваюсь. Врач склоняется над своими бумажками, готовый записывать, но я лишь трясу отрицательно головой, совершенно неадекватная в данную минуту:

— Я не помню.

Он недоуменно поднимает голову:

— Как это?

Покраснев, удивленно пожимаю плечами:

— Так это! Я что это должна записывать что ли?

Видя удивленный взгляд врача, теряюсь — может у них и баб и правда полагается такое записывать? Да какая разница, пусть строчит, чего хочет. Отвожу глаза:

— Может неделю, может полторы.

А может и все две. Настороженно кошусь на седоусого. Тот задает следующий вопрос:

— Таблетки какие-нибудь принимаете?

Когда? Если только цитрамон, но наверно он имеет в виду что-то другое. Доктор продолжает строчить в карточке, и я твердо говорю, напряженно выпрямившись и уставившись прямо перед собой:

— Нет.

— Перенесенные операции?

Я в этот момент отвернулась, прикрыв глаза, автоматически собираясь повторить «нет», но тут недоуменно оглядываюсь:

— Чего?

— Я говорю, вас оперировали по женской части?

Этого еще не хватало. Пытаюсь понять, о чем он, представить, как это выглядит и меня передергивает:

— А…, нет, спасибо, бог миловал.

— На осмотре, когда последний раз были?

Он выжидающе смотрит на меня, а я не знаю, как ответить. Вряд ли тесты доктора Самойлова можно назвать осмотром. Неуверенно блею:

— А я... C работы, в общем, ходила, я сдавала кровь, другие анализы…. М-м-м... Меня с работы направляли.

Врач снимает очки:

— Я имею в виду на осмотре у гинеколога.

Капец, вот дура. Смутившись, краснею еще сильней и, смущенно ухмыляясь, виновато и заучено повторяю заветную фразу. Ну, нечего мне больше сказать!

— Я не помню.

Врач тоже смеется и это мне не нравится — сейчас действительно возьмет и позвонит Самойлову, а? Снова напряженно замираю.

— Девушка, а с вами все в порядке?

Лучшая оборона — это нападение и я агрессивно огрызаюсь, бросая взгляд исподлобья:

— Естественно, а что?

— Да нет, нет, ничего.

Врач смотрит куда-то в сторону, мне за спину, а потом тыкает туда рукой:

— Ну, присаживайтесь.

И снова утыкается в свои бумажки. Оглядываюсь…. И замираю от ужаса. У меня даже голос садится и отпадает челюсть:

— Сюда?!

Можно догадаться, что это за агрегат для лежачего положения с широко расставленными подставками для ног… Врач хмыкает:

— Да нет, на кушетку за ширму.

Так и сижу с открытым ртом, ловя воздух губами и косясь на жуткое сооружение. Ни за что не дамся!

— А-а-а...

Не поднимая глаз, врач добавляет:

— Я посмотрю вашу грудь.

Я еще не пришла в себя от предыдущей угрозы, а тут следующая — какой-то вислоусый козел собирается пялиться и тискать меня за ширмой?! Перевожу на престарелого извращенца удивленно-хмурый взгляд:

— Чего-о-о ты посмотришь?

Вижу, как мужик напрягается и тухнет:

— Грудь. А что?

Что…, что… Фыркаю:

— Ха… Слушай дядя, а ты вообще долго думал? Грудь он посмотрит.

С презрительной усмешкой отворачиваюсь. Моментом решил воспользоваться? Думал развести лохушку? Щаз! Спешу и падаю! У меня бок болит вот и смотри бок. С нервной усмешкой, набычившись, киваю, повышая голос и пресекая гнусные намерения:

— У меня там все нормально.

Напряжение в глазах доктора почему-то не исчезает.

— Послушайте Маргарита… гхм... Александровна, вообще-то я женский врач. И меня, честно говоря, несколько удивляет ваша линия поведения.

Его уверенность меня сбивает. Я же ни черта не знаю, чего они там, у баб, смотрят и в каких случаях. Смущенно таращусь в потолок, сложив руки на коленях, как пай-девочка, потом соглашаюсь и киваю:

— Извините, доктор.

Но на всякий случай, делаю еще одну попытку — виновато сморщившись, склоняюсь над столом, придвигаясь к седоусому дядьке поближе:

— Я все понимаю, но у меня, вообще-то, болит не там.

Врач, почувствовав перелом в нашем разговоре, настаивает:

— Ничего вы не понимаете! Если бы вы понимали, вы бы знали, что женский организм — это сложный организм и все в нем взаимосвязано.

Как лицо заинтересованное, слушаю его не перебивая. Тем более, что он прав — это туловище преподносит мне сюрприз за сюрпризом и некоторые его реакции меня до сих пор вгоняют в краску. Дядька вдруг ставит вопрос ребром, полностью дезориентируя и выбивая последнюю опору из-под ног:

— Вы маммограмму, когда последний раз делали?

Я даже выговорить такое слово не могу, не то, что сделать. Растерянно щурюсь:

— Что?

— Я говорю, вам когда-нибудь делали маммограмму?

Если бы еще знать, что это такое. Пытаюсь придать себе задумчивый вид, кошу глаза вбок, поднимаю брови вверх, даже прикладываю палец ко лбу:

— Э-э-э…

В ухо лезет новое словосочетание, не менее загадочное:

— А гормональный анализ?

Не так быстро, а то запутаюсь. Бросаю на доктора настороженный взгляд, а потом демонстративно хмыкаю, подняв глаза к потолку — ну кто же не знает гормональный анализ.

— Хэ…

— Понятно. Мог бы и не спрашивать.

Он снова склоняется над своими бумагами, напоминая чем-то доктора Самойлова, и я испуганно интересуюсь:

— А что вы там пишите?

Тот продолжает строчить, но отвечает:

— Знаете, девушка… Я не знаю с какой планеты вы к нам прилетели, но если вы хотите помощи специалиста, вам придется вот это все пройти.

Он поднимает вверх пару талончиков-направлений и машет ими прямо у меня перед носом. Ладно, согласна, только что бы без этого жуткого кресла и без уколов.

* * *

Увы, сдавать кровь из вены все же приходится. Экспресс-анализ на эти самые гормоны, будь они не ладны. Можно конечно и не экспресс, и бесплатно, но приезжать сюда еще раз, сидеть в очередях и слушать бесконечные истории о беременностях, родах и женских болячках нет никакого желания.

В кабинете стараюсь не смотреть в сторону манипуляций медсестры с ее иглами и мензурками. Отвернувшись, пытаюсь представить рядом Сомову и завести с ней скандальный спор, как в прошлый раз… И все равно, когда жгут ослабевает и чувствую, как из руки выдергивают жало, ненароком бросаю туда взгляд… А потом приходится отсиживаться в коридоре пятнадцать минут, унимая слабость в частях тела и кружение перед глазами.

* * *

Иду на другой этаж, в кабинет рентгеновской маммографии. По крайней мере, слово «рентген» мне знакомо и я успокаиваюсь — резать и колоть больше не будут. Высидев небольшую очередь, захожу в кабинет, стуча в открытую дверь. Девица в голубом халате и синей шапочке стоит спиной с большим журналом в руках и что-то активно в нем пишет. На стук она оглядывается:

— Да?

— Здрасьте.

— Здрасьте.

Подтолкнув дверь закрыться, делаю шаг к медсестре…, или кто она там… И протягиваю талончик. Схватив бумажку из моих рук, девица смотрит в нее, а потом кладет к себе в толмуд, продолжая скоропись:

— Так... Маргарита... Александровна.

Обреченно вздохнув, поднимаю глаза вверх:

— Да, я.

— Ну что ж, проходите, за ширму к аппарату.

Сестра оборачивается, тыкая шариковой ручкой в ширму за моей спиной:

— Раздевайтесь!

Совсем? Раздевайтесь — понятие растяжимое. Чего смотреть то будут в этой маммографии? Да и вообще, рентген, он же и так все просветит. Неуверенно переспрашиваю:

— А это обязательно?

Девка ехидно хмыкает:

-Вы что, в первый раз, что ли?

Мне не хочется перед ней позориться, и я самоуверенно вздергиваю головой:

— Ха…, прям!

И демонстративно стягиваю с себя пиджак. В любом случае его бы все равно пришлось снимать. Замечаю недоуменный взгляд медсестры, и это меня нервирует. Что я опять не так делаю?

— А что мы так и будем смотреть? Может, отвернемся или как?

У той, на мое естественное требование, почему-то брови лезут на лоб:

— Это вы мне?

Вот странная особа… Если нравится пялиться на женские прелести — сиди дома в интернете и пялься!

— А что здесь еще кто-то есть?

Сестра демонстративно отворачивается:

— Пожалуйста.

Расстегивая и снимая на ходу с себя блузку, отправляюсь за ширму. Здесь тесно и штука с раструбом и подозрительной подставкой. Что теперь? Сестра заходит следом и начинает менять высоту устройства:

— Снимайте бюстгальтер и размещайте грудь на платформе.

— В смысле?

— Сначала сделаем снимок одной грудной железы, потом второй.

Капец, я в шоке, измываются, как хотят. Приходится снимать и лифчик.

А уж когда девка надавливает сверху пластиной, расплющивая мою… гхм….железу, как сдувшийся мяч под стеклом, довольно неприятно, между прочим, остается лишь беззвучно выматериться и прикрыть глаза.

После завершения экзекуции, сестра опять хватается за свой журнал и ждет пока я одену лифчик, и накину блузку. Потом мы выбираемся из-за ширмы и возвращаемся к ее столу.

— Ну, вот и все, можете одеваться.

Да, уже оделась, слава богу. Тяжко вздыхая, судорожно дергаясь и ломаясь от стыда и смущения, непослушными пальцами застегиваю пуговицы на рубашке:

— Капец! Кто ж так придумал над бабами-то издеваться?

Девица оглядывается:

— Что? Что вы говорите?

Нервно пытаюсь рукой попасть в рукав пиджака.

— Фу-у-ух… Это я не вам.

— А кому же?

И снова утыкается в свой журнал. Кому…Кому…

— Господу богу!

Одевшись, тороплюсь уйти:

— До свидания!

— До свидания.

Ну, все, хватит, бегом из кабинета.

* * *

Снова мой путь в кабинет к седоусому. Отдаю ему карточку и с облегчением плюхаюсь в ближайшее кресло, нога на ногу, расслаблено положив руки на поручни. Но успокаиваться еще рано — мне нужен ответ, что там у меня такое было и какие таблетки пить, чтобы больше не повторялось.

Врач, бегло проглядев принесенные листки, не садится к столу, а начинает натягивать на руки резиновые медицинские перчатки. Его действия вмиг возвращают меня к только что прошедшим издевательствам и пугают. Я-то был уверен, что все уже позади.

— Э! Э! Э!

Как только доктор поворачивает в мою сторону голову, я киваю на его руки:

— Что вы делаете?

— Как что? Ну, я же должен вас посмотреть.

Он продолжает поправлять натянутую перчатку. Что значит посмотреть? Сиди и смотри, сколько влезет, без всяких перчаток.

— В смысле?

Я вспоминаю о гинекологическом кресле, оглядываюсь вокруг в его поисках, смотрю вниз, и тут до меня доходит — вот, дура, расположилась с удобствами. Резко сдергиваю руку с одного «поручня», потом с другого, отстраняясь от них, по-заячьи прижимая руки к груди. Растерянно блею:

— Здесь?

— Да, а где же еще?

Нет, нет и нет! Глаза лезут на лоб, и паника волной поднимается вверх. Надо срочно взять себя в руки. Мужик я или не мужик!? Набираю побольше воздуха, и решительно протестую:

— Так, стоп — машина.

Сцепив пальцы в замок, хватаюсь за коленку, всем своим видом демонстрируя круговую оборону и готовность сдохнуть, но не уступить. Если надо я и укусить могу! Седоусый пытается возмущаться:

— Что значит стоп — машина, вы понимаете, что это обычная процедура?

Не понимаю и понимать не хочу. Для тебя может и обычная, а у меня бок болит, вот и смотри бок! И я вовсе не собираюсь удовлетворять ничье похотливое любопытство!

— Слушай, ты что больной, что ли, а? Раскатал губу. Я не дам тебе себя лапать понял?

Вижу, что понял, извращенец чертов, сразу стух:

— Девушка, я…

— Так, снимай эту фигню… Быстро!

Мужик молчит, и я повышаю голос, который истерично дрожит от охватившей меня паники:

— Ты что оглох? Снимай эту фигню, я сказала!

— Все, все, все…Снимаю, вы видите, снимаю…

Он торопливо стаскивает перчатку и поднимает голую руку с зажатой пальцами резиной вверх:

— Все, снял!

Мой взгляд мечется по кабинету и я, не в силах остановиться, продолжаю вопить:

— Все! Убери ее к чертовой бабушке!

— Все, убираю.

Доктор наклоняется бросить перчатку в мусорное ведро.

— Убираю, успокойтесь, ради бога, все в порядке.

Дышу, как после стометровки, изо всех сил пытаясь унять дрожь. Слава богу, получается — чувствую, как паника отступает. Дядька боязливо спрашивает:

— Может воды вам дать?

Хмуро кошусь исподлобья. Наверно решит, что я чокнутая. Отказываюсь, срывающимся голосом:

— Спасибо, не надо!

Седоусый заботливо качает головой:

— Я так понимаю, что вы еще….

Он на секунду замолкает, глядя сочувственно на меня:

— … Невинны?

Тупо гляжу на его усы, пытаясь сообразить, в каких грехах еще он пытается меня уличить. Непонимающе переспрашиваю:

— Чего-о?

Смотрим, друг на друга и доктор действительно начинает мучительно подыскивать слова:

— Я имею в виду, что…

Вдруг до меня доходит... Мы что и это обсуждать должны? Может еще с подробностями? Капец, пришла дура — в боку у нее, видите ли, колет. Смущаясь и заикаясь, пытаюсь сменить тему:

— C-с-с… Слушайте..., вы… , э-э-э… Все, мне пора!

Пытаюсь соскочить с кресла, переходя на ор:

— У меня уже ничего не болит!

Врач придерживает меня за плечо, не давая встать:

— Сейчас вы пойдете. Но результаты анализов, надеюсь, вам не безразличны?

Результаты анализов нет, но он так грозно говорит, что я опять пугаюсь:

— А что там?

Врач делает шаг к столу и берет заполненные от руки листки.

— Ну, с маммограммой все в порядке.

Я в очереди наслушался про всякие ужасы и потому, прикрыв глаза, роняю голову вниз и вздыхаю с облегчением:

— Фу-у-у-ух, слава богу.

Склонив голову, с опаской жду, что еще скажет этот женский эскулап.

— А вот гормональный анализ….

Голос врача меняет тональность, и я бросаю на него настороженный взгляд:

— Что, гормональный анализ?

Он неуверенно смотрит на меня, наверно боясь вызвать новую вспышку агрессии. И это правильно!

— Даже не знаю, как вам это получше объяснить…

Пытаюсь проглотить комок в горле. Что?

— По всему выходит, что у вас никогда…

Потом поправляется:

— Может быть очень давно….

Что там у меня еще не так с этим туловом? С трудом проглатываю комок в горле. Как он там сказал? «Не нужно ли вам операций по женской части?». Об этом я тоже наслушался. Врач решительно заканчивает:

— Не было интимной близости.

Всего-то? От сердца отлегает… Да и фиг с ней с этой близостью. Хотя поворот опять на ту же тему, заставляет покраснеть. Непонимающе мотаю головой с кривой ухмылкой:

— И что?

Дядька явно старается быть аккуратным:

— В вашем возрасте, мягко говоря, это не очень хорошо.

Причем тут возраст? Это я должна решать нужно мне это или нет. Тоже мне, сводник нашелся! Сдвинув вместе брови, протестую:

— Слушай, это мое личное дело!

— Послушайте девушка, я вот сейчас с вами разговариваю не как с женщиной.

— А как с кем?

С мужчиной что ли?

— Как с пациенткой! И поверьте, для вашего же собственного блага.

Растерянно смотрю на него — как с пациенткой? Не понимаю.

— Длительное воздержание для любой женщины не очень хорошо сказывается на ее здоровье.

Слушаю его, но глаза отвожу в сторону — про баб не знаю, но на мужиках точно плохо сказывается, по себе могу судить. Он окидывает меня взглядом сверху вниз:

— Ваш, извините, организм уже давно созрел.

В смысле? Созрел для чего? Чтобы кто-то сожрал? Такое плодово-овощное сравнение, вызывает у меня бурный протест и желание цепляться к словам:

— Так, стоп-машина!

Возмущенно подаюсь в его сторону:

— Ну, что… Я что, арбуз, что ли… Созрел!

— Вы, похоже, просто не понимаете.

Чего тут понимать-то? Но его призывы к Игорю Реброву лечь под другого мужика, который будет срывать созревший плод — не по адресу. Любовь прошла, завяли помидоры! Не хочу больше выслушивать чьи-то эротические фантазии, протестующе отмахиваюсь и, непрерывно тараторя, уперевшись ладонями в сиденье, сползаю с кресла:

— Я все, я все понимаю, доктор… Но мне пора, извините.

Тыркаюсь и кручусь в поисках сумки, хватаю ее со стула и, протиснувшись между врачом и его жутким креслом, тороплюсь к выходу. В дверях меня останавливает громкий оклик седоусого, и я оглядываюсь:

— Маргарита Александровна!

С испугу встаю смирно, руки по швам и смотрю на него.

— Я вас прошу, все-таки, заглянуть ко мне, где то через полгода.

Разнервничавшись и сопя, переспрашиваю:

— Через сколько?

Он повторяет:

— Через шесть месяцев.

Промолчав, закрываю глаза и отворачиваюсь. Надеюсь, к тому времени никакой Марго уже не будет на свете, только Гоша. Эскулап добавляет:

— И как врач, я вам настоятельно рекомендую.

Он делает паузу, качая головой:

— Начать.

Что-то я не поняла. Или потеряла мысль.

— Начать, что?

— Жить.

С мужиками кувыркаться, что ли? Спасибо, обойдусь без таких рекомендаций. Прищурив глаз, язвительно качаю головой:

— Благодарю.

И выскакиваю из кабинета. Зачем приходила? Ни лекарств не прописали, ни процедур.

* * *

Во взвинченных чувствах еду сразу домой — не до работы. После всех потрясений одно желание — залезть под душ и смыть весь негатив этого дня, а еще лучше в ванну, с успокаивающими травами, как делает Анькин кашалот. Облачившись после душа в красный халат, не досушив волосы, отправляюсь к Сомовой в гостиную — она там пьет кофе, вот пусть и слушает мое нытье. Мне нужно сжечь накопившийся в крови адреналин и меня неудержимо мотает из угла в угол, то перед диваном, то позади него, время от времени негодующе задираю голову вверх и всплескиваю руками в унисон моим мыслям. Они тоже мечутся, вместе со мной, стремясь выплеснуться наружу истеричными визгами:

— Ань, это капец какой-то нереальный. Вообще! Я никогда такого ужаса и унижения не испытывал! Никогда!

Анюта безуспешно пытается прервать поток жалоб и успокоить:

— Марго.

— Что, Марго!?

— Ну, тебе уже пора примириться с мыслью, что хотя бы раз в год, ты должна будешь посещать гинеколога. Ну, это важно, прежде всего, для твоего здоровья.

Я сейчас точно взбешусь! Резко развернувшись, ору на нее:

— Опять двадцать пять! Ты теперь мне про здоровье скажи. Этот мне полдня про здоровье мозги капал, теперь ты!

Не собираюсь я сидеть в этом теле и терпеть такие издевательства! Да еще каждый год! Решительно обхожу вокруг дивана и буквально нависаю над Анькой, сжав кулаки у груди:

— Да… Я всю жизнь…

У меня уже нет слов, и я плюхаюсь рядом:

— Я всю жизнь был здоров как бык!

И сопя, отворачиваюсь. Сомова переходит в наступление, тараторя:

— Вот именно, когда был быком, был здоров как бык! А теперь, ты, извини, пожалуйста…

Тряхнув головой, задиристо вскидываю голову:

— Корова, да?

— Ну, если хочешь, то…, да.

Потом трясет головой:

— Не важно. Что там врач сказал?

Ничего он толком не сказал. И вообще я его похотливые мысли озвучивать не собираюсь. Положив ногу на ногу и засунув руки глубоко в рукава халата, гордо ворочу нос в сторону:

— Ничего.

Сомова пожимает плечами, разведя в стороны чашку и недоеденный кусок торта:

— Что значит ничего? Ты полдня провела в больнице и тебе ничего не сказали?

Анька наклоняется вперед, пытаясь заглянуть мне в лицо, и я огрызаюсь:

— Сказали.

— Ну, говори, что? Ну, что?

Кошусь на нее и не знаю, стоит ли озвучивать. Это же курам на смех — тоже мне лекарство от болезней — кувыркаться с мужиками. Наконец, тряхнув утвердительно головой, пересаживаюсь с бокового модуля на диван, поближе к подруге... Гхм… Тема такая, что не знаешь, как и сказать поприличней. Опустив глаза вниз, что-то там ковыряю в маникюре, потом, все же решаюсь сформулировать результат, хотя чувствую, как напряжен и не уверен мой голос:

— Ну, в общем, сказали, что у меня там какая-то фигня... с гормонами.

От того, что нужно сказать дальше мне ужасно неудобно, и я стараюсь не смотреть в сторону Анюты.

— И все это, потому что я не живу половой жизнью. Вот и все.

Смутившись, опять углубляюсь в разглядывание маникюра. Сомова тянет:

— Нда-а-а….

— Что, да?

Анька вздыхает:

— Марго, может быть, нам уже хватит жить иллюзиями, а?

Я жду от нее сочувствия, и ее вопрос ставит меня в тупик. Отрываюсь от своего увлекательного занятия:

— Ты это о чем?

— Ну, это я о том, что ну назад пути нет и ты.... Ты женщина, и организм у тебя женский. Влюблена ты в мужчину. Может быть, уже хватит тянуть и, наконец-то….

Что наконец-то? Волна возмущения поднимается у меня изнутри. Тянуть что? А как же невеста и ребенок, которому там, внутри, уже четыре месяца? Как мне потом в глаза им смотреть? И кем я тогда буду? То ли гей, то ли шлюха? И так шепот по углам — то про Гальяно, то про стриптизера.

— Слушай, Сомова!

Не выдержав, вскакиваю и смотрю на подругу сверху вниз:

— Ты что, пирогов объелась с галлюциногенными грибами?

Кручу пальцем у виска:

— Ты реально сейчас подумала, что ты мне предложила?

Сомова тоже вскакивает, повышая голос:

— Слушай, между прочим, именно от этого зависит женское здоровье!

От чего? Трахаться налево и направо? Ложиться под первого встречного или уводить Калугина накануне свадьбы, оставляя ребенка без отца? Ну, не получилось из меня бабы, и Егорова это доказала. Все, прения закончены! Я буду действовать, как решила — ждать возвращения Игоря! А здоровье...

— Да пошла ты со своим здоровьем!

Сунув руки в карманы халата, топаю к себе в спальню, но на полдороге меня тормозит Анькин вопль:

— Хэ!... Вот ты и раздражительная именно поэтому!

Разворачиваюсь и шлепаю обратно, тыча в Сомову рукой:

— Раздражительный! Ясно, тебе? Раздражительный!

Та корчит рожу, вытягивая губы в кружок:

— О-о-о-о-ой.

Выплеснувшись, тороплюсь сбежать к себе в спальню, а вслед мне несется:

— Ну, давай, давай, поиграй с матушкой природой. Давай, давай….

До самого прихода Егорова дуюсь на нее и не вылезаю наружу.