Дом, период полураспада урана и я (джен)

На самом деле я не была влюблена в профессора Сен-Дени. Однако в отдаленном уголке моего сознания жила соблазнительная мысль, что, возможно, я все же чем-то выделяюсь среди остальных студентов и профессор Сен-Дени, увидев меня в этом кафе, недоуменно вскинет брови и в ужасе воскликнет: "Mon Dieu, вы, такая талантливая, такая многообещающая — и тратите свое драгоценное время в этом низменном заведении, где вашему великому мозгу уж никак не найти достойного применения?! Безобразие! Уж я позабочусь о том, что вас немедленно зачислят в Университет с наивысшей стипендией!"... Но, разумеется, профессор Сен-Дени ничего такого ни разу не сказал и даже не подумал, я значила для него не больше, чем любая другая работница кафе, где он заказывал свой неизменный кофе с творожным пирогом. И порой его заказ доставался мне, и приходилось лавировать с подносом, надеясь, что я не опрокину его прямо на профессорские брюки.

Но все последующие месяцы я училась еще усерднее, чем обычно. Странно, даже в школе я не уделяла так много времени урокам, а здесь, никем не контролируемая, я все равно не позволяла себе расслабиться. Пусть экзамены меня ожидали летом, ни зимой, ни весной я не пропустила ни лекции. Хотя иногда новый учебник не давался мне, и я шла в парк или театр за новыми впечатлениями. А иногда я забрасывала учебники и читала куда более захватывающую беллетристику. В результате к концу года на бирже успеваемости мои акции котировались не выше седьмого места... Но экзамены, завершающие подготовительный год, я сдала не так уж плохо, а на вступительных экзаменах в Университет даже блеснула знаниями, вызвав одобрительные кивки преподавателей.

И на этот раз меня приняли, что я восприняла без особого удивления, но с сильным восторгом.

Забавно, что тот обычный день, когда я нашла свое имя в списке поступивших, до сих пор видится мне в вовспоминаниях особенно светлым и теплым. Я почти бежала по улице и мысленно напевала: "Электроны и нейтроны, и протоны все летят! Пи-мезоны, ми-пезоны, шми-шмезоны не горят!" — идиотский и бессмысленный набор слов, который звучал для меня ангельской арией. Мне не верилось, что мои мытарства окончены, что я поступила в Университет — и даже на стипендию! Конечно, этих денег мне бы все равно не хватило на проживание и я уже договорилась с администрацией кафе, что буду и дальше подрабатывать у них по вечерам... но теперь эта работа вовсе не казалась мне такой постылой, как раньше, ведь впереди открывалась альтернативная, прекрасная жизнь...

Если мне плохо, то я стараюсь скрывать это ото всех — если, конечно, мне по-настоящему плохо. Когда же у меня просто ужасное настроение, не имеющее веского основания, я не упускаю случая поныть и напроситься на сочувствие. Но если основания имеются, то я никому не даю заглянуть мне в душу. Некоторые люди находят в таких случая утешение в дневниках. Но мне всегда казалось это слишком скучным — кропотливо заносить в некую ведомость события миг за мигом, час за часом...

И все же и у меня было подобие дневника. Сначала я просто чиркала короткие, разрозненные и лишь для меня полностью понятные записи в красивой тетради, специально отобранной в лавке письменных принадлежностей среди множества других, похожих. "Ужасное настроение. Небо упало на землю и разбилось". "В этот раз я осталась с тобой до конца, но ничего — ни малейшего облегчения! — это мне не принесло". "Я такая вся неправильная и грешная. Но не надо мне рая, хочу жить на земле", — выводила я казавшиеся мне тогда важными истины. Это были обрывки мыслей и фраз, почти бессмыслица для непосвященного, а посвященной была одна я.

Но, постепенно, я раскрепощалась, училась доверять бумаге, и листы заполнялись моим острым почерком: "Никогда этот холод не кончится, и я вечно буду глядеть на бьющийся в окно снег, отогревать замерзшие пальцы и писать в этой тетради, вечной, нетленной... но никому не нужной".

Писала я в этой тетради в моменты пессимистической меланхолии, используя ее вместо бензодиазепинов — элениума или реланиума. Это меня успокаивало. Пить по нескольку таблеток бензодиазепинов в день я перестала, как только поняла, что мне безумно нравится то странное-нереальное состояние, в которое они меня приводили. Я испугалась зависимости... И разочарования. Именно потому, что я до сих пор боюсь разочароваться, я не рассказываю никому о своих больших радостях или стараюсь преуменьшить свою заслугу в их достижении. Я обычно заявляю, что ничуть не суеверна, но это не так: я стучу по дереву и стараюсь "не загадывать наперед", не упоминать всуе что-то очень желаемое.

Поэтому, когда меня приняли в Университет, я заявляла всем, что безмерно удивлена этим обстоятельством и расписывала экзамены таким образом, что создавалось впечатление, будто мне очень повезло и произошло Невероятное Стечение Удачных Обстоятельств...

Но это не так. Мне часто везет, это правда, но главная заслуга в этом моя. Выучить тему назубок, улыбнуться экзаменатору, расположить его к себе, держать себя в руках, уверенно говорить, не бояться и, главное — думать-думать-думать. Рассуждать. Логически мыслить.

И да, везение... без него, конечно, нельзя. В принципе, не стоит себя так нахваливать, три раза по дереву, тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить...

Тем не менее, на следующий день после поступления я не сдержалась. Выполняя свою рутинную работу в кафе, я заметила профессора Сен-Дени за его обычным столиком. Он был погружен в чтение газеты. Проходя мимо, я неожиданно для самой себя вдруг остановилась и заговорила с ним:

— "Physische Neuigkeiten"? За июнь? Разве уже не вышел новый номер? — выпалила я первое пришедшее мне в голову, глядя на газету. Это были "Физические новости", хотя, по моему мнению, правильнее было бы назвать их "Neuigkeiten der Physik", "Новости физики"...

— Из немецких изданий мне больше нравится "Die Wissenschaft", — продолжала болтать я, мысленно прикусывая язык: какое дело профессору до моих вкусов! Что за ерунду я несу!

Но Сен-Дени спокойно и даже заинтересованно посмотрел на меня. Глаза у него были ярко-голубые, большие, несмотря на уменьшавшие их очки, и наивные, как у ребенка. И ресницы — золотистые, пушистые, длинные...

— Простите? — переспросил он.

Меня снова понесло:

— О, я ваша будущая студентка, профессор Сен-Дени, то есть я и была вашей студенткой на подготовительном курсе, а теперь я зачислена, официально зачислена... — затараторила я, глупо улыбаясь до ушей.

— О, вот как? Это прекрасно, — ответил он, с этим дурацким "о" в начале. — Очень рад за вас, — неуверенно улыбнулся он мне в ответ. Зубы у него были крупные и белые.

— Итак, мое имя вы знаете, а я ваше — нет, — прибавил он после короткой паузы, видимо, поняв, что уходить я не собираюсь.

— О... — вырвалось и у меня. Я протянула ему руку, смутилась и тут же спрятала ее за спиной: — Меня зовут Рен Лансо. А вас я действительно знаю как зовут.

Он улыбнулся. Мы снова помолчали.

— Итак, вы говорите по-немецки, Рен? — слегка напряженно прервал наше молчание профессор.

— Ну... немного, — скромно ответила я. Мне очень хотелось похвастаться своим знанием языков, но немецкий я знала не очень хорошо и боялась попасть впросак.

— Тогда вы, возможно, читали эту статью... — он пододвинул ко мне газету и указал нужное место.

Это было описание нового метода ускорения электродов, не особо перспективного — что я тут же и объявила профессору.

Сен-Дени согласился:

— Да, слишком много энергозатрат. Синхротроны и линейные ускорители куда дешевле, а результат тот же. Но идея неплоха.

— Однако скорость частиц никогда не превысит скорости света, и потому всегда будет снижаться за счет увеличения массы! Даже если добиться скорости, равной "с", то масса вырастет до бесконечности! Сам принцип неправильный! — в азарте принялась возражать я, впрочем, скорее из упрямства: мне ли тягаться с доктором наук!

Но, к моему изумлению, Сен-Дени принял принял вызов и мы углубились в дебри формул и аргументов. К счастью, незадолго до экзаменов я тщательно проштудировала атомную и ядерную физику... Но у профессора была не голова, а вычислительная машина. Мои возражения он разбивал точнейшими расчетами. Если бы я не была в таком восторге от одного факта нашей дискуссии, я впала бы в депрессию от осознания собственной никчемности по сравнению с ним...

Впрочем, вскоре мне пришлось прерваться и отправиться на помощь моим коллегам: клиенты не собирались ждать окончания наших с Сен-Дени дебатов. Профессор тоже направился к выходу, однако на полдороге вернулся:

— Знаете, — сказал он, восторженно оглядывая меня и весь мир своими огромными глазами, — мне очень понравилось, как вы отстаиваете свою точку зрения. Было очень приятно с вами побеседовать.

Разумеется, мое имя он забыл тут же и напрочь, до тех пор, пока я не назвала его снова, уже сдавая Сен-Дени первую сессию.