Дом, период полураспада урана и я (джен)

Не то чтобы я больше ни о чем не думала, кроме как о Соне Ревуар с ее восхитительно сияющей кожей и тонкими пальцами. Нет, я была слишком занята своими рутинными делами, чтобы посвящать все мысли ее прекрасным глазам (забавно — возможно, потому, что мои глаза банальнейшего карего цвета, я не устаю восхищаться обладателями синих, голубых, серых или зеленых глаз).

Тем не менее, я думала о Соне чаще, чем оно того стоило. Несколько дней я даже вздрагивала от телефонных звонков — как школьница, застигнутая врасплох первой любовью. Мне оставалось только опуститься до глупых посланий с сердечками, пронзенными стрелой. Ив и Кактус остались за бортом моей души, и лишь по инерции я вела себя с ними как обычно, так что, кажется, они даже не заметили, что я необратимо изменилась. Вращаясь по орбите ядра "Ив-Кактус-работа", я просто физически ощущала, как ослабляется сила притяжения, так что вот-вот — и я стану свободным электроном и в виде трепещущего тока брошусь в пучину безумия...

Я никак не могла решиться позвонить ей первой. Я понимала, как мало значу для нее, и боялась, что она уже забыла меня. Поэтому я изо всех сил занимала себя работой, забивала ею голову, валилась с ног вечерами от усталости.

Глупая ученая Рен и ее дурацкие переживания.

Так прошла неделя.

Так прошло две недели.

И еще два дня.

А на третий я не выдержала и набрала номер Сони Ревуар. Ив с Кактусом были на воскресном обеде у Вотуров-старших, а я отговорилась головной болью. Я два раза бросала трубку, даже не дождавшись гудков. У меня дрожали руки. Колотилось сердце.

Молодой женский голос поведал мне, что мадам Ревуар не может на данный момент подойти к телефону, но ей передадут, что я звонила. Я назвала свое имя, тут же пожалела об этом и бросила трубку. Я начала рыдать. Как абсолютная дура. Где это видано, чтобы взрослая женщина рыдала от любви к Соне Ревуар?! "По всей вероятности, я психически больна, — говорила я себе. — У меня есть муж и ребенок, а я влюбилась в чужую жену". Но эти слова не приносили мне облегчения. Эти здравые рассуждения мне не помогали.

Я включила телевизор на бессмысленном фильме и легла на диван, во вселенской скорби поглощая яблоки.

Разумеется, я отдавала отчет в своем безумии. Но в те минуты я не могла перестать любить Соню, что бы ни говорил мне голос разума. Это была не любовь в смысле физического влечения, желания интимных отношений — нет, мне хотелось видеть ее, созерцать, говорить с ней...

Соня на тот момент воплощала для меня идеальное человеческое существо. Общение с нею позволило бы мне прикоснуться к идеальности.

Как и в случае с Виржилом-Майлзом, мои страдания могли бы растянуться на сотни страниц романа о "женщине-эмансипе" и "сексуальной революции", пропитанных романтизмом, ярко-розовыми мечтаниями и тоскливым ожиданием. Кульминацией романа послужил бы звонок и трепетный голос Сони... Она позвала бы меня снова в гости, мы поговорили бы по душам и, думаю, и стали бы закадычными подругами. Я уже видела нас с ней, наши разговоры ни о чем, ежечасные созвоны. Затем мой интерес постепенно бы угас, я спокойно оставила бы Соню в прошлом, вернулась бы — как всегда возвращаюсь — к своей работе, к семье. Это можно было бы растянуть на манер Теккерея на три-четыре тома по шестьсот листов.

Разумеется, в реальности она мне не перезвонила.

Я подождала пару часов и усилием воли сдернула себя с дивана и отправила в продуктовый магазин. В конце концов, идеальность — идеальностью, а нам с Кактусом и Ивом нужно было чем-то питаться целую неделю...

Соня позвонила через несколько дней. Мы мило пообщались. Я отказалась от ее приглашения на ужин — как примерная лабораторная крыса, в тот вечер я была занята на работе.

Так не состоялся мой роман с Соней Ревуар. Пропали те три тома по шестьсот страниц.