День за днем - 2 (гет)

Неделя проходит без катаклизмов. Если не считать очередной пакости (на несколько дней), когда ломит спину, ноет в боку, а мозг тупеет и реагирует на все и вся неадекватно. Слава богу, она позади…. Ну, еще говорят, что Калугин переезжает с невестой в новую квартиру и обставляет ее мебелью. А в редакции, кажется, страсти спускаются на тормозах, постепенно забываясь. Хорошо это или плохо? Проглотил Зимовский горькую пилюлю или готовит контрудар? Ломать голову бесполезно, лучше с головой погрузиться в текучку дел и решать проблемы по мере их возникновения. Сегодня утром, собираясь на работу, выбрала темную юбку, а к ней серую блузку с треугольным вырезом спереди и средней длины рукавами — она мне нравится, несмотря на дурацкий бант сбоку — такая мягкая, немаркая и хорошо сидит.

Пригладив волосы назад, чтобы не мешали, активно выстукиваю по клавишам ноутбука, выправляя кривой абзац из Галкиного текста. В общем-то, нормально написано, но именно этот кусок режет глаз и все портит. В приоткрытую дверь неожиданно просовывается голова Егорова, он явно испуган и, ошалело тараща глаза, вдруг зовет:

— Гоша…

Потом опомнившись, заходит в кабинет и прикрывает дверь:

— Тьфу, ты, Марго.

Оторвав глаза от дисплея, недоуменно смотрю на шефа — что-то с ним неладно, чумной какой-то и Игоря ищет.

— Борис Наумыч, вы чего?

Егоров придушено шепчет:

— Он здесь!

Это уже пугает. Шеф, по-прежнему с дикими и невменяемыми глазами, идет ко мне, и я уточняю:

— Кто он?

Егоров шевелит бровями:

— Гальяно!

Вот, так, на! Это так неожиданно и тревожно, что я тоже вскакиваю, невольно принижая голос:

— Гальянов?

— Да.

Шеф останавливается возле меня и его мечущийся взгляд, и трясущиеся руки, пугают меня даже больше, чем известие о прибытии главного инвестора.

— У меня какое-то хреновое предчувствие.

Шепчу:

— Почему?

— Не знаю….

В глазах страх и почти истерика:

— Чего он приперся?!

Наумыч, сопя, отходит к окну, но мне его успокоить нечем и я, глядя в напряженную спину, неуверенно тяну:

— Ну… Я не знаю, может отдохнуть решил?

Егоров снисходительно усмехается, продолжая зыркать стеклянным взглядом по углам:

— Ага, сейчас… Где ты видела таких дебилов, которые бы отдыхали в Москве?

И отворачивается, утыкаясь в жалюзи. Я не знаю, и гадать тут бесполезно. Наумыча я понимаю и ничего хорошего от неожиданного визита тоже не жду, но раньше времени паниковать и накручивать себя не хочется:

— Ну, может он первый.

Наумыч нервно оглядывается:

— Слушай, мне сейчас не до шуток.

Никаких положительных предположений, чтобы успокоить старика, у меня нет, и я цепляюсь за последний вариант:

— Так, ну, может это как-то связано с моей статьей?

— В смысле?

— Ну, вы же сами говорили, что она ему понравилась.

Егоров протискивается мимо меня к креслу и плюхается в него, поставив локоть на поручень, и уткнувшись головой в ладонь:

— А-а-а! И он прилетел сюда, чтобы ее вслух прочитать. И для этого собирает всех руководителей отделов.

Это уже серьезно. Присаживаюсь на край стола, удивленно тараща глаза и пытаясь сообразить, что из такого сборища может последовать:

— А он всех руководителей отделов приглашает?

Егоров смотрит на часы:

— Да, через семь минут.

И закатывает глаза к потолку.

— Ох, что-то будет.

А меня-то, почему никто не предупредил? Или я уже и на начальника отдела не тяну? Капец, похоже, действительно грядет Страшный суд. Но сдаваться раньше времени и поднимать руки вверх не собираюсь:

— Так, стоп — машина! Борис Наумыч, успокойтесь. Я уверена, что все будет пучком.

Егоров почти шепчет:

— А я нет, не уверен.

— А я уверена.

— Почему?

Потому. Не придумала еще. Но в Гальяно я верю.

— Ну, у меня с ним хорошие отношения.

Шеф вскакивает:

— А у меня нет!

Его вид говорит о внутреннем напряжении и что там, в глубине, у него действительно все ходит ходуном от испуга и ожидания. С его-то сердцем, так и окочуриться недолго.

— Борис Наумыч, так, все! Успокойтесь, давайте! Истерика прошла, дыхание выровнялось. Сейчас мы пойдем на собрание и узнаем, что пять тысяч семьсот пятьдесят нервных клеток были убиты абсолютно невинно.

Шеф стоит оперевшись руками на мой стол, и я вижу, какие усилия он прилагает, чтобы взять себя в руки. Поморщившись, он отрицательно машет рукой.

— Три тысячи шестьсот пятьдесят!

— Почему?

Он, все-таки, немножко успокаивается и, приобняв меня, почти прижимается щекой к щеке:

— Потому что Гоша так говорил — три тысячи шестьсот пятьдесят.

— Ну, мы же сейчас реально на сотню больше положили.

А то и на пару тысяч. Напоминание об Игоре заставляет Егорова вздохнуть и, слегка похлопав меня по плечу, уткнутся лбом в лоб.

* * *

Через пять минут мы уже в зале заседаний — я, сложив руки на груди, иду в свой угол вблизи окна, теперь здесь мое регулярное почетное место, а Егоров проходит к жене, прячется ей за спину. Собрались уже практически все — Лазарев, топчется у окна, между Зимовским и Каролиной, рядом со мной Эльвира, возле отца стоит Наташа, Галя с неизменной красной папкой, прижатой к животу, около нее Кривошеин. Не видно только Калугина… Как то он странно в эти дни на работе появляется — когда происходит что-то серьезное и скандальное, словно чует опасность и исчезает… В назначенное время в дверях зала возникает Гальяно и решительно идет в голову стола:

— Чтобы не тратить вашего драгоценного времени, сразу к делу.

Лазарев услужливо отодвигает кресло, Серхио кивает и садится:

— Спасибо… Ознакомился я тут с результатами вашей работы за прошедшие недели и понял одну вещь.

Гальяно замолкает, возбуждая волны тревоги в народе, а потом продолжает:

— Мда-а. Все кадровые перестановки, которые мы натворили, оказались неэффективными. А почему?

Он бросает взгляд на наши молчаливые ряды и, не ожидая ответа, продолжает:

— Потому что людям, которых назначал я и другие инвесторы, не дают здесь работать!

Это он про меня? Кошусь на Зимовского с нарастающей тревогой — вот, гад, его рук дело. Все же наоборот! Сцепив пальцы и зубы, отворачиваюсь — похоже, мне конец… Гальяно, сложив руки на столе, окидывает присутствующих взглядом и буднично сообщает:

— В связи с этим, принято решение… Освободить от занимаемых должностей Егорова Бориса Наумыча и Каролину Викторовну.

Все испуганно оглядываются на шефа, но Егоров, сейчас, кажется в шоке и совершенно неадекватен. Не-е-е… Про Каролину я двумя руками, да и нет у нее никакой должности, но Наумыча то зачем?

Пришлепнув ладонью по столу, Гальяно встает из-за стола:

— Так что все административные функции с этой минуты выполняет Лазарев Константин Петрович.

Тот кивает, исподлобья разглядывая ошалевший народ, а Серхио, тем временем, добавляет еще один гвоздь в крышку моего гроба:

— И действующий главный редактор Зимовский Антон…

Вдруг наклоняется вперед, вглядываясь в бравого молодца:

— Как там тебя?

Зима, гордо задрав нос от своей значимости, чеканит:

— Владимирович!

— Во-о-от, Владимирович.

Каролина, очухавшись, подает из толпы голос, повышая тональность с каждой секундой:

— Так, стоп! Я чего-то не поняла!

Ну, сейчас начнется. Предвкушая схватку, веду головой из стороны в сторону и, приглаживаю волосы, нервно вздыхая и хватая открытым ртом воздух.

— На каком это основании вы мне тут шашкой машете?

Гальяно, сделав серьезное лицо, оглядывается на Лазарева и тихонько переспрашивает:

— Кто это?

Тот также тихо, пощипывая бровку, разъясняет:

— Это собственно и есть... Кхм... Каролина Викторовна.

Гальяно недоуменно смотрит на нее и хмыкает:

— Да?! И что ж вы так волнуетесь? Если вы чего-то не понимаете устно, мы подготовим письменный приказ.

Наумыч, наконец, просыпается и испуганно высовывается из-за спины жены:

— Да ж…Что тут происходит?… Минуточку! Все что здесь озвучено — это противоречит уставу предприятия!

Он трясет и крутит головой по сторонам, но так неуверенно и жалко, что даже мы понимаем, как он слаб в своих аргументах:

— Эти назначения не…. Просто невозможны!

Гальяно тоже трясет головой, явно передразнивая шефа:

— Это почему, невозможны?

— Вот так, вот, невозможны и все!

— Борис Наумыч я уже давно привык делать невозможное возможным.

Егоров вытаскивает откуда-то из карманов мобильник и отворачивается, прикладывая телефон к уху:

— Ну, ладно, через час здесь будет мой юрист.

— Прекрасно. И пусть весь Гаагский трибунал захватит.

Зима прыскает, а мне, все-таки, интересно, почему Серхио так уверен в себе. Он действительно добавляет фразу, которая нам, смертным, ни о чем не говорит, зато у Егорова тут же опускаются руки:

— Да, кстати, Борис Наумыч, вы меня удивляете. Что гласит 12 пункт нашего договора?

Егоров смотрит исподлобья, крутит головой, бросая взгляды по сторонам, мнется и неуверенно топчется на месте. Гальяно, словно вцепившийся бульдог, не отпускает свою жертву:

— М-м-м?

Шеф беспомощно крутит головой и протестует:

— Это мое издательство.

Каролина, забыв об общей опасности, накидывается на мужа:

— Моего отца!

Гальяно невозмутим:

— Что ж вы так волнуетесь? Никто его у вас не забирает.

Cунув руки в карманы, он не торопясь подходит к несчастной семейке.

— Ваша доля остается, проценты капают. Сидите дома, ловите рыбу.

Каролина, не желая сдаваться, упрямо поджимает губы и, сложив руки на груди, глядит в упор на главного инвестора, так легко распоряжающегося их с мужем судьбой:

— Какая еще к черту рыба?!

Гальяно и не спорит:

— А вы... Вы за грибами можете идти.

Зимовский снова хрюкает, но он единственный, кого все происходящее веселит.

* * *

После собрания пытаюсь минут десять дозвониться до Аньки, рассказать ей про Наумыча, но у подруги, так некстати, мобильник вне сети — то ли выключила, то ли разрядился. Пометавшись по кабинету, взъерошенная и клокочущая, бегу к шефу. Постучав для проформы, врываюсь внутрь, капец, так и есть — Егоров, возложив большую картонную коробку на свой стол, осторожно складывает в нее своих слоников.

— Борис Наумыч!

Пока иду к столу пытаюсь пригладить и убрать волосы с лица, назад. Шеф никак не реагирует на мое появление, и я застываю, опустив беспомощно руки:

— Борис Наумыч, вы не можете так просто уйти.

— Почему не могу, у меня, что ног нет, что ли?

Но я же не ушла! Хотя у меня тоже с ногами все в порядке. Он кладет в коробку очередного представителя слоновьих, а у меня в голове проносится тысячи аргументов против его ухода. Во-первых, издательство, без него это никакое не «МЖ», а просто Ж…, во-вторых, его обещание мне помочь, вытащить из трясины, куда меня загнал Зимовский, в-третьих… Он что, так и будет всю жизнь жить в моей квартире?! Да еще коробок туда натаскает?

Отворачиваюсь, переминаясь на месте:

— Не понимаю.

— Чего ты не понимаешь?

Набрасываюсь на него с упреками — ведь эти самые аргументы он приводил, чтобы заставить меня не увольняться:

— Ну, почему вы так просто сдаетесь?!

Егоров равнодушно бормочет:

— Чего ты предлагаешь? Чтобы с булыжником под танки, да?

А меня значит под танки с булыжником можно? На хрена, тогда, меня уламывал, призывал бороться, если сам сразу в кусты? Танки они всегда танки! Или он и раньше не собирался бороться и вешал мне лапшу на уши? Трус!

— Но ведь это ваше предприятие! А какое они имеют право, вообще?!

— Он тебе русским языком сказал.

Мне? Кто?

— Двенадцатый пункт.

Егоров отворачивается к окну, сложив руки за спиной.

— А что там?

— Долго объяснять.

Отлично. И главное сразу все понятно. Иду к столику у стены и присаживаюсь на угол:

— Ничего страшного, у меня есть время.

Рука снова тянется поправить непослушные волосы, которые так и норовят упасть на глаза. Егоров вздыхает, разворачивается от окна и присаживается рядом:

— Понимаешь, вот, Гальяно и компания, они сюда столько денег вбухали, столько долгов перекрыли… Я не знаю, как это произошло, что они подгребли под себя весь контрольный пакет акций. И пойми, вот сюда они имеют полное право назначать кого угодно!

Егоров слезает со стола, но я не понимаю такой обреченности — говорили же что у Каролины 50% +1 акция, то есть контрольный пакет. Чувствую, этот мухлеж, не обошелся без стараний Константина Петровича. Егоров снова идет к коробке со слониками, но я все равно не верю и вся тянусь за ним:

— Даже на вашу должность?

— Даже на мою.

Соскакиваю со стола:

— Ну и черт с ними и пускай назначают! А... А мы придумаем что-нибудь другое.

Ситуация прямо зеркальная, теперь уже мне приходится уламывать Наумыча как он просил остаться меня…. Доигрался, блин, старый хрыч! А всего-то и надо было дать Андрею полдня, чтобы переделать обложку. Наумыч уныло кивает в сторону двери:

— Что? Заказать Гальяно?

— Борис Наумыч, я серьезно!

Он стоит, разведя руки в стороны, перед своей коробкой и смотрит на меня:

— Чего ты предлагаешь?

— Ну, а что…Вы предлагаете взять и опустить руки?

Егоров вдруг одобрительно кивает:

— Ты права. Сдаются обычно с поднятыми руками.

И поднимает их вверх. Внутри меня все протестует — конечно, он обманул меня, призывая остаться, никаких планов у него нет, и не было, но без Егорова издательство сгинет, это точно! Да и я не смогу тут работать — к следующему номеру или сожрут, или сожгут заживо. Или в землю закопают.

— Борис Наумыч!

— Хватит, я прошу тебя.

Он вздыхает и кладет руки на края коробки:

— Мне так хреново, что…

Поведя головой из стороны в сторону, затыкаюсь — похоже, он действительно сдулся и потерял тягу к жизни.

* * *

Но сама я еще трепыхаюсь — вечером, слегка причепурившись и мазнув духами за ухом, стараюсь улучить момент, когда Гальяно останется один в зале заседаний. Стучу в дверь и заглядываю внутрь. Серхио сидит в председательском кресле, в пол оборота к столу, запрокинув голову на спинку и сложив руки на животе. Похоже, дремлет. Перед ним какая-то папка, початая бутылка коньяка, пустой бокал.

— Господин Гальяно, разрешите?

Он тянет руку к переносице, трет глаза и принимает сидячее положение:

— Боже мой, боже мой… Ха... Марго. Какой сюрприз.

Не торопясь иду к нему, и Серхио при моем приближении встает, указывая на отодвинутое кресло:

— Я уж думал ты уже ушла. Присаживайся!

Улыбаясь, легким движением поправляю волосы и сажусь напротив, положив ногу на ногу и сложив сцепленные пальцы на коленях:

— Спасибо.

Серхио садится следом в свое кресло и тоже улыбается, ожидая объяснений моего появления здесь у него. С чего же начать… И как себя вести, чтобы все не испортить? С другой стороны — чего выдумывать, он видит во мне женщину с которой у него самые приятные личные воспоминания… Значит, сейчас и нужно быть женщиной, а не главным редактором. Качнув головой из стороны в сторону и растянув слегка губы, бросаю игривый взгляд и мягко начинаю, склонив голову набок:

— Серхио.

— Да?

— Я осмелилась потревожить тебя по одному очень важному вопросу.

— Хм… Я слушаю, сладкая моя.

Улыбка расползается еще шире по его небритому лицу, потом оно становится серьезней:

— Слушай, ты неотразима.

Приятно слышать. Может быть, это мне поможет быть уверенней. Смущенно опускаю глаза вниз и довольно усмехаюсь комплименту:

— А... Да, ладно.

— Гадом буду!

Сидим оба чуть склонившись другу к другу, достаточно близко, что делает происходящее и всю обстановку как-то интимней и дружественней. Гальяно еще сильней наклоняется в мою сторону и негромко добавляет:

— Я очень часто тебя вспоминаю.

Такого про себя сказать не могу, да и ни к чему сейчас разрешать ему слюни пускать, но почему-то получается само собой — вздернув вверх бровь, переспрашиваю, слегка кивая:

— Серьезно?!

Гальяно откидывается на спинку кресла, убирая улыбку:

— А что я похож на клоуна что ли?

Наверно я взяла не тот тон. Черт их знает, теток-то, как правильно надо флиртовать. Покачав головой, нервно тянусь к спадающей на плечо волне волос и отбрасываю за плечо:

— Да, нет, но…

Не знаю, что сказать и потому изображаю смех. Серхио снова наклоняется вперед, в мою сторону и начинает обнюхивать:

— Cлушай…, м-м-м…, как от тебя приятно пахнет!

Охотно поворачиваюсь, подставляя ушко, и отшучиваюсь:

— Ну, так, французы веников не вяжут.

Гальяно возражает:

— Вяжут!

— Хэ…

— Вяжут. Забашляешь, они еще и воблу сушат.

Демонстрирую восторг шутке, весело вздернув брови вверх:

— Ха..., не знаю.

— Хрен с ними французами. Я слушаю тебя!

Значит, прелюдия закончилась и надо переходить к сути. Встряхнув головой, отворачиваюсь, делая лицо серьезным, а потом, уперевшись рукой в поручень кресла, подаюсь вперед навстречу Гальяно:

— Э-э-э…Сереж...

И замолкаю… Собрав все свое женское обаяние (уж не знаю есть оно у меня или нет, но будем считать, что есть) сладко улыбаюсь. Гальяно улыбается в ответ:

— Ну?

Не люблю просить. Язык как не свой, не поворачивается, и гладкости мысли нет. Смущенно опускаю глаза вниз, качая головой, потом снова смотрю на Гальяно:.

— А..., э-э-э…Мне кажется, что это решение… Ну, которое ты принял…, то есть вы…

Серхио укоризненно смотрит на меня:

— Марго, мы с тобой на ты.

От этого не легче. Сказать полубогу, что он неправ совсем непросто.

— Спасибо.

Улыбнувшись, снова судорожно тянусь к волосам, запихивая их за ухо.

— Так вот…, мне кажется это решение…

Покачав головой, все же решаюсь сказать:

— Неправильное! И я объясню почему. Дело в том, что Лазарев…

Серхио прикрывает глаза и прерывает меня:

— Секундочку!

Так и замираю с открытым ртом, не решаясь продолжить. Гальяно тоже подается навстречу мне:

— Марго… Что? Ты решила надавить на меня, только потому, что ты мне нравишься?

Черт, двигаюсь, как по тонкому льду. Шаг влево, шаг вправо и все — затянет, и не выплывешь. Смеюсь, но выходит не очень естественно:

— Да нет, вовсе нет.

Серхио тоже смеется, грозя пальцем:

— Да, да.

Потом улыбка исчезает:

— Вот, слушай меня сюда.

Он встает и мне приходиться глядеть на него снизу вверх.

— Так вот, сладкая моя, слушай меня сюда.

Он заходит за мое кресло и там останавливается, положив руки на спинку. Походу я сейчас получу по шапке, и меня занесут в черный список. Напряженно выпрямившись в кресле, таращусь в стол перед собой и жду приговора.

— Я готов прислушиваться к каждому слову женщины, к ее советам. Я тебе больше скажу — я готов выполнять любые ее прихоти!

Он возвращается к своему креслу, и я поворачиваю голову, взглянуть на него. Слова звучат мирно, и я успокаиваюсь. Гальяно садится на свое место, добавляя:

— В постели!

Краснею от стыда — а ведь он прав, действительно, веду себя, как женщина, глазки строю, духи, улыбочки…. Вместо того чтобы прийти и четко показать все плюсы и минусы.

— А что касается работы, тут я гей.

Мы серьезно смотрим друг другу в глаза, и я понимаю, что исправлять что-то уже поздно. Надо было по-другому с самого начала…. А у меня даже и мыслей не возникло… Серхио виновато пожимает плечами:

— На работе мне больше нравятся мужики.

Мы снова улыбаемся друг другу, и я грустно отвожу взгляд в сторону. Мы конечно еще пару минут расшаркиваемся друг перед другом, болтая ни о чем, а потом я убираюсь прочь, поджав хвост.

* * *

Очень хочется напиться… Хотя бы чуть-чуть… Подправив помаду и блеск на губах, спускаюсь в «Дедлайн». Когда, не торопясь иду, размахивая сумкой через зал, посматривая по сторонам, от столиков у стены слышится голос Мокрицкой:

— Маргарита Александровна!

Оглядываюсь на зов — кроме Эльвиры, машущей рукой, там еще Людмила с коктейльным бокалом.

— Присоединяйтесь!

За этим, в общем-то, и пришла, а в компании пить веселее. Люся сдвигается к стене, и я, прижав сзади юбку, присаживаюсь на край скамейки, чуть боком к столу и положив ногу на ногу.

— Спасибо.

А сумку цепляю на спинку диванчика. Эльвира вздыхает:

— Мы тут, как раз, только что вот вашего брата вспоминали.

— Да? Я надеюсь цензурными словами?

Мокрицкая усмехается, и Людмила тоже подключается к разговору:

— Конечно! Мы говорили, если бы Игорь Семенович был бы здесь, он бы всего этого не допустил!

Эльвира кивает, соглашаясь:

— Угу.

Упрек справедливый, но получается, что это я виновата в происходящем. Надо же, уже и по забегаловкам меня пинают. Мне это не нравится, и я кошусь, не слишком дружелюбно, на секретаршу:

— Ты так уверена?

— Конечно!

Эльвира подливает масла в огонь:

— Я тоже! Гоша умел ставить людей на место!

Значит я мутант, а не Гоша. Виновато покраснев, опускаю глаза в пол, потом отворачиваюсь. Мокрицкая продолжает сетовать:

— Даже таких, как Гальяно и Лазарев. Ну, а о Зимовском я вообще промолчу.

А Зимовский то, чем отличается, в этой компании уродов? Насколько я его узнала за эти несколько месяцев, в части подлости ему равных нет. Цепляюсь за слова Эльвиры и вопросительно поднимаю вверх бровь:

— Почему?

— Потому что этот засранец его не только уважал, но еще и боялся.

— Да? Мне казалось, что они были друзьями.

— Может быть, Гоша так и думал, только дружбой там никогда и не пахло.

Это для меня новость. И еще мне непонятно, как Игорь, столько лет мог ошибаться.

— Почему?

— Потому что Зимовский и дружба, это понятия несовместимые.

Трудно не согласиться и я снова отворачиваюсь, глазея на публику:

— Ну, да, может ты и права.

— Ну, хотя Игорек тоже был далеко не святым.

В каком смысле? Неужели и к Игорю есть претензии? Уж что-что, но в подлости и предательстве упрекнуть его невозможно! Напряженно гляжу на Эльвиру, ожидая неприятных высказываний в адрес Игоря. Но она говорит другое:

— Но что касалось в плане работы, то тут он был абсолютно порядочным и принципиальным. Вот за это его и уважали!

Мокрицкая прикладывается к бокалу с коктейлем, а я расслабляюсь — всегда приятно слышать про себя хорошее, особенно, если за глаза и нет повода считать это лестью… Так, я пришла сюда выпить, а не лясы точить. Поворачиваюсь снять сумку со спинки:

— Ну, спасибо за комплимент.

Потом оглядываюсь на зависшую Мокрицкую:

— Я обязательно передам!

— А-а-а.

Поднимаюсь и иду к стойке, к Витьку — меня устроит немного виски в бокал и долька лимона.

* * *

Домой приезжаю уже поздно, когда за окном темно. Переодевшись в светло-голубую майку и темные штаны, перемещаюсь в гостиную потрепаться с Анькой. Она сидит возле спящего под одеялом Егорова, сраженного наповал увольнением. Видимо перенервничав, он успел хорошо приложиться и теперь «отдыхает». Сомова предлагает поесть, я налегаю на остатки салата в салатнице, а она предпочитает ковыряться ножом в жареной свинье. Заодно рассказываю ей об инсинуациях, услышанных в свой и Гошин адрес в нашей забегаловке. Оказывается, это я виновата в том бардаке, который у нас творится! Анюта, забрав пустые тарелки, срывается принести себе чашку чая, а когда вновь усаживается на место, вздыхает:

— Марго, кончай ты грузиться. Ну, не у одной тебя проблемы.

Но я еще не выговорилась — мысль об Игоре, который бы не допустил развала «МЖ» не отпускает меня. Но виновата в этом не я, а совсем другая тетка! Сложив руки на груди, отворачиваюсь от Аньки. Цыкнув зубами, кидаю на Сомову быстрый взгляд и снова отворачиваюсь, клокоча внутри от обиды:

— Ну, какая же тварь эта Карина! Ну, какая тварь…

Анюта, взяв печеньку с блюдца, бурчит:

— Причем здесь она-то.

Стараюсь приглушить голос:

— Да потому что! Если бы не эта полоумная, то ничего бы не было. Ничего! Работал бы себе Гоша спокойно, и работал. И никто бы никого никуда бы не увольнял.

Сомова снова жует и на меня смотрит молча, не комментируя. Неожиданно Егоров начинает во сне возиться, постанывать и похрапывать. Анька на него оглядывается и шипит на меня:

— Чш-ш…

Она поправляет одеяло на дремлющем бойфренде, а потом снова разворачивается ко мне:

— Слушай, давай, утро вечера мудренее.

Ни хрена оно не мудренее. С каждым днем только все хуже и хуже.

— Можно подумать, что утром что-то измениться.

Сомова снова прикладывает палец к губам:

— Чш-ш….

Ни работы не осталось, ни дома. Смотрю на мою сладкую парочку и, отвернувшись, вздыхаю.