Дом, период полураспада урана и я (джен)

Даниэль Сен-Дени предложил мне увлекательную тему для диссертации, связанную с одной стороны с земными аппаратами, которые теоретически могли бы обеспечить людей новой формой энергии, а с другой стороны имеющую отношение к ядерным процессам, происходящим внутри звёзд и с звёздной плазмой, так что я начала слегка, в порядке бреда, задумываться о работе в Agence Spaciale Europeenne или в National Air-Space Agency, в миру более известных под аббревиатурами ASE и NASA... Но вместо мыса Канаверал в далеких США или даже парижского офиса ESA мне, конечно, пришлось довольствоваться университетской лабораторией. Я больше не преподавала на постоянной основе студентам — это отнимало слишком много драгоценного времени, — а посвятила себя полностью подброшенной Даниэлем идее. Это так типично для меня: я бесплодна на абсолютно новые, оригинальные мысли, но идею, почерпнутую у кого-то, я могу развить, повернуть, раскрутить и закрутить так, что она превращается в нечто невероятно интересное.

Даниэль честно помогал мне несколько месяцев, но однажды я нашла его за столом с листком бумаги. «Синтез NH3, чистые металлы, энергетика», — размашистым и неразборчивым почерком Даниэля значилось на листе.

— Это что? — с подозрением спросила я.

Даниэль обдал меня рассеянным светом своих голубых очей, снял очки, повертел их и посмотрел сквозь стекла на свет:

— Здравствуйте, Рен.

Я не была готова отступать:

— Что это, Даниэль?

— Что «это»? — он наивно попытался спрятать листок в стол, но я ладонью припечатала его к столешнице (в смысле, листок, а не Даниэля, хотя, признаюсь, последнее доставило бы мне больше удовольствия).

— Это! — я сделала глубокий вдох и продолжила, стараясь не повышать голос: — Насколько я вижу, дорогой Даниэль, это не совсем относится к тому, чем мы с вами и сейчас заняты? А точнее, это совсем не относится к тому, чему мы посвятили столько времени и сил.

Даниэль улыбнулся:

— Тут вы правы, Рен.

Я покачала головой:

— Не улыбайтесь так! Ничего веселого тут нет! Мы почти полгода... Почти полгода я мучаюсь неясно над чем, читаю тонну литературы, исписываю кипу бумаги, ищу, думаю, с ума схожу, забросила себя, семью, весь мир, света белого не вижу! И вот, когда я — мы! — почти уже нащупали верный путь, когда нам нужны все наши головы, мозги, руки, мысли — то вы — вы! — предательски... не улыбайтесь вы так, я не шучу, именно предательски! Вы предательски норовите улизнуть к вашей очередной новой гениальной идее?! Этот листок относится не к нашей работе, а к тому, о чем вы раздумываете этот последний месяц — к водороду! Даниэль, я же не слепая! Оставьте водород в покое! Оставьте его кому-то другому, это же не в вашей компетенции даже! Никому — ни мне, ни Форю, ни Лебо, ни даже моему Иву — никому не пришло бы в голову бросать столь многообещающее дело пусть в самом начале, но когда уже чётко видны линии дальнейших действий! Даниэль, это несерьёзно! Вы снова бежите за призрачной мечтой и снова не добьётесь ничего! Половина ваших неудач связана с тем, что вы бросаете неоконченное дело и начинаете новые проекты, которые-то и останутся неоконченными! Возможно, вам это доставляет даже определённое удовольствие, но подумайте же о нас... Обо мне!

— Ну-ну, Рен... — растерянно пробормотал Даниэль. — С чего вы взяли, что я собираюсь что-то бросать. Можно ведь заниматься несколькими проектами параллельно...

— Параллельно? — снова завелась я. — Нет!!! Нет, нет и нет! Я настаиваю — да перестаньте вы улыбаться! — я требую, чтобы вы оставили к черту свой водород кому-то другому на растерзание! Вы не потянете два таких крупных проекта одновременно!

— Ха! — возмущённо и снисходительно к моей глупости заявил Даниэль.

— Это же междометие использует мой сын, — раздраженно ответила ему я.

— Дети подчас обладают прекрасным словарным запасом, — отозвался Даниэль. — Неужели же, Рен, вы даже не хотите узнать, что меня сейчас волнует? Почему я так зациклен на этом водороде и его возможностях? Что за тайны вселенной скрываются за сухими формулами?

— Не хочу! — отрезала я. — Ваши странные желания меня не касаются.

Даниэль, не слушая меня, вытащил из ящика стола какие-то бумаги, исписанные схемами, формулами и расчетами.

Я разозлилась вконец:

— Вы спятили?! У меня своей работы по горло! Это будет моя диссертация! Мне нужна эта новая ученая степень! И я ответственно отношусь к своей работе! Так что уберите вашу макулатуру! — требовала я.

Даниэль подмигнул мне:

— Ну хоть одним-то глазком можно глянуть?

Я заколебалась. Мне было любопытно, что там такого, что отвлекло Даниэля от нашей мегаважной темы.

— Я могу очень коротко рассказать, в общих чертах, — продолжал этот хитрец.

— Иногда я вас ненавижу, — призналась я и кивнула: — Валяйте. Но быстро и коротко.

Разумеется, этот чертов Сен-Дени увлёк меня своим рассказом и своими размышлениями.

— Это погоня за двумя зайцами, Даниэль, — попыталась я все ещё отбиться.

— Зато какие перспективы открываются нам, если мы преуспеем! — окончательно соблазнил меня Даниэль...

Иногда я думала, что несправедлива к Иву. За двадцать семь лет мне толком не попалось ни одного жениха, а он, бедный, почти сразу же взвалил на себя тяжкое бремя жизни со мной. Даже будучи разведённым с первой женой и страдая (вероятно) от одиночества Ив не обязан был жениться на ученой дуре с непомерно высокими замашками. Я не фотомодель и не красавица, лицо мое в зеркале мне все время кажется чужим, не таким, каким я себе его представляю в мечтах и фантазиях, фигура моя — тихий ужас, и ничто, ни шейпинг, ни гимнастика, ни спорт не смогли внести в неё достаточные коррективы. А Ив — он же, того, смуглый мачо, красавчик, сероглазый, подтянутый, стройный, там одна улыбочка чего стоит, да мне на него молиться надо бы! Заботливый отец, любящий муж, завтрак-обед-ужин может приготовить без нареканий, по требованию и без, «дорогая ты устала? Давай я сам уберу в квартире», отводит Кактуса в школу и на многочисленные внешкольные занятия, чай-кофе в постель приготовит, цветы по праздникам, подарки, что мне ещё надо? Идеальный муж. Наверняка знакомые и соседи шепчутся между собой: «Вот повезло этой ученой крысе! Сама страшненькая, а такого умницу отхватила — не мужчина, а золото».

Нет, если и меня красиво одеть, причесать, нанести макияж — и я ещё на что-то сгожусь, но в том-то и дело, что сгожусь до поры до времени, пока рядом не промелькнёт метеором длинноногая красотка в туалете Версаче или Дольче и Габбана, обдавая всех облаком духов Сен-Лоран, размахивая сумочкой Живанши и притопывая туфельками Нины Риччи — ну кто-то вроде сестры Даниэля Сен-Дени. И дело даже не в длинноногости: не в духах, не в одежде, не в туфельках этих дурацких, а в гармоничном сочетании всего этого с прелестной мадам. Конечно, можно было бы утешать себя мыслью, что без этих аксессуаров эта красотка ни черта не стоит, но только ведь дело-то в том, что аксессуары, макияж, духи и прочее — это органическое целое с прекрасной мадам и представить ее без них — все равно что представить без руки, ноги или даже головы.

Мне иногда хотелось спросить у Ива: «Что ты вообще во мне нашёл? В истерической, с натяжкой хорошенькой, одержимой мымре, которая даже не в силах тебя достаточно оценить, которая безнадежно влюбляется в недостижимых киноактеров и персонажей фильма и тут же старается их забыть, ища удовлетворения в науке — и не находя его?!». Мне хотелось ткнуть Иву под нос дурацкие записи из моей дневниковой тетради: «Я снова устала, хочу уснуть и не проснуться, забыть все молитвы, загасить все свечи, утонуть в крике. Забери меня кто-нибудь, далеко-далеко, в глубь веков, в синий туман, к высоким холмам, вниз, вверх, в даль...».

«Я боюсь. Я ужасно боюсь. Беспричинный страх. Или все же причинный? Поселившийся во мне вместе с первым внезапным исчезновением — навсегда — близкого мне человека, когда я решила не допускать никого к своей душе. Это слишком страшно, когда один из слонов, держащих твой мир, вдруг шатается и падает, и мир кренится, и ты скользишь вниз, в пустоту, в ничто, и замираешь на краю, и карабкаешься в ужасе обратно, пытаясь удержать равновесие. Уж лучше я сама буду своими слонами, мне никто не нужен», — писала я. «Ничего мне не надо, никого мне не надо, я уйду отсюда, уйду», — истерила я письменно. Это были глупые, беспомощные слова, выражавшие бушующие во мне страсти. Меня никто не мучал, не пугал до полусмерти, не насмехался надо мной, все было прекрасно: семья, работа, коллеги, дом, моя личная машина, все ваши капризы, мадам... Что бы я ни ляпнула — Ив воспринимал это со всей серьезностью, обдумывал, исполнял... Кактус опять же — красивый, умный, любящий ребёнок, «мамочка, ты только не расстраивайся»...

На работе Даниэль так и сыпал интересными идеями, Форю глядела мне в рот: «Да, профессор Лансо, конечно!» — произносила она чуть ли не постоянно с величайшим уважением ко мне.

Чего мне было ещё надо? Мне повезло с Ивом. Его бы в угол повесить и поклоняться ему три раза в день. Пыль стирать с него бархатной тряпочкой. Господа и судьбу благодарить за дар неземной. А что я? Чего мне было надо?

Но ведь было же, было нужно мне чего-то от этой чертовски бессмысленной жизни, чего-то, сама не знала — чего, не могла назвать, нарисовать, не снилось мне даже это что-то. Мне хотелось странного.

И я искала его, это странное и неопределенное, и не находила, так как сама не знала, чего ищу — абсолютно ненаучный подход, профессор Лансо! Искала ли я покоя? Счастья? Возможно... Но где и в чем было искать? И вообще, что за дурацкие поиски это были, горячечный бред подростка, а не здравые мысли тетки за тридцать, матери восьмилетнего ребёнка...

Балда я была, конечно, да и есть. Ищу то, не знаю что. Как сказали бы Кактус и Даниэль Сен-Дени: «Ха!»...