Жребий (гет)

Меньше мгновения понадобилось Азазелло, чтобы понять. На эмоции времени не было. Он разберется со всем позже. Не выпуская Сивиллу из железной хватки, демон молниеносно направился к своему коню. О выходе через портал не было и мысли.

— Стой! — крикнула Сивилла, — это не Он, — я бы знала, если бы это был Он!

— Мы убираемся отсюда. Немедленно, — хрипло ответил Азазелло, — этот мир сейчас погибнет.

— Не может быть! — Сиви вырывалась, но безуспешно. Азазелло рывком втащил ее в седло и впрыгнул сам. Поняв, что у него на уме, Сивилла снова закричала, уже с ужасом.

— Мой конь! Я не оставлю Василиска! Землетрясение меж тем усиливалось. Утес, на котором мгновениями ранее они вели разговор, взорвался на глазах.

— Его уже не спасти, — тихо, с ноткой обреченности сказал Азазелло и взвился в воздух, избегая смотреть вниз.

* * *

Сивилла пораженно смотрела на осколки зеркала, которое до недавнего времени было порталом, ведущим в ту самую пустыню, родной мир Азазелло, безумно ценный для него… И для нее самой тоже. Мир, в котором они не раз любили друг друга, мир, где отец ее ребенка впервые открылся ей, показав невиданную ей раньше красоту цветущей пустыни…

Ее конь, верный спутник с детских лет и преданный друг, сгинул там же.

И снова взыграла скорбь… «Сколько же Тебе еще нужно у меня отобрать? Чтобы я добровольно пришла к тебе?»…

— Миры гибнут от воцарения Хаоса, так как Бездна становится все сильней, сколько бы мы ни пытались ее остановить здесь и выиграть время. Это происходит давно и неизбежно. Демон сжимал осколок зеркала в руке с такой силой, что кровь готова была выступить.

Сивилла захотела было забрать осколок, но не успела — Азазелло сам отшвырнул его в сторону. Волны боли, которые он мог скрыть от всего мира, но не от Сиви, распространялись вокруг. Она знала, что он не ждет от нее утешений и не примет их. Она не знала, как их предложить и понимала, что они более чем неуместны. Азазелло развернулся.

— Мне пора к сыну, — хрипло бросил он, оставляя Сивиллу в одиночестве среди зеркал и их осколков. Она молча смотрела ему вслед. В груди вихрем поднимались чувства, имени которым она дать не могла, но страх перед ними испытывала немалый.

* * *

Присутствие Азриэля — чистое, светлое, наполненное безусловной любовью и принятием — исцеляло и дарило мир истерзанной душе демона.

— Отец! — ребенок огненным вихрем бросился к нему и взлетел на руки. Азазелло несколько мгновений просто крепко прижимал сына к груди.

«Отец…» — отзывалось эхом. Никогда он и мечтать не смел о том, что кто-то назовет его так. Никогда он не имел возможности к кому-либо так обратиться… Демон с силой зажмурил глаза на несколько секунд, загнал боль глубоко, пряча ее от чуткого восприятия Азриэля, и сказал:

— Отправимся в Долину Огня, сынок? Ты полетишь сам, а я буду рядом.

— Да! — нетерпеливо вскричал мальчик, а можно мне сегодня самому летать в огне?

— А вот этого пока нельзя, сынок, — серьезно сказал демон, помогая мальчику расправить крылья и сделать первый рывок вверх.

* * *

Там, безмерно далеко во времени и пространстве ее народ и ее Земля… У нее множество врагов, слишком многие жаждут ее крови. Слишком много она уже потеряла… Собственная беспомощность приводит ее в состояние кровавого бешенства. Ей жизненно необходимо попасть к своему сыну. Как они не видят, что ее сын — светлое божество?! Божество утра, исцеления, любви и надежды, божество солнечного света, дарующего жизнь! Он — единственно светлое создание среди всех них, и никому более не понять этого, кроме нее — ведь он плоть от плоти ее, кровь от крови ее! Она его мать! Воистину, мир должен быть разрушен до основания и выстроен заново, и место в нем будет только для ее сына! Никто более не достоин! Ярость. Боль. Острая, нестерпимая. Ярость.

* * *

Крик, переходящий в стон, бросок к двери, но упругая невидимая стена отталкивает назад, не причиняя боли, но и двинуться не позволяя.

Слезы ярости и бессилия. Оскаленные зубы, стон… Зубы впиваются в ладонь до крови от злости, горя и боли. Собственную руку, которую так хочется искалечить, с силой вырывают и сжимают так, что не дотянуться.

Ногти впиваются в чужую плоть. Наплевать сейчас на боль, что на свою, что на чужую. Скоро ее отшвырнут, она готова к этому, но почему-то этого все никак не происходит.

С ней говорят. Вкрадчиво. С явным сочувствием.

— Отдай эту боль мне. Выплесни ее сейчас. Хватка разжимается сама собой.

— Я не хочу причинять вам боль. Раньше хотела. Больше не хочу. Я уже не имею на это сил.

Истерика снова берет верх, она снова бросается к двери, снова натыкается на невидимую преграду, вот только на этот раз ей упасть не дают. Она бьется в сильных руках, которые обхватывают ее, не причиняя боли и не позволяя причинить боль себе. Синяки и ссадины затягиваются, она по инерции сопротивляется исцелению, но уже обессилена.

— Я хочу к своему ребенку! — всхлипы и нехватка воздуха мешают говорить.

— Ты попадешь к нему немедленно, в то же мгновение, когда успокоишься.

— Нет!

— Ты не хочешь его напугать, ты никогда не причинишь ему боли. Чтобы ты сама о себе не думала. Сопротивляйся. Дыши. Ты сильнее, ты намного сильнее. Не позволяй безумию овладеть тобой. Не позволяй Ему одерживать самые ничтожные победы. Ты намного сильнее.

Она продолжает ловить ртом воздух. Скверно у нее получается сопротивляться, совсем скверно.

— Я немедленно возвращаюсь на Землю.

— Нет, — в голосе у собеседника появляются стальные нотки, — тебе мало того, что произошло с Магдалиной?

— Вы обещали, — цедит сквозь зубы она.

— Да. И когда к тебе вернется способность ясно мыслить, сама поймешь, что сейчас не время. Ты уже сделала, что могла. Обещание в силе. Ты же это знаешь.

Новая судорога.

И снова ей не дают упасть.

— Отпусти. Отдай боль мне. Скоро все кончится, все пройдет, и ты пойдешь к своему сыну. Представь, как он будет рад тебе. Он тоже истосковался.

За плотно затворенными дверьми дрожит пол, искрят и чадят факелы на стенах, никто не смеет приблизится. Слуги избегают даже переглядываться.

Она вновь стонет, уже безмолвно.

— Тише, дитя. Ты сильнее. Сильнее этого. Сильнее всех них.

Это неправда. Она — предательница. Лгунья. Она — недостойна. Стон из безумного становится просто скорбным и полным боли. Взгляд делается осмысленным и горьким, страдальческим.

— Отдай боль мне, дитя, — голос тих и полон сочувствия, которого она не заслуживает. — Не называйте меня так. Нет… Не отдам. Не могу… Ее слишком… много. Я должна сама. «Должна. Держать. В себе.»

И снова спасительный обморок.

* * *

Солнце давно село. На небе Шеола светились звезды и убывающая луна. Хорошо, что хоть где-то они сохранились. Пока что. По-хорошему, ребенка следовало давно вернуть в Замок. Няньки его заждались.

Азриэль хотел знать все обо всем и делать все и сразу. Несмотря на тупую пустую боль, Азазелло не мог не чувствовать, как железный обруч в груди будто разжимается. Как много хочется дать своему сыну, как жизненно необходимо его защитить. Как бы ни хотелось в этом признаваться самому себе, но Сивилла права. Ему не защитить Азриэля в одиночку. Он сделал и делает уже немало, и ни чья сила и власть не заставят его признаться в своих планах, но этого недостаточно.

Одиночество. Ощущение полной ненужности, пока он не вошел в силу… Каждодневная опасность… Существование, полное жестокости. Таковым было начало собственной жизни демона.

Это была его суть и его судьба — он вовсе не роптал. До появления Сивиллы он прекрасно выживал без любви и нежности, и более чем прекрасно выживал без ревности и той боли, которая всегда шла рука об руку с их связью.

Азриэль невероятно способен. В зрелости он будет могущественным воином, Азазелло научит его всему, что знает сам, но нужно позаботиться о том, чтобы сын до этой самой зрелости дожил.

— Отец! Посмотри! Азриэль, казалось, задремавший на груди у Азазелло, глядя завороженно на бушующее пламя, воспользовался все-таки задумчивостью отца и теперь держал в руках жидкую сталь, которую успел в том пламени растопить.

Демон мгновенно накрыл ладонью протянутые руки сына, усадил мальчика на каменный выступ, чтобы он был на уровне его глаз, и сказал строго, но тихо и без угрозы

— Я уже говорил тебе, сын, что запрещаю играть с адским пламенем без моего разрешения. Если не будешь меня слушаться, я перестану тебя сюда брать. Ты этого хочешь, Азриэль, сын Азазеля?

— Не хочу, — насупился ребенок и скривил губы так невыносимо знакомо. «Вылитая мать! От нее это упрямство, черт бы ее побрал!» А ведь Воланд недвусмысленно полунамекнул и полуприказал жениться на ней. Только этого еще не хватало!

— Мы можем с тобой договориться как мужчина с мужчиной, сын? — спросил демон, — ты не нарушаешь моих запретов и полностью слушаешься меня, я показываю тебе здесь все и учу сражаться. Или будем с тобой проводить время в твоей комнате и саду, если будешь вести себя как несмышленыш. Азриэль насупился и глаза его засверкали.

— Вовсе я не малыш. Мне скоро три!

«Впечатляет. А мне три миллиарда», — вздохнул про себя отец. Детские ладошки обхватили лицо демона.

— Я люблю тебя, отец. Прикосновение Ариэля сделало нечто, что заставило Азазелло на мгновенье потерять дар речи. Боль от потери родного мира, злость, страх, горечь ушли. Пришло чувство, напоминающее ему то, что он испытал годами ранее с Сивиллой, когда впервые показал ей цветущую пустыню. Умиротворение. Покой. Теплота. Демон прерывисто вздохнул и крепко-крепко прижал к груди ребенка. «И я люблю тебя, дитя. Мне это незнакомо, меня никто никогда не учил этому, но я сделаю все, что в моих силах и за их пределами, чтобы ты никогда в этом не сомневался.» Мальчик с такой же готовностью кинулся в объятия отца.

«А Сиви будет рада со мной поиграть во что-то опасное», — хитро подумал Азриэль.

* * *

Они бежали вниз по склону, взявшись за руки, трава в россыпи цветов пружинила под босыми ногами обоих. Оба заливались невероятно чистым и искренним хохотом.

— Лети, — прошептала Сивилла и Азриэль с готовностью воспарил чуть выше уровня ее роста. Так они и кружились, держась за руки — она на земле, а он в воздухе. «Я любила и была любима и раньше, но думала, что больше это невозможно для меня и уж конечно не будет любви, способной мне самой дарить крылья и заставлять забывать о своих бесчисленных бедах и предательствах. Как же это до сих пор ново — ты вернул мне это старое забытое чувство принятия и осознания того, что и я после всего, что произошло со мной, после всего, что сделали со мной и сделала я сама, могу быть любима. Я не знаю, как у тебя это получается, но рядом с тобой я вновь обретаю надежду, что снова буду способна испытывать счастье. Ты творишь со мной истинное волшебство, ты исцеляешь меня, ты даришь мне наслаждения от каждого моего вздоха рядом с тобой, дитя. Ты делаешь со мной нечто, о чем я и мечтать не смела. Я люблю тебя. Я восхищаюсь тобою, я отдам за тебя не только свою жизнь, но и неимоверно большее, и я добьюсь того, чтобы ты желал быть со мной все больше и больше. Возможно, это иллюзия и она рассеется, но сейчас, рядом с тобой мне кажется, что моему одиночеству настал конец. Как же на самом деле я ждала тебя! Ты поймешь, что ты и я — одно целое. Ты будешь счастлив со мной, ты никогда не захочешь покинуть меня. Я чувствую, насколько ты принадлежишь мне, мой прекрасный сын. Прошу, поверь, что я способна сделать тебя счастливым. Я буду очень хорошей матерью, клянусь тебе всеми мирами.»

* * *

После шумных и слегка сумасшедших игр, когда Азриэль вышел за пределы Замка впервые, Сиви неимоверно гордилась собой, что именно она была первой, с кем ее сын увидел ее Шеол. Ворота личного парка Наследника впустили их и наглухо захлопнулись за ними. Азриэль радостно улыбнулся встречавшей их Марго.

— Раньше Принцу не дозволялось покидать Замок кроме как в обитель отца, — тихо сказала Королева Сивилле поверх головы ребенка.

— А разве мне нужно особое позволение, чтобы взять своего сына на прогулку в цветущие луга? Вот уж не знала, — холодно, но тихо ответила та.

— Полагаю, что Наследник может проводить время с матерью. Она как никто знает красивые и безопасные места в замковых угодьях и не только в них. Кроме того, уж Светлая Госпожа должна быть в курсе любой опасности, не так ли?..

Воланд появился незаметно. Тут же, позабыв и про мать, и про Маргариту, Азриэль ринулся к нему. Марго отошла в сторону и начала подчеркнуто бесстрастно изучать фонтан.

Она не будет и не должна ревновать. Это низко и говорит только о ее слабости. Она… найдет другие способы, и право же, недостойно с ее стороны ревновать мать к ребенку, когда она сама столько ратовала за то, чтобы дитя не росло, не зная своих отца и матери.

Что же с ней происходит и откуда огонь ревности в груди?

«Это не ревность на самом деле. Как бы мне ни хотелось признаваться, но я все же боюсь ее и то, на что она может быть способна.»

Сивилла между тем изучала Воланда рядом со своим сыном.

У мальчика должны были быть сейчас уроки колдовства… А сама она в этом возрасте наслаждалась полностью беззаботным младенчеством.

Волна ревности поднялась в груди… и опала. Все же никогда не было у нее никого ближе Воланда. Именно он и никто другой заботился о ней, наставлял ее, справлялся со всеми испытаниями, которые она принесла ему — будь то болезни, ранения, проказы наивные, детские и более поздние, изощренные, которые так часто могли стоить ей жизни… Как на самом деле редко он поступал с ней по-настоящему жестко. Как часто за тем, что она считала гневом и несправедливостью, было лишь желание уберечь ее и защитить.

И все же… Насколько терпеливее он с Азриэлем. Вот уж во что поверить сложно. Почти невозможно. Она поймала на себе взгляд Повелителя Теней и поняла, что он думает о том же… Да что там, сейчас ее мысли мог прочесть любой.

Сивилла развернулась и спешно покинула их. Все бы ничего. Но та проклятая ночь, в которую она сбежала, изменила всех их. И некоторым вещам суждено оставаться разрушенными.

«Суждено ли?»

Она даже не поняла, чья это была мысль.

* * *

В коридоре она столкнулась с Азазелло.

— Милорд! — окликнула его она. Он остановился, смотря на нее с удивлением. Оба не знали, как продолжить разговор, но и не стремились к этому. Сивилла вынула из кармана плаща некую вещь и протянула демону. Он с удивлением разглядывал осколок белого булыжника с отделкой из драгоценных камней.

— Это камень из твоей пустыни. Затерялся в моей одежде. Не думаю, что от него будет какая-либо польза, но и вреда он не принесет.

Не говоря больше ни слова, она ушла.

* * *

Лунная дорога.

Не самое безопасное место для нее сейчас, но самое соответствующее ее мыслям. На Землю проход был закрыт, а в Шеоле этим вечером ей не дышалось.

Междумирье было именно тем, что ей было нужно. Отпустив раба с глаз долой с новой запиской, Сивилла не спешила домой.

Ее душа жаждала справедливости. Искупления своей собственной боли. Вот только сколько бы она ни воевала на Земле, скольких бы ни убивала, сколько бы ни давала своему самому страшному лику безумия волю в Геенне — справедливость и умиротворение все никак не наступали.

Прощение — это непреодолимая преграда для тех, кто жаждет справедливости. Сама мысль о том, что надо просто забыть о причиненной боли, вызывает еще большую боль. Она никогда не хотела сохранить свои руки в чистоте — следы крови обидчиков вполне ее устраивали. Она хотела сравнять счет. Она хотела, чтобы все, кто причинил ей боль, на себе прочувствовали то же, что и она.

Прощение кажется предательством самой себя. Она не хочет сдаваться в бою за справедливость. Гнев горит внутри нее и отравляет своим собственным ядом. Она знает это, но все равно не может отпустить. Ярость в крови бьется в такт пульсу. Ей кажется, что чем она злее, тем больше она может свершить, но она слишком близко и слишком хорошо видит, к чему это привело когда-то бесконечно могущественное существо. Ей кажется, что, теряя гнев, она теряет и себя. Но, продолжая испытывать гнев, она теряет и разум тоже. Ей это очень хорошо известно. Каждый раз возвращение в реальность все больней и трудней, и мучительней. Гнев говорит, что месть все исправит. Но это ложь. Быть в гневе — это словно постоянно терзать кровоточащую рану, считая, что таким образом можно уберечь себя от образования нового шрама.

Правда о ее гневе такова: это просто отказ от исцеления. Ей страшно, ведь когда рана затянется, ей придется жить в новой, незнакомой коже. А ей хочется вернуть старую. И гнев подсказывает, что лучше всего не давать кровотечению остановиться.

Когда все кипит, прощение кажется невозможным. Ей бы хотелось простить, ей бы хотелось спокойствия, умиротворения, которое предлагает прощение. Ей хочется освобождения.

Потому что главную вещь о прощении ей так никто и не рассказал: оно ничего не исправит и не сотрет все, что с ней уже случилось. Оно не отменит боль, с которой она жила, и не предоставит мгновенное умиротворение. Поиск внутреннего покоя — это долгий тяжелый путь. Возможно, для существа как она, как все они, непостижимый. Прощение означает отказ от надежды на другое прошлое.

То есть понимание, что все закончилось, пыль осела и разрушенное уже никогда не восстановится в первозданном виде. Это признание того, что никаким волшебством нельзя возместить ущерб.

Да, ураган был несправедливым, но ей все еще предстоит жить в своем разрушенном прошлом мире. И никакой гнев не поднимет его из руин. Она должна будет сделать это сама. Прощение означает принятие личной ответственности — не за разрушение, а за восстановление. Это решение о том, чтобы вернуть себе покой. Прощение не означает, что она сдалась. Оно означает, что Сивилла готова собраться с силами и двигаться дальше.

И она двинулась.

Обратно в Шеол.

* * *

Стояла глубокая ночь.

Сивилла Оршели ничего не ждала. Что-то возрождалось, чему-то суждено было быть разрушенным до основания, но эта ночь была тиха.

…Не шевельнув ни единым мускулом, она распахнула перед ним двери. Не обернулась. Только чуть вздрогнула. Он заметил это, как и заметил то, насколько она напряжена, как прерывисто дышит. Она боится? Нет… Только не она. Эта женщина давно забыла страх. Сиви спиной чувствовал взгляд демона, который будто прожигал ее ночную сорочку насквозь. Она была когда-то такая хорошенькая в ночной сорочке. Как давно Азазелло не видел ее в ней? Давно, слишком давно.

Она обернулась, готовая заговорить, но не знала, что сказать. Как было сказано ранее — они давно сказали друг другу через чур много. Каково же было удивление женщины, когда она обнаружила демона, успевшего опуститься перед ней на колени. Пламя в камине взревело, пол под ногами едва ощутимо вибрировал, пламя свечей заплясало, хотя в покоях Сивиллы не было сквозняка.

Азазелло, специально избегая ее взгляда, осторожно, слишком осторожно, обхватил лодыжку Сиви, расстегнул ремешок и снял с нее туфельку на каблуке, медленно отставив ее в сторону. Длинные пальцы демона, изучая, пробежались по ступне, как будто в поисках старых ран и переломов. Затем, Азазелло проделал то же самое и со второй ногой Сиви.

Надо сказать, что после того, как над ней потрудились ведьмы, ноги Сиви выглядели безупречно. Алый, в тон губной помады лак, нежная кожа… Сивилла удивилась мелькнувшему тщеславию — ей казалось, что давным-давно такие вещи перестали иметь для нее значение. А что бы ей хотелось красоваться перед Азазелло? Невероятно! Тем не менее, она позволила ему вовлечь себя в игру.

Протянув руку, Сивилла дернула кожаную ленту, стягивающую хвост и запустила пальцы в его распустившиеся волосы, повторяя изучающие, давно забытые и заново познающие движения Азазелло. Левую бровь рассекал новый, незнакомый Сиви шрам. Сиви вопросительно глянула на демона, но он проигнорировал немой вопрос и развернул правую ладонь Сивиллы, обнажая белые припухлости шрамов на запястье и выше. Раскаленные острые осколки — понял он, не нуждаясь в ее объяснениях. Повинуясь рукам демона, подол ночной сорочки пополз вверх. Сиви, у которой вдруг поплыл пол под ногами, усилием воли, прогнала морок зарождающейся страсти и опустилась на колени. Будучи, насколько это возможно, лицом к лицу с Азазелло — даже стоя на коленях, демон значительно возвышался над ней — Сивилла запустила обе ладони под черную рубашку Азазелло, не сдержалась и вздрогнула от знакомого — забытого ощущения его кожи под своими руками, как от нагретого солнцем камня. Демон едва заметно дрожал, не позволяя проснувшейся животной страсти овладеть им. Нет…сегодня все будет по-другому. Он глянул на Сивиллу — и хотел сказать что-то в ее приоткрытые губы, и даже потянулся к ним, но только коротко выдохнул, отдаляясь снова. Вместо этого он все так же невыносимо медленно и осторожно потянул еще выше ее кружевную ночную рубашку, и Сиви покорно подняла руки, позволяя себя раздеть. Теперь только бюстгальтер и кружевные трусики прикрывали наготу Сивиллы.

Демон продолжил изучать… Еще один незнакомый ему шрам слева, на плече. Ему стало интересно, как изменилось тело любимой женщины после вынашивания и рождения сына. Его сына… Все тот же впалый живот, тонкая талия.

Сиви не выдержала и принялась быстро расстегивать пуговицы на рубашке Азазелло, когда широкая мужская ладонь накрыла ее живот и очертила окружность впадинки пупка.

Азазелло довольно улыбнулся одними уголками рта — возможно только для его взгляда груди Сиви стали более тяжелыми, ореолы сосков, которые явно выпирали сквозь кружево, стали ярче и приобрели оттенок спелой смородины. Его руки скользнули ниже — гладкие, сильные бедра стали чуть более округлыми.

— Ты позволишь? — хрипло спросил демон, и Сиви прерывисто кивнула. Без малейшего усилия Азазелло рванул пальцами тонкое кружево трусиков, без предупреждения подхватил Сиви под ягодицы и поднял девушку так высоко, что ее естество оказалось у его рта. Не торопясь ласкать ее, а только вдыхая во всю мощь легких аромат женщины, он опустил на пол, заставляя лечь, раскинув ноги.

Повинуясь сокровенному и давнему желанию, демон закинул одну ногу женщины себе на плечо и медленно, но с силой провел языком от внутренней стороны колена до основания бедра, не касаясь самого сокровенного.

Он удовлетворенно хмыкнул в ответ на приглушенный стон женщины, вдруг резко усаживая ее напротив себя. Сиви и сама времени не теряла — она уже успела освободить мужчину от шелковой рубашки, а теперь так же нарочито медленно возилась с пряжкой ремня в виде черепа, объятого пламенем. Справившись с застежкой, она потянула Азазелло на себя.

Изучающие прикосновения пальцев сменили легкие касания губ. Нежные, прохладные… Это казалось бесконечностью. Сивилла заставляла себя молчать, заставляла помнить, сколько боли принесла им любовь, как покалечила обоих, заставляла себя вспоминать данное слово не отдаваться Азазелло более, но все это потеряло всякий смысл. Прошлое потеряло всякий смысл. Признавая свое поражение, она запрокинула голову назад и застонала от обжигающей страсти.

— Человечек… — привычное обращение резануло слух и тишину, — это не так. Наша любовь — не проклятье. Мы разрушили неимоверно много, мы потеряли неимоверно много, убили несчетное количество, и Силы Великие ведают, сколько еще мы разрушим, потеряем и убьем… Но вспомни, что мы создали.

Сиви вздрогнула. О, как он прав! Азриэль — их божественное ночное дитя — вот прощение и объяснение всему.

— Да! — шепотом закричала она, сорвала с себя бюстгальтер и зачем-то запустила им в горящий камин, как будто принося жертву несуществующему божеству сомнений и смятения. Тут же Сивилла потянула любимого на себя за концы застегнутого ремня. И оба потеряли ощущение реальности происходящего.

Мгновение — и они уже полностью обнажены, тела тесно примыкают друг к другу, объятия из осторожных стали яростными, отчаянными, ненасытными — как много хочется сказать и как мало для этого нужно слов. Они не размыкают оков рук и ног, когда их естества находят друг друга в первый раз — он уже дрожащий, уже на грани, и она, истекающая своими соками. Мгновенье, всего лишь проникновение, десяток яростных толчков друг к другу — и оба приходят к пику одновременно, но обоим надо ничтожно мало для восстановления.

Проходят всего лишь минуты до их следующего соития — он божество, но и она с возвращением магических сил и после родов стала куда выносливее.

Теперь Сиви сверху — все так же без слов — они молча обещают друг другу попытаться потерпеть, продлить наслаждение. Их ладони тесно сплетены, Сиви наращивает темп своей скачки, Азазелло уже в голос рычит от удовольствия, но он держится, пока не чувствует как начинает дрожать от напряжения и возбуждения Сивилла, и за секунду до того, как гладкие сильные мышцы начинают пульсировать, тесно сомкнувшись вокруг его мужского естества, он отпускает себя на свободу, и стон их звучит в унисон.

Этажом ниже посыпалась штукатурка с потолка. Слуги молча переглянулись, старая ведьма-кухарка пожала плечами, и все вернулись к работе.

* * *

Королева шла тайными проходами подземелий, высоко подняв лампадку, освещая путь себе и своему спутнику. Об этой встрече ведомо было только лишь ей одной и то, что Мессир поручил это именно ей, а не кому-либо из демонов, было загадкой. Страха не было — коль скоро она находится подле Властелина Мира, ее долг помогать ему во всем, дабы этот мир спасти.

И все же, украдкой, она бросала взгляды на спутника, который неизмеримо далеко во времени и в пространстве когда-то поразил ее воображение и завладел ее мыслями, о чьем прощении она вопрошала все на той же Лунной Дороге. Как причудливо тасуется колода!

Сам же спутник молчал. Он знал, что к этому придет. Знал, что выбора не было. Вместе с тем, слишком многие одновременно сделали его если не пешкой, то всего лишь фигурой в разыгрываемой партии.

— Я знаю, о чем вы думаете, — прошептала супруга Сатаны, — но на кону стоит слишком многое. Большее чем мы оба можем себе представить. Вот мы и на месте.