Дом, период полураспада урана и я (джен)

Через несколько дней я подала заявление на развод. Разумеется, после этого я не могла вернуться домой, как ни в чем не бывало. Мне не хотелось никого видеть. Я сняла номер в отеле, взяла отпуск за свой счет и провела несколько дней, читая научную фантастику.

Когда я вернулась, Кактус был в школе, но Ив оказался дома. Он смотрел на меня так, словно увидел зомби. Дрожащим голосом он стал упрекать меня за то, что я так внезапно исчезла и не давала о себе знать. "Я думал уже о самом худшем! Как ты могла, Рен?! Ты не думаешь обо мне, но подумай об Эрике! Я сказал ему, что тебе срочно пришлось уехать к твоим родителям, но он уже несколько раз спрашивал, почему ты не звонишь..."

Конечно, он был прав. Наверное, я должна была, сжигаемая чувством вины, проникнуться сочувствием и пониманием к Иву, но меня его слова отзывались во мне лишь глухим раздражением.

— Теперь, надеюсь, ты веришь, что я действительно не хочу с тобой жить? — только и сказала я.

Какое-то время мы не разговаривали и игнорировали друг друга. Я не знала, получил ли он уже извещение насчет развода. Я проводила дни в лаборатории, хотя работала мало и зачастую просто бездумно наблюдала за каким-то экспериментом.

Даже Даниэль заметил, что я изменилась:

— Все в порядке, Рен? — поинтересовался он.

— Я развожусь с Ивом, — ответила я.

Он удивился:

— О... Но почему?

Я пожала плечами:

— Надоело.

Даниэль какое-то время молчал, не зная, что сказать. Затем спросил:

— Вы расстроены?

Я покачала головой:

— На удивление — нет. Я чувствую себя арестантом накануне окончания долгого срока. Я привыкла к камере и не знаю, что мне делать с долгожданной свободой.

— К свободе вы тоже привыкнете, — оптимистично сказал Даниэль и оживился: — Кстати, у меня на примете есть кое-что для вас. Один мой знакомый ищет сотрудников и, я думаю, вы идеально подойдете! Хотя отбор довольно строгий — нужно заполнить анкету и пройти собеседование. Это правительственные разработки, связанные с астронавигацией. Вы всегда этим интересовались больше, чем энергетикой.

Мне стало слегка интересно, но лишь слегка. Равнодушие все еще окутывало меня мягким одеялом.

— Я попробую. Запишите мне контакты этого вашего знакомого, — попросила я.

Даниэль был явно разочарован моей вялой реакцией, и потому я прибавила:

— Я правда попробую с ним связаться. Меня очень заинтересовало это предложение, просто... Просто развод интересен только в книгах и фильмах. В жизни это довольно неприятная штука.

Даниэль кивнул, словно бы он что-то понял. Для него это все было словно иная планета. Впрочем, для меня тоже. Это было как заевшая пластинка, затянувшаяся, надоевшая всем игра, которую мы с Ивом до сих пор не осмеливались прервать. А сейчас обрушившаяся на нас тишина ошарашила нас. Мне уже почти хотелось повернуть все вспять.

Мы все еще ничего не сказали Кактусу и делали перед ним вид — насколько могли — что все в порядке, словно мы все еще идеальная семья, Мама и Папа из доброй детской книжки. А сами с напряжением ждали, пока истечет срок для раздумий, положенный при разводе.

Мне казалось странным, что, разводясь с Ивом, я словно разводилась и с его родней, Вотурами-старшими, Сезарин и ее угрюмым мужем и четырьмя племянниками Ива. Но вот они, как оказалось, почему-то не желали со мной разводиться. Видимо, Ив уже проболтался, и сладкий сироп их жизни оказался разбавлен ложкой дегтя. Потому дражайшие родственнички стройными рядами кинулись на борьбу с гнилью в цветущем саду их семейства. Сначала мадам Вотур пригласила меня к ним на ужин, а когда я непреклонно отказалась, она сама вместе с мужем заявилась к нам и весь вечер надоедала мне витиеватыми намеками. Затем заявилась Сезарин с отпрысками и, пока детей занимал Кактус, завела со мной нудный и вначале весьма бессмысленный разговор, который через долгое время все же привел к интересующей ее теме.

— Кстати, милочка, возможно, я сую носик не в свое дельце, — с фальшивой приветливостью протянула Сезарин, — но мне показалось, что у вас с Ивом не все ладненько... — она покачала головой и цокнула языком: — Ах, порой и я обозлюсь жуть как на своего муженька, но после, конечно, опомнюсь: мужчины, они такие вредненькие, но куда ж нам без них?! Братишка мой тоже не сахарок, вечно занят, вечно работает, конечно же, не хватает времени на жену... Но сердце у него доброе, слова плохого никогда не скажет. Были б вы, ласточка, потерпеливее, что ли, ласкою и заботою взяли... Нет, я вас не учу, упаси Господь, так, просто советую! Я же чуть старше вас, опыта-то, какого-никакого, побольше... Понимаю, иной раз хочется тепла, уютика, а Ив на работе пропадает, да и вы такая загруженная, труженица... Знаю, знаю, работку вы любите, да только жизнь семейная сама по себе не наладится, — поучала меня Сезарин.

Кончено, мне хотелось возразить каждому ее слову, перебивать, спорить до хрипоты! Ее слащавость раздражала меня, а свою жизнь я вовсе не узнавала в этом потоке работок и сахарков. Меня трясло от напряжения. Но я молчала, напоминая себе, что это все ненадолго, что скоро я избавлюсь навсегда от Вотуров.

— Живете-то вы, милочка, вместе уже немало времени. И с годами не молодеете. Трудно жизнь с начала-то начинать, — продолжала Сезарин.

Я даже готова была согласиться с этими ее словами. Мне было почти сорок лет. Но я ведь не собиралась ничего начинать заново. Я просто хотела спросить с себя тяжкий груз, тянущий меня ко дну стоячего болота, в которое превратилась моя жизнь. Решение развестись вовсе не далось мне легко. Я все еще не могла поверить, что это все происходит в реальности. Но сколько можно страдать о том, что мне недоступно, ощущая сжимающие горло спазмы?! Как часто я не знала, чего точно хочу, но понимала, что все — не то и не так. А теперь я видела цель.

— И подумайте о сыночке! Что-то он будет думать о мамочке с папочкой?! — вещала между тем Сезарин. — Деткам нужна полноценная семья.

Тут она попала в цель. Я действительно боялась, как это воспримет Кактус. Я избегала думать о его реакции...

В принципе, Сезарин много чего говорила правильно. Но то, как она это говорила, ее вытаращенные белесые глазки, ее наставительный тон, ее уверенность в собственной правоте ужасно мне не нравились. На секунду я даже представила, как душу ее диванной подушкой, и не выдержала, перебила этот дурацкий монолог:

— Хватит, — громко сказала я, — замолчите. Оставьте меня в покое с этим вашим опытом и вашими советами. Я не лезу в вашу жизнь с вашим мужем и вашими детишками. Не лезьте и вы в мою.

Сезарин явно оскорбилась:

— Ну что вы, милочка, — возмущенно ответила она, — кто же к вам лезет?! Больно оно мне надо! И нечего мне грубить! Я, между прочим, беспокоюсь о своем брате и племяннике, а вовсе не о вас. Поступайте, как знаете, вас не переделаешь!

Меня снова охватило чувство, что Сезарин права, но это только еще больше разозлило меня. Тем не менее, я больше не произнесла ни слова. Сезарин, как наседка, созвала своих детишек и удалилась в глубокой обиде.

Я осталась стоять перед закрытой дверью, готовая разрыдаться от злости на Сезарин, на Ива, на себя...

— Ма-ам? — обеспокоенно подошел ко мне Кактус. — Что случилось?

Он был высоким для своих двенадцати лет, худеньким, светловолосым и загорелым. В его глазах я прочитала тревогу. "Alarma! La bomba!".

— Ничего, милый, — постаралась я взять себя в руки. — Мы просто поругались с Сезарин.

Кактус внимательно посмотрел на меня. Помедлил, прикусывая нижнюю губу. Затем осторожно спросил:

— Вы с папой разведетесь?

У меня не хватило смелости сразу подтвердить это. Я фальшиво удивилась:

— С чего ты взял?

— Мне сказал Пьер, — пояснил Кактус, имея в виду своего кузена.

Я собиралась возражать и дальше, потом опомнилась. Какой смысл было мне лгать?

— Возможно, — сказала я, ожидая всего: истерики, обвинений, обиды...

— О, — только и сказал Кактус и слегка нахмурился. Помолчал. Потом пожал плечами:

— Ладно, я пойду почитаю.

Я не знала, как на это реагировать. Потому просто кивнула. И вдруг все же разревелась. Все было снова не то и не так. Я эгоистично тонула в слезах, не думая, какое впечатление произвожу на Кактуса. Мне казалось, что я играю роль в глупом спектакле. Ну не бывает такого в жизни.

Кактус суетился вокруг меня, пытался успокоить, потом тоже начал реветь. Тут уже я принялась его утешать:

— Прости меня, я тебя напугала, да? Все хорошо, милый, все в порядке! Просто я очень устала. В твоей жизни все останется по-прежнему, правда, мы с папой очень тебя любим! — уверяла я его и себя. Получалось это у меня довольно плохо. Кактус казался мне сейчас столь же далеким, как и Ив. Чужим.

Вскоре в нем заговорила двенадцатилетняя гордость и он стыдливо оттолкнул меня, вытер глаза и через силу улыбнулся. Чувство чуждости усилилось. "A stranger here". Но в то же время я не могла оставить его один на один с происходящим. Он был лучшим учеником в классе, прекрасно играл в баскетбол и футбол, был пластичным и музыкальным, целым сборищем талантов. Но при этом оставался наивным ребенком, смешным и трогательным в своей подростковой ребячливости, нескладным, желающим заявить о себе всему миру и одновременно стесняющимся всех и каждого. Кактус с этими его восторженными идеями, влюбленностями "на всю жизнь" и порывистой нежностью не заслуживал того, что он сейчас испытывал по моей вине.

Но что я могла сделать? Я не могла ему даже ничего толком объяснить: ни про Эйнштейна и атомы, несовместимые с сиропом, ни про Эрве Базена, ни про Воннегута, ни про Дом, ничего! Я лепетала что-то о "несовместимости интересов и характеров" и видела по его глазам, что он не понимает этого и не верит мне.

Потому я в конце концов перестала оправдываться. Мне оставалось только извиняться. Это и впрямь была моя вина, моя ошибка. Результат неверных расчётов и неправильных формул, неудачных теорий, которые я применила к своей жизни.

— Мам... Теперь мне надо будет выбирать, с кем остаться? — спросил рациональный Кактус.

Этого вопроса я не ожидала. Почему-то я даже не думала о том, как мы будем делить Кактуса. И я испугалась.

— Да... Наверное... Ты можешь жить попеременно то со мной, то с Ивом, — почему-то я не назвала его "папа", и Кактус сразу ухватился за это с внезапной вредностью:

— Он мой папа, а не Ив! — возразил он.

"Не мог смолчать!", — внутренне ощетинилась я, снова ощущая волну чуждости. Кивнула:

— Ты прав.

Мы какое-то время помолчали.

— Я пойду в свою комнату, — сказал Кактус.

Вечером, когда Ив уже вернулся, я никак не могла поудачнее сообщить ему, что Кактус уже все знает. К счастью, сам Кактус завел об этом разговор:

— Вы разводитесь, я знаю, — сказал он.

Ив почему-то укоризненно посмотрел на меня. Затем кивнул и продолжил готовить ужин, как ни в чем не бывало. Теперь на меня уставился уже обескураженный Кактус.

— Чего ты хочешь, — сказала я ему, — твой папа уже разводился, ему это привычно. Ничего необычного.

На Кактуса стало жалко смотреть, так что я не выдержала и обхватила его за плечи:

— Все пройдет, правда.

Он мне не поверил, конечно. Глупый, бедный Кактус. Но что я могла поделать на тот момент?