День за днем - 2 (гет)

На следующее утро я, по-прежнему, в мысленном раздрае — даже одеваюсь не пойми как, только в лифте замечаю, что к новому светло-серому атласному брючному костюму, с широким серебристым поясом, нацепила красную майку. Правда прическу и макияж мне успела сделать Анюта, прежде, чем упорхнуть на радио, так что на голове и face все в порядке — волосы зачесаны назад и заколоты в широкий пучок, спадающий на спину, макияж тоже не кривой.

Слава богу, рабочие дела в редакции быстро отодвигают все личное на второй план. А еще звонки без конца, то одно, то другое, то третье. Поднимаюсь по лестнице из бухгалтерии — опять звонок, типография предлагает скидки на дополнительный тираж. А зачем нам дополнительный, если мы еще и базовый не распродали до конца? Прохожу из коридора в холл, мимо лифта и эту свою мысль пытаюсь донести до настойчивого менеджера на том конце линии:

— Нет, нас и такой тираж абсолютно устраивает…

— Можно еще предложить со скидкой вкладные рекламные буклеты.

Тороплюсь закончить разговор:

— А вот это уже не ко мне.

Краем сознания ловлю сзади звук открывающихся дверей лифта и сигнал пропускного устройства. В ухо продолжают зудеть:

— К Борису Наумычу? А вы не знаете он на месте?

Сунув руку в карман брюк, дергаю недоуменно плечом:

— Я не знаю, ловите его, звоните там секретарше, я не знаю.

Кто-то сзади буквально вырывает телефон из моих рук, прямо от уха. Ошалело смотрю на Калугина, не понимая, что происходит. Он демонстративно, с серьезным видом, захлопывает крышку мобильника:

— Извини.

Я все никак не приду в себя. Даже не знаю, как реагировать. Что-то случилось? Растерянно бормочу:

— Андрей, ты что, я же разговариваю.

— Ничего перезвонят.

Это так на него не похоже, что я так и стою с открытым ртом и жду объяснений. Наклонившись, он вдруг целует меня в щеку:

— Перезвонят.

Хватаюсь за этот поцелуй, как за последнюю соломинку, желая хоть как-то вернуться в обычную колею:

— Андрей, ты что, с ума сошел? Мы же договорились.

Неожиданная и непонятная выходка. Вырываю из его рук свой мобильник. Он торопливо комментирует без всякого сожаления в голосе.

— Ну, извини, не удержался.

Мы идем плечом к плечу к кабинету, и я кручу головой по сторонам — не смотрит ли кто. Он уверенно продолжает:

— Так, послушай меня, пожалуйста.

Останавливаемся, и Калугин чеканит, подкрепляя взмахом руки каждое слово:

— Сегодня в семь часов вечера, ты приезжаешь ко мне домой!

Дергаюсь возразить, но он не дает, категорически качая головой:

— Отказы не принимаются, явка обязательна.

Совсем растерявшись от такой настойчивости, пытаюсь проблеять про свои планы:

— Подожди, подожди, я не могу в семь.

— Почему?

Андрей так твердо, по-мужски, все решает за нас двоих, что моя обычная самоуверенность отступает перед бабским желанием положиться и подчиниться. Даже голос, дрогнув, скатывается от требовательного к просящему:

— У меня назначена встреча на 18.30.

— ОК, вот и отлично, встречу можно перенести.

Уже прошу:

— Я не могу.

— Значит, надо отменить! Марго, надо, все.

Не спрашивая, он снова склоняется надо мной и чмокает в щеку возле губ:

— Надо.

И убегает. Ошарашено смотрю вслед, забыв закрыть рот. Это не Калугин, это супермен какой-то. Даже сердце забилось раз в десять быстрее. И что мне теперь делать?

— Ничего, себе.

Новый звонок на мобильник снова переключает мозги на работу. Капец, тот же самый номер. С рычанием открываю крышку и прикладываю телефон к уху:

— М-м-м… Капец, ну вы что там, не русские что ли, а?

Иду прямиком к себе, не останавливаясь, толкаю рукой дверь кабинета и захожу внутрь.

— Маргарита Александровна, Борис Наумыч не берет трубку.

— Да я же говорю вам русским языком — звоните секретарше, там, я не знаю.

И так до обеда и даже после. А потом мне становится любопытно. Просто невыносимо любопытно. Андрюшка укатил на фото сессию, оставив бедную девушку в неведении и узнать, что же такое будет в 19.00, нет никакой возможности. Что же с ним такое случилось? Может опять было какое-нибудь затмение, и в Калугина ночью вселился Шварцнегер или Брюс Уиллис? В общем, я не выдерживаю — прошу Люсю позвонить обувщикам и перенести на завтра встречу по новому рекламному проекту, а сама еду домой причепуриться, сделать маникюр и переодеться в платье — у меня всего три часа до назначенного часа.

* * *

Вечером, в указанное Андреем время, звоню в знакомую дверь. Метания в течение вечера вместе с Сомовой по квартире, пошли явно на пользу — на мне голубое платье без рукавов с треугольным вырезом, через руку перекинуто белое меховое пальто, на запястье на ремешке висит черная маленькая сумочка, а другую руку украшает блестящее ожерелье. Полный комплект, ни отнять, ни прибавить. И с прочим антуражем Анюта тоже постаралась — яркая красная помада, белый лак на ногтях, волосы гладко зачесаны, заплетены в две косички и прихвачены сзади резинкой в валик — Шварцнегер будет сражен наповал. Андрей с улыбкой распахивает дверь, пропуская меня внутрь:

— Прошу.

Демонстративно поднимаю руку к глазам и смотрю на наручные часы:

— 19.03. Это ничего?

Андрей тянется закрыть дверь, и я разворачиваюсь, по-прежнему с поднятой рукой, вслед за ним.

— Ну, гхм…. Я думаю, для первого раза отделаемся розгами.

Он забирает у меня пальто и несет повесить на вешалку. Загадочный супермен продолжается? Оглядываюсь с усмешкой:

— Ого, так может мне сбежать, пока не поздно?

Калугин подступает сзади со смехом:

— Все уже поздно! Проходи.

И целует в плечо. Приобняв за талию он ведет меня в гостиную, где накрыт стол. Значит у нас на сегодня совместный ужин? В дверях торможу, глядя на изобилие:

— Ого!

— Ну, так…

Горит торшер. И там действительно наготовлено на десяток таких Маргарит, как я. На столе на постеленной клетчатой скатерти тарелка с фруктами — виноград, ананас, пиала с корейским морковным салатом, тарелки с рисом и курицей, сдобренные помидорками и черносливом, нарезанный лимон, испеченный торт, бутыль с красным вином, виски, коньяк бокалы. Упиться и уесться. Сбоку на тумбочке, отдельно, рядом с фото Алисы, хлеб и бутерброды с красной икрой. Правда ни сока, ни воды запить не видно, надо будет попросить принести. Мы проходим к дивану, а уверено держащие меня руки Андрея, устроившиеся у меня на бедрах, направляют это движение. Усмехаюсь:

— Не многовато ли для ужина?

Калугин, с довольной улыбкой, сразу ставит вопрос ребром, заставляя мою физиономию вытянуться:

— Ну, если учесть, что ужин и завтрак как говорится, в одном флаконе, то я думаю не многовато.

Нет, чтобы сначала накормить, напоить и уж, потом охмурять.... Такое прямое указание на цель приглашения приводит меня в панику. Не будет никакого супермена и никакого Шварцнегера… Если я ему сейчас скажу, кто я на самом деле, то и ужина никакого не будет, не то, что завтрака… Господи, зачем я, дура, вообще сюда приперлась?!

— Прошу вас, сударыня. И так, что будем пить — виски, коньяк вино.

Он суетится вокруг меня, а я уже почти не слушаю и почти не вижу — все мутнеет от подступивших слез. Если я сейчас сбегу, он обидится, как никогда и я этого очень боюсь. Но у меня ком в горле стоит произнести «Я — Игорь Ребров»! Не могу я этого — мне кажется, весь мир рухнет после таких слов, рухнет и раздавит меня. Все расплывается перед глазами, и я не знаю, как поступить. А Андрюшка со счастливой улыбкой ждет ответа. И все-таки нужно сказать… Проглотив комок в горле, с напряженно-несчастным лицом, начинаю:

— Андрей.

— Да?

— Мне нужно сказать тебе очень важную вещь.

Даже голос садится. Калугин мотает головой и переключается на стол и свои бутылки, гремя вилками и звеня бокалами:

— Говори, я тебя внимательно слушаю.

Надо сказать… И все, все разрушить? А вдруг он откажется от меня, посмеется, выгонит? Как мне после этого жить? Смотрю на его озабоченно-радостный профиль, предвкушающий чудесный вечер с любимой женщиной…. И мои глаза все сильней наполняются влагой…. Я не могу произнести заготовленных слов…, я боюсь увидеть брезгливость и отвращение в глазах Андрея…. И я молчу, не отрывая страдающего взгляда от самого любимого человека. Андрей поднимает голову и все также светло и радостно улыбается мне, как ребенок, ждущий праздника:

— Ну, ну, говори, говори.

Не могу…. Лишь качаю головой, напряженная как струна. То, что мне нужно произнести, оно словно колючий шар, который ни проглотить, не выплюнуть и от которого невообразимо больно в горле. Качая головой, бросаю на Калугина просящий взгляд:

— Андрюш, не торопи, пожалуйста. Дай собраться.

Опускаю глаза вниз, в пол — мне требуется привлечь всю волю, чтобы решиться, полностью сконцентрировать ее. И лучше всего, если Андрей не станет мне сейчас мешать и отвлекать, и просто помолчит. Увы, не получается — Калугин меняется в лице и с серьезным видом откладывает бутылку в сторону:

— Так, Маргарита, подожди..., ты...

И заботливо касается моего плеча:

— Что-то случилось?

Сразу сбиваюсь на жалкую улыбку:

— Да, нет… просто.

Черт, так ничего не получится. Сипло вбираю воздух, снова становясь серьезной.... Лучше не смотреть ему в глаза. Снова опускаю голову и, упираясь пальцами в стол, решительно киваю:

— Вернее, да, случилось

Потом с отчаянием смотрю на Андрея:

— Но не сейчас.

Как же сказать, объяснить, чтобы он поверил? Поднимаю глаза к потолку — наверно никак, потому что нет таких слов.

— Господи.

Снова уронив голову вниз, касаюсь холодными пальцами лба.

— И как же тебе это все объяснить, а?

Андрей, уже явно встревожась, обходит вокруг меня, протискивается за спиной, чтобы встать с другого бока:

— Марго, пожалуйста, успокойся и объясни, как есть.

Как есть… Вот так вот брякнуть «Я Игорь Ребров и меня превратила в Марго колдунья?». Взгляд мечется по сторонам, а сердце то стучит, как бешеное, то совсем останавливается, мне не хватает воздуха, и я нервно тяжело дышу, чтобы не свалиться в обморок. Андрей добавляет:

— Ну, что ж, я не пойму что ли.

Я в этом уверена на девяносто процентов и, все-таки, маленькая надежда остается. Убрав руку от лица, смотрю с тоской на Андрюшку, и мой голос окончательно садится:

— Дело в том, что я…

И замолкаю не в силах произнести имя, с которым родился на свет. Калугин торопит:

— Ну!

Отвожу глаза. Пожалуй, на девяносто девять процентов не поймет. Анька вообще сказала — сдаст в дурку. Невнятно шепчу:

— Ну, как бы…

Веду головой из стороны в сторону, не в силах озвучить крах нашей с Андреем любви, и снова тоскливо смотрю на него.

— Ну, что ты?

Я уверена — все его порывы сразу закончатся, и он уйдет, права Анюта. Резко отворачиваюсь, пряча глаза и признавая свое поражение:

— Я не могу.

Получается, куда ни кинь, я отталкиваю его, и нет никакого другого выхода. Мои мысли скачут в поисках решения, дыхание сбивается… Но нет пути вперед, нет и все! Калугин обходит в обратную сторону, чтобы встать прямо передо мной и перегородить дорогу к двери:

— Маргарита, господи, ты меня пугаешь… Да что случилось-то, ну?

Его настойчивость становится пыткой, и я смотрю на него умоляюще:

— Андрюш.

— Ну, что?

Он ждет ответа, настороженно вглядываясь в мои глаза. Решения нет, и с этим придется смириться и мне, и ему. С несчастным видом трясу отрицательно головой, выдавливая из себя горькие слова:

— У нас с тобой ничего не получится. Ты, ни в чем, не виноват, дело вообще не в тебе. Просто…

Отвожу взгляд, не в силах видеть его растерянное огорченное лицо.

— Дело во мне, понимаешь.

Это все, в чем я могу ему признаться. А он просто должен принять это и, наверно, отказаться от меня. Калугин моих доводов не слышит и мотает головой:

— Маргарит, я уже ничего не понимаю. Ты…,э-э-э...

Он тоже уже не глядит в мою сторону, нервно усмехаясь. Господи, Андрюшка, и ведь это еще только начало, намек, а что будет, если я скажу больше?

— Я боюсь, что ты не поймешь.

Бездумно окидываю взглядом комнату — то, что со мной случилось, не в силах понять ни один здравомыслящий мозг… Калугин обиженно сопит, поджав губу и вбирая носом воздух:

— Ну, я, кхм…, конечно, не гений, но может ты, хотя бы, сделаешь попытку?

Он злится на меня, а что будет, если он узнает кто я? Глаза наполняются непрошеной влагой, и я умоляю:

— Андрюш, пожалуйста, не заставляй меня объяснить, там все очень сложно.

— Где, там-то?

Я словно между двух огней. Его настойчивость и моя совесть — они скоро сломают меня, я не смогу удерживать в себе свою тайну. А мозг, душа, чувства, истомившиеся губы и тело предупреждают — скажешь, и сказка кончится навсегда. Наша любовь кончится! Поднимаю больные глаза вверх, моля небесные силы помочь мне. Прошу Андрея снова и снова:

— Пожалуйста, не мучь меня.

Он глядит на меня исподлобья:

— Марго, хорошо, ОК… Ты хочешь сказать, что у меня нет шансов?

Этих шансов миллион, если ты поверишь мне и примешь такой, какая я есть! Но, поверишь, ли? Так что мотаю головой:

— Да, нет, просто…

— Просто, что…

Я не готова ни для тяжелого разговора, ни для бездумного «плыть по волнам». Прошлое незримо стоит рядом и сдерживает меня.

— Просто…. Просто мне нужно время, понимаешь?

Но он упорно повторяет, пытаясь вытащить из меня признание, которое я знаю, я чувствую, все погубит.

— Не понимаю, время на что?

Ну, хотя бы на то, чтобы забыть, что Игорь Ребров может вернуться. Не думать и не вспоминать об этом, стать Марго каждой клеточкой мозга. Может быть, тогда, станут не нужными никакие признания.

— Чтобы привыкнуть.

— К чему?

Почему нельзя просто поверить? Почему надо ковырять и ковырять, доставая то, что хочется спрятать? Опустив голову, тереблю пальцами ремешок сумочки, зажатой в руках. Я уже чуть не плачу, измученно качая головой:

— Андрюш, пожалуйста, не мучь меня, а?

Но, кажется, он меня не слушает и не слышит, и готов к тысяче новых вопросов. Пользуясь заминкой, суетливо пытаюсь протиснуться мимо, в щель:

— Прости, мне пора, мне надо идти. Прости.

Стиснув зубы, с застывшим лицом, он вдруг хватает меня за локоть, рубя другой рукой воздух:

— Cтоп! Ты сейчас уйдешь, ты сейчас уйдешь, успокойся, пожалуйста.

Он и сам, судя по голосу, становится мягче, хотя и не смотрит на меня. Я понимаю, как ему обидно сейчас, но что я могу сделать… У меня самой сердце слезами обливается, когда я вглядываюсь в его расстроенное лицо. Андрей заглядывает мне в глаза:

— А…, можно я тебе задам один вопрос?

Смотря какой, неопределенно киваю. Калугин берет меня за плечо:

— Я вижу, я чувствую, что у тебя в жизни что-то случилось, так?

Молча, соглашаюсь.

— Что тебе, сейчас, это нужно просто переступить, так?

Продолжаю молчать, а глаза все больше наполняются влагой. Переступить, но не только мне. Мне хочется сказать Андрею, что его попытки гадать сейчас бесполезны, даже дергаюсь и открываю рот, но Калугин меня опережает:

— Нет, ну хорошо, если ты не хочешь отвечать, ты можешь не отвечать, но…

И тогда ты нафантазируешь неизвестно чего и будешь меня жалеть, да? Мне не хочется такой лжи, я снова вся дергаюсь, мотаясь телом и переступая с ноги на ногу:

— Да, случилось, но это не то, о чем ты думаешь.

Я уже один раз, когда-то, говорила об этом и теперь повторяю снова. Андрей трясет головой:

— Я уже вообще не понимаю о чем надо думать.

Он печально смотрит на меня, но мне нечем его успокоить...

— Андрюш, прости, пожалуйста. Просто, дай мне время.

Отступаю к дверям и жалобно прошу:

— Пожалуйста.

Я уже больше не могу выносить все это, мне хочется быстрее уйти, и я кидаюсь к выходу, а Андрей спешит следом:

— Маргарит, Марго, пожалуйста, подожди.

Я уже сняла пальто с вешалки и держу его в руках, но останавливаюсь.

— Подожди.

Андрей подходит совсем близко, берет мои руки в свои и опускает глаза, вздыхая:

— Я дам тебе время. Бери, столько сколько захочешь.

Помолчав, он улыбается:

— Я ведь тебя дождался. Ну, еще подожду.

У меня словно камень с души падает. Можно поспорить, кто кого дождался, но я вздыхаю с облегчением — Андрюшка все понимает и он любит меня! Пытаюсь благодарно улыбнуться, облизывая пересохшие губы:

— Спасибо.

Легонько целую на прощание и выскакиваю за дверь.

* * *

Через сорок минут такси привозит меня домой. В квартире темно, и когда захожу в прихожую, приходится искать рукой выключатель на стене, чтобы зажечь свет. Походу, Сомова прикорнула у себя в комнате, потому и не выходит. Бросив ключи на полку, кричу в темноту комнаты:

— Ань!

Вообще-то время еще детское, чтобы спать. Не переобуваясь, с перекинутым через руку пальто, иду на кухню и включаю свет там.

— Аня!

Отправляюсь в гостиную, по пути зажигая свет. Хлюпая носом, прохожу к дивану, кидая пальто на придиванный модуль и плюхаюсь, безвольно откидываясь на спинку. Похоже, Сомовой нет — слиняла гулять с Борюсиком. Вытащив руку из ремешка, отшвыриваю сумочку в сторону. Вот так всегда, когда она необходима, Анька где-то шлындает и телефон небось отключила.

— Капец.

Положив ногу на ногу, снова откидываюсь на спинку дивана, уперев руки в бедра.

— Ох, капец, Игорь Семенович … Хэ… Неужели это все с тобой происходит?

В моих глазах слезы, в голосе истерика… За что мне такое наказание, а? Сижу тут весь нарядный — в платье, в колготках, в лифчике и страдаю по Калугину. И мучаюсь, что не родился нормальной бабой, чтобы любить, ни о чем не думая. Мотнув головой, прикладываю ладонь ко лбу и прикрываю глаза, чтобы не расплакаться. Даже пытаюсь рассмеяться, сквозь слезы, закидывая голову вверх. Ни баба, ни мужик… Ладно меня небеса наказали, но Андрюшку то за что?

Сложив вместе ладони, поднимаю их к губам, пока истеричный смех не превращается почти в настоящий плач. Со вздохом утыкаюсь носом между ладоней, пряча слезы, а потом, уронив руки на колени, качаю головой:

— Капец…. Баба она и есть баба.

И хлюпаю носом. Все равно глаза на мокром месте, как не маскируйся…. Ладно, сейчас посижу немного и пойду переодеваться и смывать раскраску — ни есть не хочу, ни дожидаться Аньку. Наверно выпью вискаря и лягу спать пораньше.