День за днем - 2 (гет)

Просыпаюсь среди ночи и слышу из-за двери какой-то непонятный вибрирующий звук. Кряхтя, сползаю с постели — капец, чего там еще за шум? Шаркая тапками, ползу на кухню, там темно и тихо, только бра горит. Что это было? Из гостиной, с дивана, вдруг слышится храп. А-а-а, понятно… Анька Наумыча из комнаты выгнала? Иду в темноту к дивану и пытаюсь разглядеть спящего:

— Борис Наумыч.

— Хр-р-р.

Склоняюсь ниже. Капец, это же Ребров! Он что, уже приехал? А как же я? Стоп-машина! Резко выпрямляюсь…. И сажусь в постели. Я в спальне, в Гошиной пижаме, за окном утро. Одной рукой опираюсь сзади на постель, поддерживая себя вертикально, другой тру переносицу, отгоняя остатки дурацкого сна:

— Фу-у-ух.

Уронив руки поверх одеяла, сижу сова совой, переваривая сон. Докатился Ребров, уже воспринимаю Игорька как чужого человека… Подняв глаза к потолку, ворчу:

— Приснится же всякая чушь.

И тут же замираю прислушиваясь. Это же совсем по-другому прозвучало! Без всякого мутантского гундосенья и рыка. Это же был мой голос! Как же я по нему соскучился. Радость плещет через край, и я расплываюсь в улыбке:

— Ух, ты!

Снова и снова проверяю, приложив руку к груди:

— Раз… Раз, два…

Елозя от нетерпения, засовываю руки под одеяло и откидываю его вперед.

— Ко мне вернулся голос Марго! Отлично.

Бодро спускаю ноги с постели и встаю.

— Раз, раз…, гхм.

Выйдя в центр и приложив руку к горлу, еще раз прочищаю его:

— Гхм.

Потом вдруг понимаю, что действие Укку, завершилось полным фиаско. Марго его победила. Разочарованно опускаю руку вниз:

— Хотя, чему я радуюсь?

Со вздохом открываю дверь из спальни в ванную, и прохожу внутрь к зеркалу. Подбоченясь, смотрю на себя и снова тестирую голос:

— Гхм… Раз, раз….

С облегчением вздыхаю:

— Ну, слава богу.

Все равно, я довольна — все вернулось на свои места, у меня мой голос, красные дни через пару дней закончатся, а в понедельник, надеюсь, Егоров "оклемается", выйдет на работу и от нас съедет. Жизнь налаживается!

А пока пора переходить к водным процедурам. Подойдя к зашторенной ванне, рывком отодвигаю занавеску и аж подпрыгиваю от испуга — в емкости наполненной белой пеной плавает что-то волосатое и большое. Даже вскрикиваю, взмахивая в страхе сжатыми кулачками, так это неожиданно:

— А-а-а!

Только потом до меня доходит, что это дремлющий Наумыч. Он открывает глаза и испуганно начинает прикрывать свои голые телеса. Нашел время ко мне в ванну залезть, ни свет ни заря, блин.

— О господи, Борис Наумыч!

Хватаюсь за сердце, которое готово выпрыгнуть из груди:

— Вы что хотите, чтобы меня тоже в больницу положили?

— Извини Марго, я не слышал, как ты вошла.

Какая разница, чего ты там слышал, это моя ванна и она, наверно, не просто так соединяется с моей спальней. Нервно переступаю с ноги на ногу:

— Я вообще-то в своем доме и привыкла передвигаться, как мне удобно.

Отворачиваюсь, пытаясь восстановить дыхание.

— Вообще-то это дом твоего брата.

Капец, вот так бы взяла и утопила на хрен. Ты-то тут вообще никто, чтобы выступать. Мое возмущение не знает границ:

— Ну, какая разница то?!

Тот сразу идет на попятный и понижает тон:

— Ну, извини, извини... Я вижу, у тебя опять голос появился?

Ничем этого бегемота не проймешь. Подбоченясь, стараюсь не смотреть на плавающего голыша.

— Ну, типа того. Погулял и вернулся, так бывает.

Судорожно вздыхаю, пытаясь восстановить сбитое дыхание. Ругаться бесполезно, но и уходить без своего «фэ» не хочется. Мало того, что оккупировал чужую территорию, так еще чем-то провонял, не продохнуть. Принюхиваюсь, морща нос:

— Борис Наумыч, чем это у вас тут так воняет?

Егоров приподнимает голову и выглядывает за край ванны:

— А…, извини. Это мне доктор посоветовал каждое утро ванну принимать с валерьянкой. Так расслабляет… Можно, я еще минут десять полежу?

— Да, хоть… Двенадцать!

Разворачиваюсь, чтобы уйти.

— Марго.

Оглядываюсь в дверях:

— Что?

— Я дико извиняюсь… Но ты сегодня ночью так храпела.

Даже не знаю, как реагировать… Вот откуда, значит, мой сон. Растерянно отворачиваюсь:

— Гхм…

Встряхнув головой, решительно откидываю волосы с лица:

— Вообще-то это храпела не я.

Взгляд Егорова становится настороженным, и он пытается заглянуть мне за спину:

— Да? А кто?

— Мое второе я!

— Кто?

— Борис Наумыч, это долго объяснять, давайте отмокайте, время идет!

Тот испуганно таращится из пены:

— Ага.

Ухожу, продолжая проверять голос:

— Гхм…, кгхм…

* * *

На кухне тоже тоска — никого нет, чайник холодный. В ожидании своей очереди грею кофе, а потом, прихватив с собой пару чашек, отправляться в гостиную, в мягкое кресло. Егоровские десять минут растягиваются на все пятнадцать и края этому не видно. Вижу, как из своей комнаты выползает Анька, в майке и трениках, зевая и потирая глаза:

— Уа-а-а…, о-о-ой

А потом тащится ко мне:

— Доброе утро.

Не…. Сегодня я злой и вредный… Интересно, они спят вместе или валетиком? Судя по Сомовской униформе, их платонические отношения застряли в самой начальной стадии. Cклонившись над столиком, отпиваю из чашки и мрачно зыркаю в сторону ванной:

— Кому доброе, а кому не очень.

Добродушная Сомова усаживается на диван:

— А что случилось?

— Ничего не случилось.

Угрюмо гляжу на Аньку.

— Только я у себя в квартире умыться нормально не могу.

Сомова берет со стола свободную чашку и отпивает остывший кофе.

— А чего это ты не можешь умыться то?

— Потому что по утрам в ванной у меня плавает кашалот.

Сомова обалдело смотрит в сторону ванной, потом, наконец, до нее доходит:

— А…, хэ… Гош, ну мы же вчера все это обговорили уже.

Что это? О том, что Егоров будет на все утро занимать мою ванну? Не было об этом никаких разговоров. Наоборот, кто-то обещал, что я его даже замечать не буду. Мое раздражение находит выход, и я цежу сквозь зубы:

— Когда Наумыч в квартире, не называй меня Гошей!

Пофигистка Сомова лишь пожимает плечами:

— Господи, извини…, хэ…. Я чисто на автомате.

Да хоть на пулемете. У него не уши, а локаторы.

— А ты переходи на механику! Я что, теперь, каждый свой шаг должна контролировать? Да ты хоть знаешь, что он ночью лежит и слушает, как я храплю?

Сомова начинает мямлить:

— Марго…, ну-у... Он долго не мог уснуть.

Она вдруг наклоняется в мою сторону и с жаром добавляет:

— У него стресс!

Ну и лежал бы в больнице! Повышая голос, тычу в себя обеими руками:

— Да? А ты хочешь, чтобы у меня теперь был стресс, да?

Сомова цокает языком и возмущенно вскидывает руки:

— Ну, хорошо!

— Что, хорошо?

— Ну, хорошо, давай я сейчас пойду и скажу ему, чтобы он собирал свои манатки, и валил отсюда, да?

Вытянув руку в сторону ванной, она встает и обвиняюще вопит:

— Да, так?

Нет, не так. Но раз ты притащила его сюда, то отвечай за его поведение! С металлом в голосе требую:

— Cядь!

Анька снова взмахивает руками, готовая перейти к своему любимому оружию — шантажу. У нее всегда так — лучшая защита это нападение. Опять, вопит:

— Что, сядь?

Ничего. Вам палец в рот положи, оттяпаете всю руку. Пусти вас в одну комнату, захватите всю жилплощадь с ванной и туалетом. Кстати мне уже на работу пора, а я еще не умывалась, не говоря о том, чтобы принять душ. Ему то что, с его больничным, он может хоть до вечера в пене бултыхаться… И ведь кто-то обещал, что это будет всего на пару дней! Помолчав, недовольно бурчу:

— Все обидчивые такие, прямо слова не скажи.

Неожиданно из ванной доносится гулкое пение:

— Из-за острова на стрежень…

Я лишь хмыкаю, а Сомова, нахмурив брови, изгибается, заглядывая в коридор:

— Что это?

Сплетя пальцы рук, раскачиваюсь в такт музыкальному сопровождению:

— Что, что…. Больного твоего прорвало!

Анька ржет:

— Ничего себе.

— Иди билеты продавай, для Шаляпина два слушателя это очень мало.

Сомова ухохатываясь, снова принимается за кофе, а я закатываю глаза к потолку:

— Господи!

* * *

Когда чужой мужик в доме, да еще такой, что везде сует нос и уши, толком, конечно, на работу не соберешься, не оденешься и не накрасишься. В итоге, когда отправляюсь в редакцию, у меня на все стиль минимализма — красная водолазка, брюки, минимум макияжа и гладко расчесанные волосы. Опаздываю, конечно, но в этом виноват исключительно поющий кашалот. Захожу к себе в кабинет и застаю в своем кресле расслабленного и заспанного Калугина. Помнится, Саша Верховцев любил в этом кресле вздремнуть после обеда, а Калуга, значит, пойдя на повышение, решил не откладывать и поспать с самого утра? С усмешкой неторопливо иду к своему рабочему месту:

— А я не знала Андрей Николаевич, что у вас губа не дура.

Он ухмыляется:

— То, есть?

Останавливаюсь у окна и смотрю на улицу сквозь жалюзи:

— Не успели вас назначить зам. главного, как вы уже в мое кресло метите?

— Хм..., ну, ладно, Марго, я просто соскучился.

И пришел поскучать сюда? Калугин поднимается из кресла, а я, оглянувшись, ехидно добавляю, переводя разговор в шутку:

— По этому месту?

Андрей вылезает из-за стола и встает рядом:

— Хэ… Всегда обожал твое чувство юмора. Ну что, я вижу, голос вернулся, настроение тоже. Это радует.

Меня тоже. И все же, теперь, когда все окончательно определилось, мне не нужно никакого сближения, даже на уровне «соскучился». Чем быстрее мы отдалимся друг от друга, и Гоша станет Гошей, тем лучше.

— Совершенно верно. Настроение абсолютно рабочее, так что, давай, вали отсюда.

Обхожу вокруг кресла, собираясь сесть.

— Стоп, стоп! Как это, что значит вали?… Я вообще-то думал, что мы в паре работать будем.

Наклонившись, он опирается на стол обеими руками и смотрит за моей реакцией. Это мы типа флиртуем? Заканчиваю нашу шутливую пикировку:

— Вот именно, что работать. Так что все, давай! Собирай всех, будем креативить. У нас совсем мало времени.

Андрей, улыбаясь, кивает головой:

— Хорошо.

И продолжает странно смотреть на меня.... У него такие добрые глаза и в них вопрос. И еще они смеются, порождая внутри меня, что-то теплое и нежное... Невольно спрашиваю:

— Ты что смотришь?

Калугин усмехается:

— Что и посмотреть нельзя?

Ладно, любуйся. Тряхнув волосами, отворачиваюсь:

— Посмотреть можно.

— Сейчас, секунду посмотрю и пойду.

Улыбаюсь:

— Секунда прошла.

Он в ответ тоже улыбается:

— Ну, я пошел.

Жду пока Андрей, оглядываясь и вздыхая, уходит. Встряхнув волосами, провожаю грустным взглядом — на душе и хорошо, и печально.

* * *

Спустя полчаса иду в зал заседаний. Калугин уже здесь, стоит вместе с Наташей возле стены и тихо с ней переговаривается. Возле кресел топчется Кривошеин, не зная куда податься, а в углу укрылась Галя Любимова с папкой в руках. Народ еще подтягивается, и я устраиваюсь позади председательского кресла, положив локти на его спинку. Андрей, что-то сказав Егоровой, перебирается ко мне поближе. В дверях возникают Мокрицкая с Зимовским. Эльвира обходит вокруг стола, мимо меня, и садится на свое обычное место, а Антон начинает оправдываться:

— Извините ради бога, типография задержала. В связи с кадровыми перестановками частенько там приходится зависать.

Это он так себе цену набивает, что ли? Аки пчелка трудится, бедный, не то, что раньше. Не могу не съязвить, наморщив нос:

— Антон Владимирович, зависают обычно компьютеры со слабыми процессорами.

Тот в ответ кривит рот:

— Гы — гы.

— Присаживайтесь.

— Спасибо.

Он садится напротив Эльвиры, переглядываясь с ней.

— Ну что, я думаю тему летучки никому разжевывать не надо. Андрей Николаевич, что мы имеем на сегодняшнюю секунду?

Тот пожимает плечами.

— Да, в общем-то, кроме рекламы, ничего.

Вижу усмешку на губах Зимовского. Его злорадство мне понятно, другого ожидать трудно, потому не особо и тревожит… Я действительно, пока, решил притормозить все наши наработки с Егоровым и Калугиным — хочу попробовать с чистого листа. «Мужчины, которые вдохновляют» — меня уже не вдохновляют, выбор и прочие обломы — слишком много личного. Обвожу взглядом коллектив:

— Вот, все слышали? А времени до сдачи выпуска сами знаете.

Андрей подхватывает:

— Да, поэтому друзья мои придется работать быстро и очень, очень, оперативно.

Теперь моя очередь:

— Я бы даже сказала мега оперативно… Слушаю ваши предложения.

Валик, облокотившись на кресло Антона, неуверенно крутит головой:

— Так, а тема номера уже известна?

Мне остается лишь вздохнуть и прикрыть рукой глаза. Моя плюха — одни общие идеи. Как-то не срослось утвердить, из-за болезни Наумыча и прочих потрясений. Опять же Укку, Куньямы и аналогичная нечисть. Не до того было. Зимовский, указывая в сторону Калугина, оглядывается себе за спину:

— Юноша, чем вы слушаете? Вам же заместитель главного редактора сказал — нет ничего, кроме рекламы.

Он преданно подается в мою сторону:

— Я правильно понимаю?

Вот, язва. Растягиваю углы губ в искусственной улыбке, а Калугину ничего не остается, как подтвердить:

— Совершенно верно.

Антон продолжает кривляться:

— Спасибо.

— Не за что.

Галя, до сих пор молча переминающаяся у окна, вдруг тянет руку:

— Можно, я озвучу?

Оглядываюсь на нее. Может, действительно, уже перейдем от пикировки к делу?

— Да, конечно, Галь.

Андрей уступает ей свое место:

— Прошу.

И Любимова перемещается поближе к начальственному креслу:

— В последних выпусках мы старались поднимать женские проблемы, причем чисто с мужской точки зрения. Так вот, я подумала, что мы еще ни разу не цепляли такую интересную тему, как беременность и все, что с ней связано.

М-м-м… Чешу губу под носом, как-то меня эта тема не увлекает. Вижу, что и Мокрицкая с Зимовским с вытянутыми лицами переглядываются через стол. Любимова неуверенно усмехается:

— Ведь мужчины тоже имеют к этому отношение… Их тревоги, какие-то проблемы.

Антон закатывает глаза к потолку, а младшая Егорова срывается со своего места:

— Любимова, какие тревоги, что ты тут каркаешь, а?

Чего это она, взвилась? Андрей пытается невесту перехватить и успокоить:

— Чи-чи-чи…

Галя повышает голос и продолжает гнуть свою линию:

— Я не имею в виду кого-то конкретного, просто бывают разные случаи. И матери — одиночки, и сбежавшие папаши.

Неуверенно задумываюсь — может действительно в этом что-то есть? Хотя, на мой взгляд, тема так себе, не цепляет. Нет тут никаких проблем и особых случаев — наш замечательный папаша не сбежал и даже не попытался. Наоборот, старательно окучивает будущую мать. Кривошеин наклоняется к сидящему в кресле Антону и негромко комментирует:

— Совсем крыша поехала.

Тот не медлит с ответом, оглядываясь:

— Ага. Там уже давно нет крыши, там одни стропила остались.

И оба начинают ржать, козлы. Наташа с напором тараторит:

— Ой, да все это чушь! Беременность — это не для «МЖ» и это не наш контент.

Надо же какие мы слова умные знаем. Даже у Зимовского удивленно брови лезут вверх, а губы делаются гузкой…

— О!

Ну, если ты такая знающая, давай, креативь:

— Допустим, предложи альтернативу.

— Ну, я бы подумала над чем-то более интересным.

Емко! Любимова огрызается:

— Отличная идея! Главное — конструктивная. Как это мы раньше недопетрили?

Она обиженно обходит Егорову и возвращается назад в свой угол у стены. У них что, опять война началась? Пытаюсь объявить перемирие:

— Галь успокойся, мы все в одной упряжке.

Зимовский поднимает голову и опять разворачивается к Валику, чтобы вполне слышно пробурчать:

— Только они там, в санях, а мы, тут, в упряжке.

Понимаю, что это он пытается меня или Андрея спровоцировать на склоку и потому не реагирую, только посылаю многозначительный взгляд. Когда хожу, мне лучше думается, и я отправляюсь расхаживать вдоль стола... Калугин переходит от окна к креслам и усаживается возле Антона. Любимова, не найдя у общественности поддержки, снова пытается склонить меня на свою сторону:

— Маргарита Александровна, можете объяснить, чем не нравится моя идея?

Не нравится, потому что не цепляет. Размазанная она какая-то, нет в ней стержня.

— Галь ты понимаешь, она слишком …, слишком много социального подтекста. Это всегда такие дебри….

Наташа радостно подает голос:

— Есть еще одна идея.

Тут же поворачиваюсь к ней. Такая же насыщенная, как и предыдущая? Кривошеин, с ухмылкой, не может удержаться:

— Неужели?

Наташа оглядывается на него и продолжает:

— Свадебные хлопоты! И с точки зрения мужчины, и с точки зрения женщины. При этом можно пройтись по всем слоям населения.

Мдя… Мотаюсь вдоль окна за креслом. У нас уже один с этими хлопотами попал в больницу. Теперь не знаешь, как выгнать из собственной квартиры. Зимовский, криво ухмыляясь, качает головой, а Любимова продолжает воевать из своего угла:

— Угу. У кого чего болит.

Егорова огрызается:

- Галочка, у тебя это точно никогда болеть не будет!

Похоже, кроме взаимных упреков мы сегодня ничего не услышим. У Наташи, видимо, на Галю аллергия и она, проскользнув у меня за спиной, переходит на противоположную сторону стола, к Эльвире. Антон неожиданно присоединяется к всеобщему базару:

— Так, господа гении креатива, вы тут можете кусаться до посинения, но может быть как-то конкретнее что ли?

Он для меня, как красная тряпка, и я сразу набрасываюсь с ответными упреками:

— Антон Владимирович, может быть вы, осчастливите нас какой-нибудь светлой мыслью?

Он глядит на меня снизу вверх, а потом исходит желчью:

— Маргарита Александровна, мне кажется, это уже не входит в мои прямые обязанности.

Мне нечего ему возразить и я, сунув руки в карманы, отворачиваюсь к окну. Неожиданно от дверей слышится голос Наумыча:

— А ты прояви инициативу!

Тут же раздается Наташин радостный вскрик:

— Папа!

Оборачиваюсь и расплываюсь в улыбке:

— Борис Наумыч.

Андрей тоже оглядывается в сторону будущего тестя, а Зимовский здоровается:

— Доброе утро Борис Наумыч.

Егоров соколом проходит через весь зал к председательскому месту и усаживается, беря бразды в свои руки:

— И вам того же…. Вот как я люблю, когда народ работает… Прямо на первом этаже слышно.

Антошка лишь кривится — обидели маленького, сильно поскандалить не дали.

— Ну, по какому поводу шумим?

Я стою за спиной начальника, положив руку на спинку кресла — подмога подоспела вовремя и, надеюсь, оперативка закончится с пользой.

— Да вот обсуждаем тему номера.

Наумыч, развалившись в кресле, благодушно кивает:

— Я догадался, я догадался.

Но народ сейчас озабочен совсем другим — насовсем шеф вышел на работу, или так, заглянул на огонек. Валик первым решается задать этот насущный вопрос:

— Как вы себя чувствуете, Борис Наумыч?

Егоров отшучивается:

— А чего, плохо выгляжу?

— Да, нет, просто мы переживали.

Все дружно кивают, а Мокрицкая, так больше всех. Наумыч продолжает острить:

— Не надо переживать. Будешь переживать — будешь лежать в соседней палате.

Он тычет рукой в сторону двери, довольный своей юмориной и народ его поддерживает улыбками и смехом. Но такой уклончивый ответ лишь возбуждает любопытство масс, голос теперь подает Любимова:

— А что врачи говорят?

Шеф, растянув губы в стороны, отмахивается:

— А они наговорят. Их послушать, так вообще жить не хочется.

Он жмурится и вскидывает руки вверх, прекращая дебаты о своем здоровье:

— Все! Мне хочется послушать, что вы тут обсуждаете. Ну-у…, э-э-э…, какую темку выбрали?

Если не считать нашего с Андрюхой загашника, нашего НЗ на крайний случай, то пока все мимо. Кошусь на Галину:

— Э-э-э…, вообще-то…

Егоров кивает:

— Понятно… В поиске.

Кривошеин более оптимистичен, чем я:

— Ну, в принципе, вариантов достаточно.

Егоров удивленно поднимает на него глаза:

— Особенно у тебя Валентин, да?

Вызывая опять общий смех. Галя все никак не угомонится со своей идеей и теперь пытается привлечь к ней внимание начальника:

— А… Борис Наумыч!

— Да?

— А как вам тема материнства?

Наташа снова взвивается:

— Любимова, ну, что ты как баран, тебе же русским языком объяснили….

Егоров ее останавливает, не желая склок между сотрудниками, и задумчиво повторяет:

— Подожди…. Материнство, материнство…

Видимо его это тоже не зажигает. Он упирает руки в колени:

— Так, какие еще темы есть?

Дочка озвучивает свое предложение:

— А я предлагаю свадебные хлопоты.

Наумыч тут же поднимает обе руки вверх. Чувствуется, что свадебными хлопотами он уже сыт по горло:

— О нет, нет, нет, только не это! Тоже мне, темку нашла.

Неожиданно со своего места поднимается Мокрицкая:

— В принципе у меня тоже была небольшая мыслишка.

Головы дружно поворачиваются в ее сторону, Наумыч тоже удивленно смотрит, даже скептически, не ожидая креативных откровений. До сих пор молчавший Антон подает голос со своего места:

— Здрасьте, не хватало, чтобы финансовый директор нам еще идеи номера подбрасывал.

Я тут же вмешиваюсь, перебивая его:

— Антон Владимирович, угомонитесь, пожалуйста.

Тот покорно изображает, как зашивает себе рот. Вот это правильно. Вместо того чтобы тявкать на всех, лучше бы сам бы подкинул какую-нибудь свежую идею. Эльвира, стушевавшись, молчит, и Андрей ее подбадривает, хмуря брови:

— Подождите! Говори Эльвир, говори.

Та продолжает мяться.

— Ну… Не знаю, наверно это все ерунда.

На безрыбье и рак — рыба, а время — деньги. Тороплю ее:

— Так, Эльвир, давай мы сами решим что ерунда, что нет.

Пытаюсь изобразить руками всю круговерть наших креативных идей — все равно же на выходе будет хороший фарш для котлет, чего уж стесняться то.

— Давай говори, что за мысль.

Мокрицкая, обойдя кресло Наумыча, встает рядом со мной и, запинаясь и волнуясь, наконец, формулирует свое предложение:

— В общем, я в последнее время очень много думаю на тему… Cудьбы.

Зимовский снова мычит с усмешкой:

— Чего-о-о?

Вот неймется человеку, всех затыкает, даже свою подружку. Эльвира сбивчиво продолжает:

— Ну…, существует ли судьба или же все, что происходит это совпадение? … Женская судьба, мужская судьба…. Везение, рок.

Прямо в темечко. Очень близко к тому, о чем мы говорили с Андреем и даже чего-то накидали за выходные. Может, все-таки, остановится на этой теме? По крайней мере, увязать ее со мной и Калугиным напрямую не получится. Задумчиво тереблю себя за подбородок, глядя в пустоту. Действительно, тема, которая может зацепить многих. Андрей поддерживает:

— Чего… В принципе, можно покрутить-то.

Зимовский опять гундосит:

— Угу, отличный вариант.

И смотрит на Калугина.

— Для журнала «Наука и религия».

Егорову это ворчание уже успевает надоесть и он Антона обрывает:

— Зимовский, ты, когда раньше был заместителем, тебя меньше было слышно.

— Да?

Наумыч благодушно кивает.

— Так может восстановим, м-м-м?

Егоров, не обращая внимания на уколы Зимовского, поднимает глаза к потолку, но обращается ко мне, себе за спину:

— Марго, как тебе тема судьбы?

Ну, что сказать… С одной стороны тема плодотворная, наболевшая, может получиться яркой, но с другой... Поджав губы, смотрю на Мокрицкую и пытаюсь понять, откуда у нее вдруг такое желание по креативить. Всегда ведь отбивалась руками и ногами от любого творческого процесса. А тут вдруг…. Да еще поперек мнения своего вожака. Егоров продолжает разглагольствовать в пространство:

— Мне кажется, это такой широкий спектр!

Снова кошусь на Эльвиру, но та даже мускулом не дрогнет. Не могу понять, в чем подвох, но интуитивно не тороплюсь, пытаюсь оттянуть решение.

— Ну…, а не слишком ли широкий? Может еще по штурмуем?

Егоров усмехается:

— По штурмуем…. Было бы время, обязательно бы по штурмовали, а так, извини, не судьба…

Он поднимает вверх палец:

— О, кстати, хороший антитезис.

Ну, в принципе, несколько дней еще есть, не пожар, но особо спорить с шефом не о чем. Егоров принимает окончательное решение, энергично двигая своими кулачками:

— Не судьба! Чего стоим? Ну-ка, работаем. Давайте работать, работать!

Все срываются со своих мест и тянутся к выходу. Задумчиво следую за толпой, пытаясь еще раз проанализировать ситуацию и разогнать смутные подозрения. В холле меня догоняет Егоров:

— Марго!

Оглядываюсь, поправляя растрепавшиеся волосы. Какой-то у Наумыча настороженный вид, что-то еще прилетело?

— Что?

— Мне конечно неудобно.

Он мнется, пожимая плечами, и это меня слегка напрягает. Что-то в редакции или дома? Руки нервно гуляют, продолжая приглаживать лохмы сбоку и сзади. Егоров все никак не разродится:

— Так получилось.

И глазки вниз опускает. Капец. Изнутри реально начинает подниматься тревога.

— Что, получилось?

— Ну, я сегодня, когда уходил из твоего дома.

Тысяча догадок, одна хуже другой. Позвонили родители? Карина прислала еще одно письмо? Егоров отводит глаза:

— Ну…

— Ну, я поняла. Что, кран потек?

— Нет... Ну, просто, вот, зазвонил телефон, там включился автоответчик…

Он поднимает торчащие пальцы к своим локаторам:

— Ну, мне что, уши затыкать что ли?

Так я и думал. Неужели мать? Мне жутко неуютно и я, хмуря брови, отворачиваюсь:

— Кхм… Кто звонил?

Егоров, глядя на меня жалобными глазами, трясет отрицательно головой:

— Я не понял. Там говорили про какую-то Фудзияму и изменение пола.

Он пытливо осматривает меня сверху до низу, будто хочет в чем-то уличить. Вот…. Тра-та-та-та… Не захочешь, а выматеришься. Тяну время, пытаясь что-нибудь придумать правдоподобное. Запрокинув голову куда-то вбок, напрочь замираю, а потом решительно встряхиваю волосьями, рассыпая по плечам то, что долго приглаживала:

— Э-э-э…Куньяма?

— О, точно, Куньяма.

— Да, вспомнила. Есть такая, да … Она изменяет якобы пол …, э-э-э, с помощью каких-то там ритуалов.

Взгляд Егорова становится еще подозрительней:

— Я не понимаю, зачем тебе это надо?

Зачем, зачем…. Мы стоим перед закрытой дверью моего кабинета, и нет никакой возможности ускользнуть от начальника, не ответив. Сую руки в карманы брюк и задумчиво утыкаю нос в пол:

— Ну-у-у… была мысль, сделать материал … ведь согласитесь, все-таки …

Рука снова вырывается на свободу и сама тянется поправлять волосы. Неуверенно продолжаю:

— Тема интересная из мужчины в женщину и, так сказать…, хэ…, наоборот.

Вопросительно смотрю на Егорова, ища согласия, но тот увлеченно рассматривает все, что у меня ниже шеи. Не верит? Видимо мой приход в редакцию в Гошином костюме аукнется еще не раз.

— А вас что-то тревожит?

— А нет, нет, нет… Все нормально, нет, я согласен. Молодец… Вот, темка, действительно эта…, интересная.

Изучающе смотрю на него, пытаясь понять — поверил или нет? По физиономии непонятно. Егоров кивает:

— Давай, работай.

Недоуменно вздернув брови шеф, все-таки, разворачивается к себе, а мне лишь остается провожать его взглядом, открыв рот и посылая гром и молнии на голову Анюты с ее сердобольностью. Кажется, Наумыч мне не поверил и что из этого теперь выйдет совершенно не понятно. Начнет всем мозги про меня полоскать налево и направо… Или вдруг действительно загорится и заставит писать статью о транссексуалах.

— Черт!

Хватаюсь за мобильник и, набирая кнопки, прохожу к себе в кабинет. Сомова откликается сразу:

— Привет, давно не слышались.

— Ань это просто капец, какой-то!

— Ну, в принципе, по голосу слышно.

— Слушай, Сомова, скажи мне, пожалуйста, только честно. Сколько еще времени твой Борюсик будет ползать по моей жилплощади, а?

— Мы эту тему уже два раза обсуждали. Ну, что опять?

Да хоть три. Чего мы обсуждали? Я ж задаю конкретный вопрос и жду конкретный ответ. Неделю, две, месяц, год? Эмоции накручивают меня, и я начинаю метаться вдоль окна:

— Ничего! Просто у меня привычка есть дурацкая, телефон на автоответчик ставить, а у твоего Борюсика, между прочим, не уши, а локаторы.

— Подожди, ты хочешь сказать, кто-то звонил, а Боря был дома?

Я, по-моему, сейчас по-русски разговариваю. Особо сообразительным пытаюсь вдолбить, повышая голос и тюкая воздух собранными в щепотку пальцами:

— Не кто-то, в том то и дело, что не кто-то! Мне конкретно там назначили встречу, по поводу изменения половой принадлежности!

— В смысле? Звонил тот шаман?

Она что издевается что ли? Я ей про Фому, она мне про Ерему.

— Да, какая разница, шаман не шаман. Егоров слышал весь разговор!

— И что теперь?

— Ничего! Теперь он ходит и задает мне тупые вопросы!

— Гош…. Ну, все-таки, кто тебе звонил.

Вот задрыга, так и уводит все время разговор в сторону. Бороться с Анькой, когда она придуривается, а тем более по телефону, бесполезно. Сдаюсь:

— Да есть тут, одна…, оккультная… Я ее в интернете нашел.

Или его. До сих пор не разобрался.

— И что, когда тебе назначили?

Откуда же мне знать. Это же Наумыч ее слушал, а не я. Перезвоню — узнаю.

— Думаю, сегодня вечером.

— Подожди, а как же чай или мы его бросаем?

Немного успокоившись, останавливаюсь возле окна и таращусь сквозь жалюзи на улицу. Чтобы тебе опять гоготать, как лошадь и издеваться надо мной, пока не уписаешься? Нет уж, хватит.

— Слушай, Сомова, когда я тебя спрашивал, ты сказала «не знаю». Хочешь, сама пей!

Может у тебя что-нибудь вырастит, или отвалится, вместе посмеемся. Слышу за спиной шаги и оборачиваюсь — ко мне направляется Зимовский. По морде видно, что с очередной гадостью.

— Ань, извини, тут ко мне зашли.

— Подожди, ты сегодня как всегда?

— Не знаю, поздно наверно.

— Понятно. Это я про ужин думаю. Ладно, пока.

— Да, пока.

Облокотившись на спинку кресла, смотрю на перемещения Зимовского по кабинету. Тот подходит ко мне совсем близко и молча усаживается на край стола. Любопытное начало. Захлопываю крышку мобильника и, всплеснув удивленно руками, интересуюсь:

— Антон Владимирович, а что, новая должность дает вам бонус не стучаться в кабинет главного редактора?

Тот усмехается и отворачивается:

— Ну, вот согласитесь, как приятно пинать побежденного, правда, Маргарита Александровна?

Отворачиваюсь. В чем-то он конечно прав. В нашей борьбе сейчас перелом в мою пользу и я, пользуясь моментом — пытаюсь укусить его и по делу и без дела. Но ежу понятно, что этот упырь не успокоится и вся борьба еще впереди!

Зимовский слезает со стола и проходит к окну, и мне остается лишь разглядывать его спину. То, что он сдался, не поверю никогда. Привычно огрызаюсь:

— А кто тут побежденный, Зимовский? У тебя что, опять паранойя?

— А у вас с Калугиным, я так понимаю, эйфория?

Он глядит на меня, не мигая. У нас с Калугиным? Скорее хрен с редькой, да лимоном политый. Напоминание об Андрее заставляет поморщиться:

— Какая эйфория? Чего ты несешь?

Мне этот разговор ни о чем, не нравится и я, протиснувшись между столом и креслом, усаживаюсь. Антон успокаиваться не желает:

— Это я у вас хотел спросить, какая?!

Ну не выгонять же его из кабинета. Вздохнув, откидываюсь на спинку кресла. Ладно, тренди дальше. Зимовский начинает прохаживаться сбоку от стола, будто чем-то недовольный:

— Потому что в здравом уме, вы бы не выбрали тему номера «Судьба»!

Опершись одной рукой на крышку стола, он нависает надо мной, а потом снова присаживается на край. Что-то здесь не так. Смотрю на него снизу вверх. Странное рвение, однако. Сначала подружка его вылезла, теперь сам прибежал. Подозрительно все это и мне не нравится. С другой стороны это Наумыч принял окончательное решение по номеру, а мы с Андреем поддержали — часть заготовок у нас уже есть. Может, он хочет помешать выпуску? Вскинув голову, смотрю на него и изображаю догадку:

— А-а-а… То есть ты пришел побороться с судьбой, да?

— Марго, ну ты же опытный редактор, ну, сама посуди, в чем тут смак? Расписывать, как люди ищут любовь до гроба или как чудом спасаются в катастрофах? Ну, это же банально, ну согласись. Это уже сто раз было!

Он соскакивает со стола и снова идет к окну. Но у нас-то номер будет вовсе не об этом, это я гарантирую. Выбор, облом и судьба — вот наш будущий конек.

— Слушай, Зимовский, я ведь такими формулировками могу любую тему завернуть.

Он оглядывается, и я добавляю:

— Ты мне скажи, у тебя есть что-то конструктивное?

Антон отводит глаза и чешет двумя пальцами переносицу:

— Нет, ну…, я пока конкретно не думал…

Все понятно, одно бла-бла-бла…. И чего я тут сижу, слушаю всякую муть? Может быть, меня эта Куньяма за один присест расколдует. И всем проблемам капец! Оттолкнувшись двумя руками от поручней кресла, поднимаюсь:

— Жаль, если вдруг придумаешь, ты поделись. А то у нас критиков пол редакции, а развороты готовить некому. Извини, я убегаю.

Проскользнув мимо него, иду к боковому креслу, где лежат мои сумка и куртка. Склонившись над ними, засовываю телефон в сумку, а потом, подхватив все свое хозяйство, выжидающе смотрю на Антона. Это все или еще что?

— ОК, простите что побеспокоил.

— Ничего.

Ухожу с одной мыслью — зачем этот крендель все же приходил?

* * *

Уже из машины перезваниваю волшебному Куньяме и, о чудо, именно сегодня и именно сейчас он свободен и готов провести обряд. Это меня немного настораживает, но, с другой стороны, случайность — это непознанная закономерность, и, может быть, именно в этот вечер проведение все делает для того, чтобы исполнилось самое заветное мое желание! Офис колдуна оказывается в одной из квартир обшарпанной многоэтажки, ни таблички с названием, ни очереди перед дверью. Не слишком радужное начало. Сняв куртку и перекинув ее через сумку, висящую на плече, поднимаюсь на нужный этаж — все-таки, надежда умирает последней и я, вздохнув, нажимаю кнопку звонка. Спустя несколько секунд глухих трелей, дверь распахивается и из темноты прихожей на меня смотрит странный мужик, завернутый с головой в коричневую простыню. Он молча разворачивается ко мне спиной, явно собираясь скрыться во мраке, и я торопливо захожу внутрь, захлопывая за собой пути отступления.

— Оу… добрый день.

Мужик оборачивается и невнятно спрашивает:

— Маргарита Реброва?

— Да это я.

— Проходите.

Ссутулившись, он идет вперед, показывая дорогу…. Капец, мне уже стремно — какие-то коридоры, тонущие во мраке, чуть освещенная комната впереди, так и кажется — сейчас высунется рука откуда-то сбоку, ухватит за плечо и выдернет за полоску света. На пороге комнаты останавливаемся, сверху свисают цепи , образуя занавес перед магическим капищем и мужчина таинственно указывает вниз глазами:

— Э-э-э…, извините, а...

Тоже туда смотрю:

— А! Разуться?

— Если, можно.

— Да, конечно.

Скидываю туфли, оставаясь в последниках. Голос из-под капюшона снова зовет:

— Проходите за мной… Сюда, пожалуйста.

Кругом горящие свечи, гирлянды, цепи, какие-то тарелки на стенах. В общем, антураж вполне мистический. Мы подходим к подушкам, лежащим вокруг невысокой этажерки с зажженными свечками, и останавливаемся. Судя по всему, на эти подушки предполагается садиться, что я и делаю, поджав под себя ноги и положив сумку рядом. Мужик в простыне и с бусами на шее встает рядом на колени, на соседнюю подушку. И проникновенно на меня смотрит:

— Маргарита?

— Александровна. Да, можно просто, Марго.

— Маргарита Александровна, мы обсудили вашу проблему и готовы вам помочь.

Откуда они узнали? Шлепаю губами, проглатывая комок в горле. Неужели этот или эта Куньяма действительно все видит и все знает? Таинственная обстановка и темнота вызывают внутреннее беспокойство, губы от напряжения едва раскрываются:

— А… Куньяма, разве не вы?

Мужик тихо произносит:

— Что вы, я ее ассистент, Куньяма сейчас готовится к ритуалу.

Он кивает куда-то за спину, в темноту. Ее? Меня это почему-то успокаивает. После Укку, я женщинам больше доверяю на магическом поприще.

— Так…, а… Она — женщина?

Ассистент задумчиво тянет:

— В общем-то, да. Она зулуска, родом из Южной Африки. Отец у нее потомственный колдун.

Ошалело таращусь на стены. Настоящая зулуска! Отец — африканский колдун! Я готов сейчас молиться даже на африканских зулусов, лишь бы помогло. Мужик в простыне, потупившись, тянет:

— Марго, я хочу, чтобы вы поняли меня правильно. Клиентов у нас хоть отбавляй. И в данном случае уже мы выбираем и кому помогать, и кому нет.

Мой мозг уже в ауте. Если они сразу все поняли про меня и выбрали, то…. Что? Потерял мысль.

— А что, таких как я, много?

Мужчина прикрывает глаза:

— Случаи бывают разные, тем не менее, мы выполняем не более трех ритуалов в день. Каждый сеанс отнимает очень много сил и энергии.

Мелко киваю и киваю. Я сейчас соображать не могу, я сейчас на все согласен, лишь бы быстрей!

— Я понимаю, да.

— И еще хочу вас предупредить. Если вы относитесь к этому скептически, то лучше сразу встаньте и уйдите!

Он опять прикрывает глаза в задумчивости. Блин, какой скепсис? Один шаг в сторону и то руки не те, то голос не тот, то вообще, вместо мужика баба.

— Нет, что вы…

Даже дергаю плечом:

— После того, что со мной случилось — мне не до скепсиса.

— Замечательно. И… Последнее. Помогать людям это предназначение Куньямы, но, тем не менее, кушать хочется всем.

Слушаю таинственного мужчину, открыв рот, но переход от магической темы на бытовой и финансовый уровень заставляет его захлопнуть:

— А…, да.

Отвернувшись в сторону, лезу в сумку за кошельком:

— Да, конечно. Сколько?

— Сколько не жалко.

Укка, помнится, взял 10 тысяч, наверно Куньяма стоит столько же? Извлекаю пачку тысячерублевок, отсчитываю 10 штук и кидаю их на пол перед этажеркой. Смотрю на ассистента — хватит? Но тот сидит без движения, опустив глаза. Блин, это называется — сколько не жалко.

— Так.

Снова лезу в кошелек и выуживаю еще одну бумажку, на этот раз пятитысячную. Секунду помедлив, кладу сверху. Мужик, словно очнувшись, встает с колен и растворяется в темноте.

Спустя несколько секунд начинает играть торжественная музыка, и я нервно бросаю взгляды по темным углам, ожидая, откуда прилетит долгожданное таинство. За спиной опять раздается мужской голос:

— Встаньте.

Оглядываясь на вернувшегося ассистента, поднимаюсь.

— Закройте глаза.

Убираю рукой волосы назад, приглаживаю их и покорно закрываю глаза. Следует новая команда:

— Расслабьтесь.

Легко сказать. Нервно выдыхаю:

— Фу-у-ух.

— Сейчас выйдет Куньяма.

Откуда-то сбоку раздаются шлепки босых ног по полу и женское пение на тарабарском языке. Наверно на зулусском. Набор странных диких звуков, где чаще всего повторяется «Я!».

Стою, замерев, и не открывая глаз, безвольно опустив вниз руки.

— Я-ка-то-ма-бу! Я-ка-та-ма-бу!

Пение перемещается на другую от меня сторону. Чувствую движение воздуха от чьих- то энергичных взмахов конечностей перед носом, слышу причитания и повизгивания, то в одно ухо, то в другое. Осторожно приоткрываю глаза — вокруг меня скачет темнокожая девка, позвякивая навешанным на тело металлом. В ухо опять сопит голос ассистента:

— Расслабьтесь.

Закрываю лицо ладонями — капец, кажется, от всей этой вони, воплей и темноты мне плохеет. Может ну ее, эту Куньяму? От этой здравой мысли меня отвлекает легкий толчок в бок:

— Держите.

Опускаю руки вниз и оглядываюсь — мужик тут же сует мне в руки чашу с темной жидкостью. Опять чай?

— Не задавайте лишних вопросов!

Куньяма продолжает скакать, махая руками:

— Я -ка-то-ма-бу! Я-ка-та-ма-бу!

— Хлебните три раза и не глотайте, держите во рту.

Его палец назидательно маячит перед моими глазами. Послушно отхлебываю, но меня сразу начинает реально тошнить! Когда же закончится обряд? Мужественно держу во рту горькую отвратительную жижу…. 10 секунд…. 15 секунд… Сколько еще? Почему ничего не происходит?

— Держите во рту!

Мне уже невмоготу и я машу рукой перед ртом и губами, изо всех сил сдерживая рвотный рефлекс.

— Глотайте.

Не в силах больше терпеть, проглатываю мерзкую гадость. Меня всего перекашивает и передергивает. Над ухом продолжаются вопли Куньямы:

— И капусту- бу! И -капусту-бу!

Никак не могу отдышаться, а ассистент уже забирает из моих рук свою чашку и тут же сует курительную трубку:

— Курите!

Зажигалкой пытается разжечь ее. Делаю несколько сосательных движений и вонючий дым заполняет мои легкие. Он такой же противный, как предыдущая жижа и я мычу от отвращения:

— М-м-м…

— Курите, курите!

Едкий дым разъедает легкие и я, все сильней и сильней, кашляю. Из горла вырывается какой-то придушенный сип:

— Извините, но я не могу.

— Потерпите, потерпите, потерпите.

Из последних сил держусь и сосу трубку. Мужик толдычит и толдычит в ухо:

— Курите, курите…. С вами все в порядке.

Стучу ладонью в грудь. Какой в порядке, у меня уже глаза лезут из орбит!

— Не могу больше.

— Курите, курите.

Потные прыжки Куньямы, вперемежку с дымом делают свое темное дело и в глазах у меня чернеет.

— Я-ката-мабу! Я- капусту-бу!

До меня доносится:

— С вами все в порядке?

Кашель заставляет придушенно лаять:

— Еще немножко и я вырублюсь!

— Сейчас принесу хипериуса, вы его проглотите и мы перейдем к завершающей стадии!

Сам ты хипериус. Я тут сдохну через пять минут и без всякого глотания. Продолжаю кашлять, стуча рукой себя в грудь. Ассистент опрометью скрывается в темноте. Мне уже не до скачущей Куньямы, которая продолжает орать, как резанная:

— Я могу-то бу! Я могу-то бу!

Растерянно оглядываюсь:

— А хипериус это что?

Мужик в простыне материализуется из темноты:

— Это африканская слепая лягушка. Очень сильное средство!

Смотрю на него дикими ошалевшими глазами. Мне глотать лягушку? Да еще слепую? Даже ради Игоря не буду! Поднимаю протестующе руку вверх:

— Так, стоп!

Потом взмахиваю сразу двумя:

— Стоп — машина! Все, я так больше не могу.

Даже кашель пропал. Ассистент обиженно тянет:

— Что, значит, не могу? Мы же с вами договорились!

Я его уже не слушаю — прочь, на воздух! Опустившись вниз, рыскаю в полутьме по полу в поисках туфель и сумки. Вот, они! Поднявшись, снова начинаю кашлять и придушенно оправдываться:

— Кхэ… Извините, но меня сейчас вырвет. Ой, мамочки, где у вас тут дверь!?

И опрометью кидаюсь к выходу.

* * *

Домой приезжаю, когда на улице уже темнеет. Когда захожу в квартиру, из глубины доносится голос Наумыча:

— А ты будешь помешивать каждые полчаса… Ха-ха-ха

В ответ слышится хихиканье Анюты. Похоже у них полная идиллия, не то, что у меня. Бросив сумку на ящик с обувью, прикрываю за собой входную дверь, а потом, положив ключи на полку, не раздеваясь и не переобуваясь, топаю к ним на кухню. Анька оглядывается и радостно приветствует:

— А вот и Марго!

Егоров в домашнем фартуке прерывается что-то резать на разделочной доске и приветственно машет рукой:

— Салют.

Стаскивая с себя куртку, хмуро откликаюсь:

— Салют.

Сомова, грызя кусочек огурца, так и сыпет шутками:

— Марго, представляешь, Борис Наумыч, кажется, ошибся с выбором профессии.

Безрадостно смотрю на их кулинарный конкурс. После фиаско с Куньямой у меня полное разочарование в жизни и абсолютный пофигизм. Вяло разговор поддерживаю:

— В смысле?

— В смысле, он так готовит, что аж язык проглотишь!

Егоров. закончив нарезать овощи, смахивает их с разделочной доски в стеклянную салатницу.

Одной рукой он протягивает ее в мою сторону, а ладонью другой медленно размахивает над блюдом, разгоняя аромат. Счастливая Сомова призывает:

— Ну, ты, понюхай!

После слепой лягушки и ядреного табака меня уже ничем не соблазнишь. Привалившись плечом к стене и сунув руки в карманы, отказываюсь:

— Не, не, не… Я сейчас все равно запаха не чувствую.

Лицо Егорова принимает разочарованный вид, и они с Сомовой переглядываются. Отрываюсь от стены и уныло плетусь в гостиную, оставляя за спиной Анькин шепот:

— Борь, я сейчас.

У меня паршивое настроение — похоже, весь мир ополчился против меня, а возможность что-то изменить, повернуть все назад, становится призрачней и призрачней. И дома, и на работе, и в жизни. Подойдя к дивану, обреченно плюхаюсь на него, и кладу рядом куртку. Анька нагоняет через пару секунд и усаживается сбоку, на угловой модуль. Тихонько интересуется:

— Ну, что?

Молчу, опустив голову, положив локти на колени и сцепив пальцы. Сказать мне нечего. Поразмышляв еще в дороге, однозначно прихожу к выводу, что все эти Укку и Куньямы жулики и проходимцы.

— Я так понимаю, что не все удачно прошло?

Остается безнадежно вздохнуть:

— Да не то слово, я ушла посередине сеанса.

Сомова вдруг накидывается на меня:

— Ты что, с ума сошла?

Недоуменно вскидываю голову и смотрю на нее. Капец, она все время так переживает со всеми этими недоделанными чаями и хипериусами, будто для нее возвращение Гоши важнее, чем для меня!

— А что?

— Ну, это же может быть небезопасным!

Интересно, откуда такая перемена и желание позаботится о моем здоровье? До сих пор самым ярким проявлением эмоций были истерики по поводу чая и ржание над изменившимся голосом. А, кажется, поняла — мои даже небольшие физические проблемы, при проживающем здесь Егорове не скроешь и они, увы, могут иметь катастрофические последствия для их романа. Спешу успокоить подругу:

— Ань, я тебя умоляю. Опять какие-то клоуны разводят таких лохов, как я, вот и все!

К нам с кухни спешит Егоров, неся в руках тарелку с фруктами:

— Девочки…

— А?

— А у вас что, от меня какие-то секреты?

Он ставит тарелку на столик. Анька первая находится с ответом:

— Ну, а как же! У девочек всегда какие-то секреты.

Тот грозит ей пальцем:

— Припомню.

— Хэ.

Исподлобья наблюдаю за Егоровым. Шутки шутками, но теперь каждый чих придется контролировать, а тревожащие вопросы магии и прочих таинств отложить до лучших времен. Как только Наумыч уходит назад на кухню, Сомова снова поворачивается ко мне:

— Ну и что, много они из тебя вытянули?

Нормально вытянули. За такие деньги приличное представление могли бы устроить, а не этакую гадость.

— Да не в этом дело! Представляешь, они хотели, чтобы я какую-то жабу съел.

Анюта брезгливо отворачивается:

— Фу, господи

С кухни неожиданно слышится голос главного кулинара:

— Ань!

— А?

— А где у тебя корица?

У тебя?! Можно подумать он живет в квартире у Анюты… Хотя, судя по их поведению, это уже недалеко от истины. Сомова оглядывается в сторону кухни и тянет туда указующий перст:

— А-а-а, там возле холодильника посмотри!

Пока они решают вопрос с корицей, привожу себя в порядок и поправляю волосы, убирая их назад. Сомова снова смотрит на меня:

— Ну и что ты будешь дальше-то делать?

А что тут сделаешь? Честно отвечаю:

— Не знаю.

Анька цокает языком.

— Вариант только один!

— Какой?

— Любым способом надо эту Карину как-то найти!

Ну, это не вариант. Во-первых, что это даст? А во-вторых, где ее искать?

Сморщившись в кривой усмешке, причмокиваю губами:

— Ой, где ее теперь найдешь, господи.

Подхватив куртку, встаю.

— Ты куда?

Устала я. Или устал. От всего и всех.

— К себе! Или у меня уже нет комнаты?

Пробираюсь мимо Аньки с одним желанием — нырнуть под душ, в отсутствии кашалота, расслабиться и завалиться спать в люлю. Та удивленно разводит руками:

— А ужинать? Ты что, не будешь?

Нет уж, меня до сих пор выворачивает от воспоминаний от угощений Куньямы.

— Нет, извини, меня мутит.

Мне навстречу попадается Егоров с блюдом с зеленью и овощами, но я ловко обхожу его и прячусь в спальне.

* * *

После душа желание спать куда-то уходит, зато неожиданно пробивает на творчество. Натянув белую майку и темно-синие треники, забираюсь с родным ноутбуком на кровать и открываю крышку. Ну, что… Будем писать про превратности судьбы и выбор, который мы делаем, подталкивая свою судьбу совсем не в том направлении, которое хотели сначала. Не встреть я Карину и жизнь моя, да и всей редакции, пошла бы совсем другим путем…. Не встреть Калугин Наташу и опять же — судьба повернулась бы к нам совсем другой стороной.

Усаживаюсь по-турецки поверх покрывала и включаю компьютер. В принципе наработанная рыба уже есть, надо только переделать под новое название «В плену судьбы», кое-что перефразировать, кое-где добавить. В принципе, Зимовский прав — всякие тривиальности использовать ни к чему. Тру виски пальцами, позевывая и прикрывая рукой рот, выстукиваю мысли подсказанные Зимовским, как антитезу всему тому, о чем буду писать дальше. А потом активно моргаю, отгоняя сон — вообще-то никто меня не торопит написать статью, это можно сделать и завтра, но плохое настроение и сыплющиеся со всех сторон неудачи лучше отгонять именно работой, а не депрессивными переживаниями и лежанием в постели. К тому же, надеюсь, если мысль попрет, то завтра не возбраняется поспать и подольше, и в редакцию заявиться не с самого утра.