День за днем - 2 (гет)

К понедельнику опухоль на ноге спадает и если слишком не усердствовать, то можно вполне шустро передвигаться на своих двоих и даже водить машину. Тем не менее синевы и желтизны вокруг поврежденного колена еще хватает и приходится прятать ее под длинной юбкой. Ну а сверху выбираю темно-синюю блузку с короткими рукавами-фонариками и с ленточками-завязками в основании треугольного выреза. Очень женственно — не знаю, как поведет себя Калугин после моих признаний о Гоше, но предпочитаю не будировать у него мыслей о моем мужском прошлом. Все тщательно прорисовано — изогнутые брови, длинные накрашенные ресницы, перламутровый маникюр, вишневая помада очерчивает пухлые губы. Соответственно и на голове Анька постаралась подчеркнуть именно женский посыл — красиво накрутила локоны в два валика и пустила их по бокам назад, скрепив сзади в широкий пучок с косичкой с маленькой заколкой на конце. Как не успокаиваю себя, а все равно волнуюсь — пока поднимаюсь в лифте в редакцию, то блузку одергиваю, то тереблю ремешок сумки на плече. Когда двери открываются, провожу пропуском по щели агрегата и под одобрительный писк иду через холл, стараясь не прихрамывать. Копошение на ходу в сумке, в попытке убирать пропуск, прерывает радостное Люсино:

— Доброе утро, Маргарита Александровна.

Подняв голову, с улыбкой киваю и ей, и Егорову, стоящему возле секретарской стойки:

— Доброе утро.

При моем приближении, шеф кивает секретарше — сигнал к хоровому пению:

— И-и-и… Олле, олле, олле!

Он лихо машет руками, словно на марше, а потом хлопает в ладоши:

— Марго-о-о-о, чемпио-он!

Люся подпевает:

— Трам-тарам!

Скромно опускаю глаза, не скрывая довольную улыбку:

— Вообще-то, если быть точным, то «МЖ» — чемпион.

Егоров смеется, показывая щепотку пальцев:

— Если быть точным, то точность это вежливость королей, а я — ма-а-а-аленький директор.

Хорошее настроение шефа волнами разливается по холлу и я, чуть склонив голову набок, весело морщу нос — прекрасное начало рабочего утра. Наумыч заключает меня в объятия:

— Ну, привет, красавица! Здравствуй, здравствуй….

— Здрасьте, Борис Наумыч.

Отстранившись, шеф немного наклоняется, заботливо бросая взгляд вниз:

— Как, нога?

Сцепив руки у живота, ограничиваю кругозор и пытаюсь уйти от обсуждения синих и желтых разводов вокруг колена:

— Да, ничего, нормально.

Мы медленно продвигаемся к кабинету, но напоминание о больной ноге заставляет ступать на нее осторожней. Егоров это замечает и придерживает за локоть:

— Нет, если человек хромает, то это не нормально.

— Борис Наумыч, я завтра про нее даже не вспомню.

— Ну, дай бог. Ну, если что, имей в виду — у меня есть опытный хирург.

— Спасибо, я буду иметь в виду.

Егоров вдруг восхищенно закатывает глаза:

— Ох, я как вспомню твой последний гол….

Зажмурившись, он ритмично размахивает руками и раскачивается из стороны в сторону, словно опять вернувшись к кромке поля:

— Меня вот, прямо, колбасит всего! Извини за слэнг, но я просто другого слова вообще придумать не могу.

С пенальти? Чего там такого красивого? Покраснев от удовольствия, он, кажется, готов снова броситься обнимать и целовать меня, заставляя крутить головой по сторонам — не смотрит ли кто. Но приятно, черт возьми! Губы сами растягиваются до ушей.

— Как детей разделала. Дай, красавица, еще раз обниму. Ха-ха-ах!

Снова оказываюсь в его объятиях:

— Борис Наумыч, сейчас в краску вгоните.

— Ничего, красный это тоже наш цвет.

Он гордо оглядывает холл и рубит кулаком воздух, словно с броневика:

— Потому что марксизм-ленинизм еще никто не отменял. Правильно товарищи я говорю?

Со смехом он вновь разворачивается ко мне, с умилением разглядывая зардевшееся лицо:

— Ха-ха-ха!

Мне остается смущенно повторить, качая головой:

— Борис Наумыч.

— Красней, не красней, но вот этот твой гол последний…

Его прямо ведет из стороны в сторону, будто и правда на поле — сейчас разбежится и пнет чей-нибудь портфель.

— Красавец просто! В евроголах надо показывать, это точно.

Совсем захвалил. Со смехом мотаю головой, опуская вниз глаза:

— Борис Наумыч, ну!

— Знаешь, что? Умеешь выдерживать критику, умей и дифира-а-амбы…

Он вдруг делает удивленное лицо, тараща глаза:

— Знаешь, в некоторые моменты, твоя техника прямо Гошу напомнила!

Вздыхаю, уже не улыбаясь — увы, напоминать во всем Гошу мне совсем не хочется, особенно рядом с Андреем.

— Смотрю — ну вот точно, как будто Гоша по полю бегает!

Он и бегал.

— Ну, да, если честно — Гоша меня на футбол и подсадил.

Егоров снова смотрит на потолок, задрав вверх нос, и кричит туда:

— Молодец…, молодец….Гоша-а-а…Ха-ха-ха! Дальновидный поступок.

Улыбаюсь, качая головой — Наумыч неподражаем. Он снова тянет руки потрогать меня и потискать, но тут же отдергивает их:

— Нет, все, иди, работай.

Шеф отворачивается и сходу набрасывается на ближайшую сотрудницу:

— Ты что здесь делаешь опять?

На пороге кабинета оглядываюсь с усмешкой — все-таки наш начальник необыкновенный человек, столько в нем непосредственности и неподдельных эмоций. А потом, уже сосредоточившись и оставив веселье снаружи, захожу в кабинет — хватит пряников, пора приниматься за рутину.

* * *

В настольном календаре на сегодня ничего необычного — пара встреч по договорам, да подготовить план для наших инвесторов — с предложениями, куда двигаться после кризисных преобразований с Софьей Андреевной. Эльвира приносит для него кое-какие сводные цифры из квартального отчета, и я иду с листком в холл к копиру снять еще пару рабочих экземпляров. Когда возвращаюсь к себе, позади сбоку раздается бодрый голос Андрея:

— Марго, доброе утро!

Не прерывая неторопливый ход, оглядываюсь. В выходные он не звонил, мой звонок вчера вечером сбросил и отключил телефон, и сейчас утром, вовсе не спешил пересечься курсами — краем глаза видела, как он торчал в дверях своего кабинета и с напряженным лицом таращился на нас с Егоровым. Даже не знаю, чего теперь и ждать... Но то, что решился заговорить, вселяет осторожную надежду. Наверно это отражается на моей физиономии — на лице Андрея возникает ответная нервная улыбка.

— Доброе… Честно говоря, после вчерашнего думала уже не подойдешь.

Сброс моих звонков, говорит о многом. Хорошо хоть не заблокировал. Андрей продолжает изображать жизнерадостность:

— Ну, почему же. Все мы люди, все мы человеки.

Понятно. Вариант с чокнутой дурой, часть вторая. Поджав губы, киваю, не глядя в его сторону:

— М-м-м, значит, то есть, не поверил мне, да?

Калугин усмехается и смотрит в телефон, зажатый в ладони:

— Маргарит, ты меня прости, пожалуйста, но чтобы в это поверить, нужно быть либо ребенком, либо…

Он неопределенно вертит пальцами в воздухе. Сумасшедшей? Или может быть убогой с при* * *

в башке? Зябко сжавшись и обхватив себя рукой за талию, разворачиваюсь к нему лицом — мне совсем не до смеха и даже обидно:

— Либо? Ну?

Дергаю плечом:

— Ну, кем, давай, договаривай!

Но Калугин не хочет произносить вслух, что и так легко читается по его глазам. Но сразу заботливо отнекивается, чтобы не покусала или не начала биться в истерике:

— Пожалуйста, не надо.

Спрятать голову в песок и сделать вид, что все само рассосется, конечно, проще.

— Андрей, я все понимаю. Если бы мне, кто-нибудь, рассказал такую историю, я бы сама собственноручно усыпила бы его.

Но есть большое «но» и я обреченно качаю головой. Калугин охотно хватается за мои слова, обрадовано отворачиваясь:

— Ну!

— Но ты понимаешь, что я сама через это прошла?

Мой голос крепнет:

— Я сама прошла через…

Калугин пугается:

— Маргарита, все! Пожалуйста, я тебя умоляю, не надо заводиться и раздражаться, ладно?

А ты не заводи. И не бойся — швыряться Люсиными карандашами не стану. Чтобы сдержать себя, поднимаю глаза к потолку и делаю глубокий выдох:

— Андрей, скажи, пожалуйста, что мне нужно сделать, чтоб ты мне поверил?

Калугин только взмахивает телефоном, готовясь что-то сказать:

— Ведь…

Но к нам подбегает Люся:

— Маргарита Александровна, там вас срочно к телефону.

Киваю:

— Я сейчас иду.

— А это сказали очень срочно.

Три минуты потерпят, а я надеюсь получить от Андрея хоть какой-то ответ. Мое раздражение перекидывается на секретаршу:

— А я сказала, иду!

Людмила, развернувшись и взмахнув хвостом, бежит за стойку. Калугин смотрит ей вслед, потом переводит взгляд на меня, но начатый разговор, помявшись, продолжать не желает и тычет рукой в сторону секретарши:

— О, господи… Ну, мне кажется лучше ответить.

Пусть не надеется — у меня нет желания оставлять все как есть. Я не хочу, чтобы он считал мое признание временным помутнением рассудка, о котором следует забыть, прописав прогулки на свежем воздухе, долгий сон и горсточку таблеток для восстановления мозгового кровообращения. Поджав губы, делаю пару шагов мимо, но остановившись оглядываюсь, оставляя последнее слово за собой:

— Хорошо, но мы не договорили еще.

Андрей кивает:

— Конечно.

* * *

Звонят, оказывается, рекламщики и просят сдвинуть встречу на более позднее время. Позже, так позже. Правда и обедать придется тоже позже обычного. Прошу Людмилу сделать мне кофе с бутербродами, а сама, все-таки, берусь за обещанный инвесторам план. Так вприкуску и работаю — один глаз косит в монитор, а другой контролирует, как я кладу надкусанный бутерброд с колбасой на тарелку. Обтерев одну руку о другую, беру чашку с блюдца и едва подношу ее ко рту, как раздается стук в дверь, прерывая мою трапезу. Это Калугин:

— Марго, можно?

Кивнув, делаю глоток и отставляю чашку в сторону. Зайдя внутрь, Андрей, развернувшись, тут же прикрывает за собой дверь — видимо, не хочет чужих ушей:

— Спасибо.

И идет через комнату:

— Э-э-э…, приятного аппетита.

— Спасибо.

Разряжая обстановку, показываю на откусанный бутерброд, вспоминая мороженое для брата Митьки:

— Хочешь?

Калугин шутку не воспринимает, отрицательно машет рукой:

— Не, не, не… Кушай, кушай.

Он отходит к окну, задумчиво почесывая верхнюю губу костяшкой согнутого пальца с зажатым в руке телефоном. В преддверии серьезного разговора, чувствую себя неуютно с набитым ртом:

— Андрей я сейчас закончу, и мы поговорим, ладно?

Калугин мой дискомфорт пресекает:

— Так! Ты спокойно ешь, мы потом поговорим. Давай…

Он отворачивается, разглядывая улицу сквозь приоткрытую жалюзи. Быстренько доедая и допивая, осторожно наблюдаю за ним поверх чашки. Видимо, за последний час, Андрей пришел к какому-то внутреннему консенсусу, и сейчас хочет выложить мне свою последнюю позицию к происходящему. Отставляю блюдце в сторону:

— Н-н-н…. В принципе, я уже закончила.

Поднимаюсь из-за стола, расправляя юбку — к оглашению приговора хочу стоять лицом к лицу:

— Я готова.

Калугин делает шаг от окна:

— Да-а-а…ОК

Дожевываю остатки бутерброда, уже стоя, и Андрей вдруг просит:

— Можно глоточек?

Понимаю его волнение и кидаю быстрый взгляд вниз: там действительно еще что-то плещется на дне:

— Да, конечно.

Передвигаю чашку поближе к Андрею, и он хватает ее, быстро допивая содержимое:

— Фу-ух, спасибо.

Калугину трудно начать и я, сглотнув комок в горле, пытаюсь сделать это первой, отведя взгляд в сторону:

— Андрей…, я вижу у тебя много вопросов ко мне. Так что, ты-ы-ы …, задавай, не стесняйся!

Склонив голову на бок, осторожно кошусь на Андрея и ловлю на себе его напряженный взгляд, который тут же уходит вниз, в пол:

— Н-н-ну, да.

Я готова слушать и готова сказать сама. Неосознанно и нервно потирая пальцами крышку стола, исподлобья гляжу на мнущегося Калугина — даже не знаю, что меня сейчас ждет, но подозреваю, что с уже озвученными позициями, он не стал бы так нервничать.

— Марго, послушай, я…, ну, в общем, я…

Он садится на край стола и отводит взгляд в сторону. Что? Что ты? Не мигая, слежу за лицом Андрея.

— Пытаюсь…, э-э-э, приблизить это к себе, что ты мне сказала,… Но на мой этап…, это очень тяжело и…

Долгая прелюдия не продвигает нас на шаг. Он замолкает, вынуждая подтолкнуть к продолжению сумбурной речи:

— И-и-и?…

Изучающе смотрю в лицо Андрея, пытаясь поймать взгляд…. Похоже, он пришел не с вопросами... Похоже, по-прежнему, не верит и мямлит, прежде чем озвучить неутешительный вердикт. Меня это его топтание заставляет скептически скривить приоткрытые губы. Калугин мотает головой:

— И поверь: мне очень трудно и тяжело эту информацию переварить одному…. и-и-и….

Не понимаю, к чему он пытается меня подвести, но явно к чему-то ведет. Набычившись, смотрю не мигая:

— И-и-и?

Любопытно, что он придумал на этот раз. Даже боюсь представить. Нетерпеливо веду головой, все больше наполняясь скепсисом. И точно — он беспомощно протягивает ко мне руки:

— Ну, и я подумал, может нам, все-таки, нужна помощь?

Нам? Помощь? Кроме Аньки никого предложить не могу. Или он опять про психолога? Продираемся, как в джунглях без мачете — в час по чайной ложке. Вариант с задурившей бабой, по-видимому, для Калугина милее всех других. А вот у меня от этих его вокруг и около, уже начинает внутри бурлить и подниматься раздражение:

— Чья?

Калугин прячет глаза и продолжает невнятно выкручиваться:

— Может все-таки обратиться к…

Помогаю:

— К психологу, да?

Тот виновато улыбается:

— Ну, у психолога мы уже были…, там…

Отвернувшись, несколько раз мелко киваю — да, были, и что нового он нам может сказать? К кому еще? Доктору Самойлову?

— Андрей, ты, давай, не ходи вокруг да около. Говори, я тебя слушаю.

Калугин вздыхает:

— Ну, короче…, у меня есть мой друг.

Он тычет рукой в себя:

— Друг мой, понимаешь?

Опустив вниз голову, вожу кончиками пальцев по столу и киваю: да, понимаю, есть друг, с которым хочется посоветоваться. Только чем этот друг нам поможет? Ничем. И где найти слова, чтобы этот друг не счел все сумасшедшим бредом и не позвонил в психушку…

Андрей поднимает на меня страдальческий виноватый взгляд и выдавливает из себя:

— Он очень хороший человек... Он психиатр.

Ка-пец. Все-таки, Калугин поставил мне диагноз! Как Анька и предсказывала. Вот и поговорили, ответили на вопросы. Аж, взвиваюсь от возмущения:

— Чего-о-о???… Психиатр!?

Калугин торопится закончить:

— Да психиатр Марго, он готов нам искренне помочь.

Что, значит, готов? То есть Калугин ему все выложил? Про меня, про превращение, про колдунью? И знает все это со слов Андрея, который не верит мне ни на грош и считает сумасшедшей?

— Так, стоп — машина!

Я растеряна и ошарашена… Все, что я делала и как выживала все эти месяцы, все теперь рухнет и развалится из-за какого-то болтуна и его приятеля? Завтра, сегодня, через минуту… Меня поставят на учет, уволят с работы... Господи, зачем я только доверилась этому…, этому…, даже не знаю, кому! Такая подлость! Выскочив из-за стола, отступаю к окну. Что…, что мне теперь делать? Такая подстава и от кого! До конца не веря, трясу недоуменно головой, и голос срывается на жалобный вскрик:

— Андрей…, ты говорил же…, ты мне обещал, что никому не расскажешь!

Калугин слезает со стола, увещевая словно больную:

— Марго. Ты не понимаешь, я что, охранникам все здесь рассказал? Это врач!

И что? Да хоть ФСБ-шник с тремя буквами С. Надо трендеть налево и направо? Сто раз попросила поклясться и он поклялся! Вцепившись в спинку кресла, возмущенно пожимаю плечами:

— Да какая разница: врач или летчик. Ты же мне обещал!

Он касается моего плеча, а голос становиться еще более вкрадчивым:

— Марго, послушай, все, что я делаю, это только лишь для того, чтобы нам было хорошо.

Да кто сказал, что отправка в дурку благое дело!? Уж точно не для меня. Обиженная до слез, негодующе веду головой из стороны в сторону:

— А-а-а…, м-м-м..., а нам, это мне, да?

Кручу пальцем у виска:

— То есть это же я тут фью-фью, того!

Иду мимо Калугина, в центр кабинета и тот тащится следом:

— Марго, я этого не говорил.

— Не говорил, зато подумал!

Хватит оправдываться, выкручиваться и кривить душой. Есть только два варианта — либо Андрей мне верит, либо не верит. Либо принимает, либо не принимает и исчезает из моей жизни. Как он не поймет, что третьего варианта, с заботливым Калугиным, с психологами и психиатрами не существует!

— Андрей я тебе еще раз повторяю: мне поменяли тело, понимаешь, а голова у меня осталась та же.

Ставлю точку, повышая голос:

— Мне не нужен никакой психиатр!

Возвращаюсь назад к окну и, сложив руки на груди, утыкаюсь носом в жалюзи — на душе плохо и гадко, и хочется плакать. Моего плеча сзади касается рука Калугина, и над ухом раздается его тихий вкрадчивый голос:

— Хорошо, Маргарит, пожалуйста, выслушай меня.

А что мне остается? Развернувшись лицом к лицу, молчу, уставившись мимо, в пространство, невидящими глазами.

— Ну, вот как это звучит, со стороны… Да… Вот просто вслушайся.

Он энергично взмахивает рукой:

— «Андрей мне поменяли тело».

Не спорю, звучит, как в кино. Но я же все рассказала и разложила по полочкам! Прикрыв глаза, снова веду головой из стороны в сторону, потом смотрю на Калугина:

— Значит, ты мне не веришь, да?

Он укоризненно соглашается:

— Марго.

Ну, значит, второй вариант — разбежимся и забудем. Раздраженно проношусь мимо уныло стоящего Андрея, выбираясь на свободное пространство:

— Ну и черт с тобой!

Все равно ты никому ничего не докажешь, а я уже больше не буду дурой, чтобы распускать язык! Выскакиваю из кабинета, слыша сзади затихающее:

— Маргарит, ну, подожди! Марго, ну, подожди ты, ну.

* * *

Пометавшись по редакции, возвращаюсь в кабинет — работа не идет, аппетита нет, даже обедать не хочется. И Анька на звонки не откликается. Кое-как убиваю время, отвлекаясь то на одно, то на другое, но оно все равно тащится долго, нудно и черепашьими шагами.

К четырем я уже опять вся в пессимизме и грустных размышлениях — стою у окна, одной рукой обхватив себя за талию, а другой задумчиво проводя пальцем по жалюзи сверху вниз, сверху вниз и мое отвратительное настроение, кажется, не исправит даже известие, что «Спартак» выиграл Лигу чемпионов... Да и как не пребывать в унынии — Андрей мне не верит, все выболтал первому встречному, да еще и психиатру, да еще хочет отвести меня к нему для демонстрации тяжелого случая шизофрении. Сзади слышится стук и скрип открываемой двери. И голос Андрея:

— Марго, можно?

Если пришел уговаривать сдаваться в психушку, то напрасно. Поворачиваюсь не сразу:

— Сколько угодно.

Калугин закрывает дверь и, вздыхая, решительным шагом идет ко мне, щелкнув по пути пальцами по стопке бумаг на столе.

— Маргарит.

Обреченно кидаю в пространство:

— Что?

Андрей подходит вплотную:

— Э-э-э…, послушай меня, пожалуйста.

Ничего хорошего не жду и молчу, опустив глаза вниз, в сторону. Или он пришел сказать, что согласен разбежаться по углам? Типа останемся друзьями…

— Марго.

Приходится повернуться и посмотреть ему в лицо. Исподлобья. Устало и измученно.

— Послушай, меня, пожалуйста.

Да слушаю я, слушаю.... Какие еще варианты? Приехали санитары с его приятелем? А может, пришел посоветовать уволиться и не мозолить глаза?

— В общем, мне по барабану, кем ты там была в прошлой жизни.

К-как? Хочется ущипнуть себя и побольнее. Калугин берет меня за запястья, разворачивая к себе:

— Мужчиной или женщиной… Мне…Все…Равно. Я тебя люблю, понимаешь?

Недоверчиво смотрю на него, но с каждым словом в меня словно вливают ведро живой воды! Это правда? Он мне поверил?! Что такое произошло за эти пару часов, я не знаю, не понимаю произошедшей перемены, но ловлю и впитываю в себя каждое слово.

— Люблю тебя, как человека.

Мне все равно откуда и почему, снизошло это озарение — может быть, он тоже понял, что третьего не дано. Надо принять, как есть, и потихоньку вместе выползать, выбираться из этого колдовского болота. Мои глаза наполняются счастливыми слезами, и губы растягиваются в улыбку. Андрей добавляет:

— Люблю тебя, как женщину.

Господи, как же мне хочется поверить!

— Ты, серьезно?

— Ну, что, это похоже на шутку, да?

Калугин тянется поправить прядку волос упавшую мне на лоб, и я уже не могу сдержаться, переполняемая нежностью к любимому мужчине:

— Андрюша.

Готова расплакаться, и повиснуть у него на шее, но Андрей останавливает мой порыв:

— Подожди, послушай меня, пожалуйста. Я предлагаю тебе расслабиться, все это забыть и переключиться, м-м-м?

Да все что угодно, лишь бы с тобой! Он мне поверил, и теперь все будет хорошо. Чувство благодарности переполняет меня, и я приникаю к мужской груди:

— О, господи!

Чувствую, как его руки обнимают, прижимают меня к себе. Все позади!

— Господи, как я от всего этого устала, Андрю-ю-ю-ю-юш. Спасибо тебе!

Как приятно чувствовать крепкие объятия, ласковые поглаживания, любимое дыхание и удовлетворенный вздох:

— Фу-ух.

Я тоже обвиваю рукой его талию.

— Я каждый день, каждую секунду, каждую минуту... эта мысль сверлит меня как бормашина! Я даже ночью не могу расслабиться, представляешь?

— Угу, представляю.

Ничего ты не представляешь, глупенький. Отстранившись, с любовью всматриваюсь в родное лицо:

— Андрюш!

Слезы так и лезут, готовые брызнуть и я отворачиваюсь, слыша шепот над ухом:

— Ну-ну, все, все…

Он заботливо вытирает слезинку с моей щеки, а я все никак не могу прийти в себя от взлета моей фортуны, как все изменилось за часы, за минуты! Сморщившись, с мокрыми глазами, смотрю на Андрюшку, качая недоверчиво головой:

— Ну, какой же ты хороший!

Он берет в ладони мое лицо и целует нежно в губы:

— Все!

А потом прижимает к груди и вздыхает, гладя по щеке, плечам. Господи, хорошо-то, как! Устроившись на широкой груди, счастливо улыбаюсь, расслабившись и обвиснув.

— Действительно, надо как-то переключиться, ты прав.

— Да я прав, поэтому у меня есть предложение подкупающее своей новизной — давай поужинаем… м-м-м, давай?

Конечно, да. Отстранившись, смотрю ему в глаза, и Андрей снова утирает слезинки на моих щеках. Ничего не успеваю ответить, как у него новая идея:

— Или нет вот я забыл...

Он предупреждающе поднимает палец:

— У меня есть предложение лучше!

Какое? Мы тихонько продвигаемся по кабинету, и я жду продолжения. Приходит мысль — а на что я теперь готова? Ну, после ужина? Теперь я наверно уже не смогу отказать Андрею. Да и надо ли?

— Давай, в покер поиграем!

Предложение совершенно неожиданное и непривычное. Калугин меня сегодня не перестает удивлять. Даже останавливаюсь:

— В покер?

— Ну, да, ты же любишь играть в покер?

Люблю. А откуда он знает? Или он про Игоря? Неважно. Мои глаза вмиг загораются азартом:

— Я обожаю! А далеко?

Он приобнимает меня за талию:

— В Москве же все рядом, ты же знаешь.

Это просто чудеса какие-то. Все никак не могу оправиться от радости, и снова с нежностью смотрю на Андрея:

— Какой же ты…

Он трется своим носом о мой:

— Какой?

И мы опять целуемся.

* * *

До конца рабочего времени всего пара часов, а сидеть и изображать работу, после таких счастливых кульбитов в моей жизни, совершенно не хочется. Подхватив вещи, я уже готова бежать за Андрюшкой на край света, но пока иду первой на выход, вешая сумку на плечо. Необыкновенный день продолжается! Во мне бурлят восторг, возбуждение и конечно любопытство — никогда не думала, что Калугин умеет играть в покер. Выскакиваю из кабинета, оглядываясь:

— Слушай, а мы там…

Столько нюансов. Что там будет? Стад, омаха, холдем? Хорошо бы «русский покер» — у меня и фишки для него есть. А лимиты фиксированные? И еще я хочу выиграть! Пить, так пить, любить так королеву! Возбужденно помогаю себе руками:

— Фиксированные ставки или нет?

Калугин тянет за собой дверь, прикрывая кабинет, и лицо его немного растеряно. Потом пожимает плечами:

— Да-а-а…, на самом деле, как договоримся, так и будет.

Пока идем по холлу, нетерпеливо тереблю в руках пропуск и пытаюсь уточнить у Андрея все, что можно. Сто лет в покер не играла! Заглядываю Калугину в лицо, не желая пропустить даже мелочей:

— А мы за фишками заедем или там будут?

А то у меня есть — тяжелые, двухцветные! Калугин говорит уклончиво:

— Можем и заехать, можем и не заезжать.

Наверно лучше заехать, чтобы не промахнуться. Вдруг замечаю Аньку, выскакивающую из кабинета шефа и устремляющуюся в ту же сторону, что и мы — к лифту. Летит мимо, даже не замечает. Кричу вслед:

— Ань, Ань, Ань!

Сомова останавливается и хмуро оборачивается:

— Чего?

А потом делает шаг к нам. Что это с ней? И по какому поводу здесь? Я ей полдня по мобиле тарабаню без успеха, а она, можно сказать, прямо под носом. Удивленно хмыкаю:

— Ты чего здесь делаешь?

Сомова переступает с ноги на ногу и, не глядя на нас, недовольно ворчит:

— Чего я здесь делаю? Вот, именно!

Она смотрит в сторону кабинета Егорова и кричит:

— Ноги моей здесь больше не будет!

Тоже смотрю туда. Вот это да! Поссорились, что ли? Но тут же шикаю на Анюту, делая круглые глаза:

— Тише ты… Ты чего, все… Весь народ распугаешь!

Снова оглядываюсь:

— У тебя что, с Наумычем проблемы?

Видимо не просто так подруга не отвечала на звонки… Сомова возмущенно топчется, и повышает голос:

— Проблемы??? Хэ… А нет никаких проблем!

Она снова переходит на крик, тыкая себе пальцами в уши и изображая свисающие макароны:

— Все, наелась! Уже из ушей лезет!... А ты куда сейчас?

Смотрю на Андрея — даже не знаю, куда он меня собирается везти.

— А..., мы…

К тому же громко объявлять посреди редакции про покер в разгар рабочего дня не очень хочется. Калугин на мой призыв издает что-то невнятное:

— Дэ-э..., м-м-м…

Сомова решительно прерывает его, делая кислое лицо, но, не снижая агрессивный тон:

— Слушай, поехали домой! Я сейчас тебе такое рассажу!

Вообще-то, если что-то у нее серьезное, я обойдусь и без карточных игр. Но тогда нужно поговорить с Андрюшкой, чтобы не обижался. Так что пока молчу, лишь кивнув, соглашаясь. Анюта смотрит на меня, потом на Калугина:

— В общем, я тебя у лифта жду, ладно?

И упархивает к лифту. Я же виновато поворачиваюсь к любимому мужчине:

— Андрей, я не могу бросить ее в таком состоянии.

Лицо у него какое-то осунувшееся и неулыбающееся, наверно недоволен, но не слишком сопротивляется:

— Да все понятно, не надо никого бросать, мы же за фишками можем заехать? И-и…

Он выжидающе смотрит на меня, видимо намекая на промежуточное решение. А что, отличный вариант! Так что поддерживаю руками и ногами:

— Да, точно, пошли.

И сразу срываюсь вслед Аньке. Сзади Калугин тараторит, останавливаясь:

— Подожди, пожалуйста, быстрый звонок и я догоню, ладно?

Алисе? А, нет, наверно, Ирине Михайловне. На ходу киваю, понимающе поджав губу:

— Ага...

— Спасибо.

Он остается у стойки звонить по мобиле, а я догоняю Сомову, которая тут же утыкается головой мне в грудь, захлебываясь словами, и я обнимаю ее. Так слившись и проходим через пропускной агрегат … Оказывается Каролина, гадина такая, задумала выкупить «Селену» с ее долгами, а Анечкин любимый Егоров совершенно равнодушен к последствиям этого процесса. Совсем близко раздается громкий голос Андрея, и я оглядываюсь, отпуская Аню — он идет к нам, прижимая трубку к уху:

— А, алле, только я тебя очень прошу — Алису, забери, ладно?

Так я и думала. Снова пытаюсь заглянуть в лицо повесившей голову Сомовой и подбодрить ее. Над ухом звучит:

— Угу, спасибо, целую, пока!

Оглядываюсь, похлопывая пропуском по ладони:

— Все в порядке?

— Да, все нормально, можем ехать.

Калугин проводит пропуском по агрегату, вызывая писк, и одновременно открываются двери лифта. А мы его даже не вызывали! Не могу сдержать возгласа:

— О!

И первая лезу внутрь. Прислонютая к стенке Сомова отлипает от нее и следует за мной, потом Андрей.

* * *

Домой едем по отдельности, Анька на своей машине, мы с Андреем на моей, так что отвлекаться от дороги и слушать Анютины ахи и охи не приходится. А потом вообще не до того — когда открываю дверь и прохожу вглубь квартиры, приглашая остальных, и бросая на ходу ключи на полку: «Проходите, проходите», от представшего взору вида на пороге кухни, застываю, огорченно качая головой:

— Капец.

Там ужас — из раковины полной грязной посуды струйками стекает вода на пол, создавая настоящее болото. Откуда такая гора тарелок? Блин, Сомова, она тут, что табун гостей принимала что ли? В ухо уже сопит сама виновница моего негодования:

— Что такое?

— Ань, ну опять потекло, блин! Только этого нам не хватало.

Прошлой осенью такое уже было, когда горячие трубы перед зимним наполнением продували. И вот, снова. Капец, могли бы и объявление внизу повесить. Андрей сзади свистит:

— Фю-ю-ю…, да-а-а.

Анькин голос не добавляет оптимизма:

— Приплыли.

Выдвинув средний ящик тумбы, возле раковины, извлекаю сложенную стопкой тряпку — хорошо хоть с работы пораньше ушли, а то бы соседи снизу такой бы хай подняли из-за протечки... Наверняка с милицией и вскрытием квартиры! Калугин отвлекает от горестных мыслей, пытаясь взять инициативу на себя:

— Так, стоп, стоп, стоп, без паники! Телефон у вас этого…, ЖЭСа…, есть? Позвонить.

Какой еще паники… У меня, что рук нет, что ли? Игорь в эти службы век не обращался. Развернув тряпку и согнувшись, стелю ее на пол:

— Да какой, ЖЭС? До них никогда не дозвонишься.

Усердно промокаю лужу, стараясь побыстрей впитать болото.

— Давайте сейчас этот потоп ликвидируем, а там посмотрим.

— Нет, ну потоп, мы ликвидируем, не вопрос. Но, все-таки, Марго, лучше вызвать специалиста.

Специалиста в чем? Кран закрутить? Прокладку в нем поменять? Открыв дверцу шкафа под ванной, рассматриваю внутри подводящие трубы — по ним вроде не течет. Сверху слышится Анютин голос:

— Андрюш, не надо никого вызывать, у нас Марго за всех специалист — она и сантехник, и электрик.

Раз вода сверху из раковины текла, значит, что-то в самом смесителе случилась — какая-то из прокладок екнула. Потрогав на всякий случай трубы, и закрутив на них вентили, вылезаю наружу, поднимаясь и отряхивая руки:

— Так… Ну, что вы стоите? Давай, несите Ань инструменты..., там ключи, пассатижи.

Пусть все несет. Снова приседаю, заглядывая в шкаф под раковиной — главное муфты на трубах сухие, остальное мелочи. Сомова меня удивляет:

— А где это?

Приходится снова вылезать, чтобы ткнуть носом, махаю рукой в сторону Анькиной комнаты:

— Как где? В кладовке.

Сто раз туда любопытный нос совала, а все равно «где это?». Сомова срывается с места:

— А, сейчас.

Снова опускаюсь на корточки, подлезая под раковину с другой стороны и трогая снизу горячую трубу. Блин, влажная. Или это сверху, с раковины накапало?

— Вот черт, а? Прилетело, откуда не ждали.

Отряхнув ладони одну о другую, хватаюсь за тряпку на полу — она уже сырая, хоть отжимай, нужно еще таз какой-нибудь принести из ванной или ведро. И, наверно, переодеться попроще.

* * *

Полчаса возни со смесителем желания сыграть в покер нисколько не отбивают. Оставив Сомову наводить порядок после погрома и домывать грязную посуду, снова переодеваюсь, поменяв заодно и пострадавшие колготки на более плотные, чай не лето, и мы с Андрюшкой едем по сияющей огнями вечерней Москве к его друзьям. Коробку с фишками на всякий случай беру свою, но оставляю пока в машине. Мансарда, куда мы поднимаемся по лестнице, какая-то странная, по крайней мере, для карточной игры — на стенах висят сертификаты, грамоты, стоит рабочий стол у стены, кресло, кондиционер висит. Где играть то будем? Сняв куртку и повесив ее на руку, осматриваюсь:

— А это что, здесь?

Калугин издает смешок, встряхивая руками, и тоже оглядывается по сторонам:

— Ну, да.

Сделав несколько шагов по комнате, еще раз осматриваюсь. На стене плакат с каким-то недоразвитым ребенком, на красном фоне. Скептически усмехаюсь:

— Какое интересное место для покера.

— Зато тихо и никто не мешает.

Ладно, хозяин барин. Засовываю пока куртку между ручками сумки и вешаю на плечо. Дверь, в которую мы только что зашли, распахивается:

— Ой, вы уже здесь?

Оглядываюсь на голос, и с удивлением рассматриваю рыжебородого невысокого мужчину. Это и есть хозяин? Страшненький какой, конопатый, мелкий. Мы что, будем играть втроем?

Рыжий идет к нам:

— Здравствуйте.

Калугин тоже делает шаг навстречу:

— Здорово, Сереж.

Они жмут друг другу руки, и я жду, когда нас представят друг другу.

— Вот, познакомься, это Марго.

Протягиваю ладонь, и наш карточный партнер осторожно берет ее в свои, пожимая.

— А это Сергей, мой друг.

Стараюсь быть дружелюбной и улыбаюсь:

— Очень приятно.

— Взаимно.

Рыжий, бросает взгляд на Андрея:

— Э-э-э…, молодцы, что приехали.

Отшучиваюсь:

— Да, мы такие.

Друг Сергей это конечно хорошо, но я пока в некоторой растерянности… Тащиться с Калугиным пол Москвы, чтобы сыграть вот с эти рыжим? Да еще в каком-то странном офисе с уродами на стенах? Вопросы остаются, но задать их вот так вот в лоб, незнакомому человеку, неудобно. Так и стою, сцепив руки у живота и недоуменно переводя взгляд с одного мужчины на другого — надеюсь, они догадаются сами все побыстрей мне объяснить? Не выдерживаю:

— А мы что, втроем будем играть?

Лицо Калугина вдруг теряет добродушие, и он странно-умоляюще смотрит на рыжего. Тот начинает мямлить, поскребывая свою бороденку, то с одной стороны, то с другой:

— Э-э-э…, видите ли…, Маргарита.

Эти двое настороженно смотрят друг на друга. Может, боятся? Сейчас всякие игровые места не приветствуются... Качнув головой, с улыбкой перебиваю, стараясь внести в возникшую заминку нотку непринужденности:

— Можно просто Марго.

И упархиваю дальше от двери, оставляя Калугина пошептаться с Сергеем — может, так они быстрее договорятся и уладят формальности. И если наш дальнейший путь лежит в казино, даже подпольное, то я не возражаю. Ха, но Андрюха то, каков, прямо Штирлиц!

— Марго? Прекрасно. Я думаю, что больше никого не будет.

То есть? Резко разворачиваюсь к ним, совершенно не понимая, как такое может быть. То есть мы не пойдем в казино и будем играть здесь, втроем, на столике для компьютера? Или Андрей что-то напутал? Это же его идея и он сказал, что все договорено, а выходит — зря ехали? У меня вдруг мурашки по коже — этот странный дом…, этот противный рыжий человек… Что происходит? Насторожившись, я еще пытаюсь быть спокойной и цепляться за Калугина с его покером. Сглотнув, качаю головой:

— Подождите, но втроем же неинтересно.

Со стороны Андрея слышится что-то нечленораздельное, и он чешет ухо, а рыжий, уперев руки в бока, отводит маленькие холодные глаза куда-то вниз:

— Марго, я профессиональный психиатр. И здесь мы все для того, что бы вам помочь.

Меня словно пыльным мешком по башке. С размаху… Страх, сжавшись в комок, прыгает к горлу, и я замираю, наклонив на бок голову и не в силах оторвать глаз от раскрытого рта, из которого только что огласили мой приговор. Ну, вот и все…. Кровь волной отступает вниз, приливая к ногам, делая их невыносимо тяжелыми, а лицо ледяным и мертвенно — белым. Сергей отрицательно качает головой и рот произносит:

— Я думаю, что нам больше никто не нужен.

И самое страшное, что добивает меня — все клятвы Андрея, его поцелуи и слова о любви, его слова, что только я для него что-то значу, а не мое прошлое — все это лишь часть хитрого плана! Такой же обман, как и лживое предложение с покером! И все для того, чтобы сдать меня в сумасшедший дом? Я уже не смотрю на психиатра, только на Калугина — такого предательства я не ожидала никогда. Это же надо быть настолько подлым! А я-то, дура, хожу и сияю, как начищенный медный пятак… Губы трясутся:

— К-как это понимать?

И в этом вопросе все про сегодняшний день. После его признания, я бегаю за ним, как собачка, ловлю каждое слов, не свожу влюбленных глаз, готова, наверно, даже сдаться, если ему совсем приспичит, а оказывается, он все это время лишь играет заранее подготовленную роль! Может даже они ее тут репетировали на пару. И желание у него одно — сбагрить меня в дурку, под надзор к своему рыжему приятелю!

Калугин старается уйти от ответа:

— Подожди, я тебе потом все объясню.

Когда потом? Когда меня упакуют в смирительную рубашку и превратят в овощ, напичканный аминазином? Нет предела человеческой подлости, но я всегда думала, что Андрей-то не способен на такое. Уж кто-кто, а Калугин всегда кичится своим честным словом, и все это знают! Может быть поэтому я и решилась, в конце концов, все на него вывалить, все рассказать. Он же «правильный»… Нет, ответ нужен мне сейчас. За что? Такого подлого удара в спину, от любимого человека, невозможно простить. И почему именно так, со лживыми поцелуями, клятвами, хитроумными уловками? У меня не вмещается в голове его поступок, я не могу до конца в это поверить и повторяю, то ли всхлипывая, то ли смеясь, требуя ответа:

— Калугин, ты что, меня обманул, что ли?

Губы жалко кривятся в растерянной искусственной улыбке, но мне совсем не до смеха. Рыжий вмешивается:

— Вы, напрасно Марго дуетесь на Андрея.

Дуетесь? Реакция на ложь и подлость теперь называется «дуетесь»? Выставив челюсть вперед, рычу на этого убого коротышку, который не понимает разницу между капризной кошелкой и разъяренной женщиной:

— Дуются шарики на параде!

Смотрю на Калугина, и ярость все сильней захлестывает меня. Как он только мог! Сладкоголосый Минотавр пожирающий доверчивых дурочек. Это ж надо, целую спецоперацию организовал — с дезинформацией, ловушкой и полным разгромом. И этот враг для него — я? Не понимаю…

Мне больно это принять и я растерянно вздергиваю брови вверх, то ли всхлипывая, то ли усмехаясь:

— Андрей, как ты мог, я же тебе поверила!

— Марго, пожалуйста, успокойся, я это делаю только ради тебя, ради нас!

У меня даже челюсть отвисает. Отправить в психушку, превратить в полено, забывшее кто ты и что ты и это все ради нас? Большей чуши трудно себе представить! От возмущения даже подаюсь вперед, удивленно тараща глаза и переходя на крик:

— Да что ты говоришь?! Спасибо тебе большое! Может тебе еще до земли поклониться?!

Буквально лезу на него, теряя самообладание и уже не сдерживая, подступивших слез:

— Господи, я тебе русским языком говорила, что мне поменяли только тело! Что вы все в мои мозги-то лезете!?

Калугин лишь шлепает губами, и я оглядываюсь на рыжего. Но меня уже несет и мне плевать, что он там подумает. Тот сразу хватается за мои слова:

— А-а-а…Марго, простите, вы сказали, что вам поменяли тело, что вы имели в виду?

Блин, гаденыш все-таки обратил внимания на мой вопль. Но меня сейчас интересует только Калугин. Его обман. Его подлость. Все остальное потом. С ненавистью смотрю на плюгавого:

— C тобой вообще никто не разговаривает!

— А-а-а…Подождите, просто речь идет о нормальной человеческой беседе.

Взопревший от своей подлости предатель поддакивает, взмахивая конечностями:

— Да.

Смотрю на рыжего коротышку сверху вниз. «Скажи мне кто твой друг, и я скажу кто ты» — очень правильная поговорка как раз про этих двух уродов.

— Слушай, не надо ездить мне по ушам!

Снова перевожу обвиняющий взгляд на Андрея:

— Вы что, думаете, я не вижу — один меня сюда заманил, как чокнутую, другой разговаривает, как с психованной!

Калугин, сглатывает, подтверждая все сказанное, а плюгавый частит, заговаривая зубы и выставив протестующе руку:

— Неправда, здесь только ваши друзья.

Ага, друзья… Одному табличку над входом повесить Jedem das Seine, «каждому свое», а другому, за старание, орден Иуды выдать. Мерю саркастическим взглядом болтливого «друга»:

— Да?

Но этот попугайчик меня сейчас мало интересует — надо поскорей убираться отсюда. Но я еще не все сказала, что думаю, о дорогом и любимом. Презрительно бросаю Калугину, меряя его взглядом сверху вниз:

— Таких друзей и врагов не надо! Имей в виду, Калуга…

Тычу пальцем ему в грудь, и его лживые глазки начинают испуганно метаться, не зная куда спрятаться:

— Этого я тебе никогда не прощу!

Рвусь пройти мимо на выход, и отшвыриваю выставленную Калугиным руку. Он пытается остановить меня, хватая другой рукой:

— Подожди, подожди!

В ярости отталкиваю его руки и выскакиваю за дверь:

— Отстань от меня!

Не дожидаясь лифта и санитаров, несусь вниз по лестнице, слыша вслед:

— Маргарита, подожди, да послушай меня. … Марго! Марго!

Когда он выскакивает из дома, я уже в машине и даю по газам, оставляя его ни с чем. Пусть отправляется к своему дружку…, играть в покер.

* * *

Через полчаса я уже дома. Во мне все бурлит, кипит и просится наружу. Не переодеваясь, только сбросив туфли, и сунув ноги в шлепанцы, иду в гостиную к Аньке, устроившейся по-турецки на диване, с раскрытой книжкой между ног. У меня столько нехороших слов по поводу карточного креативщика, что я захлебываюсь ими и только мотаюсь туда-сюда позади дивана.

— Ну, Калуга, ну деятель... Тоже мне интеллигент липовый! Красиво, ничего не скажешь.

Развернувшись, уже несусь в противоположном направлении, а Сомова поднимает голову:

— Слушай, Гош, ты можешь мне толком объяснить, что произошло?

Она обращается в одну сторону, а я уже в другой, перевешиваюсь через спинку дивана:

— Я тебе объясню, что произошло!

Анька смотрит на меня снизу:

— Ну?

Ладно, толком так толком, с самого начала:

— Он меня повез к своим друзьям играть в покер.

— Ну?

— Якобы! А на самом деле, привез меня к психиатру, урод!

Лживый предатель! Срываюсь с места, не в силах устоять и снова несусь вдоль дивана. Сомова резко оборачивается, закрывая книгу:

— К психиатру?

Мне так обидно, что я лишь развожу руками, заканчивая срывающимся голосом:

— Представь себе! Он меня чуть в дурку не сдал, представляешь?!

И как все хитро подстроил! «Мне по барабану, кем ты там была в прошлой жизни. Мужчиной или женщиной, мне все равно. Я тебя люблю, понимаешь? Люблю тебя, как человека. Люблю тебя, как женщину». Каждое слово — ложь! Распалившись от горьких мыслей, рублю воздух рукой:

— И этой двуличной твари я доверилась!

Сомова морщится:

— Марго, ну не называй его так.

Да его убить мало, не то, что обзывать. Остановившись, упираюсь обеими руками в спинку дивана:

— Да? А как мне его называть Ань? Он меня чуть не сдал, ты понимаешь?

И не куда-нибудь, прямиком в психушку!

— Взял и сдал!

Сомова качает головой:

— Ну, я уверена, что он наверняка хотел, как лучше.

А подумать немножко сначала он не хотел? Вот как мне ему теперь верить, а? Хоть одному слову? Мне теперь что, перепроверять каждый раз, куда он меня зовет и зачем? А сказки про то, что он хотел как лучше «для нас», я уже слышала и не раз. Киваю:

— Да, а получилось, как всегда! Предатель.

Хочу поделиться с подругой подробностями его «плана» и выхожу из-за дивана.

— Представляешь…

Меня прерывает звонок на мобильный, и я тянусь к нему:

— О!

Беру трубу со столика и, открыв крышку, гляжу номер — точно, он, Иуда.

— Да? Ему еще хватает наглости мне наяривать!

Отключив мобильник, захлопываю крышку, а потом раздраженно с силой швыряю телефон на диван и тот подпрыгивает, отскакивая к Сомовой. Опять будет петь про любовь, и что все делал «ради нас». Бормочу, выбирая самые мягкие определения:

— Шут. Предатель.

Усаживаюсь на придиванный модуль, спиной к Анюте, уперев руки в бедра. Потом все-таки не выдерживаю и, сбавив тон до беззвучного, выдаю, возмущенно елозя по сидению и ведя головой из стороны в сторону:.

— Гад! Cволочь!

Долго сидеть не могу и опять вскакиваю. Но и метаться запала нет — эмоции выплеснулись, частично прогорели… Приуныв, задумчиво стою, привалившись спиной к полкам и просунув назад руки. Счастливый взлет и горькое падение... Птичку жалко… В дверь звонят, но апатия и безразличие сковывают ноги — чуть склонив голову набок и вперив взгляд в пустоту, не реагирую. Анюта настороженно пробирается в прихожую и застывает там. Звонки бьют в мозг настойчивой вредной мухой, и я, приподняв брови, удивленно хмыкаю — хватило же наглости припереться. Вздохнув, опять замираю, стараясь прогнать слезы. Из-за двери раздается глухой голос Калугина:

— Аня, Марго дома?

Сомова выглядывает из-за полок:

— Имей в виду, он не уйдет отсюда.

Мне то, что… Цежу сквозь зубы:

— Ань, иди спать, а?

Сомова яростно шипит:

— Уснешь здесь.

Недовольно сопя, она исчезает из зоны видимости, переходя поближе к входной двери. В уши снова бьет долгий звонок.

— Марго, пожалуйста. Марго, я тебя прошу, пожалуйста! Открой мне дверь!

Анюта решительно выходит из прихожей, вставая прямо передо мной, и громко шепчет:

— Ты хотя бы спроси, что ему нужно-то?

Тоже мне, адвокатша. Взрываюсь, срываясь на крик:

— Да плевать мне, что ему надо!

— Тс-с-с, тихо.

Послушно подношу ладонь ко рту. Тональность за дверью меняется, становясь настойчивей:

— Марго, Марго, ну я же слышу, что ты дома!

Сомова снова бежит к двери, а я вздыхаю, набирая больше воздуха в легкие. Ну, только ради спокойного сна Аньки. Громко кричу, даже не поворачивая головы в сторону двери:

— Фу-у-ух…. Чего ты хочешь?

— Я хочу, чтобы ты открыла мне дверь.

Неужели он думает, что это что-то изменит?

— Зачем?

— Чтобы мы с тобой спокойно поговорили.

Мы сегодня весь день говорим. Это что-то изменило?

— Уже наговорились!

— В общем, так, если ты сейчас не откроешь мне дверь, я перебужу весь дом.

Голос Калугина срывается на истерический крик:

— Вот пока я с тобой не поговорю, я отсюда не уйду!

Судя по тону ему тоже плохо. Может быть, действительно, все получилось не нарочно и ему есть что сказать? Хотя в это трудно поверить — слишком много лживой игры. "Мне все равно, кем ты была», но я все равно отвезу тебя к психиатру поиграть в покер... Решительно иду к двери, и Сомова, попавшаяся на пути, шепчет, указывая пальцем на вход:

— Поговори.

Повернув защелку, распахиваю дверь:

— Заходи.

— Спасибо.

Не оглядываясь, сложив руки на груди, молча, возвращаюсь. Сзади слышится уже более спокойным тоном:

— Добрый вечер.

Сомова тут же бурчит:

— Добрей не бывает.

И шлепает прятаться на кухню. Калугин заходит внутрь прихожей, щелкая за спиной замком:

— Это точно.

Останавливаюсь на пороге гостиной, все также непримиримо стоя спиной к гостю и поднимаю глаза к потолку. Если он пришел оправдываться, то напрасно. Его обман непростителен…. Почти… При единственном условии… Андрей должен понять один единственный раз и навсегда — либо он мне верит и мы вместе, либо не верит, и мы разбегаемся! Слышу торопливые шаги:

— Марго, послушай меня, пожалуйста.

Про психиатров «ради нас» слушать не желаю, и перебиваю, разворачиваясь к Калугину лицом:

— Андрей, давай ты меня послушаешь, в последний раз, хорошо?

Он замолкает и, вздыхая, опускает глаза:

— Хорошо.

Переминаюсь с ноги на ногу, готовясь говорить как можно убедительней, и не сорваться на крик.

— Я, Игорь Ребров. Встречался с девушкой по имени Карина. Более того, мы с ней переспали.

Сморщив лоб, гляжу на Калугина покрасневшими глазами, и разжевываю до мелочей:

— Я доступно изъясняю?

Калугин, внимательно вслушивающийся в мои слова, решительно мотает головой:

— Более, чем.

Вздохнув, опускаю голову вниз:

— Хэ… Так вот… Эта дура решила, что нам пора под венец.

Калугин теребит губу и по его виду ясно, что он ничему не верит. Тогда зачем пришел? Но мне все равно нужно закончить свой рассказ и поставить Андрея перед выбором. Тем не менее его негатив заставляет раздражаться и торопиться:

— В мои планы, как ты понимаешь, это не входило.

Калугин согласно кивает и понятливо поджимает губу. Понимаю, что ничего нового он от меня не слышит, но упрямо продолжаю:

— Как мог, я это объяснил, и что ты, думаешь, сделала эта гадина?

Калугин меня прерывает, выставляя обе руки вперед:

— Маргарит, ты это мне уже тысячу раз рассказывала, что сделала эта гадина.

Но меня уже не остановить — в последний раз, так в последний. Слушай до конца и не говори, что что-то не разобрал и не понял. Иду мимо, все сильнее распаляясь, и останавливаюсь в центре гостиной.

— Ты послушай еще раз! Эта гадина идет к какой-то ведьме, и накануне презентации я просыпаюсь женщиной.

Смотрю на Калугина, но в его глазах ничего не меняется — он просто терпеливо слушает. Бесполезно... Видимо это наш последний разговор. Стараюсь оставаться спокойной:

— Андрей, поверь, мне очень нелегко было все это тебе рассказать. Еще труднее было носить это в себе.

Меня так колбасит от обиды, что я, сморщив лицо, подаюсь вперед, глядя на Калугина исподлобья, и все-таки срываясь на истеричные нотки:

— И еще труднее чувствовать к тебе то, что я к тебе чувствую!

Осунувшийся Калугин переминается с ноги на ногу, тяжело вздыхает, но я вижу, как все мои слова, текут мимо него. У Андрюхи один рецепт — к психиатру. Он делает движение, и я поднимаю предупреждающе руку, отрицательно тряся головой и не давая ему сказать:

— Андрей я понимаю, проще всего было сдать меня в дурку и не надо ни во что вникать.

Калугин вяло дергает рукой, но я решительно рублю ладонью воздух:

— Сдал в палату для буйно помешанных и все, дело с концом!

Калугин мученически качает головой, оправдываясь и отводя от себя подозрения в подобных намерениях:

— Мар… Марго.

Обиженно наскакиваю на него:

— Что, Марго? Ты разве не это хотел сделать? Нет?

Дела говорят лучше слов. Естественно он протестует:

— Нет. Пожалуйста, успокойся и послушай. Услышь меня!

Взяв за плечи, он вдруг начинает их трясти, как грушу и пронзительно смотрит в глаза:

— Никто не хотел тебя никуда сдавать. Я просто хотел показать тебя своему другу, понимаешь, другу!

Так ведь не терапевту и не зубному врачу… Психиатру! Причем обманом. Я уже чуть не плачу:

— А я тебя просила?

Если мне не веришь и не хочешь верить, ну так отстань и уйди! Калугину нечего ответить и он опускает глаза, вздыхая. Переполненная обидой, вскидываю подбородок вверх, стараясь дышать глубже и не плакать:

— Я тебе доверилась для чего? Чтобы ты меня таскал по своим друзьям-психиатрам?

Андрей гладит мою спину, продолжая проникновенно увещевать:

— Маргарит, успокойся, пожалуйста, успокойся. Можно я тебе просто скажу?

Развернувшись, бреду к дивану, чтобы сесть на придиванный модуль и, уперев локти в колени, бросить сквозь поджатые губы:

— Хорошо. Я слушаю.

То, что он мне по-прежнему не верит, я уже поняла. Про психиатра мы выяснили и закрыли. Тогда, что еще он мне может «просто сказать»? Подавшись вперед, упрямо смотрю в пространство перед собой. Калугин усаживается на столик, ко мне лицом. Потрясая в воздухе руками, он пытается заглянуть в глаза, кажется, упрашивая:

— Постарайся сейчас успокоиться и меня понять, ладно?

Мантра «постарайся успокоиться» меня бесит еще с тех пор, как они с Наумычем уговаривали меня не увольняться, а потом преспокойно бросили на съедение гиене Зимовскому. Уперевшись руками в диван и сжав зубы, смотрю прямо перед собой и молчу. Калугин раздельно произносит:

— Никто не считает тебя сумасшедшей.

Кошусь в его сторону — интересно, тогда с какого боку здесь рыжий коротышка?

— Более того, я не пытаюсь тебя, как ты выражаешься, упечь в психушку.

Факты говорят прямо противоположное и я, поморщив нос, беззвучно шепчу: «Как же».

— Но пойми ты, что все эти вот сказки…

Он начинает перечислять, загибая пальцы:

— Про вурдалаков, упырей, ну я не знаю, там, демонов, вампиров… Я все это читал Алисе в детстве, понимаешь? Ну, она в садик еще тогда ходила.

Бессильная убедить хоть в чем-то, сжав зубы, киваю каждому слову, наполняясь новыми эмоциями, готовыми вырваться наружу. Блин, ну, зачем я его пустила? Он же со мной, как с больной! Мои глаза непроизвольно наполняются влагой и, горько рассмеявшись, я отворачиваюсь. Калугин продолжает убеждать:

— И то в этом возрасте она не верила!

Гоша тоже не верил, и что? Оттолкнувшись от диванной подушки, резко вскакиваю, воздевая вверх руки:

— Да, я тоже в это не верю, но я стою перед тобой! Что мне прикажешь делать? Распылиться на мелкие частицы?

Мой голос срывается на плач, и Андрей тоже поднимается, обнимая за плечи:

— Чш-ш-ш-ш…. Есть вещи, ну которые выше нашего сознания.

Но если не магия, то, что же? Вскидываю подбородок вверх, а потом обреченно гляжу ему в глаза:

— Ты о чем?

Калугин смотрит вниз и в сторону, и вздыхает:

— Фу-у-ух… Я имею в виду раздвоение личности.

Капец, приплыли. И после этого он говорит, что не считает меня сумасшедшей! Горько рассмеявшись, киваю головой и отворачиваюсь — все ясно.

— А!

Калугин предупреждающе поднимает палец:

— Или ложные воспоминания.

Молодец, много умных слов нахватался. Наскакиваю на него:

— Да, шизофрения?!

Он делает обиженное лицо:

— Да причем здесь шизофрения-то.

А причем тут раздвоение личности и ложные воспоминания?

— А что ты скажешь — не причем?

Песенки-то явно не из репертуара Калугина. Прищуриваюсь:

— Тебе же твой дружок много чего понарассказал, да?

Калугин молчит с несчастным видом и лишь отрицательно трясет головой:

— Нет, Марго Ты меня ни услышать, ни понять не хочешь.

Я то, как раз, хорошо поняла вас с рыжим, доходчиво. А вот вы… У меня даже колени подгибаются от нахлынувшей слабости и безнадежности:

— А меня кто поймет, Андрей?

Калугин молчит, сопит.

— Раньше полеты в космос считались фантастикой, людей на кострах сжигали за то, что Земля круглая.

Моя рука дергается вверх и замирает на полпути:

— Да, я согласна, трудно поверить. Сомова вообще чуть с ума не сошла, когда меня увидела.

Я вспоминаю жуткое состояние Игоря в тот момент, и мое лицо непроизвольно морщится, а брови ползут вверх:

— Да я сам чуть с ума не сошел! Но ведь она мне поверила!

Мы смотрим друг на друга, он сверху печально, я исподлобья, умоляюще:

— Почему ты не можешь мне поверить?

Андрей молчит, потом медленно оборачивается в сторону кухни и хмурится:

— А во что вы мне предлагаете поверить? Во что? Что моя любимая женщина это…

Он запинается, потом сглатывает:

— Мужчина?

Да какая же я мужчина? Веду головой в сторону и отворачиваюсь вздыхая. Если бы мужчина, я бы тут не стояла сейчас в соплях. От мужчины ничего не осталось. Поправляю Андрея:

— Была мужчиной.

Плюхаюсь на придиванный модуль и кладу руки на колени, сцепив пальцы. Тут же нервно расцепляю и упираюсь руками в сидение, раскачиваясь и вздыхая. Мне понятно его отторжение и тут я бессильна. Калугин остается стоять рядом, сунув руки в карманы и покусывая губу.

Хочу, чтобы он сел рядом и пересаживаюсь на диван, освобождая место для Андрея. Помолчав, начинаю снова, с другой стороны:

— Ты же сам видел, что у меня есть психологический барьер, ты видел!

Он кивает:

— Видел.

— А ты не задавался вопросом, откуда он у меня? Не задавался?

Сама знаю ответ, и Калугин опускает голову — задавался, конечно. Сначала считал, что я играю с ним, потом были сплетни про девственность, даже подозревал о некоем нехорошем происшествии в девичьей юности Марго и возил к психологу, вешать на уши лапшу... Но это никогда не мешало Андрею считать все эти преграды преодолимыми. Так что мешает теперь?

— Маргарит, задавался.

Не выдерживаю и вскакиваю, умоляюще всплескивая руками и крича на него:

— Так я тебе все объяснила! Чего ты хочешь от меня?

Калугин встает, а к нам с кухни спешит Сомова:

— Так, Марго.

Она что не видит, какой у нас трудный разговор? Возмущенно гляжу на подругу, тыча рукой в Калугина:

— Что, Марго? Мы разговариваем!

— Да, а я хочу прервать вашу беседу.

Она что, сбрендила там, на своей кухне?

— Что-о-о?

Калугин вздыхает, а Сомова продолжает, не обращая на меня внимания:

— Андрей тебе наверно лучше пойти домой, мы тебе перезвоним.

Да мы ничего не выяснили! Калуга как был упертый и считал меня помешанной, так при своем и остался. С открытым ром недоуменно таращусь на Аньку — если мы сейчас не расставим все точки, то потом он тем более ко мне не подойдет!

— Сомова, ты чего, вообще?

— Так, я тебе сейчас все объясню. Андрюш, пойдем.

Морщась и качая головой, Анька направляется к двери, а Калугин смотрит на меня. Я в шоке и не понимаю, что случилось с Сомовой. Андрей неуверенно мнется, косясь и блея в коридор:

— Да, ты наверно права.

Сглотнув, он мне кивает:

— Извини, у меня просто голова сейчас.

Он мотает ею, воздев вверх руки. Капец, можно подумать это не он устроил всю эту кутерьму с психиатром, а я сообщила ему что-то такое, чего он еще не слышал. Просто решил сбежать! Нашел повод и сбегает! А Сомова ему помогает! Калугин бормочет:

— Фууух, чертовщина какая-то.

Смотрю сквозь полки, как он подходит и останавливается возле Аньки, потом оборачивается ко мне:

— Ох, извини.

Сложив молитвенно ладони, снова глядит то на Сомову, то на меня и бормочет:

— Спокойной ночи.

Анька провожает:

— Да, и тебе того же.

Уже за порогом слышится:

— Ф-ф-ф-ф... Спасибо

Что это было? Все также недоуменно таращусь на Сомову. Я и впустила то его, только затем, чтобы окончательно о чем-то договориться. И вот он уходит, чувствуя себя правым, а я остаюсь без ответов, все той же психопаткой и шизофреничкой, что и полчаса назад. Дверь захлопывается, и я задираю голову вверх, закидывая ее назад — и что теперь? Как мне жить и ходить на работу? Сжав зубы, раздраженно киваю своим мыслям о бездушной подруге, а потом, развернувшись, плюхаюсь на диван, кладя ногу на ногу:

— Я жду!

Сомова возвращается в гостиную:

— Чего ты ждешь?

— Объяснений!

Та неожиданно разводит руками:

— А ты сама не видишь?

— Что, я должна видеть?

Анька стоит, уперев руки в бока:

— Марго я слышала ваш диалог со стороны. Он... Разговор зашел в тупик!

Да он оттуда и не выходил! Только стало в сто раз хуже. Особенно после коротышки и обмана Калугина. Сомова продолжает толдычить:

— Он не может поверить, что ты была мужиком, а ты не можешь ему простить, что он отвел тебя к психиатру. Вот и все!

Да не могу! Не отвел, а завлек обманом! Отвожу взгляд в сторону — поверит он или нет, ему то, как раз, ни холодно, ни горячо. А мне теперь трястись и ждать санитаров со смирительной рубашкой! Анюта продолжает махать руками:

— Вы так до утра можете копья ломать.

Раскачиваясь всем телом туда-сюда и прикрыв глаза, вздыхаю. Можем... Постукивая сжатым кулачком по лбу, могу лишь беспомощно стонать:

— Что ты мне прикажешь делать?!

Сомова усаживается на диван и всплескивает руками:

— Ну-у-у…Марго сама посуди.

Приподнявшись, она пересаживается поближе:

— Ну, хорошо, на дворе XXI век.

С несчастным видом смотрю на подругу — и ты туда же?! Анька продолжает:

— Информационные технологии и все такое... Ну, кто может поверить, что какая-то бабка может превратить мужика в бабу?

Значит ситуация безвыходная? Уныло веду головой из стороны в сторону и опять утыкаюсь переносицей в кулак. Анька продолжает убеждать воздух вокруг:

— Ну, если бы я при этом не присутствовала, ну, я бы в жизни не поверила!

В чем она хочет убедить меня непонятно. Что все бесполезно? Так я уже почти смирилась. Ожидающе гляжу на Сомика и она заканчивает:

— Просто не надо давить на Андрея.

— Да кто на него давит!

Идея с психушкой — это же его чистый креатив. Сам пришел с хитрым планом, объяснился в горячей любви, а потом отвез к психиатру. Но Сомова уверено заявляет:

— Ты!

Не понимаю. Смотрю на подругу, ожидая пояснений.

— Эта информация, она как бетонная плита.

Втянув голову в плечи, она продолжает:

— Ну, ему же нужно время, для того чтобы как то свыкнуться с этой мыслью. М-м-м? Переварить всю информацию.

Таращусь в пустоту и молчу. Да пусть свыкается, никто его не трогает! Это же он ко мне пристает то с психологами, то с психиатрами. И признание, что я Гоша, он сам выдрал из меня, можно сказать насильно, зудело у него в одном месте, просто невтерпеж. Сомова продолжает кудахтать над ухом:

— Ну, нельзя сейчас от него что-то требовать.

Капец, никто от него вообще ничего не требовал! Только одно — не молотить языком, как баба, налево и направо! И он даже мне поклялся в этом! Да, свыкайся ты сколько влезет! Но Анька продолжает наезжать:

— Да, да, моя дорогая!

Я уже и не слушаю... Опять пустые слова, причем не первой свежести.

— Вспомни, сколько времени тебя ждал Андрей.

И сколько? Неделю или две? Это я ждала, пока он накувыркается с Егоровой! Сомова, она как гипнотизер, бормочет и бормочет, переливая из пустого в порожнее:

— Теперь и тебе придется подождать.

Бог с ней, с гипнотизершей, похоже, она меня готовит к худшему. Отрываю кулак от лица:

— Ань, мне кажется, он никогда в это не поверит.

Сомова смотрит на меня и вдруг многозначительно добавляет:

— Ну, да, если ему в этом не помочь.

Глядим, друг на друга, и во мне просыпается надежда — похоже, у подруги есть план. На все мои попытки что-то выведать тут же, на месте, у нее один ответ — утро вечера мудренее, и будем думать на свежую голову.