День за днем - 2 (гет)

Среду даю Андрею на раздумья, а утром в четверг звон будильника меня не будит, так что собираться приходится второпях. Оно и к лучшему — меньше мыслей, здоровей голова. Настроение тревожное и это уводит мой сегодняшний образ в холодные цвета — к черной юбке синяя атласная блузка, распущенные волосы и темно-синие бусы. И голубые глаза. И черная сумка на плече, в комплект.

Припозднившись, выхожу из лифта и, задумавшись о предстоящей встрече с Андреем, быстрым шагом шлепаю мимо секретарской стойки. Люся успевает прервать мой марш-бросок:

— Доброе утро Маргарита Александровна.

Очнувшись, останавливаюсь — она тут вместе с жующим Пчелкиным и конечно в курсе всех дел в редакции. Рука автоматически тянется вверх, поправить волосы и убрать их за ухо:

— Привет, Люсь, Калугин у себя?

— Да.

Сразу срываюсь с места:

— Очень хорошо.

Пока Сомовой нет рядом, мне хочется додавить Андрея и добиться для себя хоть какой-то ясности. Он выкручивается, конечно, но я научилась различать малейшие знаки на его лице и чувствую, когда он юлит. Торопливо прохожу за угол, к кабинету художественного редактора. Увы, там не только Андрей, сидящий прямо на столе с пачкой распечаток в руках, но еще и Галина, стоящая рядом понурив голову и вцепившаяся двумя руками в свою черную папочку. Их головы мгновенно поворачиваются в мою сторону.

— Всем доброе утро.

Калугин выглядывает из-за Любимовой:

— Доброе

Галина напряженно чуть ведет головой:

— Привет.

Я что не вовремя? Внимательно гляжу на них:

— А чего так тяжко?

Любимова уныло поясняет:

— А у нас как всегда… Без цейтнота мы не можем.

Андрей, отведя взгляд, подтверждает:

— Угу.

— Ясно.

Меня сейчас меньше всего интересует ихний цейтнот, у меня свой капец. Сунув руки в карманы юбки, делаю пару быстрых шагов вдоль стола, к Калугину и, остановившись перед ним, пытаюсь поймать взгляд:

— Андрей.

— М-м-м?

Нужно сразу определить наши позиции или я, так и буду весь день трястись, как припадочная, забив на работу. Нервно передернув плечами и поджав губы, вопросительно исподлобья гляжу на Калугина:

— М-м-м… Мне показалось, ты хотел мне что-то сказать?

Его неуверенный взгляд и невнятный ответ, надежд не вселяют:

— Н-н-н-н, да… А-а-а…, ф-ф-ф... Послушай, давай немножечко попозже.

Любимова поднимает глаза к потолку, чувствуя себя лишней, но я на ее ужимки внимания не обращаю. То есть ему нужно подготовиться? Сделав деловое лицо, киваю в сторону холла:

— Ладно, если что я у себя.

Не глядя на обоих, разворачиваюсь и ухожу, слыша в спину:

— Угу… Спасибо.

* * *

Даже не успеваю, как следует расположиться за столом, только бросаю сумку в кресло — в кабинет заглядывает младшая Егорова:

— Можно?

Киваю, приглашая подойти, а сама, сунув руки в карманы, отхожу к окну, за кресло. Оказывается, вчерашняя фотосессия вся пошла в корзину и Наумыч требует к вечеру все переделать. Наверно поэтому у Галины с Калугиным и был такой печальный вид и разговоры про цейтнот. Фу-у-ух… А я к нему с ведьмами и превращенными мужиками. Встав за мой стол и развернувшись так, чтобы и мне было видно, Наташа поднимает в вытянутых руках фотографии моделей из портфолио и пытается еще что-то добавить к озвученной новости:

— Марго, посмотри, этих мы снимали на прошлой неделе, а вот этих месяц назад.

Бросаю взгляд — и что?

— В общем, я считаю, что нужно тасовать моделей, потому что одни и те же лица. Ну, такое ощущение, что они у нас здесь живут вообще.

Слушаю ее в пол уха, отвернувшись в сторону — с одной стороны, меня беспокоят рабочие ошибки, неожиданно навалившиеся на Андрея — Наумыч ему просто так не спустит, но с другой стороны, отсутствие энтузиазма у Калугина и явное желание перенести все откровения до лучших времен, напрягают сильнее. Выпроводить Наташу из кабинета хочется побыстрей, и я снова смотрю на картинки:

— Ну, я абсолютно с тобой согласна.

Раздается стук в дверь — вот и сам виновник моих мыслей. Андрей решительно направляется к нам:

— Извините, что помешал.

Он обходит Егорову:

— Прости.

И протискивается прямиком ко мне. Если за деньгами на новую фотосессию, то это к Эльвире. Жду, что скажет, а он трет нос костяшкой пальца и вдруг выдает:

— А-а-а…, э-э-э... Где проходил чемпионат мира по футболу в девяносто восьмом году?

Ого, экзамен с пылу с жару? Со скептической усмешкой отвожу взгляд в сторону:

— Во Франции.

— Кто вышел в финал?

Надо же, начал с примитивных вопросов, к Гоше отношения не имеющих. Типа блондинка и сама затупит от пары мужских вопросов. Обреченно вздыхаю, поджимая губы:

— Франция и Бразилия.

— Кто победил?

— Французы три — ноль, два мяча забил Зидан, один Петти.

Калугин смотрит на меня в упор, я разворачивается к нему лицом для контрольного выстрела:

— На «Стад де Франс» играли, разумеется.

Разочаровано выдохнув, он смотрит на напряженно замершую Наташу:

— Гхм… Понятно.

Обходит ее и, не оглядываясь, устремляется обратно к двери:

— Извини… Понятно.

Вот-вот, иди, подучи мат. часть и приходи с новой порцией, посерьезней. Ловлю на себе непонимающий взгляд Егоровой и, прикрыв глаза, с легкой усмешкой вздыхаю. Наташа, похоже, в ауте от своего бывшего жениха:

— А что это было?

Возвращаю ее к трудовым будням:

— А, не обращай внимания.

На самом деле, поведение Андрея меня будоражит и радует — кажется, лед тронулся. С другой стороны, какие еще вопросы он приготовит, я не знаю, но если не отвечу, хоть на мелкую ерунду, радости, что поймал меня с поличным, не будет предела. Еще раз вздыхаю, восстанавливая дыхание, и смотрю на Егорову, засунувшую палец себе в рот:

— Так о чем мы с тобой?

Наташа, как завороженная, смотрит на дверь и молчит о чем-то своем думая. Звонок мобильника позволяет закончить разговор, и я отправляю Егорову вместе с ее картонками, на выход:

— Извини, важный разговор.

Звонит Сомова, и мы договариваемся пообедать вместе. До встречи больше двух часов и мне срочно нужно отвлечь голову на что-то простое и незатейливое. Похоже, более сложная мозговая деятельность сегодня вообще не пойдет. Разложив бумажки по столу и заточив карандаши, отправляюсь с инспекцией по комнатам — смотреть у других результаты гламурного креатива.

* * *

Пробежавшись по комнатам и порасспросив как дела, обнаруживаю, что где-то оставила трубу. Блин! Называется — переключилась и развеялась. Теперь, ищи, по второму кругу. Спускаюсь сначала в бухгалтерию, повторяя путь, но там телефона нет. Опять возвращаюсь к нам на этаж и пытаюсь вспомнить, куда заходила потом. Кручу головой по сторонам — на кухне точно не была, и забыть там не могла. Сворачиваю к секретарской стойке, где Люся шушукается с Галиной и Наташей. Они увлечены беседой, и я трогаю Любимову за локоть, другой рукой убирая растрепавшиеся волосы за ухо:

— А…, девчонки, вы мой мобильник не видели?

За всех отвечает Галина:

— Нет, не видели.

Снова верчу головой по сторонам, чертыхаясь — где же он может быть?

— Ч-ч-ч-ч-черт!

Вдруг осеняет — вот, дура, можно позвонить на номер и он откликнется! Устремляюсь к себе в кабинет и налетаю на Калугина.

— О! Марго.

— А?!

Он топчется на месте, издавая междометия:

-А…, эпть...

Наверно, ногу отдавила?

— Извини.

— А, ерунда.

Хочу пройти мимо, но он меня тормозит, коснувшись плеча. У Андрея в руках наполовину пустая бутылка с водой и вопрос в глазах. Оглянувшись на кумушек у секретарской стойки, он поворачивается к ним спиной:

— Прости, пожалуйста, а…

Калугин переминается с ноги на ногу, рассматривая узоры на полу:

— Cкажи, где…, э-э-э…, была фотосессия Даши Титовой, два года назад.

Ого! Пошли узкоспециализированные вопросы, к тому же не по адресу. Тереблю мочку уха... Я ж у него не спрашиваю, кто подписал контракт на рекламу со стороны «Спортмастера» в прошлом году. Похоже, профессор решил завалить экзамен любимой студентки. Нахмурившись, задумываюсь, не зная, что и ответить — это же Андрюхина епархия, а не моя. Единственно — можно вспомнить в каком номере Титова тогда засветилась. Вроде летом… Или осенью?

Если осенью, то вероятнее всего…. Ответ звучит полувопросительно:

— На ВДНХ?

Калуга радостно растягивает до ушей губы:

— Уверена?

Нет, конечно. И, похоже, не угадала.

Снова задумываюсь, потирая пальцем висок. Значит, осенью была другая модель, но из известных.

— Э-э-э… Подожди, так, стоп — машина! На ВДНХ это мы Крюкову снимали.

В глазах Андрея по-прежнему светится надежда, что ошибусь и я иду ва-банк:

— Титову на Воробьевых горах…, по-моему.

Насторожено слежу за реакцией — Калугин молчит, и я с облегчением грожу ему пальцем:

— Да, точно, на Воробьевых горах. Тогда еще солнце палило, как в Африке, помнишь?

Гляжу исподлобья, сложив руки на груди. Андрей уныло поджимает губы:

— Помню… Мда.

А я тороплюсь к себе. Звонок с городского на мобилу дает неожиданный результат — телефон обнаруживается в корзине для мусора — видимо, случайно скинула, двигая папки с места на место. Это уже клиника.

* * *

В час дня встречаемся c Сомовой в «Дедлайне». Устраиваемся за столиком в углу, заказываем мясо и зеленый салатик. Прислонив сумку к себе, сбоку, и положив ногу на ногу, активно хомячу, набивая топку на остаток дня. От всех переживаний аппетит, кажется, утроился. В отличие от меня, голодной, Анька, наоборот, снулая и ничего не ест, сидит, положив локти на стол, и вздыхает, как больная корова. Она прерывает молчание:

— Слушай, может уже, хватит жрать, а?

Не переставая жевать, поднимаю глаза:

— А зачем мы сюда пришли, по-твоему?

— Ну, ты же даже не ешь, ты кусками глотаешь как собака!

Анька берет вилку и начинает вяло ковырять у себя в тарелке.

— Ань, ты же в курсе — когда я нервничаю, у меня всегда начинается жор.

— Чего это ты нервничаешь-то.

— А что, не с чего?

Мне уже позвонили из типографии по сигнальным распечаткам — два снимка с разворота плавают по резкости! Киваю в пространство:

— Вон, Калугин, ходит как пыльным мешком по голове стукнутый, весь разворот мне завалил.

Пихаю в рот полную с горкой вилку.

— Как завалил?

Возмущенно вскидываю голову:

— Вот, так! Я его в таких вещах уже сотню лет не контролирую, а тут вообще, на тебе, на равном месте.

Недовольно взмахиваю ножом с вилкой:

— Блин, главное накосячил, а мне попадет за него.

Анюта берет солонку со стола и начинает активно трясти над мясом:

— Ну, ты ж его понимаешь.

— Ань, я-то понимаю, а он меня понять не хочет. Ходит, проверяет меня все!

Начинаю резать мясо, вкладывая в процесс все свое недовольство.

— Как, проверяет?

— Вопросы, дурацкие, задает из прошлой жизни!

— Ну, слушай, я бы на его месте, тоже вопросы задавала и тоже проверяла.

Потому и не выступаю. Только он же меня поймать хочет на том, о чем Гоша и понятия не имел. Продолжаю жевать, уткнув глаза в тарелку. Сомова начинает, в такт своим словам, шкрябать вилкой в тарелке:

— Ну, ты просто на него не дави. Тем более, раз он сомневается, значит… Сомневающийся человек — это уже человек вставший на путь истины!

Аминь! Интересно, этому словоблудию их на радио учат? От таких сентенций вянут уши, и я поднимаю глаза к потолку — о, господи! Анюта, тут же, утыкается в тарелку и начинает есть.

— Слушай, Сомова, по-моему, до твоего эфира еще полдня!

Та хмурит брови:

— Причем тут мой эфир?

— А не причем? Вон там грузи народ своей философией, дай пожрать спокойно, а? Ей-богу!

Сомова возмущенно таращит глаза:

— Слушай, из тебя порой так лезет Ребров, что я поражаюсь, как это Калугин не замечает!

Ну, уколола, так уколола. Швабра кудрявая. На инсинуации не отвечаю, и продолжаю есть, еще активней раздирая мясо ножом и вилкой.

* * *

Возвращаюсь в редакцию, но до кабинета дойти не успеваю — девица из технического отдела останавливает неподалеку от Эльвириного логова и просит подмахнуть гарантийное письмо по расходникам для принтеров. Вообще-то это к Зиме, но я не вредничаю — быстро расписываюсь и отдаю бумажку обратно. Приглаживая рукой выбившиеся волосы, тянусь вернуть на стол, позаимствованную у Мокрицкой авторучку, но тут со спины подлетает Егоров:

— Я не сильно отвлекаю?

— Да, нет.

Дальше идем вместе.

— Буквально пару слов.

Про разворот?

— К вам в кабинет или ко мне?

Наумыч поглядывает по сторонам, и в мою сторону не смотрит:

— Нет, я могу прямо здесь. Меня беспокоит в последнее время состояние Калугина.

Начинается. Тревожный взгляд шефа фиксируется на моем лице, и я судорожно тяну руку вверх, убрать со лба прядку за ухо. Беспокоит состояние Калугина!? Звоночек тревожный и я еще не знаю, как реагировать — бросаться в бой или сидеть в обороне.

— А-а-а…Ну, я слышала, там, что-то с фотографиями…

Егоров склонив голову на бок, переступает с ноги на ногу:

— Не только с фотографиями.

Неужели еще что-то натворил? Настороженно смотрю на Наумыча:

— А…, а что еще?

Шеф напыжившись, убирает руки за спину, выставляя живот колесом:

— А вот по этому поводу, он молчит как партизан!

— А я чем могу помочь-то?

Взгляд начальника вдруг становится жалобным:

— Вот, чем можешь, тем и помоги! Постарайся, так сказать, вернуть его в прежнее русло. Но, как-нибудь, не очень навязчиво, что ли, мягко, понимаешь?

Я тоже хочу вернуть Андрюшку в прежнее русло, иначе вдвоем нам тут не сработаться. Не кривлю душой:

— Я попробую.

— Давай, а то загремим, как говориться, под фанфары. Давай!

Он устремляется мимо, а я, опустив глаза, поджимаю нижнюю губу — вот еще проблема. Теперь придется контролировать и проверять калугинскую работу и это ему вряд ли понравится. Решит, что придираюсь и изживаю. Вздохнув, возвращаюсь к себе в кабинет, прикрывая за собой дверь.

* * *

Следующий час провожу за компьютером, просматриваю материалы номера. В дверь заглядывает Лидия, секретарь Лазарева — принесла бумаги на подпись. Вроде как Константин Петрович переадресовал несколько своих писем, от инвесторов, мне для ознакомления. Лида ждет роспись на каждой из принесенных бумажек и по некоторым из них у нее даже заготовлен ответ. Прочитав, подмахиваю и отдаю назад:

— Это все?

Та, с раскрытой папкой склоняется над столом, подсовывая еще один листок:

— Нет, вот здесь еще.

Новый стук в дверь и внутрь врывается Калугин:

— Извините.

Наши взоры обращаются в его сторону, и Андрей торопится подойти. Он протискивается мимо секретарши, предупреждающе подняв палец:

— Простите.

Проскользнув ко мне, он снова оглядывается на удивленную Лидию:

— Извини.

Водрузив руку на спинку кресла за моей спиной, а другой упираясь в стол, Калугин буквально нависает:

— Э-э-э… Маргарит… Вот, скажи мне, пожалуйста…

Он внимательно всматривается в мое лицо:

— На Новый год, мы здесь, друг другу дарим подарки, да? Что я подарил Гоше?

Капец, действительно пыльным мешком. У него работа горит под ногами, Наумыч генерирует, а он все никак не угомонится со своими экзаменами. Подарков было не так уж и много, наперечет — так в ящике серванта они и валяются до сих пор. Ни Гоше, ни Марго не пригодились. Кстати, заглядывала туда недавно. Усмехаюсь и нацеливаю на Андрюху авторучку, зажатую между пальцами:

— Так, подожди, подожди…Ты... Ты подарил Гоше..., швейцарский нож!

Калугин хитро усмехается:

— Хэ…, сто процентов?

Хмыканье несколько сбивает мою уверенность:

— Ну, да, конечно, он у меня до сих пор дома лежит.

В ответ раздается радостный смех:

— Хэ-хэ… , а вот и нет, это был не я!

— Как не ты?

Ну не мог же он подарить Гоше «Черную Эммануэль» на DVD-диске? Андрюха буквально млеет:

— Ну, вот, так…

Он торжествующе оглядывается на Лидию, обалдело глядящую на нас.

— У меня вообще нет привычки, прости, дарит холодное оружие.

Он протискивается мимо секретарши, цыкая губами и разводя руки в стороны, а потом хлопает себя самодовольно по бедрам. Ну а кто тогда нож подарил? Кривошеин?

— Подожди!

Я вдруг все вспоминаю. Ну, конечно же! Снова целюсь в него авторучкой и вскакиваю:

— Ты подарил Гоше книгу о рыболовстве!

А потом кокетливо опускаю глаза:

— А он уже выменял ее у Кривошеина на швейцарский ножик, вот.

Андрюшка расстроено молчит, а потом выдает:

— Круто. То есть…. То есть, Гоше не понравился мой подарок?

Виновато хихикаю:

— Да нет, просто он не рыболов.

— А Кривошеин рыболов?

Тут уж я откровенно смеюсь:

— А Кривошеин, тот человек, который не мог отказать главному редактору.

— Угу, понятно.

Недовольно посмотрев на притихшую Лидию, он с угрюмым видом идет к двери:

— Гхм, понятно.

Пальцы продолжают автоматически крутить ручку и я, склонив голову на бок, провожаю Калугина улыбкой. У дверей он снова оглядывается на нас и выходит, притворив дверь. Очередной зачет сдан. Возвращаюсь к делам:

— Так, где подписывать.

— Что? А вот здесь еще.

Она тянется ткнуть рукой в лежащую на столе бумагу.

Снова усаживаюсь в кресло и подтягиваю к себе листок.

* * *

Проверки проверками, но помня недавние наставления шефа уже я выбираю момент, когда Андрей застревает посреди холла, разглядывая разворот чужого журнала, и неторопливо иду к нему, сунув руки в карманы юбки:

— Изучаешь или набираешься опыта?

— Издеваешься?

Усмехаюсь:

— Ага. Слухами земля полнится. Что крепко попало?

— Не без этого.

Уже более серьезно смотрю на него:

— Я думаю, основная разборка еще впереди, так что соберись.

— Как пионер.

Андрей кивает, а уже через минуту Людмила объявляет нам срочный сбор у Егорова, только просит прихватить и Зимовского. Возле дверей кабинета, когда наше трио собирается в полном составе, я стучусь, а потом приоткрываю дверь, заглядывая внутрь. Оттуда звучит грозное:

— Да?

Наумыч с Наташей стоят возле стола и о чем-то беседуют.

— Борис Наумыч, можно?

— Да, пожалуйста.

Потом он заботливо склоняется к дочери:

— Извини, Наташ, у меня совещание.

Егорова-младшая недовольно бурчит, направляясь к выходу:

— Пожалуйста.

Заходим, и разбредаемся по привычным местам — я иду в дальний угол, к столику с монитором и приваливаюсь к нему пятой точкой, сложив руки на груди, Зимовский проходит дальше к стене возле окна, увешенную грамотами в рамочках, а Калугин остается возле шкафчика со слониками. Наумыч усаживается в начальственное кресло и проникновенно начинает:

— Друзья! Помимо того, что мы все одна большая дружная семья, я хочу вам напомнить…

Он вдруг яростно грозит пальцем, повышая голос:

— Что мы здесь занимаемся еще и бизнесом!

Преобразившись, он уже трясет в воздухе кулаком и стучит по столу, брызгая слюной:

— И я сто пятьдесят восьмой раз напоминаю — все свои личные проблемы вы должны оставлять дома, а сюда приносить лучшие качества для бизнеса. Я ясно излагаю мысли?

Отвечаю за всех:

— Более, чем.

Егоров яростно кивает:

— Спасибо, большое. Пойдем дальше!

Край стола не слишком удобное сиденье, приходится елозить в поисках большего комфорта, приподнимаясь и пристраиваясь заново. Тем временем, шеф продолжает генерировать:

— Объясните мне, почему такая лажа, извините, я просто не могу подобрать другого слова, с новым выпуском? В чем проблема?

Голос подает Зимовский:

— Лично у меня, Борис Наумыч, проблем нет.

Развернувшись с креслом , Егоров вскакивает, сцепив руки за спиной:

— Антон, я не у тебя спрашиваю, а у Калугина, в первую очередь!

Он же не нарочно. Из-за меня по большому счету. Смахнув волосы назад, за ухо, вылезаю с попыткой оправдать и заступиться:

— Борис Наумыч, дело в том, что это полностью моя ошибка и я, как главный редактор, обязана была…

Но Егоров перебивает, не давая закончить:

— У тебя фамилия Калугин?

Затыкаюсь, сделав губы гузкой:

— Нет, ну…

— Тогда давайте мы послушаем человека именно с этой фамилией.

Егоров, молча, проходит в одну сторону, разворачивается обратно, снова повышая голос:

— В чем причина этих детских ошибок?!

Андрей стоит, опустив глаза. Шеф распаляется все сильнее, брызжет слюной и тычет вверх пальцем:

— Между прочим, из-за которых, мы расплатимся недетскими бабками!

Калугин вздыхает:

— А-а-а… Борис Наумыч, ошибка только в рассеянности, как говориться…. В общем, это целиком и полностью моя вина и я готов понести любое наказание.

В голосе Калугина совершенно не слышится раскаяния, шпарит как по-заученному. Думаю, это не сойдет ему с рук.

— Понесешь, понесешь, я в этом не сомневаюсь. Меня, другое беспокоит.

Мы с Антоном ждем развязки и шеф, сцепив пальцы на пузе, подступает к Калугину. Он вдруг протягивает руку в сторону двери и орет:

— Тебя из «Мачо» сюда вредить прислали что ли?

Андрей хмурит брови:

— Борис Наумыч.

Да, Андрюха, двадцать процентов к зарплате тебе еще отольются горькими слезами.

— Что, Борис Наумыч?! Вы исправили ошибки?

— Исправляем.

Начальник снова тычет в сторону двери:

— Все, идите, исправляйте!

Он протискивается мимо меня к своему креслу:

— Стоят, понимаешь мне тут, кислород переводят.

Иду следом за Андреем, но окрик тормозит и заставляет оглянуться:

— Марго, останься!

Пропускаю Зимовского к выходу и возвращаюсь. Егоров отворачивается к окну, приглаживая лысину, а я, бросив взгляд в спины ушедшим, нервно качаю головой: опять будет допытываться, что с Калугиным? Надо срочно придумать ему оправдание.

— Борис Наумыч, дело в том, что Калугин, он…

Егоров разворачивается, прерывая мою речь:

— Да подожди ты с Калугиным. Он меня волнует в последнюю очередь.

Как так? А что такое было минуту назад? Недоверчиво смотрю на шефа:

— А что еще?

Егоров проходит у меня за спиной, сопя и кряхтя, и встает с другого бока, разглядывая что-то на полу.

— Марго, ты не могла бы присмотреть за… Пантелеевой?

Шеф отворачивается, мотая головой, и я недоуменно пожимаю плечами:

— За Ириной…, э-э-э… А что случилось?

Егоров, пряча глаза, уходит от ответа:

— Да ничего не случилось.

Он идет в обратную сторону и потом сразу к креслу:

— Но, если ты будешь присматривать, тогда вообще ничего не случится.

Он рубит ребром ладони воздух и ожидающе смотрит на меня:

— Задача ясна?

Пытаюсь переварить и сообразить в чем же эта задача состоит и не нахожу ответа.

— Ну, так, в общем.

— Молодец, все!

Выпятив нижнюю губу, с большим знаком вопроса гляжу на начальника, надеясь на дополнительные разъяснения, но тот заканчивает разговор. Он машет в сторону двери, поворачиваясь ко мне спиной:

— Давай, иди, выполняй.

Так с удивленно поднятыми бровями и ухожу, на ходу разглаживая ладонями юбку. Озадачил, так озадачил… Чем провинилась Пантелеева, не понимаю.

* * *

Суматошный день на исходе, и пора собираться домой. Все дела не переделаешь, а все что записано в ежедневнике, так или иначе, решено или ушло на завтра. Повесив сумку на плечо, выхожу из кабинета и прикрываю за собой дверь. Сбоку раздается голос Андрея:

— Маргарит!

Остановившись, настороженно его поджидаю. Судя по всему, о любви он уже не думает и не помышляет — единственная цель в голове, поймать меня хоть на чем-нибудь и с облегчением объявить, что был прав. Что это ему даст непонятно. Калугин подбегает и, оглядываясь по сторонам, берет за локоть:

— Прости, пожалуйста. Можно я тебе задам последний вопрос?

Он нервно вытирает губы, глядя в пол. Опять экзамен? Лишь киваю с легкой усмешкой. Андрей смотрит в сторону коридора:

— Полтора года назад у нас в мужском туалете делали ремонт.

Опустив глаза, тихо подтверждаю:

— Я помню.

А потом вскидываю голову, уверенно встречая его взгляд.

— Ага, ОК.

Андрей тычет пальцем в сторону дверей с буквами «М» и «Ж».

— Какого цвета там была плитка до капремонта?

Вопрос сугубо мужской, специфический. Два варианта ответов — правильный, и «не знаю, не была» для особ женского пола. Улыбаюсь:

— А звонок другу можно?

Калугин нервно трясет головой:

— Я серьезно сейчас.

Чуть пожимаю плечами, сунув руки в карманы, и спокойно отвечаю, глядя прямо в глаза Андрею:

— Синего... А возле зеркала была дырка — это Кривошеин свой пистолет испытывал, пневматический.

Взгляд Калугина напряжен, уныл и безнадежен. Он что-то ищет в моем лице, не желая смириться и поверить.

— Что смотришь?

Андрей молчит, уперев руки в бока, потом трясет головой:

— Либо ты действительно Гоша.

А какие еще варианты? Так хорошо подготовилась, что выучила цвет плитки в туалете? Грустно киваю:

— Либо?

— Либо я не знаю, откуда ты все это знаешь, но…

Ну, точно, следующая версия — шпионка из МИ-6, ЦРУ и Моссада. Взгляд Калугина вдруг устремляется ко мне за спину, и я оглядываюсь — там, совсем близко, стоит Лазарев и смотрит на нас. Он интересуется:

— Вы не видели, Каролину Викторовну?

Неуверенно смотрю на него, потом перевожу взгляд на Андрея:

— Н..., нет, я ее с утра не видела.

Калугин отрицательно качает головой:

— Нет.

Сергей Петрович чешет нос и отходит от нас:

— Гхм…, извините.

— Ничего.

Провожаю взглядом и добавляю со вздохом:

— Еще столько же, бы, не видеть.

Снова смотрю на Андрея:

— Мы не договорили.

Он отворачивается, дергаясь в сторону своего кабинета:

— Знаешь, подожди у лифта, я тебя догоню.

Значит впереди у нас новый раунд переговоров?

* * *

Пока едем ко мне, в машине вопросами не давлю, а сам Андрей не торопится с разговорами. Тогда лучше и мне отложить до родных стен, которые, говорят, помогают. Зайдя в квартиру, включаю свет в прихожей, кладу ключи на полку и сразу, не разуваясь, прохожу в гостиную:

— Так, ты что будешь, кофе, чай?

Чувствую нарастающее между нами напряжение, хотя и храбрюсь. Экзамены я прошла, но как говорит Сомова — важно, что с этим теперь Калугин будет делать? Страшусь взглянуть на Андрея, который, сунув руки в карманы, останавливается в торце полок. Поверил или нет? Как среагирует? Все равно пытаюсь изобразить будничность и обычность его прихода сюда. Поднимаю вверх указательный палец:

— Хотя стоп — машина. Кофе у нас — ек.

Утром кончился, а в магазин при таком напряжении, заехать не догадались. Мой взгляд натыкается на Андрея, и я замираю — Калугин слишком серьезен и его глаза блестят так, словно ему больно от того, что он должен сейчас произнести. От тревожного предчувствия у меня вдруг щиплет в глазах, и я обреченно вздыхаю:

— Андрей, ну, скажи что-нибудь, а? Ты всю дорогу молчишь. Сейчас молчишь… Не молчи!

Даже притоптываю ногой. С несчастным видом, сдувшаяся и осунувшаяся, смотрю на него, ожидая хоть какого-нибудь решении. Мне словно не хватает воздуха, и я тяжело вздыхаю. Калугин, привалившись к торцевой стенке плечом, прячет мечущийся взгляд и его лицо, тоже, будто опухло и подурнело. Со вздохом, он отрицательно дергает головой:

— Маргарита… У меня полное впечатление, что я сплю.

Он жалко хмыкает и вопросительно смотрит на меня. А что я-то могу сделать? Меня саму трясет, не могу спокойно стоять — все во мне суетливо двигается и дергается — душа, руки, ноги, голова, блуждающий по комнате взгляд. Мне кричать хочется, а он молчит! Трагедии же никакой нет! Ну, ты посмотри в фас, в профиль, под юбку — тетка теткой, будто от рождения. Все остальное нужно выкинуть из головы и забыть!

Делаю шаг к Андрею, стараясь примирить его с обрушившейся неизбежностью:

— У меня поначалу, тоже было такое ощущение. Потом ничего привык…ла.

Привалившись к полкам с другого угла и сунув руки в карманы юбки, бросаю на Калугина быстрый взгляд. Он время от времени косится на мой профиль, потом скрипит:

— Гоша…

Слышать это от него непривычно… и неприятно. Медленно поворачиваю голову, и Андрей спрашивает:

— Это действительно ты?

Надо пройти до конца. Очиститься…. Откинув голову назад, прижимаюсь затылком к стенке:

— Я Андрюш, я!

— Так можно и с ума сойти.

— Это самый простой выход.

Чуть поворачиваю голову в его сторону:

— Меня сейчас другое интересует.

Интересует, потому что взгляд Андрея обращен в пустоту, не на меня. Калугин бормочет:

— Что именно?

И вот мы лицом к лицу:

— Что ты собираешься делать?

Глаза Калугина мечутся, словно загнанные в ловушку зверьки.

— Я…

Андрей то пытается усмехнуться, то вздыхает, пожимая плечом:

— Фу-у-ух… М-м-м….

Это, кажется, длится вечность, и я, не выдержав, горько хмыкаю, косясь на него:

— Что хочется вылететь отсюда пулей, да?

Отворачиваюсь, снова прислоняясь к полкам и откидывая голову назад: похоже, вопрос, что он теперь собирается делать, останется без ответа. Андрей протестует:

— Марго, зачем так.

Мой голос еле слышен:

— Извини.

Калугин проходит к дивану, потом возвращается, и я, сморщив нос, горько хмыкаю — так, не так, но эта растерянность остается на мужском лице. Яростно жестикулируя, Андрей пытается смягчить впечатление:

— Ты, понимаешь…, мой мозг..., он воспринимает эту информацию.

Уже хорошо! Значит, желание понять и поверить у него, все-таки, есть. С надеждой смотрю на Калугина, хотя и чувствую, что сейчас последует «но». Андрей повторяет:

— Воспринимает…

Его глаза то замирают на мне, то продолжают бегать по сторонам и Калугин делает жест обеими руками в сторону дивана:

— Но потом отторгает…, потом воспринимает, и опять отторгает… Маргарит, я дергаюсь!

Мне это хорошо знакомо по первым дням и я с понимающей грустью успокаиваю:

— Ты мне можешь не объяснять.

Андрей снова вздыхает, оперевшись на полку рядом с моим плечом:

— Каждое утро…, подходя к зеркалу…, я не могу поверить, что это со мной происходит.

Каждое…Эх, Андрюшка, сколько таких утр у тебя было? Два? Три? Кошусь на него:

— Теперь представь, что чувствовала я, когда смотрела в зеркало.

Каждый день, каждую неделю, каждый месяц, не переставая. Оторвавшись от стенки, иду мимо Андрея, сесть на диван. Вслед слышится:

— Марго!

Оглядываюсь, снова оказываясь лицом к лицу с Калугиным, и он тянет меня к себе:

— При всем при этом, я тебе люблю.

Ради этих слов, я готова свернуть горы и простить все! Они перевешивают все мои мучения последних дней. С нежностью гляжу на милые черты, и к глазам подступает влага:

— Я тоже тебя люблю.

Если бы не это превращение я бы никогда не узнала бы этого волшебного чувства. Никогда… Словно летаешь на крыльях и сходишь с ума. Вдруг срывается с языка:

— И спасибо за это Гоше!

— Гоша тут причем?

Притом! Усмехнувшись и поведя головой в сторону, пытаюсь сформулировать ему и себе: может Игорь и остался в прошлом, исчез, растворился, но он всегда со мной, часть меня и Андрей не должен ненавидеть его присутствие. Просто принимать, как данность, и все.

— Хэ, потому что... Потому что, если бы не было бы Гоши, не было бы и меня! И Гоша заставил меня посмотреть на тебя другими глазами.

Марго сумела разглядеть в Андрюше то, что не видел и не мог увидеть Гоша — его заботу, любовь, защиту. Калугин мотает головой, прикрывая глаза и не желая принимать такой посыл:

— Маргарит я…, я все понимаю, но ты пойми... Я не знаю, как тебе все объяснить.

Отвернувшись, он отмахивается, но я пытаюсь поймать взгляд — Калугин не должен ненавидеть во мне Гошу! Иначе у нас ничего не получится.

— Андрей, я более, чем понимаю. Я понимаю, и я тебя не тороплю. Ты ведь меня ждал, и я тебя подожду.

Сомовские слова, может быть, они его немного успокоят и заставят потихоньку привыкнуть.

* * *

Андрей уходит домой, а я весь вечер, как на крыльях — он поверил, и он меня все равно любит! Просто ему нужно время привыкнуть… Когда появляется Сомова, я уже успеваю переодеться в темно-розовую майку цвета фуксии и спортивные брючки, смыть макияж и порыться в холодильнике — сегодня у нас будет праздник живота! Этим известием радую подругу с самого порога. Когда она, переодевшись, берет бразды кухонного хозяйства в свои руки, я уже дважды успеваю рассказать, как все чудесно у нас с Калугой разрешилось. Анюта, стоя у кухонной столешницы, что-то перемешивает в прозрачной миске, и я, взяв бутылку пива из холодильника, подбираюсь к ней. Перебирая пальцами лежащие зеленые листья, киваю на месиво в ее руках:

— А это что такое?

— Это рыбный салат. На-ка, попробуй.

Она черпает ложкой свое творение и поднимает к моему рту. Чуть наклонившись вперед, сначала принюхиваюсь.

— Не бойся, не отравлю.

Сомова, приподняв миску, чтобы не падало, засовывает ложку с салатом прямо мне в рот. М-м-м, действительно вкусно. Фиона тоже активно крутится внизу, надеясь получить упавшее мимо. Увы, ей не везет.

— Э?

— М-м-м.

Задумчиво жую, оценивая вкус, потом одобрительно киваю:

— Авторитетно!

— О!

— А что это такое на зубах хрустит?

Сомова трясет щепоткой пальцев:

— Ну, это мелкий лучок, мелконарезанный.

— Лук?

— Ну, да.

Забираю миску, прижав ее к себе рукой с бутылкой, и тыкаю там ложкой — надо же какие хитрости, обычный лук, а совсем другой вкус.

— Да-а-а… Совсем не чувствуется, что там лук.

— Ну, это потому, что рыба, она там с майонезом, она, в общем, нейтрализует его.

Перебираюсь к столу, чтобы присесть к нему бочком и ставлю миску посередине, к пустым тарелкам.

— Класс... Слушай, Ань.

— А?

Встряхнув головой, отбрасывая волосы с лица:

— А давай, чего-нибудь такое сварганим и Андрея позовем, завтра, например.

Сомова закатывает вверх глаза, но я, все равно, не могу удержаться:

— Кстати, можно под коньяк классные блинчики сделать.

Тянусь к миске за новой ложкой вкуснятины.

— Марго, давай сменим тему, а?

Сомова подходит и ставит на стол тарелку с хлебом на салфетке. Жуя салат, стряхиваю рукой крошку со рта. Ну, люблю я пожрать, что поделать!

— Ну, можно без коньяка, можно например….

Сомова снова протестует:

— Да я не про коньяк.

— А про что?

— Я про Калугина — у тебя все разговоры к нему сводятся.

Даже перестаю жевать — естественно, про кого же еще. Это ж какой камень с души свалился! Сомова обходит стол и садится напротив, берясь за вилку:

— Ну, пора уже как-то сменить тему, ну! Это и ему полезно, и тебе. Да и мне тоже.

Сижу, опустив глаза. Ясно, достала я Аньку своими переживаниями. Тем более что еще ничего не ясно на самом деле. Так что не возражаю:

— Ну и то, правда.

Разворачиваюсь к столу — лучше поговорим о полезном и вкусном.

— Слушай, Ань, а когда ты вот курицу делаешь, у тебя как такая классная корочка получается?

Сомова слезает со стула и идет вокруг стола к высящейся в торце горке стаканов и ловко выуживает парочку.

— Да я ее просто горчицей смазываю и все.

Даже не верится, что так легко.

— Да, ладно?

Анюта возвращается на свое место, ставя один из стаканов передо мной.

— А что такого? Я серьезно.

Помазать горчицей? Пожав плечами, корча рожицу:

— Ну, я просто не думала, что так можно.

Анюта отворачивается, хмыкая и качая головой:

— Хэ…

Сунув в рот еще салата и уткнув нос в миску, интересуюсь:

— Чего ты ухмыляешься?

— Ну, просто, тебе, знаешь, сколько всего предстоит узнать!

— В смысле?

— В смысле, как женщине.

Зависаю, глядя на нее... Как женщине... Раньше это вызывало протест. Пытаюсь прислушаться к себе... Как женщина, действительно, мало чего знаю и умею. Сомова тычет рукой в сторону салата:

— Ну, чего ты из миски то ешь? Давай, накладывай…

Даю. Начинаю раскладывать по тарелкам. Прекрасный вечер, отличный ужин и я мечтательно поднимаю глаза к потолку, представляя завтрашнюю встречу с Андрюшкой.